Мама стала садоводом, а папа попал в Среднюю Азию

Еще одно принципиальное изменение. Мама пристрастилась к саду истала его интенсивно обрабатывать, в основ­ном моими силами. С работы она уволилась, ибо разъезжа­ла, а в свободное время ходила в сад. Сад превратился в каторгу для меня. Я туда ходил по воскресеньям во время учебы и ежедневно или почти ежедневно на каникулах. Кроме того, мама была копушей, и выбирались мы в сад не в 6-7 утра, а часов в 11. Ходили мы первое время пешком, и урожай приносили на руках. Позже стал ходить автобус, новсе равно носить на руках и ходить пешком или ездить на велосипеде приходилось достаточно много. Теперь я понимаю, что, может быть, это сохранило и укрепило мое здоровье. Но тогда я сад ненавидел. Маму я тем не менее, слушал. Не слушаться мне даже в голову не приходило. Я еще более отошел от ребят, ибо по воскресеньям был в саду, а ребята гуляли.

В конце 1952 года часть, в которой служил отец, была пе­реведена в Среднюю Азию.

В марте 1953-го умерСталин, и официальная прямая травля евреев прекратилась, но дискриминация оставалась, если не на местах, то в верхах. В течение всей жизни меня все время выдвигали на месте и не утверждали в верхах. Смерть Сталина я очень переживал. Я просто не знал, как мы теперь будем жить без Сталина. Я был возмущен, что не­которые ребята после его смерти смеялись. В частности, сын учителя истории. По-видимому, они получили другое воспитание. Если бы я плохо думал о Сталине, то моих ро­дителей точно бы посадили. У меня никогда не получалось в одном месте говорить одно, а в другом другое. Когда я из­бавился от идеологических шор, то не смог этого скрывать, что, наверное, затормозило мое официальное продвижение. Сейчас я разработал целую систему лести. Она действует, но я сам ею воспользоваться не могу: обязательно что-нибудь ляпну. Так вот смерть Сталина я переживал довольно тяже­ло, но не болезненно. Я на его смерть врагам социализма, как и призывала партия, ответил отличной учебой, что, впрочем, мне было не очень трудно.

Я был примерным пионером и идейным комсомольцем, за что и страдал. Я, например, не давал списывать.

Вскоре были известные всем процессы снятия с долж­ностей Маленкова, расстрел Берия. Я тогда во все верил, в политику особенно не вникал. Певица в моих размышле­ниях ушла на второй план. Сердце мое было свободно, но член основательно напрягался.

Я ни за кем не ухаживал, но начинали ухаживать за мной, а я, дурачок, из-за своей идеологической зашоренности навстречу этим ухаживаниям не шел. У отца на служ­бе было что-то не то из-за его глубокой идейности, бес­компромиссности и преданности делу партии. Не помню детали, но в это время он конфликтовал с командиром ча­сти и в 1953 году был переведен в Среднюю Азию. Но и там он не успокоился, и вскоре его перевели в горы, куда-то на урановые рудники. Как это место называется, я не помню.

Но оно находилось между Алма-Атой и Фрунзе (теперь Бишкек). Средняя Азия меняпоразила жарой и базарами. Часть, где служил отец, располагалась в пригорье. Солда­ты жили в одноэтажных казармах. Одна из казарм была тог­да переделана в офицерское общежитие, и там мы вместе и жили. Моя кровать была отделена от кровати родителей медицинской перегородкой. Свидетелем их секса я никог­да не был. У меня был такой крепкий сон, что однажды я днем заснул. Они пришли с работы, не смогли достучать­ся, пошли в кино, вернулись и только потом попали домой. И вообще сон у меня был великолепный. Помню, что ког­да мы ездили в лагерь, я забирался на верхнюю полку и про­сыпался тогда, когда поезд уже прибывал в Новороссийск. Итак, с 1952 года жизнь у нас шла таким образом. Мама ездила туда-сюда. Отец в отпуск приезжал домой. В сана­тории он тогда не ездил, хотя язва его мучила. На канику­лы мы уезжали к нему всей семьей. Таким образом, с отцом я был в среднем 4 месяца. Еще месяца 3 жил только с ма­мой в городской квартире, а месяцев 5—6 один. Кроме того, мама рьяно принялась ухаживать за садом.

Так вот, когда мне было 14 лет, мы попали в Среднюю Азию. Дорога стоит того, чтобы ее описать. Ехали мы с не­сколькими пересадками. Вначале пересели в Лихом, потом доехали до Ртищево, а потом сели на поезд Москва—Фрун­зе. Километров за двести до Фрунзе вышли и еще немного ехали поездом. Самый большой пролет был Ртищево— Фрунзе. Мы ехали несколько суток. Удалось нам попасть в общий вагон. Там все было переуплотнено. Верхняя полка продавалась какплацкарта. Кому повезло, тот попадал на третью полку, А остальные мучились на первой. Мама моя, конечно, на третью полку не лезла, я же, по-моему, на вто­рые сутки все-таки отвоевал третью полку. Хорошо, что уже была какая-то гимнастическая подготовка. Поездка эта ос­талась в моей памяти. Осмыслил все происходящее я поз­же. Весь групповой процесс проходил на моих глазах. Люди заходили и уходили. Вновь зашедшего пассажира встреча­ли враждебно. Люди мыкались по купе, в конце концов, оставались в нашем, если не могли устроиться в соседнем. Вначале они стояли или сидели на своих чемоданах и тюках, потом постепенно как-то все рассасывалось. И все как-то устраивались. И даже потом оказывали помощь друг дру­гу. Сейчас, по-моему, люди сходятся более тяжело. В поез­де было много людей разных национальностей. Но больше всех доставалось нам, но словами. Потом я как-то читал повесть Вольтера или Монтескье, который описывает впе­чатление азиата, приехавшего в Европу. Не ручаюсь за точ­ность, но смысл общий был таков: в Европе все нации не­навидят друг друга, а все вместе они ненавидят евреев.

Что мне запомнилось в Средней Азии. Поездка во Фрун­зе вместе с отцом. Это был очень зеленый город, весь в ары­ках. Была дикая жара. Отец, еще один офицер, младший но званию, и я пошли в летний ресторан. Там мы заказали обед и бутылку полусладкого шампанского. Мне досталась ров­но треть. Помню, что у меня закружилась голова. Помню, что было очень жарко. В момент, когда отца не было, офи­цер спросил у меня, как в такую жару можно заниматься сексом. Но задал он мне это, используя традиционные ма­терные выражения. Помню, что ясмутился. Но шампанс­кое нам понравилось. Мы захватили с собой еще одну бу­тылку. Вечером потом ее распили. Мама с удовольствием выпила и тут же заснула, а потом сквозь сон вдруг сказала: «Все птички улетели в теплые края». Мы потом долго сме­ялись по поводу этой фразы. Еще раз хочу сказать, что отец с матерью, по-видимому, не так плохо жили между собой. По-видимому, отца клинило, когда мать была вместе с ним в его служебных компаниях. По вечерам мы часто собира­лись вместе, беседовали, играли в карты, в шахматы. Отец научил меня играть, когда я еще учился в 4-м классе. Я по­мню, что даже участвовал в каких-то школьных турнирах. Специалисты считали, что я играю где-то в рамках 4-го раз­ряда. Теории я почти не знал, хотя у меня был учебник шах­матной игры. Не хватало терпения, что ли. Так вот в Сред­ней Азии, когда отец был на службе, я нашел себе компанию сверстников. Что мы там делали, я толком не помню. Но там был турник. Я на него забирался, что-то показывал. Как-то к нам подошел солдатик небольшого роста, разделся. Мышцы у него были накачаны. Показал более сложные упражнения. В общем, он немного шефство­вал надо мной. Ругался, когда я вовремя не подходил к тур­нику. Потом у него случился большой эпилептический припадок прямо на улице. Больше он не появлялся. Только став врачом, я понял, что его тогда комиссовали. Недалеко от части была хорошая рабочая столовая, куда я ходил за обедом. Тогда было такое оборудование: три кастрюльки, одна по­больше для первого и две поменьше — для второго и тре­тьего. Все это скреплялось одной ручкой. Было очень удоб­но. Запомнил я еще и то, что там цены были значительно дешевле, чем у нас, в Т. Следует заметить, что, сколько себя помню, я всегда был посвящен в финансовые дела семьи или, по крайней мере, считал, что посвящен.

Комментарий: