От какого наследства мы отказываемся

Однако уже в 1990-х годах ценностная преемственность с периодом перестройки начала разрушаться. Открытый и кровавый гражданский конфликт октября 1993-го в Москве, чеченская война, начатая в 1994-м году, а также выход на поверхность организованной преступности и криминала усилили в общественном мнении запрос на возврат к авторитарному государству, «жесткой рукой» наводящему «порядок» в стране. Августовский дефолт 1998 года разуверил большую часть общества в способности рыночных сил создать эффективную экономику и справедливую социальную систему. Общество выразило готовность вновь полностью доверить свое будущее государству, властным структурам в обмен на политику, которая гарантировала бы стабилизацию социально-экономическую стабилизацию, а затем и рост доходов. Этот поворот в общественном мнении позволил новым правящим слоям создать систему, исключающую широкое демократическое участие, и при этом закрепляющую монопольно-привилегированное положение новых элит в политической системе страны и бизнесе. После того, как в первой половине 2000-х годов силовики и бюрократия подчинили себе олигархию, старые полуразрушенные советские политические институты обрели «жизнь после смерти». Реформы были окончательно свернуты, т.к. на первый план вышла задача поддержания стабильности, предполагавшая сохранение контрольного пакета власти и собственности, сконцентрированного в руках нового правящего слоя. Последующие полтора десятилетия прошли в весьма успешном освоении сырьевой ренты и государственного бюджета, формируемого доходами от экспорта сырья в большей степени, чем налогами граждан. Нефтяные доходы позволили власти проводить политику роста благосостояния и стабилизировать политическую систему на основе государственного патернализма.

Новые правящие слои фактически отказались от реформы государства, от создания сильных и устойчивых институтов, действующих в условиях верховенства права. Персоналистский политический режим при слабых и неустойчивых институтах в гораздо большей степени соответствовал запросам новых правящих слоев, чем современное демократическое государство, действующее под мощным общественным контролем. Такое развитие событий обусловило отчуждение значительной части населения от участия в преобразованиях и привело к распространению социальной и политической апатии в обществе.

Отказ от реформ, который произошел уже во время первого президентского срока В.В. Путина, как главная причина начавшейся реставрации не снимает вопроса о том, почему урбанизированное и образованное постсоветское общество так легко согласилось с негативной оценкой перестройки, ее ценностей и достижений.

Характерно, что устойчиво определяющим является фактор принадлежности к разным поколениям. Так, «дети перестройки» (поколение, которому в 2005 году было примерно столько лет, сколько прошло с 1985 года), и «ровесники перестройки», те, кто встретил ее в юном возрасте, по преимуществу согласны с ее положительной оценкой. Напротив, среди тех, кто встретил перестройку взрослым и пережил обрушение советской системы, в частности советской системы статусов, немало людей, которые хотели бы повернуть время вспять. Их демографическое и моральное давление на общественное мнение в целом способствовало тому, что по поводу перестройки общество остается глубоко расколотым, и негативная оценка преобладает. Но более важным фактором, формирующим негативный образ перестройки, является давление консервативных установок, провозглашенных официальным подходом к истории в 2000-е годы, и опирающихся во многом на представления пожилых, малообразованных, малодоходных, зависящих во всем, включая информацию, от государства слоев общества. Эти представления сказались и на взглядах молодых людей, среди которых 40% в возрасте 18-24 года и 49% в возрасте 25-39 лет считают, что перестройка принесла больше вреда, чем пользы.

Одним из самых серьезных результатов пересмотра итогов перестройки является изменение внешней политики России. Что касается отражения этих перемен в общественном мнении, то приводимые через 30 лет с начала перестройки ценности «нового мышления» и идея вхождения в «европейский дом» подверглись значительной ревизии. Согласно данным Левада-центра за февраль 2015 г., 44% опрошенных считали, что «Запад - это другая цивилизация, чужой мир со своими законами, с другими людьми и отношениями между ними»; 25% были согласны с тем, что «Запад - это государства и политические силы, которые всегда будут враждебны нашей стране»; 19% полагали, что «Запад - это рациональный, холодный мир, формальные, эгоистичные отношения между людьми». Только 8% опрошенных были согласны с утверждением, что «Запад - это высочайшие достижения западной культуры - науки, философии, искусства», и еще меньше (6%) считали, что «Запад - это страны демократии, правовые государства, которые являются образцом современного развития».

Хотя позднесоветское общество в целом поддерживало перестройку, «революция ценностей» в нем только начиналась. Это был трудный, рассчитанный на длительную перспективу процесс, и на начальном этапе он находился в прямой зависимости от успеха политики перестройки. Когда перестройка оборвалась в 1991 г., и начался постсоветский период, общество, пережившее травму распада СССР, вошло в него расколотым и во многом дезориентированным. Дальнейшие события только углубили ценностный раскол, одним из свидетельств которого стала новая Конституции РФ 1993 года. Она содержала идею моноцентризма власти и тем самым закладывала основы для возможного поворота к авторитаризму.

Анатомия поворота

Перестройка проходила под лозунгами возвращения страны в мировую цивилизацию, тренды развития которой задавались развитыми государствами Запада. В этой ситуации большинство общества восприняло ценности свободы, политической демократии, прав человека прежде всего как инструмент быстрого достижения высокого, «западного», уровня жизни. Однако по мере нарастания экономических трудностей в 1990-е годы привлекательность новых ценностей стала падать. В нулевые годы нового столетия, в период резкого подъема цен на нефть, когда правительство получило возможность проводить патерналистскую политику, был сформирован национальный консенсус по формуле «рост благосостояния в обмен на отказ от социального и политического активизма». В результате большая часть общества согласилась с тем, что можно добиться роста уровня жизни и в условиях несвободы. В такой ситуации реставрация авторитаризма становилась не только возможной, но и постепенно приобретала все большее число сторонников.

Одним из знаков этого процесса можно считать то, что, спустя 12 лет после Августовского путча 1991 г., общественное мнение отказывалось признать значимость победы демократов. Согласно опросам, проведенным Левада-центром в 2013 году, распределение ответов на вопрос «как Вы сейчас думаете, кто был прав в дни ГКЧП», показало, что 11% считают, что правы были Ельцин и демократы, 10% уверены, что прав был ГКЧП, а 57% полагают, что не правы были ни те, ни другие (при 22% не определившихся с ответом).

В нулевые годы резко усиливались позиции государственной бюрократии, ставшей со временем наиболее влиятельной группой в современном российском обществе. Рост цен на нефть и восстановительный рост первого десятилетия XXI века позволили правительству аккумулировать огромные средства и, отказавшись от дальнейших попыток социально-экономического реформирования страны, проводить политику, обеспечившую заметный рост доходов населения – особенно по контрасту с 1990-ми годами.

В результате сформировалась консервативная общественно-политическая модель, в которой почти все основные социальные и политические силы заинтересованы в сохранении status quo. Эта модель, устойчивость которой была обусловлена высокой нефтяной конъюнктурой, вошла в кризис, когда цены на нефть пошли вниз, а события на Украине резко ухудшили отношения России с Западом.

Правящие элиты в изменившихся условиях оказались неспособными предложить новую стратегию развития страны. В то же время они сосредоточились на том, чтобы любыми средствами, в том числе репрессивными, обеспечить незыблемость своей монополии на власть и собственность.

В этих условиях активизировался процесс отказа от институтов, ценностей и процедур, заложенных еще перестройкой. В новой ситуации принципы состязательности, открытости, толерантности, разделения властей и свободного выбора уже самим фактом своего существования подрывают консервативный status quo. Поэтому они целенаправленно заменяются бюрократической централизацией и контролем, распространяющимся на все новые и новые сферы жизни. Психология «осажденной крепости» и связанная с ней нетерпимость к иному мнению, фобии по отношению к Западу получают широкую поддержку в массовом сознании.

Эти изменения стали возможными еще и потому, что большая часть населения, по-прежнему полностью зависимая от государства, испытывает страх перед возможными переменами, результаты которых видятся неопределенными. Поэтому расширяющийся контроль государства над обществом и экономикой представляется более надежной защитой от надвигающихся проблем.

Нет сомнения в том, что при сохранении этих тенденций в ближайшие годы продолжится дрейф в направлении этатизма и изоляционизма, который в эпоху глобализации обернется хроническим отставанием России. Логика начавшихся процессов будет подталкивать страну в этом направлении, причем иной раз, возможно, даже вопреки намерениям ее руководства. В таких условиях обращение к ценностям перестройки – это не исторический экскурс, а поиск стратегии, возвращающей стране утраченную демократическую альтернативу.