Генри воодушевляется, 2.30

…нажал на хромированную кнопку в ручке. Выскочило лезвие. Он мечтательно посмотрел на него в лунном свете, ему нравилось, как свет звёзд мерцает на лезвии, он не имел никакого представления, сколько сейчас времени. Он плыл вне реальности.

Какой-то звук вошёл в его сознание и начал расти. Это был мотор машины. Она приближалась. Глаза Генри расширились в темноте. Он зажал нож плотнее, ожидая, когда машина проедет мимо.

Она не проехала. Она подошла к обочине за забором семинарии и просто остановилась там, причём двигатель работал на холостом ходу. С гримасой на лице (его живот твердел, он стал крепким, как доска, а кровь лениво сочилась между пальцами – липкая, как кленовый сок, если надрезать дерево в начале апреля), он встал на колени и раздвинул упругие ветки живой изгороди. Он увидел передние фары и силуэт машины. Полицейские? Его рука схватилась за нож и расслабилась, схватилась и расслабилась, схватилась и расслабилась.

Я послал тебе шанс покататься, Генри, – прошептал голос. – Своего рода такси, если тебе это по душе. В конце концов, мыдолжны скоро доставить тебя к гостинице. Ночь темнеет, сгущается.

Голос тоненько хихикнул и замолк. Теперь единственными звуками были жужжание сверчков и непрерывный шум работающего вхолостую двигателя машины. Звук как от глушителя, – рассеянно подумал Генри.

Он неуклюже поднялся на ноги и вернулся назад к семинарской дорожке. Он осмотрел машину кругом. Не полицейская: никаких стаканов на крыше, и форма не та. Форма была… старая.

Генри снова услышал хихиканье… а может быть, это только ветер.

Он вышел из тени изгороди, пролез под цепью, снова встал на ноги и пошёл в сторону работающей на холстом ходу машины, которая словно жила в мире поляроидной чёрно-белой моментальной фотографии – мире яркого лунного света и непроницаемой тени. Генри чувствовал себя паршиво: его рубашка почернела от крови, и кровь пропитала почти до колен его джинсы. Лицо казалось белым пятном среди пробивающейся щетины.

Он дошёл до пересечения семинарской дороги и тротуара и внимательно посмотрел на машину, заметив водителя за рулём. Он узнал её – это была машина, которой, как клялся его отец, он завладеет в один прекрасный день – «Плимут Фьюри» выпуска 1958 г. Она была красно-белая, и Генри знал (не говорил ли ему об этом довольно часто его отец?), что двигатель, работающий под капотом, это V – 8327. Мощность – 255 лошадиных сил, может развить скорость семьдесят миль за девять секунд. Я должен заполучить эту машину, и тогда, когда я умру, меня могут в ней похоронить, – любил говаривать Батч… кроме того, конечно, что он так и не заполучил машину, и штат похоронил его, после того как Генри, бредящего и вопящего что-то о чудовищах, забрали в дурдом.

Если он внутри, мне кажется, я не смогу взять её, – подумал Генри, сжимая нож, пьяно качаясь взад-вперёд, глядя на чёрный силуэт водителя.

Затем дверца для пассажира распахнулась, сверху пролился свет, и к нему повернулся водитель. Это был Белч Хаггинс. Лицо его выглядело повисшей в воздухе маской. Одного глаза не было, и прогнившая дыра на пергаментной щеке обнажила почерневшие зубы. На голове Белча была напялена бейсбольная шапочка нью-йоркских «Янкиз», которая была на нём в тот день, когда он погиб. Она была надета задом наперёд. Серо-зелёная масса стекала по козырьку.

– Белч! – закричал Генри, и боль вырвалась из его живота, заставив его опять кричать без слов.

Мёртвые губы Белча растянулись в усмешке, трескаясь беловато-серыми бескровными складками. Он скрючил одну руку в направлении открытой двери пригласительным жестом.

Генри поколебался, затем обошёл вокруг машины, одной рукой потрогав эмблему в форме буквы V, как он всегда трогал её, когда отец брал его с собой в демонстрационный зал в Бангоре, чтобы посмотреть на такую вот машину, когда он был ребёнком. Когда он добрался до стороны пассажира, серая волна окутала его, и он вынужден был схватиться за открытую дверцу, чтобы удержаться на ногах. Он стоял так, с опущенной головой, тяжело сопя при вдохе.

Наконец мир пришёл в норму – по крайней мере, частично – и он смог, повозившись у двери, упасть на сидение. Боль снова схватила его кишки, и свежая кровь выступила на руке. Она походила на тёплое желе. Он откинул голову назад и сжал зубы, связки на шее напряглись. Наконец боль стала понемногу отступать.

Дверь захлопнулась сама по себе. Верхний свет погас. Генри увидел одну из сгнивших рук Белча рядом на рычаге передачи. Собранные в пучки белые узлы костяшек пальцев Белча замерцали через гниющую плоть его пальцев.

«фьюри» начала двигаться по Канзас-стрит в сторону Ап-Майл-Хилл.

– Как дела, Белч? – услышал Генри самого себя. Это было глупо, конечно – Белч не мог быть здесь, мертвецы не водят машин, но это было всё, о чём он мог подумать.

Белч не ответил. Его глубоко ввалившийся глаз уставился на дорогу. Зубы ослепительно сверкнули на Генри через дыру в щеке. Генри смутно сознавал, что от старины Белча пахнет крепко. На самом деле от старины Белча пахло, как от корзины сгнивших помидоров, пролежавших пару лет в погребе.

Бардачок распахнулся, ударив Генри по коленкам, и в свете маленькой лампочки внутри он увидел бутылку «Техасского драйвера», наполовину наполненную. Он взял её, открыл и сделал хороший глоток. Жидкость приятной прохладой скользнула по пищеводу и обожгла желудок, как раскалённая лава. Его всего встряхнуло… и затем он почувствовал себя немного лучше, немного более связанным с миром.

– Спасибо, – сказал он.

Голова Белча повернулась к нему. Генри мог расслышать скрип сухожилий на шее Белча, звук был похож на скрип ржавых дверных петель. Минуту Белч рассматривал его мёртвым одноглазым взглядом, и Генри впервые понял, что у Белча нет большей части носа. Собака, может быть. Или крысы. Крысы казались более вероятными. Ходы, по которым они шли за детьми в тот день, были полны крыс.

В таком же замедленном движении голова Белча снова повернулась в сторону дороги. Генри был рад. Да, Белч глядел на него вот так, но что это? Генри не мог понять. Что-то было в единственном запавшем глазу Белча. Упрёк? Гнев? Что?

За рулём машины мертвец.

Генри посмотрел на свою руку и увидел, что она покрылась гусиной кожей. Он быстро сделал ещё один глоток из бутылки. Он пошёл легче и разлил своё тепло ещё дальше.

«Плимут» катился вниз с Ап-Майл-Хилла и шёл по кругу против часовой стрелки… правда никакого движения в это время ночи не было, все светофоры мигали на пустых улицах жёлтым светом, постоянно освещая ближние дома жёлтыми бликами. Было так тихо, что Генри мог слышать: внутри каждой лампочки светофора щёлкает реле… или это было его воображение?

–…не хотел бросить тебя в тот день, Белч, – сказал Генри. – Я имею в виду, если у тебя это на уме.

Снова этот скрип сухожилий. Белч снова смотрит на него одним ввалившимся глазом. И его губы растягиваются в ужасную усмешку, обнажающую серо-чёрные дёсны, которые стали сплошными морщинами.

Что это за усмешка? Приятельская усмешка? Или это усмешка, которая говорит: Я должен забрать тебя. Генри, я должен забрать тебя за то, что ты предал меня и Вика? Что это за усмешка?

– Ты должен понять, как это было, – сказал Генри и затем остановился. Как это было? В его уме всё смешалось, куски перемещались, куски головоломки, которая лежала на одном из чёртовых карточных столов в комнате отдыха в «Джанипер-Хилл». Как это было конкретно? Они шли за толстяком и сучкой назад к Канзас-стрит и ждали в кустах, следя, как они карабкаются вверх по насыпи. Если бы они исчезли из виду, он, Виктор и Белч прекратили бы эту игру-облаву и просто пошли бы за ними: лучше двое, чем никого, а остальных бы взяли со временем.

Но они не исчезли, они просто прислонились к изгороди, разговаривая и наблюдая за улицей. Время от времени они просматривали спуск к Барренсу, но Генри держал обоих воинов вне поля зрения.

Генри помнит, что небо покрылось облаками, тучи двинулись с востока, воздух стал плотным. Днём будет дождь.

Что случилось потом? Что…

Костлявая, покрытая кожей рука легла на плечо Генри, и он вскрикнул. Он снова уплывал в ту ватную туманность, но ужасное прикосновение Белча и кинжальная боль в животе от вскрика вернули его назад. Он посмотрел вокруг, и лицо Белча было менее чем в двух дюймах от лица Генри; он уловил его дыхание и хотел, чтобы его не было. Старина Белч на самом деле рассыпался в прах. Генри опять вспомнились помидоры, гниющие в каком-нибудь укромном уголке сарая. Его мутило.

Он вдруг вспомнил конец – конец Белча и Вика. Как что-то вылезло из темноты, когда они стояли в шахте с решёткой от канализации вверху, думая, куда идти дальше. Что-то… Генри не мог сказать что. Пока Виктор не вскрикнул: «Франкенштейн! Это Франкенштейн!» И это было оно, чудовище Франкенштейн, с болтами, свисающими с шеи, с глубоким шрамом от шва, идущим через лоб, крадущийся в туфлях, наподобие детских сандалий.

«Франкенштейн! – закричал Вик, – Фр…! » И затем голова Виктора отделилась, голова Виктора полетела по шахтному проходу, ударившись о каменную преграду на дальнем конце с влажным отвратительным звуком. Водянистые жёлтые глаза чудовища уставились на Генри, и Генри окаменел. Его мочевой пузырь раскрылся, и он почувствовал тёплый ручеёк на своих ногах.

Тварь нетвёрдой походкой приближалась к нему, и Белч… Белч…

– Послушай, я знаю, я убежал, – сказал Генри. – Я не должен был делать этого. Но… но…

Белч только пристально посмотрел.

– Я растерялся, – прошептал Генри, как будто оправдываясь перед Белчем, что он тоже поплатился. Это звучало слабо, вроде как сказать: Да, я знаю, ты убит, Белч, но у меня тоже кое-что припасено… Но это было ужасно… поистине ужасно. Он часами блуждал в этой вонючей тьме и, в конце концов, он стал кричать. В какой-то момент он упал – долгий с головокружением припадок, за который у него было время подумать: О, боже, через минуту я буду мёртв, через минуту меня не будет, – и затем он оказался в быстротекущей воде. Под Каналом, как он предполагал. Он вышел в угасающий солнечный свет, блуждал в поисках выхода к берегу и, наконец, выбрался из Кендускеага менее чем в пятидесяти ярдах от места, где Адриан Меллон утонул двадцать семь лет назад. Он поскользнулся, упал, ударился головой и запачкался грязью. Когда он пробудился, было уже очень темно. Как-то он нашёл дорогу к шоссе № 2 и доехал до дома. А там его ждали полицейские.

Но то было тогда, а это сейчас. Белч выступил против чудовища Франкенштейна, и оно содрало левую сторону его лица до скальпа – это видел Генри до своего бегства. Но теперь Белч был здесь, он на что-то показывал.

Генри увидел, что они тормозят перед деррийской гостиницей, и вдруг он всё отчётливо понял. Деррийская гостиница была единственной оставшейся. В 1958 г, были «Восточная звезда» в конце Эксчейндж-стрит и «Отдых путника» на Террелт-стрит. Обе исчезли при обновлении города (Генри всё знал об этом: в Джанипер-Хилл он с большим интересом читал «Дерри Ньюз»). Остались только городская гостиница и кучка маленьких мотелей на окраине.

Вот где они будут, – подумал он. – Прямо здесь. Все, кто остался. Спят в своих кроватях и видят во сне леденцы и танцы… А может быть, канализационные трубы… И я их заполучу. Одного за другим я заполучу их.

Он взял бутылку «драйвера» и снова отхлебнул. Он чувствовал, как свежая кровь стекает на колени, и сиденье под ним было липким, но от спиртного стало немного легче. Он предпочёл бы хороший «бурбон», но «драйвер» был лучше, чем ничего.

– Видишь ли, – сказал он Белчу, – мне жаль, что я убежал. Я не знаю, почему я убежал. Пожалуйста… не будь сумасшедшим.

Белч заговорил один единственный раз, но этот голос не был его голосом. Голос, который исходил из гниющего рта Белча, был глубокий и сильный, пугающий. При звуке его Генри заскулил. Это был голос с луны, голос клоуна, голос, который он слышал, когда ему снились канализационные и сточные трубы, где постоянно текла вода.

– Ты, заткнись и возьми их, – сказал голос.

– Конечно, – захныкал Генри. – Конечно, о'кей, я хочу, нет проблем… Он сунул бутылку снова в бардачок. Шея у него дрожала, как и зубы. И тут он увидел бумажку там, где была бутылка. Он вытащил её и развернул, оставив кровавые отпечатки пальцев на уголках. На бумаге чётко было выведено ярко-красным цветом: