В ДЕРРИ НИГГЕРЫ ЛОВЯТ ПТИЧЕК 2 страница

Бен обошёл вокруг ямы, потирая большой живот и сделав вид, что его вот-вот стошнит. Майк зажал нос и так засмеялся, что из глаз хлынули слёзы.

– Что-то не так? – спросил Ричи. – Что вас беспокоит, ребята? Это же здорово! Я хочу сказать, что это действительно здорово!

– О, парень, – сказал Майк, но он так сильно смеялся, что едва мог вымолвить слово, – это же бред! Я хочу сказать, что это действительно бред!

– У негров нет вкуса, – сказал Ричи. – Я думаю, об этом написано даже в Библии.

– О, мамми, – простонал Майк, смеясь ещё больше, а когда Ричи с искренним недоумением спросил, что это такое было, Майк свалился на землю и принялся кататься по ней, подвывая и держась за живот.

– Ты, наверное, думаешь, что я завидую, – сказал Ричи. – Ты, наверное, думаешь, что я тоже хочу быть негром.

Теперь и Бен сполз вниз, дико хохоча. Его тело колыхалось и тряслось, глаза вылезли из орбит.

– Хватит, Ричи, – выдавил он. – Я сейчас наложу в штаны. Я по-по-подохну, от смеха, если ты не пере-рестанешь…

– Я не хочу быть негром, – продолжал Ричи. – Кому охота носить розовые штаны и жить в Бостоне, и покупать пиццу по кусочкам? Я хочу быть евреем, как Стэн. Хочу иметь залоговый магазин и продавать переключатели для бритв, пластиковые собачьи подстилки и подержанные гитары.

Бен и Майк рыдали от смеха. Их смех эхом перекатывался по зелёным джунглям оврага, пугая птиц и белок на ветках. Их смех был полон беззаботной юности, жизненной силы и свободы. Почти каждое живое существо, уха которого достиг этот жизнерадостный смех, так или иначе отреагировало на него, но существо, которое вынырнуло из широкой бетонной трубы водостока и снова пропало в верхней части Кендускеага, не было живым.

Накануне внезапно разразилась сильная буря (будущий штаб не сильно пострадал, потому что с тех пор, как ребята начали копать яму, они каждый вечер тщательно накрывали её куском брезента, который Эдди стянул с киоска Уолли Спа; брезент пропах краской, но своё предназначение оправдывал), и в сточные трубы под Дерри часа два-три, не меньше, бурлящим потоком стекала вода. Этот неистовый поток воды и вынес на свет Божий свой страшный груз.

Это было тело девятилетнего мальчика по имени Джимми Куллум. На его лице кроме носа не было больше ничего. На том месте, где должно было быть всё остальное, осталось сплошное месиво. Этот кусок сырого мяса был сплошь усыпан глубокими чёрными отметинами, которые, кажется, мог опознать только Стэн Урис: это были следы от птичьего клюва. Очень большого клюва.

Билли и Эдди с набранными на свалке досками переходили по камням Кендускеага менее чем в сорока ярдах от трупа. До них долетел смех Ричи, Бена и Майка. Они улыбнулись и поспешили дальше, чтобы узнать, что такое смешное произошло за время их отсутствия, не заметив останков Джимми Куллума.

 

 

Они по-прежнему продолжали смеяться, когда на пустошь, качаясь под тяжестью досок, пришли Билл и Эдди. Эдди, обычно бледный, как сыр, даже порозовел. Они свалили доски, пополнив свои почти истощившиеся запасы. Бен выбрался из ямы, чтобы проверить находку.

– Хорошая работа, – сказал он. – Ничего себе! Здорово! Билл рухнул на землю.

– Мне сссейчас умереть от ррразрыва ссердца или нннемного пподождать?

– Немного подожди, – рассеянно сказал Бен. Он принёс кое-какие свои инструменты и теперь осторожно ходил по новым доскам, выдёргивая гвозди и болты. Одну доску он отбросил в сторону, потому что она была расколота. Он постучал по другой доске, и она по крайней мере в трёх местах издала гнилой звук. Эту доску он тоже отбросил в сторону. Эдди сидел на куче земли и наблюдал за ним. Пока Бен вытаскивал гвоздодёром старый гвоздь из доски, он трубил на своём аспираторе. Гвоздь визжал, как маленькое отвратительное животное, на которое наступили, а ему это не понравилось.

– Если ты поранишься ржавым гвоздём, у тебя может получиться гангрена, – сказал Эдди Бену.

– Да? – спросил Ричи. – А что такое гонорена? Название как у венерической болезни.

– Эх ты, птичка божия, – сказал Эдди. – Не гонорена, а гангрена, то есть заражение крови. А ещё может быть столбняк. То есть сжатие челюстей. В ржавчине содержатся такие специальные микробы, которые, когда порежешься, проникают в тело, и твоим нервам хана, – лицо Эдди стало пунцово-красным, и он сделал из аспиратора быстрый вдох.

– Сжатие челюстей, о, Господи, – потрясённо произнёс Ричи.

– Ещё бы. Сначала твои челюсти сжимаются так плотно, что ты не можешь даже открыть рот, не то что есть. Приходится прорезать дырку в щеке и кормить тебя жидкостью через трубочку.

– Вот это да, – сказал Майк, выпрямляясь в яме. Его глаза были широко раскрыты, и белки на тёмном лице казались очень белыми. – Не может быть!

– Это мне рассказывала мама, – сказал Эдди. – Потом сжимается глотка, ты больше не можешь есть и начинаешь умирать. Они молча обдумывали ужасные последствия болезни.

– И нет никаких лекарств, – усилил впечатление Эдди. Тишина.

– Поэтому, – отрывисто сказал Эдди, – я всегда опасаюсь ржавых гвоздей и тому подобного дерьма. Когда-то мне делали укол от столбняка, и это действительно больно.

– Тогда почему бы тебе не пойти с Биллом на свалку и не отнести весь этот хлам обратно? – спросил Ричи.

Эдди взглянул на Билла, который смотрел в яму, в его взгляде промелькнули любовь и преклонение, и он мягко сказал:

– Некоторые вещи делают даже тогда, когда есть риск. Это первое, что я выяснил для себя сам, без помощи мамы.

Снова наступила тишина. Потом Бен пошёл опять выдирать ржавые гвозди, и через некоторое время к нему присоединился Майк Хэнлон.

Лишившийся голоса транзистор Ричи висел на нижней ветке, качаясь от слабого ветерка. Билл подумал, как всё, странно, как странно и как правильно, что этим летом они все собрались здесь. Он знал, что многие дети уезжают на лето к родственникам. Некоторые его знакомые ребята поехали на каникулы в Калифорнию в Диснейленд или в лагерь Код, а один его закадычный друг уехал в одно местечко с труднопроизносимым, странным, но почему-то запоминающимся названием Кстаад. Некоторые дети поехали в церковный лагерь, некоторые в лагерь для скаутов, а дети богатых родителей – в лагерь, где учат плавать, играть в гольф и говорить «о, хороший удар!» вместо «мать твою…», когда ваш соперник срезает мяч в теннисе; некоторых детей родители просто отправили ПОДАЛЬШЕ. Билл мог их понять. Он знал нескольких ребят, которые хотели уехать ПОДАЛЬШЕ отсюда, напуганные маньяком, разгуливающим этим летом в Дерри, но он подозревал, что в городе ещё больше родителей, напуганных этим чудовищем. Те, кто собирался провести отпуск дома, неожиданно решили уехать ПОДАЛЬШЕ (Кстаад? Где это: в Швеции? в Аргентине? в Испании?) отсюда. Немного было похоже на страх, вызванный полиомиелитом в 1956 году, когда заболели четверо ребят, которые пошли купаться в бассейн «О'Брайен мемориал пул». Взрослые – это слово было для Билла синонимом родителей, решили тогда, впрочем, как и теперь, что лучше уехать ПОДАЛЬШЕ отсюда. Безопаснее. Все, кто мог уехать, уехали. Билл понимал, что значит ПОДАЛЬШЕ.

Никто из нас не уехал ПОДАЛЬШЕ, – подумал Билл, наблюдая за Беном и Майком, которые выдёргивали ржавые гвозди из старых досок, и за Эдди, направляющимся в кусты отлить (в этом деле нельзя терпеть, говорил он, потому что может лопнуть мочевой пузырь, но при этом надо смотреть, чтобы не дотронуться до ядовитого плюща. Кому охота иметь неприятности на этом месте?). – Мы все здесь, в Дерри. Не в лагере, не у родственников, не на отдыхе, не где-то ПОДАЛЬШЕ. Все здесь. Примите и распишитесь.

– Там, на свалке, я видел дверь, – сказал Эдди, застёгивая на ходу ширинку.

– Надеюсь, ты стряхнул, Эдди, – сказал Ричи. – Надо стряхивать каждый раз, а то заболеешь раком. Моя мама всегда мне это твердит.

Эдди испуганно посмотрел на Ричи, но увидел, что он улыбается. Он бросил на него уничтожающий взгляд и сказал:

– Нам было всё не унести. Но Билл сказал, что если мы все сходим, то быстро всё принесём.

– Конечно, ты никогда не стряхиваешь до конца, – продолжал Ричи. – Хочешь знать, что мне сказал один умный человек, Эд?

– Нет, – сказал Эдди, – и я не хочу, чтобы ты впредь называл меня Эдом. Ричи. Я говорю совершенно искренне. Я же не называю тебя Дик, к примеру: «У тебя есть ещё жвачка, Дик?» И я не понимаю, почему…

– Этот умный человек, – произнёс Ричи, – сказал следующее:

«Как бы ты ни изгибался, последние капли всегда упадут тебе в штаны». Поэтому на свете так много больных раком, Эдди, любовь моя.

– На свете потому так много больных раком, что такие сопляки, как ты и Беверли, курят сигареты, – сказал Эдди.

– Беверли не соплячка, – сказал Бен обиженным голосом. – Следи за тем, что говоришь.

. – Би-би, ребята, – рассеянно сказал Билл. – Ккстати о Беверли. Она довольно ссильная дддевочка и может нам ппомочь пппритащить дверь.

Бен спросил, что из себя представляет эта дверь.

– Ммне кккажется, она из красного ддерева.

– Кто это выбросил дверь из красного дерева? – спросил удивлённый Бен.

– Люди всё выбрасывают, – сказал Майк. – Для чего же тогда свалка? Но для меня убийственно ходить туда. Я имею в виду, что это меня на самом деле убивает.

– Да, – согласился Бен. – Многое из этого хлама ещё может пригодиться. А в Китае и Южной Америке есть люди, у которых ничего нет. Вот что говорит моя мать.

– Люди, у которых ничего нет, есть и здесь, в Мэне, солнышко, – улыбнулся Ричи.

– Чччто это? – спросил Билл, заметив альбом, который принёс Майк. Майк сказал, что, когда вернутся Стэн и Беверли, он покажет всем фотографию клоуна.

Билл и Ричи переглянулись.

– Что-то не так? – спросил Майк. – Думаете, случится то же, что и в комнате твоего брата, Билл?

– Дда, – ответил Билл и не произнёс больше ни слова. Они снова спустились в яму и работали там до возвращения Стэна и Беверли. Они принесли коричневые бумажные пакеты с петлями. Пока Майк рассказывал, Бен сидел по-турецки и делал из длинных досок окошки. Наверное, только Билл заметил, как легко и быстро двигаются его пальцы, какие они умелые и проворные, как пальцы хирурга. Билл залюбовался ими.

– Некоторым из этих открыток несколько сотен лет, – сказал Майк, положив альбом на колени. – Отец их покупает на распродажах и в магазинах подержанных вещей. Иногда он их покупает или обменивается с другими коллекционерами. Некоторые открытки объёмные, со стереоэффектом, а на одной длинной картонке наклеены две одинаковые открытки, и когда на них смотришь через такую штуку наподобие бинокля, получается как будто видишь одну картинку, только в трёх измерениях. Как «Дом ярости» или «Тварь из Чёрной лагуны».

– Чем ему нравится весь этот хлам? – спросила Беверли. На ней были простые джинсы «Ливайс», но она что-то придумала с отворотом брюк, оторочив их по краю каким-то блестящим материалом дюйма четыре шириной, так, что они стали похожи на некую причуду моряка.

– Да, – поддержал Эдди, – в Дерри такая скукотища.

– Ну, я, правда, не уверен, но мне кажется, это от того, что он родился в другом месте, – нерешительно произнёс Майк. – Для него всё как будто – я не знаю – как будто всё внове, словно приходишь в кино, а полфильма уже прошло…

– Кконечно, и хочется посмотреть ннначало, – сказал Билл.

– Да, – сказал Майк. – О Дерри ходит очень много разных историй. Некоторые мне даже нравятся. И мне кажется, какие-то истории должны быть и про это существо, про Оно, если вы так решили его называть.

Он посмотрел на Билла, и Билл кивнул. Взгляд у него был задумчивым.

– Итак, после парада Четвёртого Июля я просмотрел альбом, потому что я знал, где я видел клоуна. Я знал это. Смотрите. Он открыл книгу, пролистал её и отдал сидящему справа Бену.

– Ннне тттрогай ссстраницы, – сказал Билл. Его голос был таким властным, что все вздрогнули. Ричи увидел, что он сжал в кулак руку, которую когда-то затянуло в альбом Джорджи.

– Билл прав, – сказал Ричи, и этот покорный голос, совершенно не похожий на голос Ричи, убедил всех. – Будь осторожен, как говорит Стэн. Если мы видели, как это произошло, то и вы, ребята, можете увидеть это.

– Почувствовать, – мрачно сказал Билл.

Альбом передали из рук в руки. Все держали книгу осторожно, за края, словно это был старый динамит.

Альбом вернулся к Майку. Он открыл его на одной из первых страниц.

– Папа говорит, что возраст этой открытки определить невозможно, но вероятно, это начало или середина семнадцатого века. Он как-то починил одному парню ленточную пилу, и тот дал ему ящик старых книг и открыток. Это одна из них. Он говорит, что она стоит не меньше сорока баксов, а может быть, и больше.

Это была гравюра на дереве, размером с большую открытку. Когда очередь дошла до Билла, он с облегчением заметил, что все открытки в альбоме отца Майка находятся под защитной пластиковой плёнкой. Он посмотрел на гравюру зачарованным взглядом и подумал: Здесь. Я вижу его, Оно. На самом деле вижу. Это лицо врага.

На открытке был изображён весёлый парень, жонглирующий огромными кеглями посреди грязной улицы. По обеим сторонам улицы были изображены несколько домов и бараков, которые, как догадался Билл, были магазинчиками, или лавками, или как там они тоща назывались. Городок был бы совсем не похож на Дерри, если бы не Канал. Он тёк здесь, среди глинистых берегов. Вверху открытки на заднем плане Билл увидел упряжку мулов, которые тащили по воде баржу.

Вокруг весёлого парня собрались около дюжины ребятишек. Один из них был в соломенной шляпе как у пастушка. У другого мальчика в руках был обруч с палкой, чтобы катать его; не такая палка, которую теперь можно купить вместе с обручем в магазине Вулворта, – это была ветка от дерева. Билл разглядел на ней обнажённые узелки в тех местах, где ножом или топориком отсекли прутики. Этот малыш не тайванец и не кореец, – подумал он, – этим мальчиком мог бы быть он сам, если б родился на четыре-пять поколений раньше.

У весёлого парня была огромная улыбка на лице. Он был без грима (хотя Билл заметил, что всё его лицо выглядело так, словно на нём лежал слой краски), и лыс за исключением двух клочков волос, которые торчали над ушами, как рожки, и Билл не сомневался, что это был их клоун. Двести лет назад или больше, – подумал он и почувствовал, как в нём растёт огромная волна ужаса, ярости и беспокойства. Спустя двадцать семь лет, сидя в городской библиотеке и вспоминая, как он впервые заглянул в альбом отца Майка, он понял, что должен чувствовать охотник, который напал на свежий след тигра-убийцы. Двести лет назад… так давно, одному Богу известно, как давно. Он удивился, насколько давно дух этого Шутника обитал в Дерри, но ещё он понял, что как раз эту мысль ему совершенно не хочется развивать.

– Дай мне, Билл! – сказал Ричи, но Билл ещё несколько секунд продолжал держать альбом, не сводя глаз с гравюры, в полной уверенности, что она вот-вот задвигается: кегли (если это кегли), которыми жонглировал весельчак, будут взлетать и падать, взлетать и падать, дети будут смеяться и хлопать в ладоши (хотя, может быть, не все будут смеяться и аплодировать, некоторые, может быть, заплачут и убегут), а упряжка мулов, тянущих баржу, скроется за краем гравюры.

Этого не произошло, и он передал книгу Ричи.

Когда альбом вернулся к Майку, он перевернул несколько страниц.

– Вот, – сказал он. – Это открытка 1956 года, за четыре года до того, как Линкольна выбрали президентом.

Книга снова пошла по кругу. Открытка была цветной и сделана из картона. На ней была изображена компания пьяниц, стоящих перед салуном, а толстый полицейский с бачками, стоя на доске, положенной между двумя бочками, с пафосом произносил обличительную речь. В одной руке он держал кувшин с пенящимся пивом. Доска ощутимо подгибалась под тяжестью его тела. В некотором отдалении группа женщин в чепцах с отвращением смотрела на это представление, где смешались буффонада и попытка порицания невоздержанности. Под картинкой стояла надпись: «ПОЛИТИКИ В ДЕРРИ ЖАЖДУТ РАБОТЫ», – ГОВОРИТ СЕНАТОР ГАРНЕР!»

– Папа говорит, что такого рода картинки пользовались широкой популярностью целых двадцать дет до начала Гражданской войны, – сказал Майк. – Их называли «дурашливые картинки» и посылали друг другу. Наподобие тех шуток в «Безумном», по-моему.

– Ссатира, – сказал Билл.

– Да, – согласился Майк. – Теперь посмотрите в этот угол. Сходство этой открытки с «Безумным» было несколько иного характера. На ней, так же как и на коллаже Морга Друкера из кадров фильма «Безумный», напечатанном в журнале о кино, было множество картинок и шутливых надписей. Здесь был изображён толстый улыбающийся мужчина, вливающий стакан пива собаке в глотку. Здесь была женщина, которая рассыпала картофель прямо в грязь. Здесь были два озорных уличных мальчишки, засовывающих серную спичку в подмётки туфель какого-то процветающего бизнесмена. Девочка, которая так сильно кружилась под вязами, что были видны трусики. Но, несмотря на эти сбивающие с толку подробности, Майку не пришлось никому из них показывать, где изображён клоун. В кричащем костюме оборванца он играл в кости с компанией пьяных лесорубов. Он подмигивал дровосеку с удивлённым лицом, который, видимо, прозевал фишку. Бродяга-клоун забирал у него деньги.

– Снова он, – сказал Билл. – Что… через сто лет?

– Около того, – сказал Майк. – А вот ещё одна. 1891 год. Это была вырезка с первой страницы «Дерри Ньюз». «УРА! – кричал витиеватый заголовок, – ОТКРЫТ ЧУГУНОЛИТЕЙНЫЙ ЗАВОД!» И чуть ниже: «Город превращается в большой гала-пикник». Картинка изображала церемонию разрезания ленточки перед чугунолитейным заводом Кичнера. Манера, в какой была сделана фотография, напомнила Биллу фотографии Курье и Ива, которые его мать повесила в столовой, хотя эти вырезки не шли ни в какое сравнение с глянцевыми фотографиями знаменитостей. Парень в причудливой визитке и в цилиндре держал над ленточкой пару больших ножниц с распахнутыми ножами, а толпа, человек пятьсот, смотрела на него. Слева от него клоун – их клоун – делал перед ребятами «колесо». Он перевернулся вниз головой, и казалось, что он не улыбается, а кричит.

Он поспешно передал альбом Ричи.

Следующая картинка оказалась фотографией, под которой Вилл Хэнлон написал: «1933. Отмена закона в Дерри». Хотя никто из мальчиков не знал о законе Уол Стеда и об его отмене, по фотографии было нетрудно догадаться, что это был за закон. На фото был изображён киоск прохладительных напитков Уолли-Спа в Хелс-Хафакр, который заполонили плотовщики в белых рубашках с расстёгнутыми воротниками, в канотье, некоторые были в футболках или в рыбацких костюмах. Все они с победным видом поднимали вверх стаканы и бутылки. На окне висели два больших плаката: «С ВОЗВРАЩЕНИЕМ, ДЖОН-ЯЧМЕННОЕ ЗЕРНО» и «СЕГОДНЯ ПИВО – БЕСПЛАТНО». Клоун был одет как изысканный денди: белые туфли, гетры, гангстерские брюки. Поставив одну ногу на подножку автомобиля «Рено», он пил из бокала шампанское.

– 1945-й, – сказал Майк.

Опять «Дерри Ньюз». Заголовок: «ЯПОНИЯ СДАЁТСЯ. ВОЙНА ОКОНЧЕНА! СЛАВА БОГУ, ВОЙНА ОКОНЧЕНА!» Парад танцующей лентой двигался по Главной улице, направляясь к Ап-Майл-Хилл. И здесь на заднем плане маячил клоун в серебристом костюме с оранжевыми пуговицами, застывший в матрице точек зернистой газетной вырезки, он, казалось, предупреждал, что ничего не кончилось, никто не сдался, никто не победил, кроме того, он словно предупреждал, что всё потеряно. По крайней мере так показалось Биллу.

Билл похолодел. Во рту у него пересохло. Он испугался.

Точки на картинке неожиданно исчезли, и она зашевелилась.

– Это то, что… – начал Майк.

– Пппосмотрите, – сказал Билл. Слова слетали с его губ, как полурастаявшие кубики льда. – Все, ввсе пппосмотрите на это! Они столпились вокруг Билла.

– О, Боже! – прошептала Беверли в суеверном страхе.

– Это Оно! – почти крикнул Ричи, в запале ударив Билла по спине. Он перевёл взгляд с белого искажённого лица Эдди на застывшее лицо Стэна Уриса. – Это то, что мы видели в комнате Джорджа! Это точно то, что мы видели…

– Тс-с-с… – сказал Бен. – Слушайте. Он почти прорыдал.

– Господи, вы слышите их, вы слышите, это там! И в тишине, которую нарушал лишь летний ветерок, они услышали оркестр, который играл военный марш. Музыка была тихой от разделявшего их расстояния или от времени… звуки ликующей толпы доносились словно с плохо настроенной радиостанции. Они услышали звуки хлопков, такие тихие, словно кто-то щёлкал пальцами.

– Петарды, – прошептала Беверли и потёрла трясущимися руками глаза. – Там петарды, правильно?

Никто не ответил. Все жадно смотрели на картинку. Парад развернулся и направился прямо на них, но когда демонстранты достигли крайней границы – в том месте, где, казалось, они вот-вот переступят через край картинки и шагнут в мир, от которого их отделяли тринадцать лет, – они скрылись из виду, словно соскользнули по невидимой горке. Сначала исчезли солдаты первой мировой войны, под плоскими касками их лица казались удивительно старыми, в руках они держали плакаты: «ВЕТЕРАНЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, В ДЕРРИ, НАШИ ХРАБРЫЕ МАЛЬЧИКИ», потом исчезли бойскауты, потом – пехотинцы, медсёстры, христианский оркестр Дерри, потом ветераны второй мировой войны и за ними – университетский оркестр. Толпа двигалась и менялась, со вторых и третьих этажей выстроившихся вдоль улицы зданий летели телеграфные ленты и конфетти. Клоун пританцовывал на тротуаре, ходил колесом, изображал стрелков и передразнивал салют. Но Билл заметил, что народ сторонится его, но не так, словно они его видят, это совершенно точно, – они обходили его, словно в этом месте дурно пахло.

Только дети действительно видели клоуна, но и они шарахались от него.

Бен протянул руку к картинке, как это сделал Билл в комнате Джорджа.

– НннНЕТ! – закричал Билл.

– Мне кажется, всё нормально, Билл, – сказал Бен. – Посмотри. И он на минуту положил руку на защитный пластик на картинке и потом убрал её. – Но если снять обёртку…

Беверли вскрикнула. Когда Бен протянул руку, клоун прекратил фиглярствовать. Он бросился к ним, нарисованный кровавый рот что-то быстро невнятно тараторил и смеялся. Билл вздрогнул, но не выпустил книгу из рук, решив, что, может, он исчезнет, как исчезли парад, и оркестр, и бойскауты, и «кадиллак», в котором восседала «Мисс Дерри» 1945 года.

Но клоун не исчез на той горке, которая как бы определяла границу между тем старым миром и миром сегодняшним. Вместо этого он с ужасающей ловкостью вспрыгнул на фонарный столб на заднем плане в левой части фотографии. Оно по-обезьяньи вскарабкалось по столбу и вдруг прижалось лицом к плотной пластиковой плёнке, которой Вилл Хэнлон проложил каждую страницу альбома. Беверли снова закричала. На этот раз закричал и Эдди, хотя его крик был тихим, почти беззвучным. Пластик прогнулся – потом они, обсуждая этот случай, пришли к выводу, что им не показалось, а так и было на самом деле. Билл увидел, как сплющился красный шарик клоунского носа, как всегда сплющивается нос, когда вплотную прильнёшь к оконному стеклу лицом.

Убью вас всех! – кричал и смеялся клоун. – Попробуйте остановить меня, и я убью вас всех! Вы не можете меня остановить! Я – оборотень!

На мгновение Оно превратилось в оборотня, в серебристое лицо-луну, выглядывающее на них из воротника серебристого костюма, сверкая обнажёнными белыми зубами.

Вы не можете остановить меня, я – прокажённый!

Теперь появилось шелушащееся от гноящихся язв лицо прокажённого, уставившееся на них глазами живого мертвеца.

Вы не можете остановить меня, я – мумия!

Лицо прокажённого постарело и покрылось безжизненными трещинами. Древние бинты наполовину сползли с кожи. Бен отвернулся, его лицо побледнело как творог, одной рукой он вцепился в шею.

Вы не можете остановить меня, я – мёртвые мальчики!

– Нет! – заорал Стэн Урис. Его глаза выкатились из орбит, лицо приобрело синюшный оттенок. Шоковое состояние, – непроизвольно подумал про себя Билл, и именно это словосочетание послужит двенадцать лет спустя названием для его романа; он не вспомнит, откуда оно появилось, просто возьмёт и назовёт так книгу, как обычно писатели подбирают нужное слово в нужное время, словно скромный дар из внешнего пространства, (другого пространства) где иногда встречаются хорошие слова.

Стэн выхватил альбом у него из рук и с грохотом захлопнул его. Так он и держал его закрытым, и от напряжения на его обеих руках от запястья до предплечья вспухли сухожилия. Он посмотрел на всех полубезумным взглядом.

– Нет, – быстро сказал он. – Нет, нет, нет!

И Билл неожиданно понял, что эти быстро повторяющиеся отрицания Стэна важнее страшного клоуна; он понял, что именно на такую реакцию надеялся клоун, потому что…

Потому что, может быть. Оно боится нас, по-настоящему боится, впервые за свою долгую, долгую жизнь.

Он схватил Стэна и дважды встряхнул его, сильно держа за плечи. Стэн клацнул зубами и выронил альбом. Майк поднял его и поспешно отложил в сторону. После того, что он только что увидел, ему не хотелось даже дотрагиваться до него. Но альбом принадлежал его отцу, и он интуитивно понял, что его отец никогда не увидит того, что только что видел его сын.

– Нет, – вяло сказал Стэн.

– Да, – сказал Билл.

– Нет, – повторил Стэн.

– Да. Мы вввсе…

– Нет.

–…вввсе ввидели это, Стэн, – сказал Билл. Он посмотрел на остальных ребят.

– Да, – сказал Бен.

– Да, – сказал Ричи.

– Да, – сказал Майк. – Боже мой, да.

– Да, – сказала Бев.

– Да, – сдавленно произнёс Эдди.

Билл посмотрел на Стэна, пытаясь встретиться с ним глазами, но Стэн отвёл взгляд с сторону.

– Не дддай этому зззавладеть ттобой, друг, – сказал Билл. – Тты тттоже ввидел это.

– Я не хотел это видеть, – простонал Стэн.

– Нно тты вввидел.

Стэн посмотрел на остальных. Он пробежал руками по стриженым волосам, вздрогнул и вздохнул. Глаза, кажется, прояснились от того безумия, которое так взволновало Билла.

– Да, – сказал он. – Да. Хорошо. Да. Ты этого хочешь? Да. Билл подумал: Мы по-прежнему вместе. Оно не остановит нас.

Мы по-прежнему можем убить Его. Мы по-прежнему можем убитьЕго… если не будем бояться.

Билл посмотрел на остальных и увидел, что все они по-разному оценили про себя истерику Стэна.

– Ддда, – сказал он и улыбнулся Стэну. Стэн улыбнулся в ответ, и с его лица исчезло ужасное потрясённое выражение.

– Этого я и хххотел, ты, мокрый кконец.

– Би-би, Думбо, – сказал Стэн, и все рассмеялись.

– Смех был нервный, но лучше, чем никакой, – подытожил Билл. – Додавайте, – сказал он, потому что кто-то должен был что-то сказать. – Ддавайте ззакончим штаб. Что сскажите?

Они посмотрели на него благодарными глазами, и он почувствовал, что рад этому… но их благодарное чувство не убавило его собственного ужаса. Даже было что-то в их благодарности такое, из-за чего он был готов их возненавидеть. Неужели ему всегда суждено скрывать свой собственный страх, чтобы не разорвать эту хрупкую связь, которая объединяет их в одно целое? Об этом непорядочно даже думать, Большой Билл. Потому что он в какой-то степени использует их, использует своих друзей, рискует их жизнями, чтобы установить причину смерти своего брата. Но в этом ли всё дело? Нет, потому что Джорджи мёртв, а Билл считал, что мстить можно только за живых. Что его толкает на это? Самонадеянное маленькое дерьмо, которое размахивает оловянным мечом и пытается убедить себя, что похож на короля Артура!

О, Господи, – простонал он про себя, – если взрослые ломают головы над этой чепухой, то я не хочу, не хочу быть взрослым.

Его решение было твёрдым, но мучительным.

 

Глава 15

ДЫМОВОЕ ОТВЕРСТИЕ

 

 

 

Ричи Тозиер поправил очки на носу (жест стал совершенно привычным, хотя он носил контактные линзы уже целых двадцать лет) и с некоторым изумлением подумал, что атмосфера в комнате изменилась, пока Майк вспоминал случай с птицей на чугунолитейном заводе и напоминал им о фотоальбоме отца и о том, как двигалась фотография.

Ричи почувствовал, как в комнате появляется какая-то буйная пьянящая энергия. За последние несколько лет он девять или десять раз пробовал кокаин – в основном на вечеринках. Кокаин не столь необходим, если ты лежишь себе дома, особенно когда в основном время у тебя проходит, как и у всех диск-жокеев – в работе. Но ощущение кайфа, как от кокаина, было похожим, правда не совсем таким. Это чувство было более чистым и более высоким. Ему вдруг показалось, что чувство это пришло к нему из детства, что он испытывал его каждый день и принимал это как само собой разумеющееся. Он подумал, что если бы он задумывался об этом мощном потоке энергии ребёнком (он не мог вспомнить, было ли такое), он бы просто принял это как одно из явлений жизни, что-то вроде того, что всегда при тебе, как цвет глаз или волос.

Ну, в конце концов, всё это оказалось неправдой. Энергия, которой вы распоряжались так экстравагантно, когда были ребёнком, энергия, которая, казалось, никогда не истощится – вдруг испарилась где-то в возрасте от 18 до 24 лет, её сменило что-то скучное, что-то вроде искусственного кайфа от кокаина: может быть, это были какие-то стремления, может быть, высокие цели или какое-либо из подобных слов, употребляемых в Молодёжной торговой палате. Это не имело большого значения, не всё сразу пошло хорошо. И, может быть, – подумал Ричи, – это и было самое жуткое. Нельзя сразу перестать быть ребёнком, сразу, с громким треском, как лопнувший воздушный шарик с надписями «Бурма-Шэйв» по бокам. Ребёнок просто выходит из тебя, как воздух из шины. И однажды ты смотришь на себя в зеркало, а оттуда на тебя глядит взрослый человек. Можно продолжать носить голубые джинсы, можно по-прежнему ходить на концерты Спрингстина и Сигера, можно подкрашивать волосы, но лицо останется таким же – взрослого человека.