ОКТЯБРЬ 1905 ГОДА В СЕВАСТОПОЛЕ

 

Севастополь встретил флот известием об объявленных накануне царских свободах и кровопролитии, которое в тот же день устроил в городе комендант крепости генерал Неплюев. Мирное обсуждение существа только что сообщенного телеграфом высочайшего манифеста от 17 октября вызвало гнев блюстителей порядка. На митинг, проходивший у музея Севастопольской обороны, по приказанию полицмейстера набросились со штыками и шашками наголо специально отобранные „надежные” матросы и казаки. Начавшееся кровопролитие остановил воинский начальник полковник Де-Роберти (за свой либеральный поступок он потом поплатился службой) .

 

После нового митинга на Приморском бульваре толпа, как это происходило по всем городам России, отправилась к тюрьме требовать немедленного освобождения политических заключенных. Но генерал Неплюев, несмотря на уговоры градоначальника контр-адмирала А. М. Спицкого, отказался „потакать требованиям толпы” и вызвал к тюрьме войска. По манифестантам открыли огонь. Восемь человек убиты, более 40 — ранены. Так был отмечен в Севастополе первый день „дарованных царем свобод”. Особо отличившегося убийцу — унтер-офицера Тараса Жупина командующий войсками Одесского военного округа генерал Каульбарс приказал наградить серебряными часами с надписью „За доблестное поведение 18 октября 1905 г.”

 

На заседании городской думы, обсуждавшей форму протеста против устроенной полицией бойни, с горячей речью выступил лейтенант П. П. Шмидт.

 

Сын адмирала Петр Петрович Шмидт (1867-1906 гг.) уже во время пребывания в Морском училище проникся идеями гуманизма и социальной справедливости. Со всей силой глубоко впечатлительной, тонко чувствующей, богато одаренной натуры он сопереживал угнетенным, увлекаясь произведениями писателей-гуманистов, пытливо изучал историю общественного развития, программы и тактику политических партий, настойчиво овладевал социалистическими учениями. „Тот, кому дана способность страдать за других и логически мыслить, кто пристально изучал общественные науки, тот — убежденный социалист”, — писал П. П. Шмидт в октябре 1905 г.

 

Таким убежденным социалистом, неустанным борцом за правду и справедливость он был и среди рабочих, когда сразу по производстве в офицеры, приехав к родным в отпуск, трудился на заводе, и в кругу мыслящей молодежи, и на службе в РОПиТ, когда командовал океанским пароходом „Диана”, и в остававшейся ему чуждой по духу офицерской среде. Понимая решающую роль вооруженных сил в назревавших в стране событиях, он пытался убедить офицеров, что, „выполняя преступные бюрократические предначертания, они отворачиваются от народа”, что „присяга обязывает их не выполнять приказаний, явно клонящихся ко вреду”, что долг их — „честным и правдивым словом” сказать царю о необходимости широких демократических реформ, не допустить, чтобы их мундир, о чести которого они столько говорят, был бы „по первому призыву бюрократии обагрен народной кровью”. „Но глухи были г. г. офицеры, слишком прочно сидела в них боязнь за свою карьеру, слишком слабо было в них чувство

долга”, — с горечью писал П. П. Шмидт весной 1905 г.

 

Петр Петрович Шмидт — командующий революционным флотом, поднявший флаг на крейсере „Очаков”.

 

Человек действия, далекий от бесплодных мечтаний идеалиста, П. П. Шмидт принимает события 1905 г. как сигнал для практического осуществления исповедываемых им освободительных идей. Вот почему он, командир плававшего все лето на Дунае миноносца № 253, по приходе в Севастополь немедленно отдается бурной общественной деятельности. Вот почему дотоле мало известный лейтенант флота, не принадлежа ни к одной из политических партий, становится признанным трибуном быстро революционизировавшихся масс.

Страстная, не оставляющая сомнений речь П. П. Шмидта воспламенила слушателей. Дума единогласно приняла его предложение навечно вывесить в ее помещении фамилии организаторов расстрела — полицмейстера Попова, жандармского полковника Вельского и других, „дабы и будущее потомство видело и поучалось примером, как свободные граждане клеймят позором посягателей на неприкосновенность личности свободных граждан”.

Организованная думой с согласия коменданта крепости севастопольская народная милиция просуществовала, однако, лишь три дня. По указанию премьера С. Ю. Витте и министра внутренних дел Дурново она уже 21 октября была заменена прежней полицией. Но слух о „Севастопольской народной охране” разнесся по России, с приветствием к ней обращались французские студенты.

На всю страну прозвучала и полная высокого гражданского пафоса клятва, которую в едином порыве повторили за П. П. Шмидтом тысячи севастопольцев, собравшихся на похороны жертв царских „свобод”. Этой клятвой П. П. Шмидт призывал всех не уступать никогда и никому ни одной пяди завоеванных человеческих прав, не пожалеть жизни для сохранения свободы каждого, всю свою „свободную общественную работу” отдать на благо „рабочего неимущего люда”, забыть о национальной розни и помнить, что отныне все — „равные, свободные братья великой свободной России”. Вместе с П. П. Шмидтом многотысячный митинг повторил и клятву снова объявить „Великую всероссийскую забастовку”, если правительство не даст людям „всеобщего избирательного равного для всех права”.

Г. П. Чухнин, этот верный слуга царизма, положивший так много сил для усмирения „Потемкина”, уволивший „из-за недостатка усердия” всех своих флагманов и ради водворения на флоте постоянно им декларируемого „честного направления службы” без колебаний обрекавший матросов на смерть, не мог перенести опасной для властей деятельности П. П. Шмидта. В тот же вечер 21 октября, как раз в день объявления правительством политической амнистии, мятежного лейтенанта арестовали. Отправленный на броненосец „Три Святителя” он обращается к людям с предостережением — не ждать от умирающей царской бюрократии разъяснений пользования манифестом о свободах. Чтобы покончить „с отживающим последние дни режимом”, народ должен сам приложить последние усилия „для действительного осуществления правового порядка и действительной свободы” так, как они понимаются „всеми свободными народами”, — писал П. П. Шмидт. Напоминая, что по произволу Чухнина он арестован „за свободное слово” уже после манифеста 17 октября, П. П. Шмидт просил всех добиваться гласного и открытого суда над ним; он был уверен, что скамья подсудимых превратится для него в трибуну, с которой он нанесет „последний тяжкий удар ненавистному режиму”.

В газетах началась шумная кампания в защиту П. П, Шмидта. Рабочие Севастопольского порта избрали его своим „пожизненным депутатом”.

Военно-морской прокурор сообщил Г. П. Чухнину, что в случае отдачи П. П. Шмидта под суд максимальным наказанием, которое его может ожидать, будет лишь дисциплинарное взыскание. Тогда Чухнин 24 октября шлет морскому министру донос с перечислением всех „преступлений” Шмидта, включая и речь в думе, где он „предложил способ осуждения законных действий подлежащего начальства”. По полученным, якобы, им, Чухниным, анонимным письмам, Шмидт ходил по городу с музыкой, с матросами и народом и одобрял команду „Потемкина”, которая „сделала первый шаг к настоящей смуте”. А так как Шмидт 20 октября подал в отставку, пишет Г. П. Чухнин в одном из вариантов доноса, то, „принимая во внимание его революционную деятельность, совершенно несовместимую с понятием о долге, присяге и чести офицера”, надо успеть исключить Шмидта из службы без мундира, т. е. самым позорным способом.

П. П. Шмидт все же был освобожден, но уволили его высочайшим приказом от 7 ноября без обычно принятого производства в следующий чин (капитана 2 ранга). Неугомонный Г. П. Чухнин успел при этом найти способ обойти царские свободы и отдал еще не уволенному со службы П. П. Шмидту личный приказ с запрещением „заниматься агитаторством, иначе он будет предан суду”.

П. П. Шмидт игнорировал это чухнинское предупреждение.

 

§ 25. МАТРОССКАЯ РЕСПУБЛИКА

 

Конец октября был ознаменован в империи неслыханным по размаху и крайне опасным (вблизи самой столицы!) восстанием матросов и солдат в Кронштадте. Три дня просуществовала на Балтике первая матросская республика. И пример ее не мог не повлиять на настроение черноморцев.

 

Обстановка в Севастополе все накалялась. Митинги, организованные социал-демократами, собирали до 2—3 тысяч человек, причем особенно много было на них рабочих. На митингах, как говорилось затем в обвинительном акте на суде 24 мая 1906 г., „вовсю критиковали правительство, причем внутреннее положение России рисовалось самыми мрачными красками”. Эта пропаганда действовала на нижних чинов, и воинская дисциплина, „ослабленная, в известной мере, предшествовавшими мятежами на судах”, неуклонно, несмотря на все усилия начальства, падала.

 

„Настроение в командах ненадежное, появились признаки его на „Очакове” и „Пантелеймоне” (бывшем „Потемкине” — Р. М.) и в дивизии” 47 ;,Агитация идет за освобождение от суда матросов „Потемкина”;

Подписанный Г. П. Чухниным приказ, запрещающий матросам посещение митингов.

 

„Арестовать тысячи нельзя, чувствую, что с арестами и при действии оружием восстанет весь флот”, — докладывает в Петербург Г. П. Чухнин. Спасение он, как и при восстании „Потемкина”, видит лишь в присылке надежных войск.

Матросам и солдатам запретили ходить на городские митинги, а когда социал-демократы перенесли свои митинги к казармам, адмирал отправил для их разгона боевые роты, т. е. верные части, вооруженные боевыми патронами. Задуманную властями провокацию — выстрел из толпы по ротам — сорвал случайно услышавший об этом матрос К. Петров 48. Не теряя времени, он открыл огонь из винтовки по организаторам провокации — штабс-капитану Штейну, пришедшему в дивизию с учебной командой 50-го Белостокского полка, и контр-адмиралу Писаревскому — старшему флагману дивизии. Схваченный К. Петров был тут же освобожден матросами, боевые роты — обезоружены.

Так 11 ноября во флотской дивизии началось стихийное восстание, сразу же охватившее до 2000 ее матросов и часть солдат. Такие же события происходили и в других частях крепости, и на батареях. Это было несравненно более организованное движение, чем во время восстания „Потемкина”. Здесь рука об руку действовали матросы, солдаты и „вольные”, т. е. гражданские агитаторы. Их энергично поддерживали рабочие порта, избравшие лейтенанта П. П. Шмидта своим депутатом. Дала трещину длительно культивировавшаяся начальством рознь, вражда между „флотскими” и „сухопутными”: значительная часть саперной роты Севастопольской крепости, предводительствуемая унтер-офицером Барышевым, с оружием в руках 13 ноября переправилась в казармы 28-го флотского экипажа и с криками „Ура!” была встречена матросами.

 

На грани восстания оказались оба расквартированных в городе пехотных полка — 50-й Белостокский и 49-й Брестский. Лишь уговорами и обманом офицеры смогли увести их за город и отделить от проникших в полковые казармы городских манифестантов.

 

В растерянности Чухнин докладывал в Петербург о полной утрате контроля над флотом: „Боевые роты отказываются стрелять”; „Сухопутные войска стрелять не будут”; „Положение безвыходное”...

 

„Матросы, вероятно, поставят какие-нибудь условия, которым придется подчиниться или распустить флот”, — сообщает адмирал вечером 11 ноября шифровкой Николаю II.

 

„Матросы овладели дивизией и положением дела”; „Мастеровые порта присоединяются к социальной партии”; „Для подавления силой указанного движения необходима присылка больших военных сил с артиллерией или подчинение всем требованиям”. — Это из его же следующего донесения царю 12 ноября.

 

В этот день собравшиеся в матросских казармах депутаты кораблей, частей и порта фактически образовали Совет матросских, солдатских и рабочих депутатов. Непосредственное руководство революционным движением осуществлял выделенный Советом исполнительный орган — Матросская комиссия, включавшая представителей Севастопольского комитета РСДРП, военной социал-демократической организации и рабочих порта. Во главе комиссии стал член РСДРП И. П. Вороницын.

 

„К ночи на воскресенье 13 ноября в городе господствовала одна власть — власть Матросской комиссии. Начальства как будто не было”, — писала позднее большевистская газета „Борьба”.

 

Главная активная сила матросской республики — ее депутаты — поддерживали (до чухнинского запрета) постоянную связь со своими товарищами в частях, батареях, на кораблях и в порту; их авторитет был исключительным.

Депутаты-„очаковцы” и некоторые члены команды крейсера непрерывно выступали в городе, разъясняя требования восставших 49. Так, зорко следивший за обстановкой жандармский ротмистр Васильев докладывал, что „очаковец” И. Ф. Родионов, передавший 12 ноября требования матросов командиру Белостокского полка, весь день разъезжал верхом по городу, беспрепятственно занимаясь агитацией: „Задержать его нельзя было, симпатии черни и публики были на стороне матросов; полицию, жандармов и офицеров открыто бранили на улицах, почти на каждом перекрестке агитаторы собирали кучки народа...”

Казалось, еще один толчок — и власть царизма здесь, в Севастополе, рухнет навсегда.

 

§ 26. БОЛЬШЕВИКИ „ОЧАКОВА”

 

События на берегу, в дивизии, не были неожиданностью для „очаковцев”.

Революционная пропаганда на борту крейсера велась давно — практически со времени комплектования его экипажа. Передовой в этом отношении была машинная команда, собранная из наиболее развитых и частью уже знакомых с революционной пропагандой мастеровых. В большинстве своем — молодежь (до 23—25 лет) , матросы чутко вслушивались в слова о правде и социальной справедливости, остро переживали оскорбительное для человеческого достоинства отношение к нижним чинам. А некоторые еще за пять лет до восстания — во время изготовления машин и котлов крейсера — проходили выучку классовой борьбы у сормовского пролетариата. Это было время подъема самосознания рабочих, которое так ярко отобразил Максим Горький в романе „Мать”. Известно, что летом 1900 г. с сормовскими рабочими дважды встречался В. И. Ленин. Среди них работала очень сильная подпольная большевистская организация во главе с Я. М. Свердловым. В 1902 и 1903 гг. здесь проходили мощные политические первомайские демонстрации. Обстановка тех лет в Нижнем хорошо показана в книге „История Красного Сормова” (М., „Мысль, 1969), к которой мы и отсылаем читателя.

 

Трудно представить, чтобы электрики и артиллеристы, машинисты и кочегары „Очакова”, контактировавшие на протяжении многих лет с рабочими Сормова, Петербурга, Екатеринослава, Перми и всех тех других городов, откуда шли поставки и прибывали рабочие-монтажники, оставались равнодушными к набиравшему силы рабочему движению. Много времени провели в Сормове остававшиеся там на время отправки машин в Севастополь машинный кондуктор Вдовиченко, машинные квартирмейстеры 1 статьи Ляшко и Волошин, кочегар 1 статьи Фомич.

 

Достоверно известно, что О. И. Волошин (до военной службы — рабочий Донецкого бассейна) вел активную революционную пропаганду. Уже в марте 1903 г. он был отдан под „ближайший надзор начальства” за то, что возле Малахова кургана бросил привезенный им из Нижнего сверток, в котором оказалось „множество революционных изданий, прокламаций, революционных отчетов”. За ведение революционной пропаганды 19 ноября 1904 г. О. И. Волошина арестовали, но и после освобождения, отданный под надзор командира 32-го экипажа, он продолжал деятельно участвовать в подготовке восстания на крейсере „Очаков” и броненосце „Екатерина II”. Эта подпольная работа усилилась в связи с октябрьскими событиями в городе и во флотской дивизии.

 

Резкому подъему революционных настроений в команде „Очакова” способствовало ежедневное появление на нем для завершения достроечных работ около 300 рабочих, среди которых были и агитаторы, специально прибывшие из центров забастовочного движения — Петербурга и Москвы. От экономических требований агитаторы исподволь переходили к политическим. И прежде всего речь шла о необходимости законного, ввиду выхода манифеста о свободе, освобождения арестованных Чухниным матросов „Потемкина”.

 

Брожению на крейсере способствовала крайняя непопулярность недавно назначенного и не понимавшего перемены обстановки временного командира корабля капитана 2 ранга С. А. Глизяна 50.

 

С. А. Глизян пытался, согласно наставлениям адмирала, подтянуть команду и начал угрожать „очаковцам” расстрелами и репрессиями, какие уже постигли команду „Прута” и какие предстоят теперь участникам подавленного восстания в Кронштадте. В результате уже 8 ноября он вынужден был доносить Г. П. Чухнину о неповиновении машинной и кочегарной команд, которые, несмотря на троекратное его приказание „разойтись и не устраивать сборищ”, разойтись отказались. Громкие крики „командира долой!”, подхваченные едва ли не всей командой „Очакова”, были хорошо слышны на рейде. Только появление пользовавшегося доверием команды старшего офицера капитана 2 ранга М. М. Скаловского удержало матросов от решительных действий. Однако они официально заявили старшему офицеру жалобу на то, что трое из них, поставленные командиром на верхней палубе „под ружье” 51, продрогли от холода.

 

На следующий день к подъему флага, вопреки обыкновению, наверх вышла и машинная команда. При обращении командира она отказалась отвечать на его приветствие. Строй команды смешался, вновь раздались крики „долой командира!”.

 

Прибывшему для разбора инцидента военно-морскому прокурору выборный от команды машинист А. И. Гладков заявил претензию на грубое обращение командира и на неудовлетворительность пищи, а также высказал требование разрешить команде участвовать в митингах на берегу и пожелание — чтобы офицеры занимались с матросами и объясняли им текущие события государственной жизни страны.

 

10 ноября командир корабля здоровался утром только с кондукторами и караулом. Команда весь день находилась в возбужденном состоянии, которое, как замечали офицеры, особенно старались усилить машинисты Гладков, Чураев и Докукин. Как говорилось потом в обвинительном заключении, „люди собирались в кучки и о чем-то оживленно беседовали между собой, прекращая разговор при приближении начальствующих лиц”.

 

Так в команде крейсера зрела и приобретала все более организованную форму убежденность в необходимости коллективных действий.

 

Душой организации были большевики. Революционная пропаганда велась в то время на кораблях не только большевиками. Знавшие о многом севастопольские жандармы считали, что, помимо разного рода временно проявлявших себя революционных социал-демократических фракций, прочные корни в городе и на флоте имели только четыре „противоправительственные организации” разных платформ. И первой из них неизменно назывался Севастопольский комитет Крымского союза РСДРП. Его агитаторы и его прокламации всегда были предметом наибольшего внимания жандармов, их больше всего боялся Г, П. Чухнин, с ними вел он особенно жестокую, непрерывную и все-таки безуспешную борьбу. Опыт восстаний на Черном море, как и на Балтике, убедительно показывал, что самоотверженность и революционная стойкость матросов с наибольшей силой проявлялась именно на тех кораблях, движением на которых руководили большевики. Григорий Вакуленчук на „Потемкине”, Дорофей Кошуба и Семен Дейнега на „Георгии Победоносце”, Александр Петров и его три товарища на „Пруте”, — именно эти беззаветные революционеры обеспечили успех трех главнейших предыдущих восстаний грозного 1905 года на Черноморском флоте. И то, что вслед за ними „Очаков” встал в центре событий ноябрьского восстания в Севастополе, объясняется тем же: на крейсере сложилась и уцелела к этому времени самая боеспособная из всех действующих большевистских групп. Ее составляли, насколько можно судить по немногим сохранившимся документам, машинист А. И. Гладков, комендор Н. Г. Антоненко и сверхсрочно служащий кондуктор С. П. Частник.

 

Особую устойчивость группе должен был придавать Сергей Петрович Частник — старший по возрасту, служебному стажу (10 лет против двух-трех у его товарищей) и кондукторскому воинскому званию. Дошедшие до нас его письма и обращения говорят о нем как о человеке высокой идейной убежденности, культуры и благородства. По своему душевному складу он был, по-видимому, близок Петру Петровичу Шмидту.

 

Сергей Петрович Частник (1874—1906) — один из руководителей восстания

 

В примыкавшем к большевикам активе было более десяти матросов. Один из них — машинист Чураев — 12 ноября открыто заявил лейтенанту Винокурову, что он убежденный социал-демократ и что ему уже многим матросам, с которыми он беседовал группами по два—три человека, удалось „открыть глаза на истину”.

 

Так, в условиях активной и действенной большевистской агитации росло и крепло революционное самосознание экипажа крейсера.

 

Обстановка обострялась и 11 ноября, когда крейсер вышел в море для испытания стрельбой башенных установок, общее внимание матросов сосредоточилось на мостике, где стоял командир. Казалось, все только и ожидали сигнала к восстанию. Зная о положении на корабле, Г. П. Чухнин на всякий случай приказал вечером выпустить жидкость из компрессоров орудий, что делало стрельбу из них невозможной. Тогда же на крейсере появились известия о волнениях в дивизии. Стремясь отвлечь команду, старший офицер капитан 2 ранга М. М. Скаловский устроил чтение дневника японского офицера о русско-японской войне, но матросы слушали плохо, переговаривались вполголоса и до начальства дошло, что на слова хозяина трюмного отсека Фоминова — „трюмного механика не надо” писарь Туркевич ответил: „Ничего, всех расстреляют, кроме старшего офицера”.

 

С утра 12 ноября по приказу Г. П. Чухнина для усмирения беспорядков на берегу начали комплектовать из „очаковцев” боевую роту. Строевой команды не хватало, и старший офицер, вызвав уже замеченных начальством матросских вожаков — машинистов Гладкова, Докукина и Чураева, спросил, будут ли они стрелять в бунтовщиков, если придется? Утвердительного ответа он не получил.

 

В это время на сигнальной мачте дивизии были подняты позывные „Пантелеймона” и „Очакова” и сигнал — „Прислать депутатов”. Офицеры стали отговаривать матросов, но после вторичного подъема того же сигнала команда, возбужденная вожаками, начала требовать посылки депутатов, чтобы узнать, что происходит на берегу — в дивизии. Машинисты А. И. Гладков, Р. В. Докукин, комендор Н. Г. Антоненко и матрос П. П. Соловьев энергично убеждали команду добиваться посылки депутатов в дивизию, а если начальство откажет в этом, послать депутатов, не считаясь с запретом.

 

Все то же самое происходило в это время и на стоявшем неподалеку броненосце „Пантелеймон” (бывший „Потемкин”). Впрочем, события здесь едва не приняли еще более опасный для начальства оборот. Под влиянием машинного квартирмейстера Ивана Сиротенко и „агитатора” Григория Ялинича матросы на глазах у оторопевших офицеров первыми на эскадре подняли красный флаг — прямо над андреевским. Тогда-то — около 2 часов дня — Чухнин в панике и телеграфировал в Петербург: „Пантелеймон” восстал!”... Уловив колебания матросов, увидевших, что на других кораблях красных флагов нет, офицеры уже через час полностью овладели положением: Сиротенко и Ялинича отправили на берег, красный флаг спустили.

 

Вернемся, однако, к событиям на „Очакове”.

 

Старший офицер был вынужден поехать к главному командиру и тот, надеясь умиротворить команду, разрешил выбрать двух человек для посылки в дивизию. Выбранные машинисты А. И. Гладков на „Очакове”, и Р. В. Докукин вместе с мичманом А. В. Городысским прибыли в дивизию, а затем оказались в Брестском полку, где шел общий митинг матросов и солдат и где были арестованы комендант крепости и бригадный командир.

 

Вернувшись на крейсер, депутаты сообщили команде выработанные сообща в дивизии требования 52. Офицеры тем временем начали уверять, что все эти требования уже давно представлены по начальству и вот-вот будут рассмотрены. Г. П. Чухнин, еще не получив обещанной Петербургом помощи войсками, старался выиграть время и изолировать корабли от мятежной дивизии. Была предпринята попытка „очистить” корабли от ненадежных матросов, по приказанию Г. П. Чухнина предложив им добровольно перебраться на берег. Но старший офицер „Очакова”, опасаясь немедленного взрыва и расправы над командиром, поехал к Г. П. Чухнину и уговорил его обождать с обнародованием этого приказания. Больше того, он предложил под благовидным предлогом списать командира. Подав рапорт о болезни, С. А. Глизян в тот же вечер съехал с корабля.

 

§ 27. „ОЧАКОВ” БЕЗ ОФИЦЕРОВ

 

13 ноября с подъемом флага временно вступивший в командование М. М. Скаловский объявил команде, что в дивизии происходит мятеж, так как нижние чины нарушили верность присяге, и прочел приказание главного командира, требовавшее от всех, кто сочувствует мятежникам в дивизии, покинуть корабль.

 

На вопрос „Кто за царя ?”, был ответ — „Все!” Но никто не двинулся с места , когда было предложено выйти из строя тем, кто считает дивизию мятежной. Маневр был разгадан, расколоть команду не удалось. Тогда М. М. Скаловский, чтобы прервать связь крейсера с дивизией, приказал вахтенному мичману А. В. Городысскому высновать 53 левые фалы, на которых поднимались сигналы в дивизию. Фал упал на мостик. Возмущенные этим, на мостик вбежали матросы П. П. Соловьев и А. Л. Осадчий, с которыми М. М. Скаловскому пришлось выдержать горячее объяснение. Одновременно Н. Г. Антоненко поднял обедавшую в тот момент команду и с призывом „Не надо давать разоружать крейсер! Офицеры сами устраивают бунт”, — созвал на баке новый митинг С трудом смог М. М. Скаловский уговорить матросов отвечать на сигналы дивизии лишь после того, как на них ответит флагманский корабль — „Ростислав”. В противном случае, грозил временный командир крейсера, эскадра и крепость откроют по „Очакову” огонь.

 

Попытка Скаловского помешать прибывшей из дивизии делегации говорить с командой также встретила решительный отпор большевиков. Машинист А. И. Гладков и матрос А. Л. Осадчий созвали на баке новый митинг, решивший выслушать депутатов. Депутаты сообщили, что к восставшим примкнули Брестский и Белостокский полки, крепостная артиллерия и все войска крепости. Уговорились твердо стоять на своих ранее выдвинутых требованиях. „Очаковцы” обещали сразу же отвечать на все сигналы дивизии сами.

 

Убедившись в полном неповиновении команды, все офицеры во главе со старшим, следуя данному на этот случай указанию Г. П. Чухнина, покинули крейсер.

 

Прибывший на „Очаков” флаг-капитан эскадры капитан 1 ранга Сапсай был встречен выстроившейся во фронт командой, но его попытки выявить зачинщиков, которые „не желают служить”, опять-таки не удались. Н. Г. Антоненко немедленно обратился к матросам, объясняя, что это очередная уловка с целью посеять рознь в команде („Офицеры, как хулиганы, им бы только кровь увидеть!” — припомнили ему царские судьи его слова из того выступления). Матросы отказались выдавать товарищей и заявили, что „служить желают все”. Не теряя надежды на умиротворение команды, флаг-капитан остался на крейсере и присутствовал при вечерней молитве. Матросы спокойно легли спать и тогда (тонкий психологический прием) по приказу Г. П. Чухнина офицеры с М. М. Скаловским снова прибыли с „Ростислава” на крейсер.

 

Команду разбудили, выстроили на верхней палубе и начали убеждать в знак своей заявленной ранее готовности служить и повиноваться выдать бойки от орудий и затворы винтовок. „Пусть берут, зачем нам это”, — послышались было нестройные голоса, и опять комендор Н. Г. Аитоненко сумел вовремя объяснить колеблющимся хитро задуманную уловку начальства. Его горячо поддержали машинисты А. И. Гладков, Р. В. Докукин, кочегар М.С. Кудимов, минер А. И. Преображенский, гальванер С. Л. Чербо, матросы П. П. Соловьев, К. Я. Сидоров и А. Р. Жигулин. В настроении команды произошел окончательный перелом — разоружить ее не удалось. Ничего не добившись, офицеры снова уехали. Из унтер-офицерского состава на корабле остались только четыре кондуктора: Д. П. Вдовиченко, Ляшко, Сова и С. П. Частник.

 

Утром 14 ноября у борта „Очакова” вновь появился катер с офицерами. Поднявшийся на палубу флаг-капитан Сапсай пытался еще раз уговорить матросов отдать ударники от орудий и винтовки. Убедившись в полной бесполезности уговоров, он отправился с офицерами обратно на „Ростислав”. Следом покинули крейсер и три кондуктора.

 

С. П. Частник, еще до отъезда кондукторов сообщивший Гладкову и Чураеву о своем намерении остаться, созвал митинг команды. Он призвал матросов к решительной борьбе за торжество „идеи свободы”, которой он посвятил десять лет своей жизни. С единодушного согласия всей команды он принял на себя командование крейсером 54.

 

Все еще не имея реальных сил к подавлению восстания и пытаясь добиться перелома в настроениях матросов, начальство согласилось послать в дивизию по два человека депутатов с каждого корабля эскадры. Высадившись на берег, депутаты „Ростислава”, „Пантелеймона” и „Очакова” решили предварительно услышать совет П. П. Шмидта 55.

 

Как и в своих прежних выступлениях, П. П. Шмидт объяснил депутатам, что, независимо от подачи начальству своих требований, надо всеми силами добиваться созыва Учредительного собрания, основанного на всеобщей, прямой, тайной подаче голосов. В этом — спасение России, только так можно предотвратить кровопролитие. П. П. Шмидт предложил матросам выбрать командиров своих частей и кораблей из тех офицеров, которые примкнут к восстанию, а остальных арестовать. Когда же к восстанию примкнут команды на всех кораблях, он сам выйдет с мятежной эскадрой в море и заставит царя исполнить требования Черноморского флота.

 

„Какие они умные, энергичные, прекрасные люди. Что это за молодцы! Как жаль, что их сбивают, торопят на такое дело теперь, сейчас, когда не все еще готово... Ах, если бы это сделать позже”, — говорил П. П. Шмидт после ухода депутатов.

 

В 3 часа дня того же числа 14 ноября Петр Петрович Шмидт прибыл на „Очаков” 56 и объявил восторженно встретившей его команде, что принимает на себя командование восставшим крейсером и всем Черноморским флотом. Дружным „Ура!” ответила команда на речь П. П. Шмидта.

 

В командирском салоне Шмидт принял приехавшего около 5 часов на корабль капитана 2 ранга А. А. Данилевского, которого Г. П. Чухнин, все еще надеясь на благоразумие команды, назначил временно командовать крейсером. Решено было разговор А. А. Данилевского с командой отложить до утра и капитан 2 ранга уехал.

 

В тот же вечер, съехав на берег, П. П. Шмидт на совместном заседании депутатов флота и армии произнес страстную речь. Он еще раз подчеркнул, что надо обязательно требовать созыва Учредительного собрания и что путь к этому лежит только через всеобщее и повсеместное восстание армии и флота одновременно с всеобщей политической забастовкой. Только таким путем можно сломить правительство! Чтобы уже поднятое в дивизии восстание не пропало даром, необходимо завладеть и всей эскадрой. А для этого мало примкнувших к восставшей дивизии экипажей „Очакова”, „Пантелеймона” и половины команды „Ростислава”. Это значит, надо усилить агитацию и привлечь на свою сторону весь флот...

 

Но время было упущено. Не было принято мер по захвату кораблей в момент едва ли не полной растерянности офицерства; вне поля деятельности революционных агитаторов остались крепостные батареи, где отдельные очаги брожения были парализованы офицерами с помощью обмана и клеветы на восставших.