НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ

Тюрко-татарские общества XV - XVI вв. имели определенные локальные различия в кулыуре, что было связано со спецификой местной этнокультурной традиции, хозяйственными особенностями, влиянием соседей и т.д. Но одновременно существовала и единая доминанта мощное тюрко-исламское культурное начало, сложившееся ещё в рамках Золотой Орды. Если попытаться кратко охарактеризовать культурную ситуацию рассматриваемого времени, её можно было бы определить так: эти общества, оставаясь по своим базовым чертам тюркскими, основывались на исламских ценностях, ставших инвариантом их культуры. Однако, эта общая формула не должна скрывать от нас факта существования серьезных отличий между этими обществами по уровню их исламизированности. Иначе и не могло быть - одно дело, когда ислам был унаследован, как в Казанском ханстве, как культурная традиция Волжской Булгарии, и совсем другое, когда мы сталкнваемся с периферией мусульманского мира в лице относительно поздно мусульманизированных ногайцев и сибирских татар. Не удивительно поэтому, что некоторые сохранившиеся в источниках описания являвшихся наследниками Золотой Орды и казалось бы, довольно давно исламизированных тюрко-татарских обществ XV-XVI вв., способны вызвать шок у правоверных мусульман. Например, дон Хуан Персидский, в 1599-1600 гг. проезжавший в составе посольства через Астрахань, замечает о ногайцах, что они «в делах религии ... в высшей степени невежественны» (Из рассказов 1899: 8). Ему вторит доминиканский монах де Люк, в чьём описании (первая четверть XVH в.) «ногайские татары» предстают как народ, который «не соблюдает правил своей религии: не постится, не собирается на молитву ... », а «магометанские богословы не живут между ними» (Описание 1879: 485). Разумеется, тут есть и поверхностность наблюдений. Но указанные оценки явно содержат и определенную долю истины - иначе трудно объяснить, почему даже в исторических преданиях башкир XIX в. о ногайцах, сказано, что они «были очень развратныI и дурные мусульмане ... Слух об их беззакониях и незнании Корана дошел до Бухары и Туркестана, где царствовал святой муж Хузя-Ахмет Ясовей хан ... [Тот] послал .. к Ногаям ученика своего Хусейн бека ... , [который сделал] Ногаев добрыми мусульманами ... , обратил многих язычников» (Игнатьев 1883: 334). Хотя в этом предании есть разные

исторические наслоения, общий дух его очевиден - он характеризует ногайцев как «неважных» мусульман, правда, не уточняя, как долго они оставались такоВыМ:и. Приведенными данными мы не можем пренебречь и потому, что довольно близкую характеристику кочевникам - казахам начала ХУI в. дает и просвещенный мусульманин Фазлаллах б. Рузбихан (Исфаханu Фазлаллах uбн Рузбuxан 1976: 63, 104-105). Хотя его можно заподозрить в выполнении «политического заказю>-, обвинения казахов в «язычестве», «вероотступничестве» и «безбожии» были выдвинуты улемами хана Мухаммата-Шайбани накануне его похода против них - нельзя не видеть, что он при характеристике кочевников опирался на некоторые жизненные реалии. Наш опыт анализа вопроса об исламизации тюрко-татарских групп Приуралья и Западной Сибири в ХУ-ХУI вв. также позволяет заключить, что не только в xv В., но даже и в ХУI в. исламизация их ещё не была завершена (Исхаков 2004: 223234). Применительно к сибирским татарам иногда речь идет даже о ХУIII В., что не совсем точно (Fraпk 1994:245-262). Но сохранившиеся исторические предания сибирских татар довольно ясно свидетельствуют, что ещё в период правления хана Кучума в Сибирском ханстве продолжалось «обучение Сибирского народа исламу», «шариату» или даже шло проведение «дела обращения [в ислам] ... с большей настойчивостью и успехом» (Исхаков 1998: 53-64; Катанов 1905: 3-28; Селезнев, Селезнева 2004). В целом, само употребление по отношению к таким тюркотатарским обществам понятий «сохранение реликтового шаманизмю>, «религиозный синкретизм» (Усманов 1985: 177-185) или даже «вероотступничество» (Исфахани Фазлаллах ибн Рузбuxан 1976: 63,104-105), дает основание для заключения о том, что их уровень исламизированности бьm ещё невысоким. Но при всех отмеченных нюансах ислам являлся в тюрко-татарских государствах XV - ХУI вв. государственной религией, а мусульманское духовенство, как уже было показано, имело в них не только разветвленную структуру и собственную иерархию, но и активно участвовало в политической жизни своих обществ.

Вне всякого сомнения, в культурной жизни этих обществ роль ислама была решающей, причем не только на уровне государственных институтов, дворцовых ведомств и феодального слоя, но и на низовом народном уровне. Однако, это не означает полного исчезновения на народном уровне доисламских верований - они сохранялись даже у казанских татар - речь идет о превращении ислама в не который стержень народной культуры, когда традиционные доисламские верования и представления постепенно, но неуклонно, превращались у всех групп

татар всего лишь в наследие предков, в обрамление в целом мусульманСКОЙ по своему духу, культуры. Поэтому, когда некоторые исследователи пишут о выраженных элементах язычества у отдельных группraтар в ХУ - ХУI ВВ., иногда и позже (Селезнев, Селезнева 2004), надо иметь в виду, что одним из возможных трактовок данного феномена может быть его рассматривание как специфики функционирования ислама в тюрко-татарском обществе, Т.е. как его национальную особенность (Fraпk 1994; Исхаков 2004).

Далее перейдем к характеристике тюрко-татарской цивилизации хуХУI вв. в целом, не затрагивая развития отдельных направлениЙ'культуры в тот период.

Отчасти уже бьто показано, что изучаемые общества не были субубо аграрными (кочевыми), располагая значительным городсkим потенциалом. Уровень развития городской цивилизации в этих обществах был достаточно высоким.

Если обратиться к Казанскому ханству, то можно привести некоторые наиболее характерные высказывания русского военачальника и политика А. Курбского, участника взятия г. Казани в 1552 г. Он сообщает о «великой башне, что стояла перед городскими воротамю>, далее указывая на «палаты царские, ме~ети каменные», следующим образом обрисовав ханский дворец, находившийся внутри крепости (<<града»): « ... был прочно укреплен и стоял между каменных палат и мечетей и был хорошо окопан» (обточен) (Курбский 2001: 48, 55). Окруженный крепостной стеной город - собственно «град», согласно «Казанскому летописцу», бьт огражден « ... Б седьм стен, в велицех и толстых древесах дубовых; в стенах же сыпан внутри хрящ и песок и мелкое каменье». По летописцу толщина этих стен в разныIx местах была от 6,4 до почти 15 м. (от 3 до 7 саженей). В городе имелись сложные инженерные сооружения (рвы, мосты, искусственныIe водоемы и т.д.) (ПСРЛ т. 19. 2000: 10 1). Имея в виду, что, по некоторым оценкам, в городе к середине ХУI в. насчитывалось до 25-30 тыс. жителей (Султанов 2004:98; ПСРЛ т. 13, 1965: 18), не удивительныI высказывания отдельныIx русских летописей о «тесноте во граде великом в хоромах» (ПСРЛ т. 13, 1965:18). ПЛотная застроенность кремлевской части города привела к тому, что ещё в ХУI в. в Казани возник довольно обширный, частично укрепленный, посад. Населенность столичного города отмечает и казанский поэт Мухаммедьяр, в поэме которого «Нуры содур» (1541 г.), сказано: «,.. в Булгарском городе Казани много народу» (Мехеммедьяр 1997: 175). Значительный по своим размерам город имел и какую-то систему городского

управления - в аутентичном источнике - сочинении ШХаджитархани «3афер - наме-и вйлаяте Казан» (1550 г.), есть указание на «городского бека и хакима Булгарской области» князя Бибарса (Кол Шариф 1997:81), а в «Казанском летописце» ещё один князь - карача-бек из клана Аргын Чура - батыр, определен как «властель казанский» (Казанская история 1 954:80). Особая роль Казани как места сосредоточения власти (<<Болгар вйлаятенец пайтахете булган Казан» - Кул-Шериф)'" культурного центра, хорошо осознавалась образованными людьми того времени. Скажем, последний верховный сеид Казанского ханства Кул-Шериф оставил возвышенный отзыв о столице государства (Шерефи 1995: 98):

Диво! Место увеселения в мире этот город Казань,

В мире нет больше такого города, дающего кров.

В мире нет больше такого цветущего города, как Казань,

В Казани еду-питье найдут всегда, таков он город Вселенной!

Сказанное поэтом нельзя воспринимать только как поэтические образы. Кроме широко известных фактов творения в г. Казани поэта Мухаммедьяра, казанского хана Мухаммета-Амина и др.,' об интеллектуальной жизни в городе говорят и другие даНl;Iые. Например, в послании крымского хана Саадат-Гирея московскому великому князю (1526 г:) содержится просьба «об отпуске в Казань к Сафа-Гирею Усеин сеита для взятия там некоторых книг» (МалиновскиЙ:л. 196). Или другой факт: в 1549 г. казанские беки направили к султану Сулейману I посольство с просьбой приСfIать на казанский трон султана Давлет-Гирея и отправили при этом в качестве подарка оттоманскому султану книгу на персидском языке, которая, как ПОfIагают исследователи, являлась трудом 3акарин ал-Казвини «Аджаиб ал-махлукат ва гараиб ал мауджудат» (Трепавлов 2001: 576).

Вокруг Казани находилась значительная урбанизированная зона.

Скажем, тот же А. Курбский, рассказывая о территории Арской даруги (княжество Кыпчаков) близ столицы, указывал: « ... дворы княжат и вельмож поражали красотой и бьти воистину достойны удивления ... , села ... расположены часто ». А заканчивает он свои размышления об этой территории, так: « и не знаю даже, есть ли под солнцем иное такое место, где бы больше всего было» (Курбский 2001:53). Между тем городская жизнь в ханстве не ограничивалась столичным округом - центры княжеств (даруг) также являлись местными очагами городской культуры. Например, в «Казанском летописце», рассказывающем о взятии русскими войсками г. Арска - центра Арской даруги, после определе-

ния его как «острога великого», сохранилась следующая характеристика крепости: « ... зделан град твердь, и зъ башнями, и зъ боиницы, И живет людей много в немы) (ПСРЛ т. 19, 2000: 127). Центр Ногайской даруги ханства - г. Чаллы, согласно татарским преданиям, был также «многолюден и богат» (Хузин 2000: 20). Археологические раскопки показали наличие вокруг городища укреплений (валов), а внутри них - следов ремесленного производства (Хузин 2000: 39-215). Вообще, укрепленныIx поселений городского и полугородского типа в ханстве бьто много. Например, когда русские в ходе завоевания Казани в 1552 r. углубились на запад и северо-запад от столицы вглубь марийских земель, они в течение 10 дней взяли «великих и малых острогов 30» (Перл т. 19, 2000: 126).

В столице Касимовского ханства - г. Касимове (по-татарски - «Хан Кирман»), в той её части, которая бьта первоначальным ядром городаСтаром Посаде (Иске Йорт), имелась мечеть из белого камня, построенная в 1467 r. (она существует до сих пор), напротив мечети - ханский дворец - «дом и врата каменныI>>,, Т.е. укрепленная резиденция и усадьба правителей ханства (она была в 1636 r. зарисована А. Олеарием). Размеры её были довольно большими (118х160 м) и кое-что из этих сооружений существует и поныне. В ХУН в. сохранялись ещё руины высокой многоярусной сторожевой башни (Тихомиров 1962: 43). Недалеко на городском кладби:ще имелись каменные мавзолеи (например, построенныIй в 1555 г. из белого камня мавзолей хана Шах-Гали). Татарская часть г. Касимова, получившая название Татарской слободы, в 1627 г. имела до 100 дворов татарского населения, в числе которых были не только знатные татары, но и дворы придворныI,, ремесленников, другого обслуживающего двор персонала. Надо думать, что в более раЮIИЙ период город был населен большим числом жителей. О других городских центрах в ханстве уже речь шла. Несомненно, они также являлись очагами городской культуры. В столице ханства имелась и своя интеллектуальная жизнь, о чем свидетельствует написание там «Сборника летописею> Кадыр- Али бека (1602 г.).

Относительно городов Крымского ханства сохранились наблюдения иностранцев, отмечавших красоту и размеры городов государства в XVI - ХУН вв. (Fisher 1987: 28-29). Второй после Бахчи-Сарая город в ханстве - Гозлев (Евпатория), являлся портовым городом и в XVI в. насчитывал до 2 тыс. домов. В г. Карасу-Базаре, где проходили регулярныIe встречи карача-беков во главе с Ширинами, к началу ХУН! в. насчитывалось до 23 мечетей и 20 ханак. Тогда же r. Акмечеть (Симферополь) имел

8 тыс. жителей, а в г. Бахчисарае бьти: 31 мечеть, 2 синагоги, греческая и армянская церкви. Что касается столицы ханства ХУI в. - г. Бахчисарая, он был построен меж,пу 1533-1551 гг. при хане Сахиб•Гирее и к середине ХУI в. оставался ещё небольшим городом, но имел очень интересный ханский дворец, напоминающий отчасти дворец османских султанов в Топкапе (к сожалению, он был разрушен в начале ХУIII в. русскими и тот дворец, который мы сейчас можем увидеть, это сооружение лишь ХУlll в.). Крымские татары умели возводить не только укрепленные города, но и сложные инженерные сооружения, например, как перекопские. В этих городах кипела культурная жизнь, сосредоточенная в столице, при дворце ханов. Известно, что составлядись специальные анталогии из творчества крымских поэтов, стихи писали сами ханы (МенглиГирей, Газы-Гирей), некоторые из жен ханов (Крымский 2003). В определенной мере ХУI в. является временем расцвета городской культуры Крымского ханства, что доказывается и возникновением в это время в Крыму исторических сочинений, таких как, «Тарих-и Сахиб Гирей хаю) Реммаляходжи (Fisher 1987: 35; Крымский 2003: 159; Остапчук 2002: 391-421).

Хотя г. Астрахань в ханский период был относительно небольшим, но укрепленным городом (Зайцев 2001: 192), он имел все атрибуты городской жизни: крепость, мечети (в XVII в. известны 7 мечетей), надгробные сооружения типа мавзолеев (<<кишени») и т.д. Особо следует отметить, что этот город являдся важным перевалочным пунктом на пути паломников в Мекку. Не случайно в городе и его окрестностях были сосредоточены многочисленные могилы святых (с эпитетами «баба», «хаджи», «ата», «хазрат» ). Об уровне интеллектуальной жизни в Астрахани ХУI в. свидетельствует рукопись «Му аб-и панджигана», хранящаяся в настоящее время в хранилище рукописей дворца Топкапы (г.Стамбул) и принадлежавшая астраханскому хану Касиму (1502-1532 гг.). Эта рукопись есть ни что иное, как третий том знаменитого сочинения Рашид ад-Дина «Собрание летописей» (Зайцев 2001: 179). Собственные труды астраханских татар ханского времени не сохранились, хотя некоторые исследователи известное послание Ш. Хаджl:lтархани Сулейману Кануни «Зафер - намв-и вилаяте Казан» (1550 г.) пытаются приписать астраханцу Маулана Шариф ад-Дину Хусейну Шарифи (Зайцев 2001: 180) *. С этим утверждением можно согласиться только в том случае, если признать тождество Маулана Шариф ад-Дина с последним

_____

* Кстати И.В. Зайцев отмечает, что у этого автора сохранилось ещl! одно сочинение - «ДаддИТ аль-Аишкию) (Широкий тракт влюбленных, 1543 г.).

казанским сеидом Кул-Шерифом, что не исключено. Наконец, роль столицы Астраханского ханства как средоточия мусульманской образованности вытекает и из того, что Фазлаллах б. Рубзихан подчеркивает роль «улемов Хаджи - Тархана» наряду с улемами других стран и городов, в мусульманском просвещении казахов (Исфахани Фазлаллах ибн Рузбuxан 1976: 106). '

Городская жизнь в Государстве ШибанИДов и сформировавшихся после её распада Ногайской Орде и Тюменском (Сибирском ) ханстве также играла существенную роль. Данные о положении дел в этой сфере в так называемом Узбекском ханстве уже рассматривались выше. Если обратиться к Ногайской Орде, то можно сказать (Грепавл'ов 2001: 559582), что ее столица - г. Сарайчук, не только имел постоянное население (из духовенства; людей, связанных с «базаром», Т.е. торговцев; управленческого персоналаМангытского юрта; простых горожан, плативших ясак), собственный военный гарнизон, но и отдельного градоначальника - даругу, в чьем ведении находилась вся городская округа, входиВшая в личный домен князя. По преданиям, городское население столицы Ногайской <?рды некогда бьто переселено из разоренного Тимуром г. Булгара, Т.е. обладало давней традицией городского образа жизни. По документам видно, что в городе имелась по меньшей мере одна мечеть, тюрьма, в окрестностях-некрополи периода Золотой Орды и ногайской знати. Известно, что ногайский князь Исмаил в 1564 г. начал в столице возводить не только мечеть, но и дворец для себя. Хотя интеллектуальная жизнь горожан Ногайской Орды остается практически неизвестной, есть осцования думать, что многочисленныIe арабописьменныIe грамотыI ногайской знати, отправленныIe в Москву и хранящиеся в настоящее время среди архивИЬix дел Посольского приказа, появились не без участия i:>бразованныIx чиновников и духовенства, сосредоточенныIx в Сарайчуке '(Грепавлов 2001: 576). Язык этих грамот В.В. Трепавлов маркировал как «чагатайский тюрки». Однако, Б.-А.Б. Кочекаев полагает, что они"написаныI «на татарском языке» и в архивах хранятся «под этим названием» rКочекаев 1988: 22). До исследования этих грамот лингвистами считаем преждевреMeHНbIM определять их языковую принадлежность, хотя заметим, что в некоторых случаях отделение «поволжского» 'и «чагатайского» тюрки может оказаться делом весьма трудныI •. Некоторые сохранившиеся 'ногайские родословные, имеющие отношение к Идигею, явно опираются на городскую книжную культуру, а не только на устныеe предания (дхматж;анов 1995: 49-54). Скорее всего, особенности городского уклада в ногайском обществе были связаны с городами Поволжья, Крыма и

Средней Азии (особенно сильное влияние могли оказать соседние среднеазиатсkие города) (Трепавлов 2001: 656).

О городской жизни в столице Тюменского ханства - г. Чимги- Тура (Тюмени), сведений очень мало и практически все они были рассмотрены в нашем исследовании ранее. Тут заметим только, что сушествоваине в этом городе уже в первой трети ХУ в. «хакимов» (См. выше аналог в Казани ХУI в.- «городской бек», «хаким»), затем «даругов», возможная чеканка там монет при хане Сайид-Ибрагиме, наряду с информацией о «тюменских гостях», предполагает вполне развитую городскую жизнь в Тюменском ханстве. Однако, археологическая малоизученность городиша Чимги- Тура (Тюмени) не позволяет судить конкретнее об уровне развитости городской культуры в этом ханстве. О второй столице Сибирского ханства - г. Искере, тоже известно не так много. Кроме уже приведенных данных отметим, что этот город был небольшим и в нем жили в основном знать, дружина хана, торговцы и ремесленники. В городе находилась ханская казна. Основные строения, по-видимому, были из дерева: в окна домов вставлялась слюда, отопление было печное (или чувалами) (Файзрахманов 2002: 152). Существование в городе мечети восстанавливается лишь по косвенным данным (нахождение в столице мусульманского духовенства, включая и сеида (Исхаков 1998: 53-64), предполагает её наличие). Мы ничего не знаем о ее внешнем облике, материале постройки. Сохранились предания о существовании у хана Кучума библиотеки (Исхаков 1998: 53-64). Имея в виду, что в 1556 г. от Сибирского князя в Москву прислали «грамоту шертную» (ПСРЛ т. 13, 1965:248; т. 29, 1965: 258), а от хана Кучума сохранились в русском переводе грамоты Ивану IV 1570, 1571 годов и воеводам г. Тары за 1597г. (Собрание государственных ч. 2, 1819: 52, 63, 131), можно утверждать, что во дворе правителей Сибирского ханства грамотных людей было достаточно. На самом деле в Сибирском ханстве кроме Искера и ЧимгиТуры (он скорее всего, продолжал существовать) известны еще около 20 татарских городков различной величины (Кызыл- Тура, Тон-Тура, ЯвлуТура, Бацик- Тура, Карачин гОродок, Бегишева Княжев городок, А читский городок, Тархан кала, Сузгун городок, Чувашский град, Абалак град, Куларово городок, Ташатканский городок, городок есаула Алышая, городок Атик мурзы, городок Табаринца Бия, ТебенДЯ-нижний городок князя Елыгая, Абугиновы городок) (Ремезовскаялетопись 1907; Бояршинова 1960: 115; Файзрахманов 2002: 151). В них развивалась городская культура, характерная для малых феодальных укреплений.

Другим важным цивилизационным аспектом культуры тюрко-та-

тарских обществ XV-XVI вв. бьто сохранение и развитие ими традиций государственного существования. Хотя многие стороны политического бытия этих обществ уже были рассмотрены, некоторые существенные моменты такого раздела, как государственная культура, ещё не были затронуты. Имеются в виду государственные символы и культура дипломатики, а также церемониала. Понятно, что информации по указанным темам мало, к тому же по разным тюрко-татарским государствам она предстайлена неравномерно. Тем не менее, даже из разрозненных данных можно сделать определенные выводы относительно некоторых особенностей средневековой тюрко-татарской цивилизации интересующего нас периода.

В русских дипломатических материалах сохранилось известие о том, что во время приема английского посольства Ер. Бауса (1583-1584 гг.) московский царь Иван IV сидел, «имея возле себя три короны: Московскую, Казанскую и Астраханскую» (Чтения ОИДР КН. /v, 1885:98). И.В. Зайцев относительно последней короны предположил, что она «была военным трофеем времен астраханского взятия или же произведением русских ювелиров, созданным в связи с присоединением города» (Зайцев 2001: 182). Думается, что более правильным является первое утверждение. Дело в том, что в «Казанском летописце» о «Казанской короне» сохранилась любопытная информация, связанная с MOMe~OM раздела в Казани после взятия города ханских сокровищ. Приведем её полностью: « ... [Иван IV] ... повеле взяти в свою царскую ризницу ... избранного оружия ... и царских утвареЙ ... Сокровища же царская, иже в Казани взято быша венець царский (выделено нами - ДИ, ИИ), и жезлъ, и знамя Казанскихъ царей и прочая царская орудия, в руце благочестивому царю Богом предана быша» (ПСР Л т. 19, 2000: 467). Как видно из этой летописи, в руки русских попала не только ханская корона (венец царский), но и другие государственные символы (жезл, знамя и ещё какие-то атрибуты ханской власти - «прочая царская орудия»). Так как известна и «Сибирская корона» (Файзрахманов 2002: 145), напрашивается вывод о существовании в позднезолотоордынских татарских государствах определенной государственной символики. Крымские материалы это подтверждают. Согласно В.Д. Смирнову, среди крымских архивных дел находился документ- «Родословная царствовавших Кыпчакские степи в Крымском государстве Алджингыз - хановых потомков Гирей ханов и султанов и их поколений», кроме прочего, в комментариях содержавший описание атрибутов власти, приписываемых Чингизхапу, но, в данном случае, скорее характерных для самих Гиреев: Чингиз-

хан был «в могульской ханской короне, имеющей Bepх зеленый, обитой белою с золотом и жемчугом шалью, с пером напередц из перьев колпицы и дорогих камней с жемчужными подвесками»; далее говорится о «троне, покрытом разноцветным восточным дорогим ковром, с лежащими перед троном в левой стороне на земле знаменами, литаврами, барабанами, бубнами, луками и стрелами, шишаками и панцырями»; наконец, «на троне на синих подушках лежат: на правой стороне за~ кон ... , а по левоЙ ... -тарак(т.е. тамгаГиреев-ДИ, ИИ), принятыйв символическую тамгу или герб» (Смирнов 1887: 329-331). Некоторые из этих предметов бьmи связаны с оттоманским протекторатом: согласно «Тарихи Мухаммет-Гирею», крымскому хану Менгли-Гирею при утверждении его ханом оттоманским султаном были вручен.ы «знамя, барабан и литавры» (Смирнов 1887: 297). Очевидно, они являлись символами власти.

Что касается упоминаемого в «Родословной» трона, скорее всего, троны имелись и в других татарских ханствах. На существовании его.в Касимовском ханстве намекает автор «Сборника летописей» Кадыр-Али бек, когда он, рассказывая о «поднятии» четырьмя карача-беками на «золотой кошме» Ураз-Мухаммета, приводит изображение «престола» (ТдХет) в виде четырехугольника (Вельяминов-Зернов II, 1864:403)*. А в «Казанском летописце» упоминается, что в момент взятия Казани русскими, хан Едигер-Мухаммет сидел «на земле, на ковре», а не на обычном «царском месте златом» (ПСРЛ т. 19, 2000: 163) - похоже, что в последнем случае также имеется в виду трон или тронное место.

Ещё одним символом власти в татарских государствах бьmи печати.

Скажем, при посажении хана Шах-Гали на казанский престол в 1551 г., были составлены «шертные грамоты», которые хан «попечатал СВОИМЦ печатьми» (ПСРЛ т. 13, 1965: 169). По-видимому, речь идет ого<:ударственных печатях - изображение одной из них сохранилось на ЯрЛЬJКе 1523 г. казанскогоханаСахиб-Гирея-(оно алого цвета) (Вахидов 1925: 63), а другого - синего цвета - на ярлыке казанского хана Ибрагима 1479 г. (Усманов 1979: 34). Обе они квадратной формы. Ещё одноупоминание печати в этом ханстве будет приведено ниже. В Н,екоторых русских летописях под 1558 г. упоминается «шертная грамота» Сибирского князя Ядигера Тайбугида, «со княжею печатью» (ПСРЛ т .. 1З, .1965: 258; т. 29, 1965: 258). В другой «шертной грамоте» - на этот раз хана Кучума (1571 г.), приводится следующая запись: « ... а на утверждение ... ,

___________________

* Правда, не исключено, что «престолом» тут названа сама кошма, но даже при этом присутствие термина «Т6Хет» (трон) весьма показательно.

язъ Кучюмъ ц'ръ печать свою приложил ... » (Собрание государственных ч. 2, 1819:64). Исследование М.А. Усманова ПОЗволяет утверждать, что аналогичные печати двух форм - перстневые (миндалевидные) и квадратные, имелись и в Крымском ханстве, причем на ханских печатях -с гербом Гиреев (Усманов 1972: 140-166). Такая же квадратная тамга (печать) имелась и у хана Большой Орды Махмута, жившего в г. Астрахани (1466 г.) (Усманов 1972: 144,147). В Астраханском ханстве печати тоже известны: когда астраханский хан Абд ар-Рахман в 1540 r. отправил в Москву своего «большого посла» для переговоров о «дружбе и братстве», Иван IV «цареву бакшею велел грамоту дружебную написати», затем после того, как послы хана «на той грамоте ... правду великому князю дали», хан ДОJIжен был «на той гРамоте правду дати и печати свои (выделено нами-ДИ, ИИ) ... прикласти (Цитируетсяпо: Зайцев 2001: 131). Эти печати, являющиеся наследием джучидской традиции, по своему содержанию (титулатура, имя владельца, герб) являлись элементом государственной власти, применяясь!З целях официально-государственного удостоверения текстов (Усманов 1972: 152-182).

Многие стороны дипломатического этикета Казанского ханства прослеживаются на основе материалов его взаимоотношений с Московским государством. Например, известны переговоры 1497 г. о «наречении» на казанский престол султана Абул-Латыфа, в 1507 r. - переговоры «о миру, о братстве и о дружбе» (Исхаков 1998: 24-25). Более развернутая картина переговорного процесса известна в 1516 г., когда из каЗани в Москву прибыл посол сеид (сейид) Шаусеин (Шах-Хусейн) сеид с просьбой «учинить царем» на место больного хана Мухаммета-Амина его брата Абул-Латыфа. Посол имел полномочия на то, чтобы говорить от имени хана Мухаммет-Амина и «всей земли Казанской» относительно того, чтобы дать московскому великому князю «правду, какову КRЯзь великий захочет, что им без великого князя ведома на Казань царя и царевича никакого не взятю>. Он из Казани привез проект договора, подписанный вначале ханом Мухаммет-Амином перед московским посланником И.А. Челядиновым, а затем тот вместе с казанским послом Шаусеин сеидом выехал в Москву. Очевидно, сеид должен был получить под договором подпись великого князя Василия Ивановича. Будучи в Москве, казанский посол «написал своей рукою, на чем царю да и всей земле Казанской дати шерть». После этого сеид Шах-Хусейн вместе с русскими послами выехал в Казань, где хан Мухаммет-Амин и «вся земля Казанская», согласно достигнутой ранее договоренности, «учинили правду». Затем русские послы поехали обратно в Москву, взяв с собой и

Шаусеин сеида, который должен бьш говорить от имени Мухам метАмина «с великим молением», чтобы Василий Иванович «пожаловал» брата хана Абдул-Латыфа (ПСРЛт. 13, 1965:15,25). В 1546г. из Казани в Москву вернулись русские послы, вместе с которыми находился и казанский посол Гаммет ших (шейх), имевший на руках грамоту, написанную от имени трех знатных казанцев - Буюргана (Абеюргана) сеида, князя Кадыша и Чюры Нарыкова (последний также был князем и принадлежал к клану Аргынов). В грамоте говорилось: « ... сеитъ и уланы и князи и мырзы И шихы И шихзады и долышманы и казакы и вся земля Казаньскаа биют челом ... , чтобы их государь пожаловал ... дал им на Казань царя Шигалея, а послал бы в Казань своего сына боярского привести сеита и уланов и князей и всю землю Каза~ьсJ.<YЮ к правде». Сеидом, от имени которого писалось письмо и которого совместно с остальной знатью ханства должны бьши привести к «правде», был Буюрган. В летописи сообщается: « ... князь великий послал къ сеиту къ Беюргану и к Кадышу и къ Чюре .,. Остафия Андреева с своим жалованным словом и к правде их привести». Перед русским послом «сеит и уланы и князи и мырзы И вся земля Казаньская» великому князю московскому «правду учинила» в том, что «им от великого князя нот Шигалея-царя неотступными быти и до своих животов». 15 марта 1546 г. вместе с русским послом, принявшем присягу о верности у кцзанцев, в МоСкВу прибьши и казанские посльt князь Уразлый с хафизом (афызом) Андрычеем. Послам было предписано «бити челом» от имени «сеита и уланов и князей и всей земли Казаньской», чтобы «государь отпустил к ним Шигалея-царя не модчаа» (ПСРЛ т. 13, 1965: 148).

Показательно, что в решении вопроса о казанском хане, который очень часто приобретал внешнеполитический характер, постоянно участвовали сеиды (Исхаков 1997: 36). Значимой была и роль сеидов в процедуре «шертования» (присяги). Самой важной разновидностью шертования являлась присяга на верность претенденту на трон, присылаемому из Москвы. Так, при посажении Шах-Гали на казанский престол в 1519 г., вся знать и «все земские люди» были приведены к «шертю). Перечень присягавшей знати начинается с «сеита». В 1546 г., до того, как из Москвы в Казань бьш отпущен хан Шах-Гали, перед русскими послами «сеит и уланы и князи и мырзы И вся земля Казанская» дали «правду» в том, что им «от великого князя и от ШИГЩIея-царянеотступным быти и до животов своих». Лишь после этого хан была отправлен в Казань, но, по-видимому, процедура «шерти» в данном случае не успела состояться (из-за кратковременности пребывания хана в Казани). При

посажении хана Шах-Галия в очередной раз на казанский престол в августе 1551 г., «шерть» была проведена по всей форме. Вначале дала «шерть» казанская знать (перечень ее начинается с муллы Кул-Шерифа и сеида (Кул) Мухаммета), а «царь (т.е. хан Шах-Гали - ДИ, ИИ) ... шертны1e грамоты попечатал своими печатьми, а Казаньскыя люди лутчие многие руки свои поприклалю). Лишь после этого «все люди Казанскые, по сту человек, и по двесте и по триста ... к правде ходили три дни, а правду дали на том, на чем и болшие людие их правду дали».

Другим видом «шертю) бьши договора о взаимоотношениях Казанского ханства с Московским государством. Они были двух типов: а) договор о «мире, о братстве и дружбе»; б) договор о «невзятию) на казанский престол <<царя и царевича» без «ведома» великого князя московского. В подготовке этих документов также участвовали сеиды. Как уже говорилось, в 1507 г. Бураш-сеид приехал в Москву от имени хана МухамметАмина «бити челом о миру, о братстве и о дружбе, как было ... с великим князем Иваном Васильевичем всеа Руси». Переговоры по этому вопросу уже велись раньше, поэтому приезд Бураш сеида в качестве ханского посла надо рассматривать как некоторый кульминационный момент переговорного процесса. Действительно, в итоге усилий Бураш сеида, Василий Иванович 8 сентября 1508 г. «с царем Магмед-Аминем взял мир, братство и дружбу», отпустив в Казань сеида в сопровождении своего посла. Так как последний вернулся в Москву в январе 1509 г., «да и грамоты шертные от царя Магмед-Аминя привезл ... , да царь перед ним по той грамоте и шерть дал о дружбе и о братстве, как было ... с Иваном Васильевичем», получается, что Бураш-сеид ездил в Москву для подготовки проекта соглашения. О практике предварительного согласования проекта договора ясно говорят события 1512 года. Зимой того года в Москву приехал посол хана Мухаммет-Амина Шаусеин-сеид с предложением, как уже отмечалось, «о крепком миру и о дружбе». В итоге его переговоров с боярами великого князя по вопросу о том, « на чем быти царю MarмeдАминю с великим князем, в крепком миру и в докончании», сеид написал «шертную грамоту» и перед боярами «шерть дал на том, что царю Магмед-Аминю в Казани перед великого князя послом шерть дати, что по той грамоте царю правити великому князю и до своего живота». Как видим, речь идет о проекте договора. После согласования текста договора в Москве, казанский посол вместе с русским послом выехал в Казань, где хан Мухаммет-Амин «перед великого князя послы на той грамоте шерть дал, и мяшень (печать-ДИ, ИИ.) к ней приложил».

Второй тип договора был подписан в 1516 г., когда хан Мухаммет-

Амин бьш серьезно болен. Казанские послы во rnаве с Шаусеин сеидом, прибывшие в Москву, сообщив о болезни хана, просили «учинить» ханом Абдул-Латыфа, пообещав, что «Магмед-Эмин царь, да и вся землся Казанская дадут великому князю правду, какову великий князь похочет, что им без великого князя ведома на Казань царя и царевича никакова не взяти». И Шаусеин сеид, как ханский посол, «записи на том ... написал своею рукою, на чем царю да и всей земли Казаньской дати шерть». Это бьт проект соrnашения, так как с «теми записямю) московский великий князь вместе с сеидом в Казань отправил своих послов, перед которыми «Магмед-Аминь царь и вся земля Казанская к великому князю на тех записях правду учинили» (Исхаков 1998: 36-38).

Практика составления предварительных договоров отмечается и применительно к другим синхронным татарским государствам - это видно из описания процедуры «шертования» Москве Сибирского князя Едигера Тайбугида между 1555-1558 гг. (ПСРЛ т. 29, 1965: 233, 251, 258; т. 13, 1965: 248, 276, 286) и хана Кучума в 1571 г. (Собраные государственных ч. 2, 1819: 63-65; Акты исторические ... т. 1, 1841: 340), из хода подготовки астраханско-литовского соглашения 1540 г. (см. выше), а также из информации о московско-крымских соrnашениях 1508, 1515-1518 годов (Сборник РИО 1895:194, 317, 532; МШlиновский: л. 132 об.), причем в последнем случае Иван III крымскому хану к проекту соглашения «нишаны бы еси свои и Шlые тамги (курсив наш - ДИ, ИИ) к той грамоте велел прикласти ... ». Одновременно крымский хан должен был на этом договоре «учинить правду ... почен сам собою в головах и с своим братом с Ахматом царевичем и с своими детми Багатырем царевичем, с Алпом царевичем и с иною своею братьею и с своими детми и с сеиты и уланы и со князю). Как вытекает из процедуры подготовки соглашения 1508 Г., «рота и правда» при этом «учинялась» на Коране. Из приведенного выше описания «шертования» каза~ских людей в 1551 г. видно, что сеиды, идущие в числе учатников процедуры первыми, как бы благосляли ее. Не исключено, что в Казанском ханстве клятва на верность также произносилась на Коране, но прямых указаний на этот счет в источниках не сохранилось. Длительность процесса заключения договора (<<шерти») 1557 г. между Ногайской Ордой и Московским государством (Трепавлов 2001: 611-614), также предполагает подготовку предварительного текста соrnашения.

Конечно, дипломатическая переписка и соглашения тюрко-татарских государств не сводились только к отношениям с Московским государством. Скажем, в устных преданиях сибирских татар сохранились

иитересные сведения об особенностях инвеституры верховного сеида в Сибирском ханстве, когда глава мусульманского духовенства подбиралась при хане Кучуме в Бухаре (Подробнее см.: Исхаков 1998: 53-61). В послании казанского хана Сахиб-Гирея королю Польско-Литовского государства Сигизмунду 1, относящемуся к периоду от 1538 по 1545 гг. (точная дата не сохранилась ) и имеющему внешнеполитический характер, отражены не только конкретные аспекты сотрудничества двух государств, но и знание казанской стороной тонкостей дипломатии (обозначение титулов Сигизмунда 1, определение старшинства короля перед ханом и т.д.) (Мустафина 1997: 26-38). Постоянные дипломатические контакты ханов Большой Орды и, особенно, Крымского ханства с Оттоманским государством, хорошо известны (Зайцев 2001: 76 и др.). Прямые контакты с Османской империей имело и Астраханское ханство (Зайцев 2001: 115-117). В 1549-1551 гг. аналогичные связи с Оттоманами отмечены и у Ногайской Орды (Трепавлов 2001: 246-247).

Приведенные данные (на самом <