Общественная библиотека в Дерри, 23.45

 

Когда Бен Хэнском закончил свой рассказ о серебряных шариках, Майк решил, что всем пора спать.

– На сегодня уже достаточно, – сказал он. Самому Майку явно было более чем достаточно: его лицо казалось усталым и вытянувшимся, и Беверли подумала, что он выглядит просто больным.

– Но мы не закончили, – возразил Эдди. – Как насчёт всего остального? Я всё ещё не помню…

– Майк ппправ, – сказал Билл. – Либо мы вспомним, либо нннет. Я думаю, мы ввспомним. Мы вввспомним всё, что нужно.

– Может, всё это нам полезно? – предположил Ричи. Майк кивнул.

– Увидимся завтра. – Он посмотрел на часы. – То есть позже сегодня.

– Здесь? – спросила Беверли. Майк медленно покачал головой.

– Я предлагаю встретиться на Канзас-стрит. Где Билл прятал свой велосипед.

– Мы пойдём в Баррснс, – сказал Эдди и вдруг вздрогнул. Майк снова кивнул.

Минуту сохранялась тишина, когда они смотрели друг на друга. Затем Билл поднялся на ноги, за ним встали все остальные.

– Я хочу, чтобы вы были осторожны остаток ночи, – сказал Майк. – Оно было здесь, Оно может вновь появиться там, где вы будете. Но после этой встречи я чувствую себя лучше. – Он посмотрел на Билла. – Я бы сказал, что это ещё можно сделать, правда, Билл?

Билл медленно кивнул.

– Да. Я думаю, можно.

– Оно это тоже узнает, – сказал Майк, – и Оно сделает всё, что можно, чтобы создать перевес в свою пользу.

– Что мы будем делать, если Оно покажется? – спросил Ричи. – Зажмём носы, закроем глаза, повернёмся три раза и прогоним дурные мысли? Бросим волшебную пыль в Его лицо? Споём старые песни Элвиса Пресли? Что?

Майк покачал головой.

– Если бы я мог сказать вам, не было бы никаких проблем, правда? Всё, что я знаю – это что есть ещё одна сила, по крайней мере была, когда мы были детьми, которая хотела, чтобы мы остались в живых и сделали своё дело. Может быть, она всё ещё здесь, – Он пожал плечами. Это был усталый жест. – Я думал, двое, может быть, даже трое из нас исчезнут ко времени нашей встречи. Пропадут или умрут. То, что все мы сегодня вернулись, даёт мне повод надеяться.

Ричи посмотрел на свои часы.

– Четверть второго. Как летит время, когда весело, правильно, Соломенная Голова?

– Би-би, Ричи, – сказал Бен и с трудом улыбнулся.

– Ты хочешь пойти со мной дддомой, Беверли? – спросил Билл.

– Конечно, – она надевала пальто. Библиотека казалась теперь очень неспокойной, населённой тенями, пугающей. Билл чувствовал, как эти последние два дня догоняют его сразу, наваливаясь сзади. Если бы это была только усталость, это было бы ничего, но это было больше: чувство, что он распадается на части, галлюцинирует, сходит с ума. Ощущение, что за тобой наблюдают. Может быть, я вовсе и не здесь, – думал он. – Может быть, я в лечебнице Оля душевнобольных доктора Сьюарда, с Ренфилдом на пару, – он с мухами, а я с монстрами, оба уверены, что вечеринка продолжается, и разодеты в пух и прах, но не в смокингах, а в смирительных рубашках.

– Как ты, Ричи?

Ричи покачал головой.

– Я разрешу Соломенной Голове и Каспбраку проводить меня домой, – сказал он. – Идёт, ребята?

– Конечно, – сказал Бен. Он быстро посмотрел на Беверли, которая стояла рядом с Биллом, и почувствовал боль, которую почти забыл. Новое воспоминание встрепенулось, сжало сердце, но затем уплыло.

– Как ты, Мммайк? – спросил Билл. – Пойдёшь с нами? Майк покачал головой.

– Я должен…

Тут тишину прорезал пронзительный крик Беверли. Купольный свод вверху собрал его, и это зазвучало подобно смеху привидений-плакальщиц, летающих и хлопающих крыльями вокруг них.

Билл резко повернулся к ней, Ричи уронил свою куртку, раздался грохот стекла, когда рука Эдди смела пустую бутылку из-под джина на пол.

Беверли отпрянула от них, вытянув руки, с лицом белым, как бумага. Её глаза, глубоко сидящие в тёмных глазницах, вылезли из орбит.

– Мои руки! – воскликнула она. – Руки!

– Что… – начал Билл и затем увидел кровь, медленно капающую между его трясущихся пальцев. Он подался вперёд и почувствовал болезненное тепло на своих собственных руках. Боль не была острой, она больше напоминала боль, которую чувствуешь в старой заживающей ране.

Старые шрамы на его ладони, шрамы, которые снова появились в Англии, открылись и кровоточили. Он посмотрел по сторонам и увидел, как Эдди Каспбрак тупо уставился на свои собственные руки. Они у него тоже кровоточили. И у Майка. И у Ричи. И у Бена.

– Нам из этого не выбраться, правда? – сказала Беверли. Она заплакала. Этот звук усилился в тихой пустоте библиотеки; само здание, казалось, плачет с ней. Билл подумал, что, если этот звук не прекратится, он сойдёт с ума.

– Нас втянули в это, да поможет нам Господь, – она зарыдала ещё громче, и тонкая струйка крови потекла из одной её ноздри. Она вытерла её тыльной стороной трясущейся руки, и на пол капнуло ещё больше крови.

– Бббыстро! – сказал Билл и схватил руку Эдди.

– Что…

– Быстрее!

Он протянул другую руку, и через минуту Беверли взяла её. Она всё ещё плакала.

– Да, – сказал Майк. Он выглядел ошарашенным. – Это снова началось, не так ли, Билл? Это всё началось снова.

– Дддда, я дддумаю…

Майк взял руку Эдди, а Ричи взял другую руку Беверли. На мгновение Бен только смотрел на них, и затем, как будто во сне, он поднял свои окровавленные руки и встал между Майком и Ричи. Он крепко стиснул их руки. Круг замкнулся.

(О, Чудь, это ритуал Чуди, и Черепаха поможет нам) Билл попытался крикнуть, но никакого звука не вышло. Он видел, как голова Эдди откинулась назад, как напряглись жилы на его шее. Бёдра Бев дважды напряжённо дёрнулись, как будто в оргазме, коротком и остром, как щелчок пистолета. Рот Майка странно двигался – это была гримаса и смех одновременно. В тишине библиотеки двери с шумом открывались и закрывались, звук катился как бильярдные шары. В газетном зале в безветренном урагане разлетелись журналы. В комнате Кэрол Даннер библиотечная печатная машинка Ай-би-эм вдруг ожила и напечатала:

 

Онстучитсякомне

Вящикпо

Чтовыйговорячтовиделпривидение

Снова

 

Машинку заело. Она зашипела и издала сочную электронную отрыжку, как будто всё внутри было переполнено. На втором стеллаже полка с оккультными книгами вдруг опрокинулась, вывалив Эдгара Кейса, Нострадамуса, Чарльза Форта и апокрифы на пол.

Билл почувствовал усиливающееся ощущение силы. Он смутно ощущал эрекцию, волосы на его голове встали дыбом. Чувство силы было просто чудовищным.

Все двери библиотеки с шумом хлопнули в унисон.

Старинные часы за абонементным столом пробили час.

Затем всё прошло, как будто кто-то повернул выключатель.

Они опустили руки, ошеломлённо глядя друг на друга. Никто ничего не сказал. Когда ощущение силы прошло, Билл почувствовал, как в него вползает чувство обречённости. Он посмотрел на их белые, напряжённые лица, а затем на свои руки. Они были запачканы кровью, но раны, которые Стэн У рис сделал куском бутылки в августе 1958-го, опять закрылись, оставив только кривые белые линии наподобие связанной верёвки. Он подумал: В последний раз мы семеро были вместе… когда Стэн сделал эти разрезы в Барренсе. Стэна чёт, он мёртв. И теперь последний раз мы вшестером вместе. Я таю это, я чувствую это.

Беверли, дрожа, прижалась к нему. Билл обнял её. Они все посмотрели на него, глазами огромными и яркими в этой сумеречности; стол, длинный стол, за которым они сидели, был завален пустыми бутылками, стаканами, пепельницами – маленький островок света.

– Этого достаточно, – быстро сказал Билл. – Достаточно удовольствия на один вечер. Танцы мы прибережём на другой раз.

– Я помню, – сказала Беверли. Она посмотрела на Билла, глаза у неё были огромными, бледные щёки – сухими.

– Я помню всё. Мой отец узнал насчёт вас, парни. Бежал за мной. Бауэре, и Крисе, и Хаггинс. Как я бежала. Туннель… птицы… Оно… Я помню всё.

– Да, – сказал Ричи. – Я тоже.

Эдди кивнул.

– Насосная станция…

Билл сказал:

– И как Эдди…

– Пойдёмте теперь, – сказал Майк. – Отдохнём. Уже поздно.

– Пошли с нами, Майк, – сказала Беверли.

– Нет. Я должен закрыть все двери. И кое-что записать… Миг нашей встречи, если хотите. Я недолго. Давайте.

Они молча пошли к двери. Билл и Беверли были вместе, Эдди, Ричи и Бен за ними. Когда они вышли на широкие гранитные ступеньки, Билл подумал, как молодо выглядит Беверли, как уязвимо… Появилась зловещая убеждённость, что он снова может влюбиться в неё. Он пытался думать об Одре, но Одра казалась далеко. Она спала сейчас в их доме на Флит, когда солнце всходило, и молочница начала свой обход.

Небо Дерри снова затянуло, и низкие облака густыми полосами легли на пустынные улицы. Дальше по улице, в черноте вырисовывался дом культуры Дерри, узкий, высокий, викторианской эпохи. Билл подумал, что всегда, когда ходил в этот дом, он ходил один.

Ему пришлось подавить дикий смешок. Звук их шагов казался очень громким. Рука Беверли коснулась его руки, и Билл с благодарностью мягко сжал её.

– Это началось до того, как мы приготовились, – сказала она.

– Были ли мы кккогда-нибудь птотовы?

– Ты был готов, Большой Билл.

Прикосновение её руки было и неожиданным и необходимым. Он задавал себе вопрос, каким было бы прикосновение к её груди второй раз в жизни, каким оно будет, и догадывался, что до того как окончится эта длинная ночь, он узнает. Он подумал: Я люблю тебя, Беверли… Я люблю тебя. Бен тоже любил тебя… Он любит тебя. Мы любили тебя тогда… Мы любим тебя и теперь. Любим больше, потому что это началось. Теперь нет выхода.

Он оглянулся и увидел библиотеку на расстоянии в полквартала. Ричи и Эдди стояли на верхней ступеньке, Бен – уже внизу, глядя им вслед. Руки его были засунуты в карманы, плечи опущены, и через колеблющуюся линзу низкого тумана казалось, что ему снова одиннадцать лет. Если бы он мог послать Бену мысль, Билл сказал бы ему:

Это не имеет значения, Бен. Любовь – вот что имеет значение, волнение… когда всегда хочется и никогда не время. Может быть, всё это мы берём с собой, когда выходим из голубого и входим вчёрное. Холодный уют, может быть, но это лучше, чем совсем никакого уюта.

– Мой отец знал, – вдруг сказала Беверли. – Однажды я пришла домой из Барренса и он как раз узнал. Я когда-нибудь говорила тебе, что он обычно говорил мне, когда впадал в безумие?

– Что?

– «Я беспокоюсь о тебе, Бевви», – вот что он обычно говорил. – «Я очень беспокоюсь».

Она засмеялась, и в то же время её пробрала дрожь.

– Я думаю, он хотел сделать мне больно, Билл. Я имею в виду… он делал мне больно раньше, но вот последний раз было по-другому. Он был… ну, во многом он был странным. Я любила его. Я любила его очень, но…

Она посмотрела на него, возможно, ожидая, что он скажет это за неё. Он не говорил, рано или поздно она должна была сказать это сама. Ложь и самообман стали балластом, который они не могли вынести.

– Я тоже ненавидела его, – сказала она, и её рука на мгновение сжала руку Билла. – Я никогда раньше никому в жизни этого не говорила. Я думала, Господь поразит меня, если я когда-нибудь скажу это вслух.

– Тогда скажи это.

– Нет.

– Давай. Это причинит боль, но, может быть, лучше вскрыть старый гнойник. Скажи.

– Я ненавидела своего отца, – сказала она и беспомощно зарыдала. – Я ненавидела его, я боялась его, я ненавидела его, я так и не была для него достаточно хорошей девочкой, и я ненавидела его, да, ненавидела, но я и любила его.

Он остановился и прижал её к себе. Её руки судорожно обвились вокруг него. Её слёзы намочили ему щёку. Он чувствовал её тело, зрелое и упругое. Он чуть-чуть отодвинулся от неё, не желая, чтобы она почувствовала его эрекцию… но она снова прижалась.

– Мы провели там всё утро, – сказала она, – играя в салки или что-то в этом роде. Что-то невинное. Мы даже не говорили о Нём в тот день, во всяком случае, не тогда… хотя обычно мы говорили о Нём каждый день. Помнишь?

– Да, – сказал он. – Я помню.

– Небо было в тучах… жарко. Утром мы много играли. Я пришла домой около одиннадцати тридцати. Я думала съесть бутерброд и миску супа после того, как приму душ. И потом вернуться и снова играть. Родители должны были быть на работе. Но он был там. Он был дома. Он…