Предварительное разъяснение понятий

«Культурная история природы»[8] обогатилась новой главой. Как это уже было в XVIII веке, и вновь – на рубеже XIX и XX веков – поднялась новая волна осмысливания природы, способная привести в замешательство культурное самосознание Homo faber. С той радикальной критикой культуры, с какой в своё время выступил Ж.-Ж. Руссо против технического оптимизма Просвещения и против утраты человеком природы, вполне сопоставима новая критика культуры, нашедшая своё выражение за последнее десятилетие в рамках экологического движения, которое, по утверждениям экологов, вновь стремится показать преимущества природы по сравнению с ложными путями науки и техники. Конечно, сегодня дело обстоит несколько иначе, чем во времена Руссо, который в своей критике опирался лишь на субъективные впечатления и теоретические рассуждения. Сегодняшние же защитники природы имеют возможность ссылаться на официальные правительственные документы, которые в статистически детализированном виде информируют нас о прогрессирующей и угрожающей человечеству опасности пренебрежительного отношения к природе. В действительности же материальная основа природной проблематики стала в настоящее время иной. И во избежание всяких недоразумений я сразу же утверждаю, что эта основа требует переоценки. Одновременно – и это является главным тезисом всего мною здесь излагаемого – я настаиваю на том, что идеологическая надстройка экологического движения в существенной своей части несостоятельна и вводит в заблуждение. Более того, я утверждаю, что в результате указанного нами пересмотра люди останутся и должны остаться “maistres et possesseurs de la Nature”[9] – повелителями и обладателями природы – и что рассматриваемый мною как необходимый экотехнологический поворот имеет в своей перспективе именно конец природы!

Чтобы обосновать этот тезис, я сначала займусь показом того, что вообще представляет собой техника в рамках отношений человека к природе. Я намерен в связи с этим проанализировать техническую деятельность человека на её особенно характерной фазе, а именно на фазе изобретения. Критически отмежёвываясь от широко распространённых ошибочных представлений об изобретении, я намерен доказать, что акт изобретения вовсе не продолжает естественно и исторически возникавшее, но является вестником нового мира вещей, созданных человеком: искусственный мир, противопоставляемый миру природному. Наконец, если растущие экологические трудности вынуждают изобретательский гений человека вовлекать в сферу технической деятельности экосистемные связи во всё большей мере, то это приведёт просто к технизации природы, что я и намерен зафиксировать в качестве вывода из настоящей статьи.

Понятие природы в том смысле, в каком я здесь его употребляю, разумеется, не имеет ничего общего с тем всеохватывающим понятием, которое заключат в себе «совокупность всех материальных предметов, структур и процессов в бесконечном разнообразии форм их проявления». Ибо в этом случае и создания техники были бы частью природы, и тогда стало бы просто невозможным проблематизировать отношение между естественно возникшим и созданным человеком. Вместо этого я присоединяюсь к сформулированному Аристотелем классическому определению природы, лежащему в основе современных дискуссий о природе и о технике: «Сущее можно разделять [на два класса] на продукты природы и продукты, имеющие другого рода источники», а именно, как их стали называть позднее, «артефакты» (буквально – «возникшие на основе умения»). И в то время, как «любой продукт природы принцип всей процессуальности и существования заключает в самом себе», в артефакте «принцип его изготовления находится в другом, вне его»[10], именно в творящем и изготавливающем человеке. Согласно такому ходу мысли, «природой» является всё то, что существует само по себе, из себя самого, в то время как всё материально и предметно сущее (кроме произведений изобразительного искусства), для которого самовозникновение исключено, является техникой. По причинам и истокам своего возникновения техника – противоположность природы, она противопоставлена природе и поэтому является её антиподом.

При более близком рассмотрении это разъяснение понятий всё же вызывает некоторые вопросы. И прежде всего – вопрос о том, как следует понимать самого человека, который в приведённом выше определении играет решающую роль. В известном смысле ведь человек сам есть природное существо. Во всяком случае, генетически он как телесность принадлежит природе, если это понимать в аристотелевском смысле. Но если его «первородство» конститутивно для определения совершенно иного, неприродного класса сущего, то такое предположение скрыто содержит в себе представление о некотором особом месте человека в природе и по отношению к ней. Такое особое положение человека без всяких метафизических спекуляций делается усилиями и воззрениями современной антропологии вполне достоверным согласующимся с эмпирическими данными. Согласно этим воззрениям, человек является – в отличие от всех других естественных организмов – деятельным существом, и его деятельность проявляется в определённом поведении по отношению к миру, в основе которого лежат целеполагание, планирование и контроль. Такие действия, однако, способно осуществлять только человеческое сознание, его «дух». Таким образом, сознание, совершенно независимо от очевидности субъективной интроспекции, является неопровержимым теоретическим постулатом антропологической теории деятельности. Не входя в обсуждение сложных перипетий проблемы отношения души и тела, можно сказать, что сознание, конечно, связано с естественными процессами, происходящими в человеческом организме; и, разумеется, человеческое сознание – результат биологической эволюции. И всё же, несмотря на это, сознание обладает столь ярким специфическим качеством, проявляющимся именно в изобретательской технической деятельности, что я бы не стал подчинять его «природе». Теперь я мог бы выразить эту мысль точнее: «природа», согласно изложенным здесь суждениям, - это всё то, что существует само по себе, вне человеческого воздействия и человеческого сознания.

Другое теоретическое затруднение заключается в том, что, по всей очевидности, и сама техника является частицей природы или, выражая это положение иначе, обладает природным измерением. «Техника», или, если выражаться в стиле Готль-Отлилиенфельда, реальная техника, заключает в себе: а) совокупность полезных, искусственных, предметных образований (артефактов); б) совокупность человеческих действий и приспособлений, с помощью которых создаются артефакты; в) совокупность человеческих действий, в которых эти артефакты участвуют. Если совокупности (б) и (в) указывают на сознательную индивидуальную и общественную деятельность человека, то описание совокупности (а) указывает на вещественность проявлений техники: ведь артефакты предметно конкретны и к тому же созданы из естественных материалов. И поскольку они конкретно существуют в пространстве и времени, то они, как вещи естественные, подчинены естественным законам. И поскольку для успешной технической деятельности вовсе не обязательно, чтобы человеческое сознание обладало знанием законов природы, и, как показывает история техники, оно и не обладало ими в действительности, то было бы ошибочно рассматривать технику как прикладное естествознание. Уже это одно даёт мне основание возражать против расширенной интерпретации понятия природы, предложенной, например, Фрэнсисом Бэконом, который рассматривает произведения рук человеческих как возможную природу и отождествляет законы природы с правилами технического изготовления[11]. Более того, я рассматриваю природное измерение лишь как одну сторону техники; её специфика заключается не в её природности, но в её искусственности. Техника, точно так же как и сознание, была бы немыслима без природного субстрата. Вместе с тем было бы крайне ошибочно обойти концептуальное различие между техникой, человеческим сознанием и природой. В артефактах техника является реорганизованной сознанием природой, следовательно, чем-то большим, чем просто природа; однако при своём возникновении и применении техника, напротив, является человеческой практикой.