ОЛЕНЕСКОТОВОДСТВО - ГЛАВНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ ВОЗРАСТНОГО СТАРШИНСТВА СЕВЕРНОГО И ЯКУТСКОГО ЖИВОТНОВОДЧЕСКОГО КОМПЛЕКСА НАД СТЕПНЫМ ЖИВОТНОВОДСТВОМ

Не появись столь рано подозрение о возможной ордынской принадлежности якутов, этнография этого народа была бы изучена без всяких предвзятостей. А при неотвязном гипнозе версии о якобы составленности якутов из неприжившихся в степях, этнография якутов занималась и ныне занимается не выявлением самобытных особенностей жизни и культуры данного народа, а отбором того, что из созданного якутами отобрать от них и передать в собственность древним соседним степнякам. К удивлению, подобным раскулачиванием созданного поколениями предков сегодня занимаются собственноручно сами якуты.

При такой последовательной конфискации и передаче в собственность чужим, у якутов не осталось почти ничего, признаваемого созданным ими самими. Скотоводство - степное, фольклор - степной, материальная и духовная культура - степные. Короче, не самостоятельный думающий народ, а бездумные потребители готового, созданного другими. И это вполне устраивает сегодняшних, борющихся за возрождение своего народа.

Между тем, если разобраться без предвзятостей, всё якутское не похоже на степное и самобытно самостоятельно. И возраст созданного якутами настолько древне, что всё степное кажется вчерашним. К числу таких чисто северных якутских особенностей относится древнейшее оленескотоводство, по сей день не замеченное ни одним якутоведом и сибиреведом. Наоборот, они считают оленеводство антиподом лугового животноводства.

На протоке реки Анабар

/* */ Из-за редкой приспособленности к природе Севера и Якутии, реликтовые остатки оленескотоводства сохраняются по сей день в Оймяконе, Верхоянье, Колыме, Индигирке, Булуне, Жиганах, в Амгинском Ляги, Горном улусе. В доколхозное время оно было массовым на всех дальних окраинах. Этот комплекс максимально использовывал все охотничье-рыболовные и пастбищные ресурсы участка, сохраняя абсолютно нетронутой природу. Последняя не вмешиваясь в самозащитные многовековые приспособления природы, добивалась постоянной стабильности урожаев дичи, рыбы, оленьих и лошадино-коровьих пастбищ. Только такой гарант обеспечил многовековую непрерывность рода человеческого на Севере и в цитадели фабрики холода - в Якутии.

Не зря говорят: «Всё великое просто». Главным снабженческим стержнем оленескотоводства был охотничье-рыбный промысел на оленном транспорте. Он давал чуть ли не всё потребное семье. Чтобы не оставались без дела травы около водоемных диких полос лугов, такая оленно-промысловая семья одновременно держала детям на молоко считанное количество коров и кобылиц. Количество поголовья последних не должно было обременяющим перекочевкам оленного промысловика и превышать кормовые возможности наличных на участке трав диких лугов.

Пища оленескотовода состояла из добытых на промысле рыбы и дичи. Хлебом служила сосновая заболонь. Отсюда, древоедство составляло одно из неповторимых отличий якута, которое не встретить ни на одной степи. Желудок, способный переварить древесную еду, невозможно было привезти из безлесной зоны, ибо подобная способность была наследством многих поколений одних лесовиков. Неповторимы и якутские способы запасания мясной, рыбной и растительной пищи впрок и сама кухня оленескотоводов по технологии и термимам тунгусоязычны и угросамодиязычны, т. е. соответствуют языкам таких крупнейших гидронимов как Лена, Алдан и т. п. Таков головокружительный возраст кухни оленескотоводства якутов. Относившие культуру якутов к вчерашнего возраста степнякам не приметили и такого «слона якутской культуры».

Разделение труда в науке раздробило представление об истории жизни так, что от отдельных раздробленных черепков историй жизни не получить цельного панно общей картины. Например, абсолютно неизвестно: какие отрасли занятий предшествовали каким? Бесспорно только то, что самые ранние люди были охотниками, рыболовами и собирателями. А как дальше пошла последовательность одомашнивания животных и растениеводство по отдельным культурным видам покрыто плотной завесой неизвестности. Тут археология, иногда выкидывает неразгадываемые загадки. Например, на одном из скифских курганов был обнаружен череп лошади в золотой маске из головы оленя с рогами. Что означал подобный символ, всё ещё не сказано ничего убедительного. На мой взгляд, тот символ подчёркивал роль оленеводства в истории появления и распространения лугового животноводства. Символ тот явно подчёркивал о том, что олень - главнейшая опора высокопродуктивного охотничье-рыбного промысла - вырастил на своих хрупких плечах и распространил вширь всё луговое животноводство северной части Азии. Лаконичнее и выразительнее, чем та золотая маска древних мудрецов, не сказать и не изобразить об упомянутой истории жизненной правды хозяйствования...

Путь развития животноводства Севера Азии, о котором хотела рассказать потомкам та скифская золотая маска оленьей головы, пожалуй, в живом виде во всех деталях сохранена в истории оленескотоводства Якутии - прародительницы всего животноводства Якутии.

/* */ Первой в Якутии была одомашнена, очевидно, собака, точнее, якутская лайка. Она стала правой рукой промысловика, ибо без собаки в данном крае промысловик не был промысловиком. Пеший охотник вначале ходил с ручной нартой - разновидностью охотничьих лыж. В тундре, где больше рыбы для кормления собак, появилась собачья упряжка, и «пеший» промысловик превратился в «собачный». Тех «собачных» вилюйские якуты называют «ыт сылгылаах». Термин, видимо, подчеркивал накладывание на собак транспортных функций ездовой лошади.

Метод приручения собаки путём одомашнивания щенка потом был перенесён на диких тугута, жеребёнка и телёнка.

В исторических преданиях, легендах и эпосах якутов, долган, эвенков, эвенов, чукчей, коряков, энцев, нганасан, хамниганов (омонголенных эвенков) сохранились почти все подробности одомашнивания оленей и луговых травоядных. Оказалось, приручение пойманных детенышей протекало успешно только там, где меньше и малочисленнее стада диких копытных. Дикие уводили одомашненных на любом этапе прирученности одомашненных. Натуральным бичом одомашнивания были сезоны миграций копытных. Мне лично привелось наблюдать как многотысячные стада диких оленей в тундре уводили с собой стада домашних оленей с поголовьем до 2-3 тысяч голов. Ни ружейная канонада, ни стайка злых оленегонных собак, ни крики групп оленеводов не были в состоянии приостановить стихию лавины диких. Они, давя и топча зазевавшихся людей, собак, домашних оленей, половодьем напирали только вперед. А уведенных одомашненных и отыскать не удавалось. По словам самих оленеводов, одомашненные до единого погибали в диком стаде. Таким образом, места наибольшего скопления крупных стад диких дольше других оставались недоступными для содержания одомашненных. Одомашнивавшие держались на значительном расстоянии от тех опасных участков, приходя туда только охотиться на диких. Одомашненными те пастбищные просторы были заняты только после истребления преобладания диких, и поголовье одомашненных численно стало превалировать над дикими. Отсюда, колыбелью одомашнивания копытных явно была зона тайги, где вдали от увода превалирующих масс диких, одомашниватели, не спеша, накапливали поголовье одомашненных. По мере увеличения поголовья одомашненных и возникновения нехватки пастбищ, доместикаторы продвигались в сторону концентрации естественных просторов пастбищ, наступая на владения пастбищ диких. Степь и тундра были заняты одомашненными, очевидно, после истребления диких. Таким образом, занятие одомашненными копытными степей и тундр было первым крупнейшим нарушением естественного экологического равновесия фауны указанных зон.

Начало одомашнивания копытных и темпы накопления последних оказались неодинаковыми, т. е. разновременными даже в пределах Якутии, Таймыра и Чукотки. Предания, легенды и эпосы народов указанного региона полны повествованиями о разных аспектах той проблемы. Места чрезмерного обилия копытных, оказалось, были в числе самых опоздавших с одомашниванием копытных. Они до самого последнего момента оставались приверженцами лишь ведения охоты на копытных и часто ссорились с доместикаторами на почве расхождения взглядов на доместикацию животных вообще.

/* */ Конфликты многих эпосов и легенд этого региона строились из-за противоправной охоты на одомашненных копытных соседей, и споров о посягательстве доместикаторами на дикую свободу копытных. Защитники свобод копытных в эпосах и легендах довольно эффектно полемизируют в качестве адвокатов очеловеченных по религии копытных. В эпосах духи мёртвых, явившиеся на конкурс зятевания, лежа в своих воздушных гробницах, охотятся на одомашненных копытных невесты из - за непризнания правомерности доместикации копытных или из-за отсутствия до их смерти примера одомашнивания копытных.

У энцев слово «охотник» и сегодня звучит как «моренда», т. е. «охотник на лошадей». Видимо, ими были истреблены последние косяки диких северных лошадей. В Якутии до конца XIX в. путешественники и этнографы искали остатки косяков диких местных лошадей, именуемых «снежными», опираясь на навязчивые слухи о якобы сохранении в необжитых уголках остатков диких снежных лошадей. Те слухи старые люди в доколхозное время объясняли и наличием факта одичания на дальних участках беспризорных лошадей умерших бездетных старцев, и наличием палеолитического обычая «кый».

Это, пожалуй, единственный по всей планете экологический обычай-обряд, направленный против приручения не только копытных, а вообще любой живности. Он сливался воедино с обычаем-запретом «не играть дичью», «дичь - не игрушка для развлечения детей». Данные обычаи-запреты - свидетели того, что приручение живности началось, очевидно, ещё у палеолитических охотников и имело изначально не всегда серьёзные хозяйственные цели и не всегда было удачно. Началось оно, видимо, с сердобольного подбора подранков и осиротевших беспомощных детенышей. К присмотру за такими подопечными явно пристраивались дети. Отсюда и запреты: «дичь - не игрушка», «не играй дичью». Они требовали обязательного выпуска на волю подобных прирученных. Ранние опыты одомашнивания животных, в том числе и копытных, явно были отнесены непризнававшими практику приручении к тем ранним животным игрушкам. Таким образом, и палеолитические люди не были шиты лыком. Они, возможно, были намного сердобольнее нас, сегодняшних, и возможные результаты экологических разрушений угадали на тысячелетия раньше нас, относящих палеолитических людей к «дикарям».

По сохранившимся сведениям, изначально «кый» требовал незамедлительно возвратить в родной дикий табун всех до единого прирученных и одомашненных лошадей. Мол, не дело держать в неволе родившегося свободным копытного. Позже «кый» пошел на компромисс. Стал требовать от определенного количества одомашненных отпускать на волю определенное число.

Тайком от церкви якуты справляли обряд «кый» вплоть до середины XIX в. Вариантов его немало. Полное их описание составил бы самостоятельную монографию. И поздние варианты «кый» выглядели наказанием богача за превалирование накопленных им лошадей за пределы допустимого количества поголовья этих одомашненных. Как только перевалит за допустимый рубеж, богач обязан был подобрать определенное количество одномастных и одновозрастных лошадей и отвести их в самые дальние безлюдные дикие пастбища и выпустить на волю. В прошлом, когда имелись дикие табуны, отпускаемых на волю обязаны были присоединить к тем диким косякам. Возвращение домой таких выпущенных на волю считалось предзнаменованием скорого полного разорения того богача. А долгое сохранение в живых отпущенных на волю лошадей причислялось признаком дальнейшего процветания той богатой семьи.

/* */ Характерно, отпускаемых на волю лошадей, считавшихся отсылаемыми к их предкам, отгоняли не на юг в степи. Их отгоняли лишь на дальние дикие пастбища самой Якутии. Это почти невольное указание самими якутами происхождения коневодства Якутии и подчёркивание мест добывания контингента диких лошадей для одомашнивания. Короче, обряд «кый» - живой свидетель местного происхождения коневодства Якутии. И тот же обряд - указатель возрастного старшинства якутского коневодства над коневодством северо-азиатских степей.

В легендах, преданиях и эпосах народов Якутии и Таймыра имеются намеки о наличии в прошлом аналогичных обрядов «кый» для коров и оленей. Полвека охотился я за помнящими те обряды, и не повезло. Сведения о них канули в вечность.

Как видим, оленескотоводство Якутии представляет собой, сохраненный игрой судьбы, музейный образец этапов развития животноводства Северной Азии с первых дней его рождения до появления у пего специализированных отраслей. В оленескотоводстве Якутии очень отчетливо видны взаимоотношения и взаимосвязи промыслов, лесных и луговых видов животноводства. В оленескотоводстве до появления полной самостоятельности всех отраслей животноводства, единственным главным кормильцем оленескотоводов были охотничий и рыбный промыслы. Нарождавшиеся оленеводство и луговое животноводство имели лишь вспомогательно-подсобное значение. Ни один из видов животноводства па своей заре не имели самостоятельности и не в состоянии были прокормить своих приверженцев самостоятельно. Особенно беспомощными были очень допоздна все виды лугового животноводства. Оленеводство не с самого, начала появилось как прислуга к промыслам, как его живое вездеходное средство передвижения. На мясное направление оно вошло широкомасштабно только в советское время и чуть раньше в специализированных хозяйствах редких богачей. В этом смысле оно сыграло роль натуральной няньки при младенчестве, юности и отрочестве луговых видов животноводства. Вот почему древний ювелир оставил в скифском кургане золотую маску в виде оленьей головы, покрывавшей череп лошади.

Как видите, якутское животноводство никогда не было копией степного животноводства, состоящего из одних луговых животных и без посторонней помощи кормившего своих приверженцев - степных чистых скотоводов. В противоположность степному, якутское луговое животноводство никогда самостоятельно не кормило своих приверженцев, и таковым оно остается по сей день. Якутскому луговому животноводству с первых лет рождения по сегодня, требовались и требуются постоянные няньки в виде других отраслей комплекса, без поддержки и присмотра которых оно - не жилец на белом свете. Грудной свой возраст и юношество на диринговом этапе оно прошло при материнском вынянчивании охотничьих и рыбных промыслов на оленном транспорте. Короче, прошлое якутского лугового животноводства, вместо вышеупомянутой золотой маски оленьей головы на конском черепе, можно бы изобразить в виде коня и коровы, вольготно лежащих на нарте, которую тянут впряженные в ту нарту олень и промысловая якутская лайка. Это изображение одновременно было бы символом оленескотоводства и Якутии, и Севера. И такого седого старца - оленескотоводство диринговой Якутии сторонники ордынского происхождения якутов заставляют «рождаться» от вчерашнего по возрасту степного лугового животноводства.

Посуда для кумыса

/* */ Несостоятельность версии о якобы ордынском происхождении якутов, обнаруженная самими же землепроходцами XVII в., была известна всему многовековому корпусу досоветских якутоведов, и они сознательно избегали деталей как переселения предков якутов с юга, так и хозяйственных основ миграции. Для ловчения они то ссылались на «постепенность» переселения (хотя всё равно не кормить же было скот древесиной в бестравной тайге), то пытались подогнать поближе к Якутии предполагаемую южную прародину якутов. Наконец, от некуда деваться, та «южная» прародина была помещена в не столь «южном» верхоленском Усть-Куте у тунгусов рода Ушкан - в прошлом в Юч Хоро-Кан. В таких подтасовках та версия продержалась три с лишним столетия.

ГЛАВА V