В. Д., Л. Д. и Н. Д. СКАЛОН. Милые, хорошие барышни

3 октября 1893 г.

[Москва]

 

Милые, хорошие барышни! Очень долго вам не писал. Очень виноват перед вами. Очень сожалею также, что с вами не увижусь скоро. Я уезжаю в Киев в середине октября. Чисел не знаю, это еще неизвестно, но я получил страшно просительное письмо насчет того, чтобы я приехал дирижировать двумя первыми представлениями «Алеко» ¹.

Нет никакого сомнения, что в случае успеха этой оперы меня попросят дирижировать третьим представлением. Прибавьте к этому еще то, что я должен там сделать две-три репетиции. В итоге получится 10 дней. Хотя в Киеве и идут теперь репетиции оркестровые и хоровые, но мне не по силам будет наладить все в один раз. А каждая лишняя репетиция это день отсутствия. Положительно не могу назначить день отъезда. Дожидаюсь телеграммы. По-моему, она придет около двадцатого, или во всяком случае позже, а не раньше. В Москве же ничего не слыхать об «Алеко»². Тоже ничего положительного не могу сказать.

В январе буду дирижировать в Одессе своей оперой³. В январе же, если успею, то буду в Петербурге, где Чайковский дирижирует «Утес»⁴. Так что если теперь не увидимся, то в январе может быть. Хотя и то и другое под сомнением. Может быть, именно наоборот, я увижу вас теперь. В январе вряд ли успею извернуться...

От Сатиных я уже переехал. Сообщаю вам мой адрес: Москва. Воздвиженка, Меблированные комнаты «Америка», № 16. С. В. Р.

Может быть, вы уже слышали о смерти Зверева. Вчера мы его хоронили. Ужасно жалко. С каждым годом старая консерваторская семья редеет и недосчитывается всех своих «могиканов». Вместе с этим на свете остается одним хорошим человеком меньше: Грустно и жалко. Такого быстрого конца никто не ожидал, да и сам он почувствовал смерть за 5 часов только, когда сказал одному у него сидевшему, что «прощай, брат. Я тю-тю!» За пять минут до смерти он кричал на всю квартиру,

 

 

чтобы открыли шторы (умер ночью), открыли окна, двери, что ему душно, невыносимо душно. Ужасно метался. Его старый повар с экономкой (он умер на их руках; никого больше не было) подняли его, он набрал в себя воздуху — и... не выпустил его. Тю-тю! как он сам раньше сказал. Он умер без причастия, не причащавшись лет десять. Еще раз жалко!..

Прощайте, милые барышни.

С. Рахманинов

М. И. ЧАЙКОВСКОМУ

14 октября 1893 г.

[Москва]

 

Многоуважаемый Модест Ильич!

Сейчас уезжаю в Киев, где дирижирую своей оперой¹, первыми двумя представлениями. Хочу Вас просить, чтобы Вы пока не продолжали бы писать и работать над «Ундиной», ибо я ничего еще не решил. Нахожусь до сих пор в странном сомнении, да, кроме того, предстоит много отъездов, так что все равно не мог бы заниматься этой работой.

Спешу окончить письмо.

Уважающий Вас С. Рахманинов

Б. X. КРЕЙЦЕР

25 октября 1893 г.

[Москва]

 

Милостивая государыня Берта Христиановна! Предупредите, пожалуйста, Вашу дочь, что я буду сегодня давать урок.

Приеду около шести часов.

С почтением С. Рахманинов

 

Н. Д. СКАЛОН

17 декабря 1893 г.

[Москва]

 

Я страшно счастлив, что имею возможность сесть вам написать несколько строчек, дорогая Наталья Дмитриевна. Я долго вам не писал, очень долго. Теперь пришло наконец то время, когда я должен вам дать ответ за мои грешки. Я не писал вам только по одному обстоятельству — я занимался, и занимался сильно, аккуратно, усидчиво. Эта работа была — одно сочинение на смерть великого художника¹.Эта работа теперь кончена, так что имею возможность говорить с вами. При ней же все мои помыслы, чувства и силы принадлежали ей, этой песне. Я, как говорится в одном моем романсе², все время мучился и был болен душой. Дрожал за каждое предложение, вычеркивал иногда абсолютно все и снова начинал думать и думать. Это время прошло, я говорю теперь спокойно. Я никому не писал, даже Скалон, которых я искренне люблю...

Теперь я начинаю отвечать на ваши вопросы, дорогая Наталья Дмитриевна. Одна оговорка: вы желали бы услышать эти ответы, как вы пишете, но вы сомневаетесь в них. Почему это? «Не так как я хочу, а так как хочешь ты», сказал Иисус Христос. Впрочем, я не понимаю, когда, зачем и для чего он это сказал. Эту фразу говорю теперь я вам, не сознавая и не понимая причину сказанного...

Вы меня спрашиваете, как мои дела? Видите, хорошие дела бывают в настоящее время только у священников и аптекарей, только никак уже не у высшего света и музыкантов. К последним принадлежим мы с вами, Ваше Превосходительство. Бедные мы, дорогая Наталья Дмитриевна. Впрочем, на эту тему я не говорю больше, так как боюсь, что это скверно на меня подействует — я могу заплакать, расстроиться, а это для меня так же вредно, как неприятно платить свои долги. Довольно об этом!..

Здоровье мое в лучшем виде. Меня теперь разносит во все четыре стороны. Настроение превосходное. Положение «губернаторское». Финансы... впрочем, вы о них уже слышали. Мои мечты и планы... увидать вас. (Помните: эту фразу говорю я, а не гвардейский петербургский офицер — значит, она искренна).

 

 

Вы мне пишете, что ваше сердце чует, что мы не скоро увидимся. Пожалуй, вы «чуете правду», как Сусанин. Впрочем, ни-ни! Не может быть, что я бы не приехал хотя постом в Петербург. Я говорю, это не может быть.

Теперь насчет какого-то стихотворения Апухтина на Чайковского³. Я его не видал и буду страшно обласкан и ужасно счастлив, если вы мне его пришлете.

Вы меня спрашиваете еще об Сатиных, об их житье-бытье. Довольно недурно поживают. Затем все ваши вопросы исчерпаны, и на все ответы мои имеются. Вот и сомневайтесь во мне, Ваше Превосходительство. Я уж не такой скверный, как кажусь с первого раза. Все-таки должен сказать, что я на вас с первого раза не произвел уж такого обаятельного, колоссального впечатления. Насколько припоминаю ваш дневник, то впечатление на вас моя личность произвела премерзкое, даже еще того меньше. Вот какое впечатление я произвожу на всех.

Ну-с, теперь поговорим об вас. Прежде всего я увидел в вашем последнем письме, что у вас превосходный вкус. Я, впрочем, в нем никогда не сомневался, хотя бы уже потому, что я вам нравлюсь. Нет! Но в вашем последнем письме ваш превосходный вкус был разителен. Вы пишете, что музыка к «Паяцам» дрянь и что мои последние романсы⁴ очень хороши, а «Молитва» дивно хороша. Совершенно верно, дорогая Наталья Дмитриевна. Я вам жму очень крепко руку. Еще раз говорю вам, что у вас колоссальный вкус.

Затем я узнал, что вы теперь реже ездите на балы. Вот это мне еще больше нравится. Вы сидите дома. У вас превосходный вкус, Ваше Превосходительство.

Наконец, я узнаю, что у вас часто бывает Яковлев, что вы с ним часто где-то встречаетесь, пьете чай с ним, часто его слушаете, волнуетесь, что то к нему не подойдет, другое — к его голосу, хотя бы «Дума». Наконец, вы восхищаетесь его исполнением и т. д. Знаете, что я вам скажу, дорогая Наталья Дмитриевна: у вас скверный вкус.

 

Искренне вам преданный С. Рахманинов

Вашим сестрам мой привет, пожелания и поздравления с наступающим праздником. Дай им бог. Пусть почаще сидят дома. А то по балам ездить, это вредно. Развивается, т. е. пожалуй сделается еще «воспаление».

 

 

С. В. СМОЛЕНСКОМУ

16 марта 1894 г.

Очень сожалею, дорогой Степан Васильевич, что мне приходится бросить на неопределенный срок одну свою недоконченную работу, а именно: духовный Концерт. Мне очень неприятно также, что этим самым я не исполняю своего обещания, данного Вам.

Бросил я эту вещь вследствие необходимости готовиться к большому концерту в Киеве¹.Говоря откровенно, у меня было весьма достаточно времени, чтобы успеть написать не только один Концерт, но даже несколько. Я не написал ни одного... Или у меня не хватило терпения, или способностей совладать с этим текстом. Во всяком случае и то и другое весьма прискорбно.

В конце концов я думаю, что допишу же я это сочинение когда-нибудь, и вот тогда я, забравши маленький сверточек партитуры, прибегу к Вам, в надежде на то, что Вы и тогда пожелаете этот Концерт исполнить, чем несомненно доставите мне огромное удовольствие².

Глубоко уважающий Вас С. Рахманинов

Б. X. КРЕЙЦЕР

3 мая 1894 г.

[Москва]

 

Многоуважаемая Берта Христиановна! Прошу Вас передать Вашей дочери, что я буду давать ей урок в среду в час дня.

Готовый к услугам С. Рахманинов

Н. Д. СКАЛОН

9 мая 1894 г.

[Москва]

 

...Это вовсе не доказывает, что я мало ценю ваше общество, что я отвык от вас. Может быть, это и глупо, как вы пишете, но это — необходимость; так что это и не глупо, потому что необходимость, всякая, слишком

 

 

Ремарка С. В. Рахманинова на титульном листе

копии партитуры фантазии «Утес»

 

 

редко бывает глупостью, а может быть, и никогда не бывает.

Я не могу жить первую половину лета в Ивановке, несмотря на то, что видеть вас часто,— говорить с вами, даже немного поспорить,— это все есть и всегда было мое искреннее желание, дорогая Наталья Дмитриевна. Причина всему этому есть и не темная, как вы пишете, а напротив — яркая! Не думайте также, что та причина, темная также, по вашим словам, по которой вы предполагаете, что это последнее лето, которое нам дает возможность пожить вместе, есть опять-таки «темная»; эта причина также довольно яркая, но только ваша может быть ясна многим, так как она многих касается,—моя же только мне, так как она только меня одного касается. Если я только «попал в тот дуб», т. е. если я действительно понял вас, то я страшно рад, и буду ужасно счастлив услышать от вас обещанное подтверждение летом. Впрочем, может быть, я не «в тот дуб попал»! Приеду же я в Ивановку почти наверно в середине июля или в конце, и глубоко убежден, что две сестры по настоятельным моим просьбам и по доброте своей отложат свой отъезд с первых чисел августа до последних. Если же я не приеду совсем в Ивановку, то тогда уже будет виноват господь бог...

Теперь насчет дня моего отъезда. Прежде всего я должен сказать, что вы «попали как раз в дуб». Я, не зная дня вашего приезда, именно порешил ехать как раз 18-го числа. Как это я угадал, не понимаю, так что вместо «теории вероятностей», как вы выразились, вышла «теория невероятностей».

До восемнадцатого я проживу наверное, в этом могу поклясться. Готов вас ждать до 19-го, но 20-го я, пожалуй, и уеду, опять-таки несмотря на то, что ужасно бы был счастлив вас видеть. (Вы опять думаете, что это очень темно.) Однако же какой я пыли пустил всем в глаза!!!

Одно утешение, что мне все ясно. Впрочем я, может быть, доживу и до 20-го. Страшно был бы рад, если бы ваш приезд состоялся не позже 18-го... Еще несколько ответов на ваши вопросы. Живу понемножку. Здоровье мое удовлетворительное. Расположение духа — в особенности, когда я нахожусь с Сатиными,— оно чудесное. Здоровье моих друзей?? Не знаю, про кого вы спрашиваете.

 

 

У меня их почти совсем нету вообще. Если же вы, все сестры, чувствуете себя не совсем хорошо, то здоровье (почти) всех моих друзей — так себе...

Ваш С. Рахманинов

Н. Д. СКАЛОН

10 июля 1894 г.

[им. И. Коновалова, Костромской губ.]

 

Простите меня! Я очень виноват перед вами, Наталья Дмитриевна! В вашем последнем письме ко мне вы обещаете мне простить все мои прегрешения, вольные и невольные, в том случае если я приеду к вам. Я этим и утешаюсь, так как приеду непременно и даже очень скоро. (Почта привезет вам это письмо около двадцатого числа). Я недавно кончил заниматься — очень устал. Спина болит очень. Каюсь вам чистосердечно: как я вас ни люблю, как мне ни приятно с вами говорить, хотя письменно, но я не сел бы сегодня писать вам, если бы не необходимость. Я говорю о моем приезде (ведь вы мне за мой приезд простите эту фразу?). Дело в следующем. Пианино мое должно прийти около 20 или 24. Когда вы его получите (я написал об отправке и способах к его получению подробно тете), то вы, я нижайше прошу вас, немедленно пошлете мне телеграмму и заставите посланного дождаться ответной, или на следующий день за ней приехать. По этой моей телеграмме вы увидите тогда точный день, когда высылать за мной лошадей. Теперь заметьте. Вы должны так поступить, если рояль приедет до 24-го. Если же он не приедет, то 25-го вы посылайте утром на Ржакс посланного так же, откуда он привезет опять-таки телеграмму, смысл которой будет все тот же, но день приезда будет назначен позднее. Это я делаю все для лошадей*, так как, в крайнем случае, боюсь, там не найти наемных, если неожиданно скоро в состоянии буду приехать. Я-то отсюда, если не получу от вас телеграммы, соображусь по письму Николаева, который меня известит, когда рояль выслали, и отправлю 24-го телеграмму, за которой и прошу вас прислать посланного. Я боюсь очень, что вы меня не понимаете. Простите! Повторяю, я очень устал, и никак не могу точнее

 

 

выражаться. Мысль свою относительно Кавказа бросил, за массой крайне нужного дела, хотя меня и очень просят переменить это решение. Пока я, слава богу, здоров.

Пополнел, поправился, поумнел и, конечно, похорошел.

Затем до скорого свидания С. Рахманинов

Кланяюсь всем. Деточек моих целую.

* Сейчас прочел фразу под лигой ¹ и убедился лично в том, что она черт знает как неловко поставлена.

 

Н. д. скалон

12 июля 1894 г.

[им. И. Коновалова, Костромской губ.]

 

Несколько слов, дорогая моя Наталья Дмитриевна. Вчера получил ваше письмо ко мне. Благодарю вас очень за него. По поводу этого письма буду с вами разговаривать при скором свидании. 10-го числа отправил вам письмо. Это и то вы получите их, вероятно, вместе. Я не выеду наверно позже чем 24-го — вечером. Таким образом у вас я буду 26-го вечером. Все-таки по условию нашему (которое в первом письме) вы посылаете на Ржакс человека 25-го днем за моей телеграммой. Могут получиться на мое имя письма. Спрячьте их!

Затем до скорого свидания.

Всем мой привет.

Искренно вам преданный С. Рахманинов

М. а. слонову

24 июля 1894 г.

[им. И. Коновалова, Костромской губ.]

 

Запоздал письмом к тебе, милый друг Миша, вследствие усиленных занятий. Спешу прежде всего поговорить с тобой относительно «Утеса». Обозначение педалей в арфе должно быть помещено и в партитуре и в

 

 

отдельной партии, причем прошу тебя внимательно просмотреть тональности и строго следить за тем, чтобы каждая буква, обозначающая ее, была на своем месте, т. е. стояла бы там, где она мной поставлена. Теперь следующая просьба. Сходи немедленно к Юргенсону и сообщи ему мой новый адрес, который понадобится ему для одной корректуры «Утеса»¹. Адрес такой: Тамбов, Земская почта. Степановское волостное правление. Имение «Ивановка» А. Сатина. С. В. Рахманинову. Он тебе, вероятно, также понадобится. Уезжаю я отсюда 28-го.

Ты спрашиваешь меня относительно времяпрепровождения -язанимаюсь, читаю и в карты играю. Первым больше гораздо, чем вторым и третьим. В свою очередь третьим больше, чем вторым (к сожалению). Впрочем, это не совсем моя вина, а вина Е. И., которая стала большой картежницей. Мне приходится значит подсвистывать, и мы часто играем. Что касается моей работы то... прежде всего благодарю тебя. Ты мне очень польстил, думая, что у меня уже все готово и я уже начал писать. Мне это очень приятно, между прочим,— только я еще ничего не начал писать, кроме того, и не все надумал. Это твоя первая ошибка. Вторая твоя ошибка заключается в том, что ты думаешь об существовании у меня симфонии. Я не пишу симфонии, хотя от «Дон-Жуана» Байрона² не отказался. Несомненно это прекрасный сюжет, только вследствие невозможности составить хорошую программу, хороший план, я взял оттуда один так называемый «эпизод». Этот эпизод я делю на две картины.

Первая из них — это пир, вторая же Дон-Жуан и Гайде. Ламбро. Смерть Гайде. Так как действие в этих двух картинах совершенно разное, то я, может быть, назову это à la Liszt «двумя эпизодами»³. Хотя по музыке у меня в них, в обоих, встречается нечто общее. Пока вторая часть еще не совсем готова. Сочиняю я ее и первую картину с 20-го июня. Ужасно долго! Ужасно мучился и еще больше выкидывал, но что всего хуже так это то, что я, может быть, и настоящее все выкину. Этот «эпизод» не короток. Я думаю, что он (если напишется) будет длиться около 40 минут. До 20-го же июня я написал еще одну вещь (т. е. не написал, а сочинил. То и другое буду писать по приезде к Сатиным). Эта вещь только для оркестра и будет называться:

 

 

«Каприччио на цыганские темы». Это сочинение уже совсем готово в голове⁴...

Теперь на твои вопросы — у тебя готовые ответы и по сему я кончаю писать.

Очень устал и рука правая болит.

До свиданья! пиши!

 

Твой С. Рахманинов

М. А. СЛОНОВУ

3 сентября 1894 г.

[им. Ивановка, Тамбовской губ.]

 

Только сегодня собрался, наконец, тебе писать, милый друг Миша, и благодарить тебя за три письма, которые я успел уже здесь получить от тебя. Что касается твоей просьбы относительно «Утеса», то я сделал все возможное, т. е. при просматривании его был настолько внимателен, насколько мог. Ошибок нашел я довольно много. Следующие корректуры прошу тебя проверить, все ли они поправлены. В этой же корректуре просмотри мои поправки. Пошлю тебе ее не сегодня, а дня через три с Сашей Сатиным. Почтой отправить не берусь. Не умею. Еще пропадет, пожалуй! Да дело и не к спеху. Поспеют. Сам я буду в Москве около 15-го. От 12-го до 18-го, в один из этих дней.

Что касается моих сочинений, то дело: «табак». Я остановился и присел на камне «преткновения». Когда меня бог снесет с него, известно только ему одному. Впрочем, и ты, приглашая меня поспешить приездом в Москву, обещаешь меня сдвинуть с занятого мной места. Обещать не значит сделать. Я сижу очень прочно! И сдвинешь ли ты меня, известно опять-таки богу, и ему одному. По-видимому, я против этого места ничего не имею. Я покоен. Я даже больше, чем покоен. Я немного апатичен. Это для меня чистое несчастье. С завтрашнего дня начинаю писать (я думаю начать писать). И как бы ты думал что? Цыганское каприччио. К стыду своему, сознаюсь, что еще не начинал его писать*. Да и не нужно было. Тоже не к спеху. Ведь киевский концерт, а главное сбор с киевского концерта улыбнулся. Эту зиму я удовольствуюсь, вероятно, своим пальцем, который

 

 

буду с невозмутимым беспристрастием сосать. Я не шучу. Жить мне не на что. Кутить также не на что. А жить, рассчитывая каждую копейку, соображая, вычисляя каждую копейку — я не могу, и ты прекрасно это знаешь. Мне нужен непременно, изредка, такой момент, когда я позабываю обо всем, что меня в жизни действительной волнует, беспокоит и даже, пожалуй, немного больно трогает. Конечно рассчитывать, соображать, вычислять копейки мне тогда не идет — неподходяще! На самом же деле придется как-нибудь себя ломать. Да что я говорю! Мне на самую обыденную жизнь не будет хватать. Она мне тоже очень дорого стоит. Сократить ее в материальном смысле положительно нет никакой возможности. Нужно будет что-нибудь выдумывать из ряду выходящее вон. Впрочем, об этом поговорим при скором свидании.

С. Рахманинов

Б. X. КРЕЙЦЕР

7 ноября 1894 г.

[Москва]

 

Многоуважаемая Берта Христиановна! Сейчас уезжаю из Москвы.

Прошу Вас передать Вашей дочери, чтобы она взяла еще учить один или два этюда Крамера- (по желанию) и затем одну или две песни Мендельсона (по желанию тоже).

Назад буду приблизительно около 20-го.

Уважающий Вас С. Рахманинов

А. А. ЛИВЕНЦОВОЙ

[1894 г.?]

[Москва]

 

Многоуважаемая Алевтина Александровна, Я ушел сегодня из класса до конца урока, ввиду того, что мой класс не выучил заданного. Прийдя домой,

 

 

узнал от сестер, что эта история дойдет, вероятно, до Вас и что весь класс может быть за это наказан. Я пришел прямо в отчаяние и решил обратиться к Вам с убедительной просьбой простить эту маленькую провинность моему классу и не наказывать их¹.Я вообще плохой преподаватель, а сегодня еще был, к тому же, непростительно зол, но если бы я мог знать, что за мою злость ученицы будут расплачиваться, я бы не позволил себе этого. Я, против своего желания, даже не зашел сегодня после урока к Вам, и не зашел оттого, чтобы класс не подумал, что я пошел к Вам жаловаться. Простите, что я осмеливаюсь входить в Ваши распоряжения, но я бы был от всей души рад, если б эта нестоящая внимания история была бы сейчас же позабыта. Я бы успокоился.

Преданный Вам С. Рахманинов

А. А. ЛИВЕНЦОВОЙ

2 марта 1895 г.

[Москва]

 

Многоуважаемая Алевтина Александровна!

Простите меня, ради бога, за то, что я не исполнил своего обещания. Я очень виноват перед Вами; но я был так занят все это последнее время, что, ей богу, дорожил всякой свободной минутой, чтоб хоть немного отдохнуть. Если бы у меня было больше этих свободных минут, я бы непременно играл бы у Вас¹; но у меня их было очень мало... Играть у Вас не мог...

Еще раз, простите меня.

С уважением С. Рахманинов

С. В. СМОЛЕНСКОМУ

18 марта 1895 г.

[Москва]

 

Будьте так добры, Степан Васильевич, сообщить мне, могу ли я прийти завтра на репетицию Вашего концерта ¹ и привести с собой своих родственников в довольно

 

 

неограниченном количестве, т. е. человек 6, 7. Если да, то сообщите, пожалуйста, также, в котором часу oнa нa-чинается.

Любящий Вас С. Рахманинов

Е. Ю. КРЕЙЦЕР

[20 марта 1895 или 1896 г.]

[Москва]

 

Милая и добрая Елена Юльевна! Глубоко тронут Вашим подарком ¹ и от всей души благодарю Вас и всех ваших.

С. Рахманинов

Н. Д. СКАЛОН

21 марта 1895 г.

[Москва]

 

Милостивая государыня Наталья Дмитриевна! Считаю своим долгом сообщить Вам, что я отменил отъезд колоссальной, удивительной Лелеши до ее поездки на лето в Ивановку. Вы проедете через Москву (вот не было печали!!) и захватите ее. Ваше последнее письмо к ней читал (я читаю всегда, непременно письма к ней ее сестер, сокрушаясь о том, что они и письменно могут испортить божественную барышню; а посему письма вредные разрываю) ¹.

Ну-с, итак я читал Ваше последнее письмо к ней. Конечно, письмо написано, по обыкновению, плохо. Да я бы о нем и не толковал совсем, если бы не одна фраза там, которую желаю поправить. Вы говорите там, милостивая государыня, что я Вас когда-то (?) называл таким же именем, как я зову бесподобную Лелешу (которая, кстати, для моей больной души является, так сказать, «целебным пластырем»). Это ошибка, милостивая государыня. Это непростительная и ужасная ошибка, милостивая государыня. Я, как свидетельствует Ваше письмо к небесной Лелеше (заметьте это!), звал Вас «калошей» (я это хотя несколько утратил, но вы утверждаете

 

 

это, милостивая государыни — я не смею не верить Вам!), а ее, т. е. душевный мой пластырь, ее я называю Скалошей. Еще раз прошу Вас заметить это.

Несчастный поклонник, без всякой малейшей взаимности Лелеши Скалоши.

С. Рахманинов

Д. А. СКАЛОН

6 мая 1895 г.

[Москва]

 

Я Вам искренно благодарен, дорогой Дмитрий Антонович, за Ваше приглашение. Окончательно не решил еще, но вернее всего воспользуюсь им, предварительно прося Вас сообщить мне еще некоторые подробности: во-первых, как подробный адрес в Игнатово, по которому я должен отправить инструмент? Во-вторых, полное имя Вашего управляющего, которому я должен отправить, адресовать накладную? В-третьих, прошу уже Вас лично написать управляющему, чтобы он отправил за инструментом, взял бы его с пристани, перевез бы в имение, но не вынимал бы его из ящика, пока Вы лично не приедете. Больше мне нечего Вас просить, хотя нахожу, что и этого вполне довольно, чтобы принести Вам беспокойство и хлопоты. Мне остается только Вас благодарить еще раз от сердца за Ваше любезное приглашение ¹.

Любящий Вас С. Рахманинов

М. А. СЛОНОВУ

17 июля 1895 г.

[им. Ивановка, Тамбовской губ.]

 

Спасибо, милый друг, Михаил Акимович, за большое и интересное письмо, на которое собрался ответить только сегодня, вследствие того, что много работаю и сильно устаю. Что касается работы моей, об которой ты делаешь разные предположения в своем письме, то я спешу тебя скорее разуверить в них, так как работа моя идет в общем туго. Положим, до сих пор еще у меня не пропала совсем надежда написать то, что я думал¹.Это

 

 

все пока и тебе и мне утешение. Может, даст бог, я все и сделаю, хотя это крайне тяжело! Очень тяжело!

Об своем времяпрепровождении дня могу сказать очень мало. Кроме того, сегодня то же самое, что и завтра. Встаю в восемь часов. Гуляю до девяти. От девяти до двенадцати занимаюсь. В 12-ть завтракаю. Потом полчаса гуляю. От часу до трех занимаюсь. В три купаюсь. После купанья опять сажусь работать до пяти. В пять обедаю. В шесть уезжаю один кататься. Езжу часа полтора и все время «мечтаю». Остальное время до половины одиннадцатого гуляю опять или сижу в парке. Около одиннадцати отправляюсь спать. Музыка здешняя, подо мной, мешает мне ужасно. А ее здесь много. От 9 до 3-х. Иногда даже больше. Чистая беда! Будь у меня инструмент в таком случае, было бы прекрасно. И если бы он был, то я уверен, что сделал бы вдвое больше. Как на грех, в этом году его нет у меня. Чувствую я себя недурно. Водки почти не пью (две рюмки в день). До 10-го июля пил ежедневно по восьми стаканов молока. Но к этому сроку у меня сделались от него в брюхе такие схватки, что принужден был бросить. Зато железо («о» или «е») принимаю аккуратно (2 «к» или одно?).

Кабы ты съездил к отцу. Узнал бы, послал ли он деньги или нет. Это, впрочем, не так нужно, как то, чтобы он мне ответил: да или нет. Он же молчит. Ведь это ужасно, ей-богу. Как он не может понять, что не все так смотрят на это, как он. Что я ужасно беспокоюсь! Тем более мне не так деньги нужны, как его ответ. Один только ответ. Тогда я обращусь к кому-нибудь другому. Ведь не трудно же это, я думаю, для сына сделать: написать одно слово «да» или «нет»... Кабы ты съездил. Еще одна просьба. Может, ты можешь попросить Гутхейля выписать для меня «Ночь под Рождество»². Теперь опера наверно вышла из печати, хотя не продается еще. Чтоб он выписал, хотя от моего имени, и записал бы на мой счет. Тогда просмотри ее и пришли мне.

Затем крепко тебя обнимаю.

Твой С. Рахманинов

Мой адрес новый для писем, для посылок, для телегр[амм] и т. д.

Тамбов, Камышинская дорога. Станция Ржакса. Имение «Ивановка» А. Сатина. С. В. Р[ахманинову]. Пиши мне скорей.

 

 

М. А. СЛОНОВУ

2 сентября 1895 г.

[им. Ивановка, Тамбовской губ.]

 

Не ты ли, милый друг Михаил Акимович, говорил мне перед моим отъездом, что нам с тобой письмами считаться не приходится. На деле же выходит совершенно противоположное. После второго твоего письма ко мне, которое я получил месяц тому назад, ты мне не пишешь. Видимо, ждешь ответа. Я очень жалею, что это так вышло. Мне твои письма приносят очень большое удовольствие, и я их, по правде сказать, все дожидался, помня, что письмами считаться нам с тобой не нужно. Я же не писал тебе потому, что был очень занят. Все последнее время работал до десяти часов в день. Где же тут письма еще писать. Кроме того, всю последнюю неделю совсем почти спать не мог, несмотря на разные капли, которые принимал в большом количестве. Слава богу, вчера и сегодня спал, так что чувствую себя лучше. Сон явился оттого, что я эти два дня совсем почти ничего не делал. 30-го августа я кончил инструментовать Симфонию ¹. Все-таки употреблю на нее дня два еще. За последние три части спокоен, первой же несколько недоволен, и некоторые места нахожу нужным переделать, кстати, сделаю ее еще немного короче. До 15 минут догнать ее все-таки не мог. Идет она минут 17. Вся симфония, как мне кажется, не идет больше 45 минут. Это крайняя цифра. Хотя я ее, кроме первой части, не вымерял, а сейчас вымерять мне лень. Приблизительно так. Первая часть немного больше 15 м[инут]. Последняя часть немного меньше 15 м[инут]. Вторая— 10 м[и-нут]. Третья — 6 м[инут]. Переменил теперь крайнюю цифру. Симфония идет 50 м[инут]. Черт знает, как я боюсь, чтоб она не была утомительной. После поправок первой части мне предстоит перекладывать ее для четырех рук². Это положительно скучно. Что делать? Недавно получил «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова. Благодарю тебя за хлопоты. Не знаю, видел ли ты ее. Мне опера нравится (я ждал большего). Лучше всего, по-моему, в опере ария Оксаны. Положительно превосходно. Затем вся сцена Солохи со всеми гостями. Удивительно натурально. Такие все чудные музыкальные характеристики. Чуб опять превосходен. Затем прекрасна

 

 

вся сцена в воздушном пространстве, исключая, впрочем, танца звезд. Вообще я не понимаю плясок звезд, в особенности когда они танцуют «мазурку» (?) да еще скверную, очень скверную по музыке. Зато следом за этим хор разных духов, когда Вакула летит верхом на черте, который и «Шамбери»³ не уступит в резвости, прямо превосходен. Прекрасен подход прямо к полонезу во дворце Екатерины, куда Вакула и черт попадают непосредственно из сцены в воздушном пространстве. Вот уж именно «с луны свалились». Зато полонез слабее. Кроме того, многое напоминает. Все-таки глядеть эту оперу будет, по-моему, чрезвычайно «легко». Все действие) идет почти точно по Гоголю. Либретто составлял сам автор. Мне нравится страшно по идее заключительный гимн памяти Гоголя. Вот и вся опера.

Пиши мне, пожалуйста. Ответ ты теперь получил.

Твой С. Рахманинов

М. А. СЛОНОВУ

15 сентября 1895 г.

[им. Ивановка, Тамбовской губ.]

 

Не писал тебе так долго, милый Михаил Акимович, потому что был болен. Лежал в постели. Сейчас хотя встал, но еще слаб. Худая сторона здесь та, что переложение мое застряло, а мне без него и показываться нечего. Кроме того, я начал его позднее, потому что очень много переделывал первую часть, которая наконец идет около 14 с половиной минут. Переложена только она одна. Остается, значит, еще три части. Думаю их кончить к 25-му. Если кончу 25-го, то и выезжаю. Впрочем, если и не кончу, то, вероятно, выеду 25-го ¹. Так что если хочешь меня видеть, то зайди 26-го (я приеду, кажется, в 12 часов дня) к Сатиным. Если же приеду раньше, то, конечно, извещу. Благодарю за письмо и стихи, которые мне очень нравятся. Жалко только то, что ни одно слово не подходит ко мне и что ни одного слова нет правды, кроме того, что симфония моя на самом деле в d-моль-ном тоне, что ты справедливо и утверждаешь в стихах. Удивительно, как господа поэты любят врать! Зато

 

 

дальнейшая проза мне совсем понравилась. Я очень смеялся, в особенности над описанием дома Юры.

Затем до скорого свидания!

Больше писать не могу.

Твой С. Рахманинов