Адам Смит и миф 0 человеческой жадности

Том Дж. Палмер

Часто приходится слышать, будто Адам Смит считал: если люди будут руководствоваться исключительно эгоистическими побуждениями, дела в нашем мире пойдут на лад – так сказать, «алчность – двигатель прогресса». На самом деле он, конечно, не утверждал, что нашу жизнь можно улучшить, опираясь только на эгоистические мотивы, и никогда не поощрял эгоизм. Уже один тот факт, что в «Теории нравственных чувств» он уделяет столько внимания роли «беспристрастного наблюдателя», должен положить конец этому неверному толкованию. Смит не поднимал на щит эгоизм, но и не был настолько наивен, чтобы думать, будто сделать наш мир лучше способна лишь бескорыстная приверженность благу других (на деле или на словах). Как отмечает Стивен Холмс в своем любопытном исследовании «Тайная история личных интересов» [32] , Смит очень хорошо осознавал, к каким деструктивным последствиям могут привести такие не связанные с выгодой страсти, какжадность, злоба, месть, фанатизм и т. п. Бескорыстные фанатики из испанской инквизиции творили зверства в надежде, что перед смертью страдающие от мук еретики покаются и заслужат прощение от Господа. Эта доктрина называлась «оправдание искуплением». Гумберт из Романса в своих указаниях инквизиторам настаивал, чтобы они обосновывали перед паствой наказания, назначенные еретикам, следующим образом: «Мы молим Господа и просим вас, дабы вы молили его вместе со мной, чтобы он в своей бесконечной милости даровал наказуемым терпение, с которым они переносили бы кару, коей мы предлагаем их подвергнуть (во имя справедливости, но с глубокой скорбью), и тем самым заслужили спасение. Для этого мы и налагаем на них сии наказания» [33] . По мнению Смита, подобная бескорыстная преданность благу других в нравственном плане ничуть не лучше «эгоистичного» стремления купца обогатиться за счет продажи пива и соленой рыбы людям, испытывающим жажду и голод.

Смита нельзя назвать безоговорочным сторонником эгоистических поступков, ведь ответ на вопрос о том, направит ли «невидимая рука» подобные мотивы на службу всеобщему благу, очень во многом зависит от контекста совершаемых действий, и особенно от институционального устройства общества.

Порой эгоцентрическое желание нравиться другим способно подвигнуть нас на нравственные поступки, заставляя задуматься, как мы выглядим в глазах других людей. В межличностых отношениях небольшого масштаба, о которых в основном и идет речь в «Теории нравственных чувств», подобная мотивация может обернуться общим благом, поскольку она побуждает «и нас желать, чтобы мы внушили самим себе такие же приятные чувства, чтобы нас любили и превозносили так же, как тех, которых мы сами более всего любим и превозносим», и требует от нас «стать беспристрастными судьями своих собственных поступков» [34] . Даже чрезмерная приверженность личным интересам в правильном институциональном контексте может приносить пользу другим, как в рассказанной Смитом истории о выходце из бедной семьи: движимый амбициями, он без устали сколачивает состояние, но после многих десятилетий упорного труда понимает, что нищий, нежащийся на солнышке у дороги, ничуть не менее счастлив, чем он. Чрезмерная забота этого человека о личных амбициях и интересах тем не менее принесла благо человечеству, поскольку созданное и накопленное им богатство обеспечило существование многих – ведь «своей деятельностью человек заставил землю удвоить свое первоначальное плодородие и питать большее число людей» [35] .

В общем политэкономическом контексте, описанном во многих пассажах «Исследования о природе и причинах богатства народов», в частности в тех, где речь идет о взаимодействии с институтами государства, – погоня за личными интересами с меньшей вероятностью приводит к позитивным результатам. К примеру, личные интересы купцов побуждают их добиваться от власти создания картелей, принятия протекционистских мер и даже развязывания войн: «Ожидать восстановления когда-нибудь полностью свободы торговли в Великобритании также нелепо, как ожидать осуществления в ней „Океании“ или „Утопии“. Этому непреодолимо препятствуют не только предубеждения общества, но и частные интересы многих отдельных лиц, которые еще труднее одолеть» [36] . Мелкие барыши, наживаемые купцами на монополиях, в случае создания империй или войн оборачиваются ужасным бременем для общества в целом: «В общей системе законов, установленных для управления нашими американскими и вест-индскими колониями, интересы отечественного потребителя были принесены в жертву интересам производителя еще в гораздо больших размерах, чем во всем остальном нашем торговом законодательстве. Была организована огромная область с единственной целью создать нацию потребителей, обязанных покупать из магазинов различных наших производителей все товары, которыми они могут снабжать их. Ради того небольшого повышения цены, которое эта монополия могла дать нашим производителям, на отечественных потребителей был взвален весь расход по содержанию и защите этой области. Для этой и только этой цели на две последние войны было израсходовано более 200 млн и был заключен новый государственный долг, превышающий 170 млн, в добавление ко всем издержкам на туже цель в предыдущих войнах. Одни проценты по этому долгу превышают не только всю ту добавочную прибыль, которую когда-либо могла давать монополия колониальной торговли, но и всю стоимость оборотов этой торговли или всю стоимость товаров, которые в среднем вывозились ежегодно в колонии» [37] .

Таким образом, суждение Смита о тезисе Гордона Гекко, вымышленного персонажа из фильма Оливера Стоуна «Уолл-стрит», «жадность – это хорошо» можно однозначно сформулировать как «иногда хорошо, иногда нет» (если считать личный интерес и жадность синонимами). Ответ здесь зависит от институциональной среды.

Но как же быть с распространенным мнением о том, что рынок способствует эгоистическим поступкам, что психологический настрой, порождаемый обменом, стимулирует эгоизм? Мне не известно ни одного веского довода в пользу того, что рынок поощряет эгоизм или жадность, в том смысле, что рыночное взаимодействие усиливает элемент жадности или склонность людей к эгоизму в большей степени, чем положение дел в тех странах, где государство подавляет и подрывает рыночные отношения, либо вмешивается в них. На деле рынок дает как стопроцентным альтруистам, так и закоренелым эгоистам максимальные возможности беспрепятственно реализовывать свои стремления. Те, кто посвятил жизнь помощи другим людям, используют рыночные механизмы для осуществления своих целей в такой же степени, как и те, кто жаждет личного обогащения. Некоторые из последних, кстати, накапливают богатство, чтобы иметь больше возможностей помогать другим. Достаточно вспомнить Джорджа Сороса и Билла Гейтса: они зарабатывают огромные деньги как минимум отчасти для того, чтобы помогать другим за счет масштабной благотворительной деятельности. Богатство, созданное в рамках стремления к прибыли, позволяет им быть щедрыми.

Филантроп или бессребреник использует свои деньги, чтобы накормить, одеть и утешить максимальное число людей. Рынок позволяет тому, кто хочет помочь нуждающимся, найти одеяла, продовольствие и лекарства по самым низким ценам. Он обеспечивает создание богатства, которое можно использовать для помощи тем, кому не повезло, и дает щедрым людям максимум возможностей, чтобы заботиться о других. Рынок, таким образом, способствует благотворительной деятельности.

Очень многие ошибочно полагают, что все цели людей продиктованы исключительно «личными интересами», которые к тому же отождествляются с «эгоизмом». Цели людей, действующих на рынке, действительно носят личный характер, но как целеустремленные личности мы также волнуемся об интересах и благосостоянии других – наших родных, друзей, соседей и даже незнакомцев.

Филипп Уикстид дает детализированное определение мотивов рыночного обмена. Вместо слова «эгоизм» применительно к причинам участия в таком обмене (ведь на рынок можно выйти, к примеру, чтобы купить еду для бедняков) он придумал понятие «несамоотреченность» (non-tuism) [38] . Мы можем продавать нашу продукцию, чтобы на вырученные деньги помогать друзьям и даже совершенно незнакомым людям, но, торгуясь по поводу цены, мы чаще всего не заботимся о том, чтобы облагодетельствовать того, с кем мы торгуемся. В противном случае речь идет не только об обмене, но и о даре, что несколько искажает природу обмена. Тех, кто переплачивает за что-то, вряд ли можно назвать хорошими бизнесменами: как отмечает Г.Б. Актон в своей книге «Нравственность рынка» [39] , ведение бизнеса себе в убыток – опрометчивый, а то и просто глупый подход к благотворительности.

Тем, кто ставит политическую деятельность выше производственной и коммерческой, стоит вспомнить, что политика способна приносить огромный вред и лишь изредка – пользу. Вольтер еще до появления трудов Смита четко осознавал это различие. В своем эссе «О торговле» в «Письмах об английской нации» (Вольтер написал их на английском, которым хорошо владел, а затем создал французский вариант, опубликованный под названием «Философские письма») он отмечал: «Во Франции распоряжаются маркизы, и любой из них, прибыв в Париж из глубокой провинции с шальными деньгами и титулом маркиза Ака или Иля, может говорить о себе: „Человек, подобный мне, человек моего положения“ – и гордо презирать негоцианта; сам негоциант так часто слышит презрительные отзывы о своей профессии, что имеет глупость за нее краснеть. Однако я не знаю, какая из этих двух профессий полезнее государству – профессия ли напудренного вельможи, которому точно известно, в какое время встает ото сна король и когда он ложится, и который принимает величественный вид, играя роль прихлебателя в приемной министра, или же профессия негоцианта, обогащающего свою страну, раздающего из своего кабинета приказания Сюратту и Каиру и содействующего процветанию всего света» [40] .

Торговцам и капиталистам не стоит краснеть, когда современные политики и интеллектуалы смотрят на них свысока, критикуют то, осуждают это, требуя при этом, чтобы коммерсанты, предприниматели, работники, инвесторы, ремесленники, фермеры, изобретатели и другие производители создавали богатство, которое политики конфискуют, а антикапиталистически настроенные интеллигенты презирают, но жадно потребляют.

Рынок основан на эгоизме и предполагает эгоистические побуждения не больше чем политика. Точно так же он не больше чем политика стимулирует эгоистические поступки и мотивы. При этом, в отличие от политики, свободный обмен на добровольной основе создает богатство и способствует миру – а это те предпосылки, что позволяют расцветать щедрости, дружбе и любви. И это многого стоит – что отлично понимал Адам Смит.