Воспоминания о доне Хуане

 

Приезд индейцев ограничил свободу Кастанеды. Это были двое мужчин и одна женщина, которые, как и он, были учениками дона Хуана.

— И теперь вы должны о них заботиться? — спросила я.

— Да, это так, потому что они видят в нем Нагваля, — пояснила Флоринда, указав на Кастанеду.

— Я предложил им записаться в вечернюю школу, чтобы изучить английский и другие предметы и получить хоть какое-нибудь образование, — бросил Кастанеда упавшим голосом.

— Но они хотят сразу же приступить к практической стороне магии, — в унисон добавила Флоринда.

— Они предложили работать на меня: водить машину, варить, гладить мои брюки. Но я объяснил им, что мне не нужен ни шофер, ни прислуга. Глупые индейцы! — воскликнул он.

— Почему дон Хуан настаивал на академическом образовании своих учеников? — спросила я.

— Потому что интеллект — единственное, что дает защиту против неизбежных нападок неизвестного и против страха перед ним. Интеллект — единственное, что дает магу утешение. Страсти и чувства не могут успокоить мага. Только интеллект спасает его.

У Кастанеды и Флоринды это требование было воплощено в действительность. Еще одна женщина из их группы готовилась в настоящее время к защите докторской диссертации по истории в университете.

— Как повлиял дон Хуан на твои интересы и склонности? — спросила я Кастанеду.

— Мои отношения с доном Хуаном ни в коей степени не заставили меня забыть о том, что меня тогда интересовало. Я чувствую себя и сегодня точно так же привязанным к академическому миру, как и тогда, когда я делал в нем свои первые шаги, — убежденно ответил он.

Без сомнения, ему было больно, когда после вызванной его книгами полемики многие коллеги назвали его обманщиком и вычеркнули его из этого мира, к которому, по его словам, он и сегодня чувствует себя привязанным. Безусловно, Гарольд Гарфинкель был не только его ментором, но и дал ему защиту и утешение, когда университеты и публикации лишили его благословения официальной антропологии. Карлос ушел слишком далеко по своему неортодоксальному пути. Он вспомнил, что это было для него нелегкое время.

— В определенный момент моего обучения у дона Хуана у меня началась ужасная депрессия. Меня заполнили страх, печаль и мысли о самоубийстве. Тогда дон Хуан предупредил меня, что такие мысли — это уловки разума, чтобы таким путем удержать полный контроль. Воля, напротив, является голосом тела.

Без сомнения, ему понадобилось также немало времени, чтобы пережить отсутствие своего учителя, который родился в 1891 году и умер, по словам Кастанеды, в 1973. Вместо «умер» Кастанеда использовал другое слово, обозначающее исчезновение дона Хуана.

— Ты говоришь, что дон Хуан ушел в 1973 году. В каком месяце?

— В июне, — сообщил он.

— Ты знал о том, что это произойдет?

— Он совершенно точно назвал момент, когда он хотел уйти.

— Как это произошло?

— Окруженный своими магами, он вдруг превратился в свет и исчез, точно так же как и другие, — ответил он с выражением удивления и поднял вверх обе руки.

— А донья Флоринда?

— Точно так же! — воскликнул он. — Она так же исчезла со своей группой, они тоже превратились в свет. Но сначала она и ее маги отдали Флоринде все их украшения и предметы силы.

— Они отдали мне свои цепочки и браслеты, — живо перебила его Флоринда, — и иные предметы, которые они использовали.

Она поспешила уверить, что речь идет не о драгоценностях, а об объектах силы. Это особое наследство, казалось, подтверждает, что Флоринда Доннер была продолжательницей дела доньи Флоринды, спутницы дона Хуана.

Кастанеда ехал по району, застроенному виллами, по окаймленной деревьями улице, где дома были полускрыты растительностью. Потом он остановился на углу улицы. Мы находились в Вествуде. Флорида и я попрощались. Я не знала, увижу ли я ее еще когда-нибудь. Когда она уже открыла дверцу машины, ей что-то вспомнилось, и она сказала:

— Завтра мы дадим тебе книги. — Она имела в виду тома, которые обещал мне Кастанеда. — Сейчас мне некогда их искать, я должна позаботиться об индейцах, — извинилась она.

— Твою книгу мы тоже подарим? — спросил Кастанеда, ожидая ее согласия. Флоринда скромно кивнула. Затем она вышла и пошла по газону к дому. Она еще раз повернулась и помахала рукой. Прежде чем она скрылась, мы с Карлосом уехали.

Я должна была еще раз спросить его об обстоятельствах ухода дона Хуана.

— Таким образом, он просто исчез?

— Да, он поменял области и теперь более недостижим, — подтвердил он.

— Как повлиял на тебя его уход?

В одной из книг Кастанеда описывает чувство необыкновенной пустоты; и возможно, это чувство не прошло до сих пор.

— Единственным утешением для меня является то, что теперь дон Хуан свободен, — ответил он с оттенком тоски в голосе, — хотя он иной раз и выражал сомнение, что это ему удастся.

Я переменила тему и спросила его о времени, вспоминать которое ему, несомненно, было приятнее:

— Каково было твое отношение к нему?

— Дон Хуан даже приезжал в Лос-Анджелес.

— Говорил ли он по-английски?

— Его английский был безупречен. Он был индейцем из Аризоны, жил в племени юма, — пояснил он немного нетерпеливо, заметив мое сомнение. — Он владел многими языками, на которых говорят индейцы, и еще испанским.

— Как он выглядел?

— Он был очень элегантным, высоким и худым. Он носил шелковые рубашки и заказывал себе костюмы у мастера; часто потешался надо мной, что я покупаю себе одежду в магазине.

— В конце твоей первой книги ты пишешь, что в 1965 году по собственному желанию прервал учение. Почему?

— Я не отказался от учения, — поправил он меня. — Я просто сделал паузу. Дон Хуан дал мне много информации для левой стороны, и она должна была улечься.

Кастанеда пояснял в своих книгах, что обучение для правой стороны относится к повседневному сознанию, в то время как левостороннее требует состояния повышенного осознания. Дон Хуан вызывал это состояние у своего неподготовленного ученика, сильно ударяя его в область лопаток. Возможно, четыре года обучения привели Карлоса в 1965 году на грань физической перегрузки и послужили причиной прерывания учебы. В начале своей второй книги он извиняется перед доном Хуаном за преждевременное прерывание процесса обучения, который казался ему угрожающим. До того, а также позже, дон Хуан давал ему психоделики, чего он не делал с другими учениками.

— Почему ты единственный должен был принимать растения Силы?

— Я был столь ужасно конкретен... и ему не удавалось вывести меня из этого состояния. Вследствие этого он должен был предпринять попытку подойти с другой стороны, прибегнуть к помощи галлюцинаций, которые я был не в состоянии объяснить и которые поколебали мою рациональность.

Непосредственным следствием была паника. Но, как обычно, он полностью оправдывал дона Хуана и принимал всю ответственность на себя. Так сказал он в интервью Сэму Кину, которое было опубликовано в начале семидесятых годов в «Psychology Today».

— Дон Хуан применял психотропные растения только в середине моего ученичества, потому что я был столь упрям и глуп... Я настаивал на своей картине мира, как будто это была абсолютная истина. Психоделики расшатывали мою догматическую уверенность, но в отместку я должен был заплатить высокую цену: мое тело ослабело, и понадобилось четыре месяца, чтобы я пришел в норму. Я испытывал ужасный страх и бессилие. Если бы я вел себя как воин и принял всю ответственность на себя, это избавило бы меня от всего этого.

Кастанеда, чей интерес к шаманизму пробудил один из его профессоров, уже не раз заявлял, что в то время, когда он познакомился с доном Хуаном, он собирал информацию о применении лекарственных растений. Единственным его намерением было написать небольшую работу, которая должна была облегчить ему участие в одном из заключительных учебных мероприятий по антропологии. И его единственной целью было — стать профессором. В отношении других психоделиков, которые были широко распространены в шестидесятых годах, он заверил:

— Я никогда не принимал ЛСД.

Но в каком состоянии духа находился Кастанеда в то время?

«Когда я познакомился с доном Хуаном, — вспоминает он в вышеуказанном интервью Сэму Кину, — у меня было очень мало личной силы. Я вел очень эксцентричную жизнь, внешне был агрессивным и взбаломошным, но внутри — неуверенным и нерешительным. Как и большинство интеллектуалов, я чувствовал себя защищенным, хотя в действительности не был привязан ни к чему. Я постоянно думал о самом себе и вел бесконечные диалоги с самим собой. Этот внутренний диалог прекращался очень редко».

Я ухватилась за эту тему:

— Дон Хуан утверждал, что для того, чтобы действительно хорошо думать, надо прекратить думать?

— Да, нужно оставить мир привычных мыслей, потому что они предлагают только самоподтверждение. Маг-яки был уверен, что, только остановив внутренний диалог, ученик может надеяться на то, что на него снизойдет Дух. Одновременно он жаловался, что никто не хочет идти по пути свободы.

— Как ты считаешь, это страх потерять нормальное состояние сознания удерживает нас от остановки внутреннего диалога?

— Когда этот страх преодолен, открывается щель к свободе и прекращается концентрация на собственной важности и на самом себе.

Дон Хуан также позволил нам понять, как человек отказывается от безмолвного знания в пользу рационального мира. Космические силы и безмолвное знание открывают перед нами мир, полный демонов, в то время как рациональность успокаивает нас. Но в наше время повседневный мир уже не приносит нам успокоения. Дон Хуан уверял, что надо вернуться назад, к безмолвному знанию, и на этот раз без страха, потому что мы принесем из ада, в который мы опустились, очень важный трофей — разум.

— Если имеются иные аспекты реальности, то нужно быть совершенно особенным человеком, чтобы их воспринимать?

— У людей есть глубинная предрасположенность к магии, а разум означает гандикап, фору.

— Почему?

— Повседневный мир обладает столь необычной властью, что не дает нам никакого выхода. Нас обучают с раннего возраста вращаться вокруг собственного «я», личности, и даже не вокруг всего человеческого существа, а только вокруг социальной личности. Такая зависимость не оставляет иного выхода.

— Это справедливо для всех людей?

— Годы, которые мы проводим, занимаясь этой деятельностью, глушат в нас магическое, и тогда остается только личное «я» со всеми его глупостями.

— Дон Хуан упрекал тебя, что ты маскируешь свое самодовольство под независимость, и заметил, что чувство собственной важности представляет собой другую сторону жалости к самому себе.

— Это состояние можно еще обозначить как состояние необычайной лени, и оно, очевидно, присуще нам всем. Из него возникают наши идеи о личной свободе, потому что в действительности никто не может стать нам слишком близким. Таким образом, мы замыкаемся в нашей целостности, которая на самом деле является только плодом нашего воображения и представляет собой в действительности барьер, стоящий на нашем пути к свободе, — заключил он резким тоном.

Дон Хуан занимался не-деланием, которое известно также из даосизма, и Кастанеда коротко рассказал об этом.

— Интересуешься ли ты другими восточными философиями или дисциплинами? — спросила я.

— Я изучаю кунг-фу, — ответил он.

— А, так вот почему ты в такой хорошей форме!

— Естественно, я в хорошей форме! Я занимаюсь этим ежедневно, — подтвердил он.

От Флоринды я узнала, что Кастанеда не только делает кунг-фу, но и является Мастером в этом искусстве.

Несколько месяцев спустя я обнаружила посвящение в его седьмой книге «Огонь изнутри»: «Я хочу выразить мое удивление и мою благодарность необыкновенному учителю, Х. И. Ли, который помог мне вновь восстановить мою энергию и показал мне другой путь к полноте жизни и хорошему самочувствию». Был ли этот Ли тот Мастер, который обучал его кунг-фу?

От разговора о борьбе кунг-фу мы перешли к йоге, одной из самых распространенных и самых подверженных мистификациям дисциплин. Кастанеда рассказал, что однажды в Калифорнии он был приглашен в один из самых комфортабельных центров йоги.

— Меня усадили рядом с гуру. Я не знал, о чем я должен говорить. Время от времени он поглядывал на меня и выдавал комментарии примерно такого рода: «А вам нравится Калифорния?» — он захохотал и продолжал: — Когда я попрощался, он обрызгал меня некоторого рода святой водой, которая изготовлялась из мочи их религиозного вождя, потому что все, что выходило из его тела, тоже считалось святым.

— Уж если мы заговорили об этом, как ты относишься к теории реинкарнации?

Она ему не особенно нравилась, и он высказал свое недоверие очень жестко:

— Дон Хуан сосчитал, что только за последние две тысячи лет каждый из нас имел примерно 20 миллионов предков: четверо дедушек и бабушек, восемь прадедушек и прабабушек и т. д. Самомнение людей позволяет им думать, что они лучше животных. Недаром столь большое разочарование вызвало то, что у людей, точно так же как у обезьян, зародыш проходит во время беременности через все фазы развития животного мира. И что у обезьян эти фазы развиваются даже быстрее, чем у людей, — заключил он рассерженно, и я решила больше не говорить на эту тему.

Каждый ортодоксальный материалист охотно подпишется под тем, что только что сказал Кастанеда. Однако существовало все же одно противоречие, так как Кастанеда одновременно признавал, что индивидуум после своей смерти (или «ухода») может перемещаться в другое место («поменять области и стать недостижимым»). Кроме того, он все время говорил о доне Хуане в настоящем времени и желал ему счастья в его нынешнем состоянии («единственное, что меня утешает, — это то, что дон Хуан свободен»), хотя эта обнадеживающая возможность и не может быть достигнута каждым («хотя он иногда и сомневался в том, что сумеет ее достичь»). С этой точки зрения он верил в освобождение избранных, которое основывалось на сохранении уникальности индивидуума.

Ортодоксальный материалист вряд ли может даже представить, что после исчезновения физического тела остается энергия, которая несет в себе все сознание ушедшего индивидуума, и эта энергия исследует другие миры в поисках свободы. Согласно Толтекскому учению, представленному в книгах Кастанеды, Орел, символ Духа или космических сил, либо проглатывает кандидатов на достижение свободы, либо пропускает их.

Кастанеда сказал также:

— Дух безупречен, и маг стремится подражать этой безупречности.

Согласно его пояснениям, не каждый человек может превратиться в мага, а только тот, кто рожден с «особой морфологией светящегося кокона и имеет соответствующие интеллектуальные силы, которые делают возможным чистое понимание, что, в свою очередь, защищает от нападок неизвестного».

В таком случае, Дух подвержен сменам настроения и наделяет одних людей соответствующими способностями, необходимыми на пути к свободе, а других лишает? Есть одна хорошая цитата у Эйнштейна: «Бог не играет в кости». Было бы очень неуютно, если бы он делал это с людьми и предоставлял их судьбу воле случая: маг или «пустышка».

— Ты много раз говорил об энергии и пояснял, что мы плохо ее используем. Что ты имеешь в виду?

— Очень жаль, что энергию, которую можно было бы применить на Пути Воина, отдают страстям и таким образом теряют.

— Но, судя по анекдоту о белокуром гомике, ты тоже нередко впустую растрачивал свою энергию. Что заставило тебя изменить свое поведение?

— Дон Хуан говорил мне, что все мы приходим в мир с определенным количеством энергии, которое зависит от условий нашего зачатия и рождения. Если половой акт был скучным, без оргазма, тогда у ребенка совсем мало энергии. — В качестве примера он привел свой собственный случай: — Моей матери было пятнадцать лет. Половой акт с моим отцом они совершили за дверью. Она даже не успела возбудиться. Поэтому дон Хуан предупреждал меня не растрачивать мою сексуальную энергию. Сексуальный акт, — продолжал он поучающим тоном, — имеет необыкновенное значение. Он требует очень большого количества энергии, которая, собственно, предназначена для воспроизводства. Ее нельзя использовать столь банальным способом.

Он указал также на другой аспект, имеющий отношение к размножению:

— Ребенок существует за счет нашей энергии. В светящемся коконе можно видеть ровно столько темных пятен, сколько детей у человека. Если мы боимся, что с нашими детьми что-то случится, мы, собственно, беспокоимся об энергии, которую мы им дали. Нельзя обнимать своих детей спереди, потому что при этом мы их ослабляем, так как у нас есть неосознанное стремление вернуть назад энергию, чтобы снова стать полноценными.

— Передача энергии касается только женщин?

— Нет, действие одинаково как у женщин, так и у мужчин.

Когда Кастанеда спросил дона Хуана, могут ли женщины быть воинами, тот ответил:

«Конечно, могут, и они имеют даже лучшие, чем мужчины, предпосылки для Пути Воина. Возможно, мужчины менее способны к сопротивлению. Но я бы сказал, что женщины везде и во всем имеют небольшое преимущество».

Эта тема очень интересовала меня, поэтому я продолжала спрашивать дальше.

— Женщина более подвижна, — пояснил Кастанеда, — потому что ей с момента рождения приходится быть гибкой. Она является объектом на службе у мужчины и его прихотей. Когда она становится сексуальным объектом, она утрачивает подвижность. Положение рабыни делает ее необходимой, но препятствует тому, чтобы она ставила себе иные, далеко идущие цели, которые могут служить предметом настойчивого стремления мужчины.

Итак, Кастанеда приписывал женщинам меньшую решительность при достижении духовных целей, чем мужчинам, хотя в своих книгах он с огромным уважением и любовью писал о Кэрол, женщине-Нагваль, с которой он некоторое время делил руководство группой и которую описал как очень решительную и замечательную женщину. По его же словам, донья Флоринда не только завершила посвящение некоторых учеников дона Хуана, но имела также свою собственную группу и заботилась до своего ухода и о группе Кастанеды. С другой стороны, та необычная позиция, которую занимала в этом маленьком обществе Флоринда Доннер, доказывала, что дискриминации женщин в линии мага дона Хуана не было, а дон Хуан уверял, что эту линию можно проследить назад от сегодняшнего дня до древних видящих.

Между тем Кастанеда уже припарковался возле моего дома. Мы остались сидеть в автомобиле, продолжая разговор. Поскольку до сих пор речь шла в первую очередь о трансцендентальных способностях дона Хуана, Кастанеда решил, что настала подходящая минута рассказать мне пару анекдотов, в которых на первый план выступала хитрость его учителя.

— Когда я путешествовал с доном Хуаном по пустыне или в горах и из-за усилий выдержать его темп уже едва мог дышать, я просил его время от времени остановиться, чтобы я мог закурить сигарету. В то время как я делал пару затяжек и мог наконец вновь дышать, дон Хуан потешался надо мной. Я был в столь прочном плену у этого порока, что выкуривал по три пачки в день.

— Однажды он объявил мне, — весело продолжал Кастанеда, — что мы отправимся примерно на десять дней в пустыню, и посоветовал захватить достаточное количество сигарет, потому что мы пойдем в необитаемую местность. Он даже добавил, что я должен их хорошенько упаковать, чтобы койоты не погрызли их ночью. Итак, я тщательно завернул в фольгу тридцать или даже сорок пачек. Ночью мы спали под открытым небом, и когда я встал, то обнаружил, что мои сигареты исчезли. Дон Хуан высказал предположение, что койоты утащили сумку с пачками, но что мы, конечно же, скоро найдем ее под каким-нибудь кустом в окрестностях. Мы искали на протяжении нескольких часов, но так и не нашли. Я становился все более и более нервным и чувствовал ужасную потребность закурить. Когда дон Хуан заметил мое состояние, он решил пойти в деревню, которая должна была находиться неподалеку, чтобы посмотреть, можно ли там купить табак. Но там не было магазина. Мы оставили это местечко, и через некоторое время дон Хуан остановился, чтобы определить, где мы находимся.

«Если мы пройдем примерно 800 миль на Север, мы придем в Соединенные Штаты; если мы отправимся на Запад, то достигнем Тихого океана; на Востоке — Мексиканский залив и на Юге — город Мехико».

— Ох, как я разозлился, — вспоминал Кастанеда со смехом. — Дон Хуан снова двинулся, но каждые две минуты останавливался и осматривал окрестности. Я думал при этом: «Этот глупый индеец не знает, где мы находимся. Этот старикашка снова ошибся...» Так прошло немало дней, пока дон Хуан снова смог ориентироваться на местности и мы нашли дорогу к его дому. Но у меня уже не было потребности курить. Позже я установил, что мы все время бродили по кругу. С тех пор, — признался Кастанеда, — я ношу рубашки без карманов, чтобы не вспоминать о том, что у меня там всегда находилась пачка сигарет. На самом деле и сейчас «левая сторона» рубашки наполняет меня некоторой ностальгией.

Он расхохотался. Да, без сомнения, дон Хуан применял драконовские методы, что видно и из книг Кастанеды.

— Почему дон Хуан заявлял, что сегодня, более чем когда бы то ни было, человек должен учиться находить дорогу к самому себе, к внутренней сущности? Это потому, что человек достиг более высокой ступени в интеллектуальном развитии?

— Куда там! — воскликнул он. — Причина в том, что мы — банкроты. Мы находимся, — продолжал он озабоченно, — в центре борьбы сверхмощных сил, которые грозят покончить с человечеством. Они уже пробили отверстие в озоновом слое. Думаешь, они будут эту дыру штопать? Станут ли они использовать свои огромные защитные силы, чтобы вновь восстановить Землю? Да, — заключил он с убеждением, — сегодня более чем когда бы то ни было человек нуждается в помощи магии.

По прошествии нескольких минут он спросил, который час. Было шесть часов.

— Я должен идти. Я позвоню тебе позже, чтобы сказать, когда мы встретимся завтра.

— Ты знаешь, что я улетаю послезавтра, — напомнила я.

— Не беспокойся, мы встретимся до обеда, и я принесу тебе книги, — успокоил он меня.

 

Путешествия

 

Я просматривала свои записи, чтобы определить, каких вопросов мы еще не коснулись и какие аспекты требовали уточнения. Скоро мне стало ясно, что с Кастанедой было почти невозможно концентрироваться на какой-то одной теме долгое время. Можно сказать, что он постоянно смешивал грешное с праведным, потому что он прыгал с темы на тему, от самой настоящей серьезности мгновенно переходил к анекдотам. Поэтому я попыталась как-то упорядочить полученную от него информацию по темам.

Я полностью согласилась с характеристикой, которую давали ему другие: он был интеллигентным, симпатичным и очень живым. И однако после ухода дона Хуана эта уверенность и жажда жизни, которые он демонстрировал сегодня, пошатнулись. Из того, что он мне рассказал, я заключила, что последующие годы были для него трудными, и хотя он чувствовал облегчение от того, что его учитель достиг свободы, оставалось и чувство одиночества. Это чувство заставило его искать людей с похожими интересами, так как было невозможно найти замену дону Хуану и его группе.

— После того как дон Хуан ушел, — вспоминал он, не называя, однако, точной даты, — я решил совершить кругосветное путешествие. Я был повсюду, знакомился со всеми, кто объявляли себя посвященными, однако не нашел никого, с кем бы стоило познакомиться поближе.

— Ты не нашел никого? — спосила я, не веря своим ушам.

— По крайней мере, я не нашел никого, с кем бы я сам захотел поближе познакомиться, — повторил он.

— Но ведь есть, конечно, и другие люди, и не только в Азии, наследнице многих древних традиций, но даже и в Европе...

— Что есть в Испании? — пренебрежительно перебил он и сам ответил на свой вопрос: — Испанцы! Что есть в Италии? Итальянцы!

И Кастанеда возвратился назад в Америку, туда, где он, как латиноамериканец, познал, по-видимому, на собственном опыте и расовую дискриминацию, что следует из одного его комментария, сделанного во время еды, когда он рассматривал меня и Флоринду:

— Для вас все проще, ведь вы — европейцы.

Очень неожиданное заявление, ведь он всегда подчеркивал свое западное образование. Но это впечатление подтверждает и Анеис Нин, которая записала в своем дневнике: «Дина привела к обеду Кастанеду. Восхитительный человек, смесь примитивных и академических элементов. Он отрицает, что в нем течет индейская кровь. Чувствуется, что он шизофреничен и раздвоен».

Но он неравнодушен к Европе, несмотря ни на что.

— Флоринда и я часто ездим туда, особенно в Италию, — с довольной улыбкой признался он.

В конце концов, один из его дедушек был итальянцем.

— Вы ездите в какой-то определенный город?

— Нам очень нравится Рим. Приезжая туда, мы всегда навещаем Феллини, который является нашим другом. Я говорю ему: «В твоем возрасте тебе бы пора оставить страсти, не растрачивай свою энергию, интересуйся другими вопросами». Но он не воспринимает мои слова всерьез, говорит, что не сможет жить, если он не влюблен.

— Вы встречаетесь всегда только в Риме?

— Нет, мы видимся и в Лос-Анджелесе. Однажды он пришел ко мне с одним римским юношей, потому что путешествие было для него скучным, — как он выразился, он хотел наслаждаться во время путешествия красотой.

— Вы говорите с ним по-итальянски? — спросила я его, вспомнив его замечание о том, что он учился в Милане.

— Мой итальянский очень скуден, — признался он. — Я им недостаточно владею, чтобы чувствовать тонкости языка. С Феллини мы говорим по-английски.

Федерико Феллини заявил в 1989 году, что в 1985 он отправился в Лос-Анджелес, имея намерение снять фильм о доне Хуане. Кастанеда согласился сопровождать его в Мексику, но потом изменил свое решение. Феллини со всей своей съемочной группой отправился в Мексику, и из этой истории получилась комедия под названием «Путешествие в Тулум».

В 1980 году Кастанеда был в Испании и посетил Мадрид и другие города. Самые впечатляющие воспоминания остались у него от празднеств, во время которых он наблюдал поразившее его поведение людей.

— Вечером они все становились сумасшедшими! — вспоминал он с восхищением, имея в виду их совершенно неортодоксальное поведение и сексуальные наклонности. — Но, как уверяли меня хозяева, на следующий день они вновь становились вполне нормальными и превращались в серьезных служащих бюро в галстуке и с дипломатом.

Воспоминания об этих людях лежали в основе часто повторяемой им шутки, когда он с испанским акцентом и высокомерным видом пародировал свое собственное представление, причем наделяя себя благородным титулом:

— Дон Карлос дель Валле де ла Херрадура.

— Какое впечатление осталось у тебя от Испании?

— В Испании очень сложное общество, — сказал он, подумав немного. — Я заметил там большое социальное напряжение.

— Был ты там позже?

— Да, в 1985 году, когда ушла донья Флоринда, мы решили отправиться на некоторое время путешествовать. Мы не знали, куда. У нас была лишь потребность уехать.

Группа, которую возглавляла донья Флоринда, по его словам, исчезла. Те же, кто воспринимал его как Нагваля, поехали с ним в аэропорт.

— И у вас не было ни плана, ни цели?

— Нет! В аэропорту мы спросили, какой первый самолет летит за границу. Девушка в окошке информации спросила: «Куда?» Мы отвечали, что это не имеет значения. Она была поражена и сказала нам, что первый рейс идет в Южную Корею, но мы уже не успеем на него. Я спросил, куда отправляется следующий самолет, и она ответила, что в Хельсинки. Мы тут же купили билеты и сели в самолет.

— И вы полетели в Хельсинки?

— Да. Когда мы туда прибыли, там было ужасно холодно, — смеясь, вспоминал он.

— И вы оставались там продолжительное время?

— Мы объехали всю Скандинавию, пока нам не надоел холод и мы решили поискать теплые края. Наконец мы прибыли в Барселону.

Карлос рассказал, что в этом городе он впервые почувствовал колющие боли, которые оказались грыжей. Он считал, что повреждение было вызвано резким движением, которое он сделал в момент исчезновения доньи Флоринды. Состояние ухудшалось, и он решил согласиться на операцию.

— Хирург пояснил мне, что я, по всей вероятности, не перенесу операции. И он попросил меня проявить понимание к той сложной ситуации, в которой он окажется, если я умру во время операции: в случае моей смерти ему придется заполнять целый ряд бумажек, и каждую в шести экземплярах.

С ироническим смехом он пояснил, что те сложности, которые он мог бы доставить врачу, умри он в Испании, заставили его срочно вернуться в Соединенные Штаты и искать подходящую больницу.

Медбрат, негр, который стриг мне волосы на лобке, спросил меня: «Что у тебя?» Я ответил: «Грыжа». А он возразил: «Это больше похоже на рак».

Когда он это рассказал, он смеялся так, что слезы выступили у него на глазах. Он вытер глаза и досказал историю до конца.

— Когда я был уже в операционном зале, помощник хирурга, молодой гомик, успокаивающе сказал мне, подхватив меня сзади, чтобы уложить на операционный стол: «Не бойся, это вообще не больно».

То, как он рассказывал об этом случае, превращало все происшедшее в забавную комедию, даже если иногда он немного и переигрывал. Говоря об этом, он вспомнил слова дона Хуана:

— Болезнь — это проявление дисгармонии между телом и окружающим миром. Тело — это наше осознание, и его надо содержать в безупречности.

Я думаю, что ежедневные занятия кунг-фу имели своей целью достижение этой гармонии. Флоринда тоже занималась борьбой. В своей книге она пишет, что долгие годы занималась каратэ и даже показывала индейцам в джунглях свое умение.

Кастанеда и Флоринда частенько путешествовали, иногда просто ради удовольствия, а иногда в связи с публикацией их книг. Однако этой возможности менять место своего обитания способствует и весь их образ жизни. Как мне пришлось самой убедиться в начале моих поисков, они очень часто меняли своих агентов. Если другие проявляли слишком большое любопытство к его жизни, то вполне логично, что он предпочитал сам улаживать свои дела — особенность, которая требовала, чтобы он лично знал своих издателей. Помимо пребывания в Италии и других странах Европы, Кастанеда по неизвестным мне причинам не только долгое время жил в других странах, но и отказывался на это время от некоторых своих обычных занятий. Например, в связи с темой перевода его книг на испанский язык он три года жил в Гватемале и мог там лично контролировать качество переводов.

В начале октября, через пять недель после нашей встречи, Карлос и Флоринда собирались отправиться в Аргентину.

И они очень удивили меня, когда сказали, что, возможно, посетят меня в Испании. Естественно, они не назвали при этом никакого конкретного срока — в точном соответствии с их привычками. Они еще могут приехать. Однако очень сложно предсказать что-то в жизни Кастанеды заранее, во всяком случае, если верить его словам, сказанным Сэму Кину:

«Я живу в Лос-Анджелесе и открыл тут способ, как я могу использовать этот мир, чтобы удовлетворить мои потребности. Жизнь без привычек в мире привычек — это большой вызов, но это возможно. Я вспоминаю, что раньше был человеком привычек, но я начал в 1965 году бороться с рутиной. Я писал во время тихих ночных часов, и я спал и ел, только когда чувствовал в этом потребность. Я уже отказался от очень многих моих привычек и скоро стану непредсказуемым и ошеломляющим для самого себя».

Дать объяснения этой свободе передвижения, которой он хотел для себя и которую он воплотил на практике, он не считал необходимым — точно так же как и своим внезапным отказам от заблаговременно запланированных встреч. Эта особенность бросилась мне в глаза еще при разговоре с Барбарой Робинсон, когда он отказался выступить с докладом, если срок будет назначен более чем за один день. Поэтому не удивительно его высказывание об одном ученом, на чьем докладе в Соединенных Штатах он присутствовал:

— Ученый уверял, что он внес дату этого доклада в свою записную книжку еще в предыдущем октябре. Представь себе, какая важность!

Он произнес последнее слово голосом, полным сарказма. И потом продолжал, раздумывая, как бы обращаясь к самому себе:

— Планировать за целый год, даже не зная, будем ли мы через год живы! Какая глупость! — казалось, он поражен таким принуждением, которое притом еще и добровольно берут на себя.

Времена, когда Кастанеда был связан точными академическими учебными планами, давно прошли. Достаточные финансовые средства и интеллектуальная независимость позволяют ему воздерживаться от такой деятельности, которая не соответствует его собственным интересам. Казалось, только индейцы из Соноры своим поведением ограничивают его свободу действий. По его реакции можно было заключить, что это его сердит.

В понедельник Флоринда позвонила мне около девяти часов вечера.

— Мы не можем прийти завтра. Индейцы из Соноры хотят сновидеть, — сказала она упавшим голосом, которым она уже несколько раз говорила, подчеркивая настойчивость индейцев. Она спросила меня, знаю ли я, что значит сновидеть. Я подтвердила, поскольку читала об этом в книгах Кастанеды. Но я не хотела более говорить об этом, так как не владела темой. В этом отношении я была более осторожна с Флориндой, чем с Кастанедой. Несколькими часами позже Карлос рассказал мне о своей практике сновидения, которой в группе занимались ежедневно.

— Он заедет за тобой в три часа и привезет тебе книги, — объявила Флоринда.

В этот момент мне пришло в голову, что она ни по телефону, ни в его присутствии ни разу не назвала его ни Карлос, ни Кастанеда. Она употребляла только личные местоимения, в то время как Кастанеда очень часто использовал ее имя — разве что имя дона Хуана звучало чаще.

— А ты не придешь? — немного разочарованно спросила я.

— Нет, я не могу оставить индейцев.

— Если мы вдруг забудем об этом во время интервью и моих предотъездных хлопот, — я попыталась оправдать свой вопрос, — можешь ли ты дать мне сейчас твой адрес или я получу его завтра от него?

— Нет, записывай сейчас, потому что он, конечно же, забудет.

Таким заявлением Флоринда заметно развенчала Нагваля. Она продиктовала мне почтовый адрес, однако не была уверена, что правильно назвала номер почтового ящика, и попросила немного подождать, пока она удостоверится. Было похоже, что она очень редко пользуется этим адресом. Она вернулась, подтвердила номер, который я записала, и пояснила, что почтовый ящик снят на ее имя. Да, непросто было добраться до самого Кастанеды!

Мы попрощались. Я поблагодарила ее за все, и она пожелала мне счастливого пути. Мы сказали друг другу, что встретимся в Мадриде. Я вспомнила, что Кастанеда санкционировал намерение Флоринды дать мне их общий адрес словами «Ты мне напишешь, и я тебе позвоню». И, хотя Флоринда координировала наши встречи в эти дни, из чего я заключила, что он не любит звонить по телефону, все же именно он позвонил в первый раз, поэтому я не сомневалась, что он выполнит свое обещание. Но, с другой стороны, мое впечатление о нем было неоднозначным, и я не могла забыть его недвусмысленное предупреждение: «Скоро я стану непредсказуемым даже для себя самого...»

Позже я узнала, что некоторые из его издателей в Европе, получив его личный телфонный номер, часто звонили ему в Лос-Анджелес и вели с ним долгие переговоры. И вдруг все контакты оборвались, и никто не мог найти этому никакого объяснения. По тому номеру, что они получили от Кастанеды, их уверяли, что не знают тех, кто жили здесь раньше, и понятия не имеют, что делать с огромным количеством поступающих писем и телеграмм. В этот момент я чувствовала себя неспокойно. На следующий день у меня была назначена встреча с Карлосом, чтобы продолжить наш разговор.

 

* * *

 

Человек приспосабливает свои способности к окружению, в <