М. А. ЛОХВИЦКАЯ В ВОСПОМИАНИЯХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ

СОДЕРЖАНИЕ

Содержание…………………………………………………….……….……..2

Введение…………………………………………………………………….... 3

ГЛАВА I. М. А. ЛОХВИЦКАЯ В ВОСПОМИАНИЯХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ………………………………….…...…………….…………11

ГЛАВА II. М. А. ЛОХВИЦКАЯ В КРИТИЧЕСКИХ ОТКЛИКАХ СОВРЕМЕННИКОВ………………………………………………………….……38

Заключение……………………………………………………………….….78

Список использованных источников………………………………………87

 

ВВЕДЕНИЕ

Вопрос о соотношении первостепенных и второстепенных писателей в русской литературе возник давно. Одним из первых его поставил во «Вступлении» к знаменитому некрасовскому альманаху «Физиология Петербурга» В. Г. Белинский. Литература, как писал критик, представляет собой целый мир, и богата лишь та литература, в которой есть «обыкновенные таланты, <…> чем больше их, тем лучше»[1]. «Впоследствии употреблённое критиком тяготеющее к смягчённой нейтральности словосочетание «обыкновенные таланты» обрело, по сути, такой же смысл в более жёсткой, с привкусом определённого негатива, формулировке «второстепенные авторы», поле деятельности которых могло быть самым разнообразным», – отмечает И. А. Книгин[2]. В 1850 году в статье «Русские второстепенные писатели» и сам Н. А. Некрасов размышлял над судьбой замечательных, но недостаточно оценённых авторов: «поэтических талантов у нас не так мало, как мы привыкли считать. Собственно, публика считает у нас за последний литературный период пять поэтических имён: Пушкина, Жуковского, Крылова, Лермонтова, Кольцова <…>Мы сейчас готовы назвать вам целый десяток поэтов, которых можно читать с наслаждением; надо только уметь взять у них то, что могут они вам дать; надо только подходить к ним осторожно, не сердиться и не отворачиваться сразу, наткнувшись на неудачную рифму, пошлую мысль или что–нибудь подобное. <…> Если принять существующее разделение писателей, <…> все они второстепенные по степени известности даже самых известнейших, сравнительно с известностью Пушкина, Лермонтова, Крылова, Жуковского...»[3].

Классики всегда считались нерушимой опорой наших знаний о движущих силах искусства и его тенденциях. Однако подлинное ощущение духа времени всё-таки способны дать нам не описания жизни и творчества популярных личностей, а разнообразные судьбы рядовых писателей. Усиленное внимание к таким персонам позволит во многом переосмыслить и переоценить общезначимые культурные явления.

В наши дни исследователи не раз обращали внимание на второстепенных прозаиков и поэтов, ведь судьбы авторов «интересны не только сами по себе, но и как некое общее поле, где каждому достался свой надел»[4]. Вызывает в этой связи интерес и Мария (Мирра) Александровна Лохвицкая–Жибер[5] (1869, Санкт-Петербург – 1905, там же). На еёпроизведения существует множество значимых критических откликов, созданных профессиональными литературными оценщиками и видными писателями рубежа XIX–XX веков, которые были опубликованы в разнообразных периодических изданиях. Эпистолярные источники и воспоминания также представляют целый пласт материалов, важных для корректировки существующей оценки творчества поэтессы. Обращение к подобным источникам позволит точнее определить её место в литературном процессе противоречивой эпохи.

Рубеж XIX-XX веков предстал периодом разнообразных изменений в обществе, политике, искусстве. Радостные и оптимистичные 1860-е подарили людям надежду, ведь царское правительство вынуждено провело некоторые преобразования, которые были «повёрнуты вспять» в 70-х, когда «хождение в народ закончилось неудачей» и прогремела русско-турецкая война 1877-78 годов[6]. Негативные настроения в обществе особо остро проявились в 80–е, в начале которых погиб Император Александр II. Это десятилетие до сих пор именуется «депрессивным» и «апатичным»: годы «революции затишья» явили собой одну «самых мрачных страниц в русской жизни»[7]. Страну разрывали проблемы «саморазложения народовольничества»[8]и казни революционеров, случилась эпидемия самоубийств. Наблюдался упадок изящной словесности, она потеряла свой ориентир – такое отсутствие художественных целей А. П. Чехов считал основной «болезнью» своих современников[9]. Многие периодические издания закрылись или же стали откровенно поддерживать либералов. Взгляды рецензентов разнились из-за существования множества литературных объединений, каждое из которых придерживалось своей уникальной политики, которую они отражали в издаваемых ими журналах. Поэтому стихотворения ведущих творцов периода рубежа веков удостаивались как положительных, так и отрицательных оценок. Из-за разочарований в идеях 60-х проявился особый интерес к философии. На искусство особо влияли западно–европейский пессимизм и мистицизм. Тогда же в русской литературе возросла деятельность поэтов «чистого искусства», появились стихотворения «эротического и порнографического характера»: любовь «со всеми её аксессуарами», «нимфомания со всеми её грубыми формами»[10].

Всепоглощающеечувство «красной нитью» пролегло через творчествоА. Н. Апухтина, Лохвицкой и других, а позже – К. Д. Бальмонта[11] и многих символистов. Впредставлении этих творцов любовь зачастую граничила со страданиями и демонизмом.

Лохвицкая была яркой, лучащейся, сладострастной, что для 1880-90–х годов было не совсем типично.Недаром её псевдонимом стало звонкое и лучащееся имя Мирра, означающее благовония. Изначально так начали ласково именовать писательницу в семье, да и в своём первом сборнике «Стихотворения» 1896 года,подаренном Бальмонту, она называла себя «М. А. Жибер». Чуть позже поэтесса стала подписывать свои тексты «М. Лохвицкая», а в краткой автобиографии, представленной В. А. Никольскому в 1902 году, и вовсе уже сообщала о себе: «Мирра Александровна Лохвицкая»[12].И пусть в периодических изданияхона стала фигурироватьпод псевдонимом чуть позже (1905), в узких литературных кругах, по настоянию самой писательницы, она уже была известна как Мирра.

В её творчестве отсутствовали реакции «на злобу дня», поэтому, будучи замкнутой в своём эстетизме[13], поэтесса создала на бумаге особую идейную исповедь. Зачастую её объединяли с К. М. Фофановым и противопоставляли эклектическому творчеству К. Р[14]. Она посвятила свою лиру экзотике и экстазам, усиленно избегая наветов уныния, поэтому её творчество, как говорил Л. Н. Толстой, «молодым пьяным вином бьёт»[15]. Не воссоздавая психологизм любовного чувства, уделяя особое внимание эротике вбольшинстве своих произведений, писательницав этом плане будто бы отреклась от традиций русской литературы, ведь классики всегдастремились раскрывать суть духовных стремлений. Конечно, сладострастием её тексты не ограничивались, и к концу жизни в лирике Лохвицкой стали преобладать философские темы.

Она явилась новой вехой гендерной литературы, так как шла против общепринятыхвзглядов на счёт представительниц слабого пола и женского творчества в целом: «ортодоксальная народная критика её за это ругала» с точки зрения художественной правды и её социального статуса[16]. Е. З. Тарланов считает, что главное в творчествеписательницы – бунт, на который и была направлена её основная деятельность[17].

Можно сказать, что именно она стала первой яркой представительницей уникальной чувственной женской поэзии, за которой последовали А. А. Ахматова и М. И. Цветаева. В одном ряду с ней стоят практически забытые Т. Л. Щепкина–Куперник, Г. Галина[18], О. Н. Чюмина и многие другие поэтессы рубежа XIX–XX веков, а также К. М. Фофанов, К. Д. Льдов, С. С. Сафонов… Ей восхищался И. Северянин, презирали В. Я. Брюсов и З. Н. Гиппиус, ценили и поддерживали И. А. Бунин и А. В. Амфитеатров… Но никто, пожалуй, не оставался равнодушным.

Впервые поэтесса дебютировала в печати в петербургском журнале «Север» (1888), в этом же году вышли отдельной брошюрой стихотворения «Сила веры» и «День и ночь».

Известность пришла к писательнице после публикации поэмы «У моря» в журнале «Русское обозрение» (1891, № 8).

Книги Лохвицкой выходили отдельными изданиями с 1896 по 1908 годы:

1. Стихотворения. СПб. 1896.

2. Стихотворения. Т. II. СПб. 1898.

3. Стихотворения. Т. I и II. 2–е издание. СПб. 1900.

4. Стихотворения. Т. III. СПб. 1900.

5. Стихотворения. Т. IV. СПб. 1903.

6. Стихотворения. Т. V. СПб. 1905.

7. Перед закатом. Стихотворения (новые и неизд. ранее). СПб. 1908.

В наши дни её тексты выходили отдельными изданиями «Тайных струн сверкающее пение» (1994), «Песнь любви» (1999), «Путь к неведомой отчизне» (2003).Чаще её тексты включают в разнообразные антологии: «Русские поэтессы XIX века» (1979), «Русский романс» (2001), «Голгофа. Библейские мотивы в русской поэзии» (2001), «Молитвы русскихпоэтов» (2015) и другие.

В 1896 году вышел первый сборник «Стихотворения (1889—1895)», который был доброжелательно принят литературными кругами: «появился новый талант,<…> она блестит»[19]. Последующие книги непременно вызывали активные споры и обсуждения, и к концу 1890–х годовЛохвицкая считалась едва ли не самым читаемым поэтом, а её имя появилось на плакатах с поэтических вечеров.Её творчество оказалось на пике популярности, когда в русской литературе вместе с поэтами чистого искусства существовали творцы гражданского направления в лирике, эпигоны С. Я. Надсона, декаденты и приверженцы классических настроений.

Лохвицкая редко появлялась на поэтических встречах, но сумела оставить след в сердцах известных русских литераторов. Символисты и эгофутуристы обнаруживали в её поэзии совершенно особые черты. Видные литературные деятели отмечали талант поэтессы, но, к сожалению, после ранней кончины в 1905 году она очень скоро оказалась в тени своих современников.

Существует ряд работ по поэтике и периодизации творчества Лохвицкой:диссертации и статьи Т. Л. Александровой, В. Г. Макашиной, В. Е. Павельевойи Т. Ю. Шевцовой[20], работы В. Ф. Маркова, Г. Лахути и других. Многие исследователи, в числе которых Аге Ханзен-Левё[21], Н. В. Банников[22], К. А. Кумпан, В. В. Учёнова[23], Е. В. Иванова[24], И. В. Корецкая считают её поэзию простой, и потому – в меру очаровательной, но не претендующей на особую гениальность. В последние десятилетия, начиная с 1990-х, её персонойзаинтересовалисьи западные специалисты.

Актуальность и новизна работыобусловлены тем, что выпускная квалификационная работамагистраосвещает восприятиеписательницы на рубеже XIX-XXвеков.

Цели и задачи:

· понять восприятие современников;

· попытаться дать объективную оценку творчества поэтессы;

· определить её место в литературном пространстве эпохи;

· понять причину забвения;

· установить причину популярности Лохвицкой на рубеже веков, её «феномен».

Помимо благодарственно–мемуарных материалов и эпистолярных источников, в основу исследованиявошли книги о специфике эпохи, статьи из периодических изданий, архивные материалы. В работе широко использованы биографические, биобиблиографические, литературоведческие и универсальные энциклопедии и различные справочно-библиографические пособия по истории русской литературы конца XIX – начала XX веков. Были учтены работы саратовских исследователей И. А. Книгина и А. С. Сергеева по истории русской литературной критики и журналистики.

Введение содержит информацию об актуальности работы, краткую историю вопроса, важные вехи творческого пути писательницы, цели и задачи.

Первая глава «М. А. Лохвицкая в воспоминаниях и переписке современников» содержит информацию из дневников, книг–воспоминаний и переписок. В том числе: И. И. Ясинского, И. Северянина, Ф. Ф. Фидлера, Е. А.Андреевой–Бальмонт, В. Н. Муромцевой–Буниной и других. Используются архивные материалы Рукописного отдела Института русской литературы Российский академии наук (РО ИРЛИ РАН, Пушкинский Дом), в том числе переписка с Т. Л. Щепкиной-Куперник и О. Н. Чюминой. Включены архивные материалы Рукописного Отдела Российской национальной библиотеки (РО РНБ), Рукописного Отдела Российской государственной библиотеки (РО РГБ).

Вторая глава «М. А. Лохвицкая в критических откликах современников» затрагивает публикации поэтессы в газетах и журналах, а также посвящена разнообразным откликам как профессиональных литературных оценщиков, так и простых писателей. Поэтесса публиковалась в таких литературных журналах, как «Русское обозрение», «Художник», «Всемирная иллюстрация», «Северный вестник», «Неделя», «Нива», «Русская мысль», «Север», «Живописное обозрение», «Наблюдатель»…На её творчество откликались В. В. Розанов, А. Л. Волынский, Н. Я. Абрамович, А. А. Голенищев–Кутузов, К. Р.[25], К. Д. Бальмонт, В. Ф. Саводник, К. М. Медведский, С. А. Андреевский и другие.

Заключение содержит выводы, ответы на поставленные цели и задачи, перспективу развития выбранной темы.

Структура: введение, две главы, заключение, список использованных источников.

 

 

ГЛАВА I

М. А. ЛОХВИЦКАЯ В ВОСПОМИАНИЯХ И ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ

Современники, прежде всего, считали Лохвицкую творцом. Ей не раз присуждали престижные литературные награды: уже первый сборник поэтессы «Стихотворения. Том I» (1896) был удостоен половиннойПушкинской премии, позже (посмертно) был отмечен и пятый – «Стихотворения. Том V» (1904). Третьему и четвертому сборникам посвящены почётные отзывы Российской Академии наук.

Одним из рецензентовявлялся граф А. А. Голенищев–Кутузов, который считал, что любовь предстаёт в лирике Лохвицкой не «отвлечённой», а по-настоящему чувственной, как в изящной французской литературе[26]. При разборе «Стихотворений» 1896 года критикза звучность и красочность текста великодушно прощал писательнице узкую направленность тематики;все образы её, на взгляд официального представителя комиссии,исчерпывались «словом любовь»[27], были проникнуты одной лишь страстью и неудовлетворённостью земными чувствами. Казалось бы, такая специфичная направленность творчества могла бы оттолкнуть читателя, но, как правдиво отметил Голенищев-Кутузов, красота природы, тонкая чувственность и выпуклость, фактурность образов и эпитетов были способны, несомненно, поддержать интерес. Авторне ставил ей в укор излишнюю любвеобильность, а лишь настойчиво советовал совершенствоваться, ведь у Лохвицкой был неподдельный, неоспоримый талант, который Голенищев-Кутузов с восторгом отмечал:стихом поэтесса владела«хорошо»[28], он всегда был у нее лёгок и прекрасно запоминался.

Сборник включил в себя около 100 стихотворений, преимущественно лирических, которые чисто «внешне и случайно» разделены на 4 отдела: стихи малого размера, расположенные в хронологическом порядке, 1889-1895 годов (включительно); «Русские мотивы»; 7 сонетов; часть с заглавием «Под небом Эллады», содержащая «отголоски классического мира».

В представленных на рассмотрение текстах критик увидел богатство рифм, которым, к сожалению, пренебрегали поэты «того времени» («Если б счастье моё вольным орлом») и яркую, колоритную, оригинальную форму. Рецензент счёл важным тот факт, что никто, пожалуй, не смог до Лохвицкой выразить лучше порыв молодой, юной, щемящей любви. Что примечательно, пьес, менее удачных по форме, в сборнике было представлено ничтожно мало – писательница, можно прийти к выводу, придерживалась определённой «планки качества», и она, вне всякого сомнения, обладала творческим чутьем и истинным дарованием. Критик надеялся, что обрывки мысли Лохвицкой станут со временем «настоящим светом», а стихи обретут более глубокое содержание.

Однако значительный недостаток находил Голенищев-Кутузовв лирике поэтессы: он заключался в частом чередовании мужской и женской рифм, а также в смешанном стопосложении («Мрак и свет»).

Одновременно с этим рецензентсделал интересное замечание:поэтессе, на его взгляд,«не был чужд и эпический род», поэтому её стихотворениямогли бы быть смело включены в эпические произведения «наших поэтов пост-пушкинского периода».

Этот томК. Н. Бестужев-Рюмин лично передал Голенищеву-Кутузову, сразу же оценившему его по достоинству, и А. Н. Майкову, который, при первом прочтении стихов, с улыбкой сказал, что стоит посмотреть, что выйдет изперспективной юной Лохвицкой дальше. Эту книгу молодая писательница подарила с именной дарственной надписью чуть позже Бальмонту, которого искренне «почитала».

Поэтесса принимала участие в «Пятницах Случевского»[29], «Шмаровинских средах», «Фидлеровских обедах»[30], но по каким-тоневедомым причинамЛохвицкая была вычеркнута из советской литературы и практически забыта. Удивляет и то, что современники писательницы оставили о ней ничтожно мало воспоминаний.

Это не может не вызывать вопросов, так как существуют определённые факты, доказывающие высокое, практически эталонное положение Лохвицкой в мире литературы рубежа XIX-XXвеков. Так в «Альбоме кружка литераторов “Пятниц К. К. Случевского”», записи в котором начинаются с 12 февраля 1899 года,писательница указана в списке постоянных участников под номером 27[31]. В тот жедень Лохвицкая одной из первых оставила автограф в упомянутом альбоме – отрывок из будущей поэмы «Он и Она (Два слова)» под названием «Отрывок из песниМиннензингера»:

Граф Бертран в чужие страны

Путь направил на войну.

Паж графини Сильвианы

Вяжет лестницу к окну[32].

Одновременно с этим поэтесса сразу же удостоилась стихотворного посвящения за подписью «Петровская» [предположительно автором текста является Н. И. Петровская.– Н. Л.]. И именно её стихи, в сравнении с текстами других литераторов,в ту пору шли «бойко»[33]. В это время она ещёвходила в кружок «Поэтов “Севера”», который был самым многочисленным, ведь именно в еженедельном журнале «Север» писательница дебютировала в 1888 году. Под крышей Случевского наравне с сотрудниками и авторами этого издания собирались «декадентствующие» литераторы (Брюсов, Бальмонт и др.) и «малочисленная, но авторитетная группа»[34] в лице Мережковского, Гиппиус и Н. М. Минского. К званым вечерам Лохвицкая относилась с удивительной теплотой, ласково именуя их «пятничками». Правда, судя по списку гостей, который составляли практически каждую встречу, поэтесса появлялась на вечерах довольно редко: упоминания о ней имеются только 21 апреля 1900[35], 16 ноября 1901[36](«Сегодня была Лохвицкая», сидевшая в углу) и 29 ноября 1902 года[37], записи самой писательницы и стихотворные посвящения ей после 12 февраля 1899 года отсутствуют. Имеется только одно анонимное шуточное высказывание от 4 февраля 1900 года: «И досадно, и обидно: что-то Лохвицкой не видно»[38].

Помимо участия в литературных вечерах и присуждения Пушкинских премий Лохвицкая удостаивалась других значимых отличий. 17 декабря 1897 года ей пришло сообщение «Общества писателей русской словесности при Императорском Московском Университете о принятии её в действительные члены этого общества за подписями: председателя общества Н. Стороженко и секретаря Д. Языкова» о том, что 13 декабря 1897 года общество избрало поэтессу в свои действительны члены^[39]. А её пьесу «Ванделин» 12 февраля 1900 года Московское Отделение Театрально-Литературного Комитета одобрило к постановке на сценах Императорских Театров^[40].

Совершенно другая ситуация сложилась с Надеждой Александровной Лохвицкой-Бучинской (Тэффи), которая на рубеже XIX–XX веков не считалась самобытной поэтессой и поэтому не могла конкурировать со своей старшей сестрой: «Мне стало стыдно, что я не знаю Тэффи. <…>Молодая сестра М. А. Лохвицкой, <…> которая недавно прославилась своей откровенной эротикой»; «Иногда очаровательны стихи и Тэффи: недаром она сестра своей Сестры», – при этом в наши дни её имя не просто широко известно, но и весьма популярно[Здесь и далее текст выделен автором работы. – Н.Л.]. В книге М. Л. Гаспарова «Русский стих начала века в комментариях» информация о Мирре Лохвицкой напрямую связана с Тэффи: «сестра известной юмористки Тэффи (Надежды Александровны Лохвицкой-Бучинской), остроумная и здравомысленная мать семейства (по словам И. Бунина), писала стихи о бурной страсти, снискавшие ей славу “вакханки” и “Русской Сапфо”. К. Бальмонт посвятил ей книгу, а И. Северянин чтил её память с благоговейным восторгом», – таких примеров, впрочем, великое множество.

На большинстве указанных встреч присутствовал и И.И. Ясинский[41]. Писатель познакомился с сёстрами Лохвицкими в пору их молодости. Он встретил юных Надежду Александровну (Тэффи) и Елену Александровну в их гимназистские годы, когда Мария Александровна оканчивала (1888) Александровское училище, позже переименованное в Александровский институт. Именно сёстры, судя по воспоминаниям, и познакомили Ясинского с её творчеством:«Она пишет стихи намного лучше нас,<…> Мирра Лохвицкая предназначена занять первое место»[42], –доверительно поведали сёстры при первой встрече известному поэту. Лохвицкие, как указывал Ясинский, заключили между собой своеобразное «соглашение»: активно публиковаться могла только Мирра, Надежда и Елена же, во избежание конкуренции, имели право ступить на литературное поприще только после её смерти. Известно, что Тэффи дебютировала в печати в уже названном «Севере» со стихами в 1901 году, что, действительно, могло стать причиной охлаждения их отношений. Подтверждение этому встречается и в дневниковых записях Ф. Ф. Фидлера.

Творчество Лохвицкой всегда оценивалось Ясинским-критиком высоко. Пусть писателя упрекали за отсутствие единой идеи в творчестве и критике, за постоянную смену масок и желание угодить всем и каждому, его отношение к Лохвицкой всегда оставалось неизменным. При первом же прочтении публицист нарёк её поэзию «перворазрядной», и этой точки зрения придерживался всю жизнь, не сомневаясь даже на минуту в том, что её стихи удивительно «прелестны». Именно она, в представлении рецензента, в идеале владела музыкальностью стиха, достигая тем самым небывалого совершенства[43]. И именно поэтому Лохвицкая, вся суть которой есть писательство, представлялась Ясинскому королевой поэзии, и для него она была, несомненно, выше всех стихотворцев рубежа XIX–XX веков.

В книге воспоминаний «Роман моей жизни», опубликованной в 1926 году, Ясинский вновь уделил особое внимание уже давно почившей писательнице наряду с Фофановым, Надсоном и другими крупными поэтическими фигурами. Он отдал дань её удивительному таланту, способному превратить простые слова в «звонкие колокольчики». В очередной раз проникнувшись столь удивительной и гармоничной музыкальностью текстов Лохвицкой, Ясинский снова сконцентрировался на эстетической, а не содержательной составляющей её текстов. Произведения поэтессы, писал он, «сверкали, отшлифованные, как драгоценные камни», способные зачаровать любого читателя, и именно в этом была её особая сила[44].

Ясинский находил в её произведениях всего лишь один существенный минус: несмотря на высокую оценку таланта, он придерживался мнения, что столь откровенные тексты нельзя публиковать, так как литературные журналы могут читать дети.

Редакторы «Севера» П. П. Гнедич и Вс. С. Соловьёв сначала отказывались сотрудничать с писательницейиз-за излишней откровенности произведений[45]. Возможно, по причине того, что все же в «Севере» дебютировала поэтесса, бытует мнение, что Соловьёв ввёл писательницу в мир литературы: «Крёстным отцом её в литературе был Всеволод Соловьёв. Он говорил, что из всех прозаиков и поэтов, которым он первый открыл дорогу, двое доставляли ему гордую радость удовлетворённого чувства. Один был <…> Сафонов, другая – Лохвицкая»[46].

Сама Тэффи практически не писала о Мирре Лохвицкой, с теплом вспоминая только младшую сестрёнку Елену. Их напряжённые отношения зафиксировал Фидлер в своих дневниках: на вечере у В. М. Грибовского «хозяин представил<…> Тэффи, которая давно уже просиласьк нам (я возражал, потому что она враждовала со своей сестрой, Лохвицкой, но теперь, когда та умерла...)»[47].

В воспоминаниях о Северянине Тэффи выражает несогласие с тем фактом, что Лохвицкую практически забыли сразу после смерти: «Игорь писал стихи о том, что всюду царит бездарь, а он и Мирра в стороне. Ну, про Мирру этого нельзя было сказать.Её талант был отмечен <…> Пушкинскими премиями»[48].

«Это обстоятельство тонко подметила современная американская исследовательница Кристи Гроуберг», –фиксирует Александрова: «Важно осознать, что в начале ХХ века Лохвицкая была эталоном, в сравнении с которым оценивались другие женщины-поэты»[49].

Видимо, по какой-то причине забвение постигло Лохвицкую после революции. Вполне возможно, что поэтесса оказалась неугодна из-за специфики своей лирики, любая грань которой шла вразрез с советским мировоззрением. Виной тому может быть и факт, что её родной брат Н. А. Лохвицкий[50] был приверженцем белого движения.Такие причины выделяет и исследовательница В. Г. Макашина[51].

Одной из часто упоминаемых фигур, оказавшей на творчество поэтессы несомненное влияние, является Бальмонт. Их знакомство состоялось не позднее ноября 1897 года (по другой версии: сентября 1895[52]), а стихотворная перекличка между ними длилась много лет. Слухи о романе авторов не подкрепляются перепиской, однако об их «нашумевшем» романе в довольно подробных деталях упоминают Фидлер и П. П. Перцев.

К стихотворениям, которые поэт посвятил Лохвицкой, предположительно, можно отнести и самое раннее«Я знал…»; « Я живу своей мечтой»[53] и др.; на смерть писательницы Бальмонт отозвался стихотворениями «О, какая тоска, что в предсмертной тиши…» и «Мирра»[54]. Позже он с благодарностью вспоминал: «Крым – голубое окно <…> Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости… где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих: Я б хотела быть рифмой твоей, – быть как рифма, твоей иль ничьей, – голубое окно, которого не загасят никакие злые чары»^[55].

Сам он представал в её стихах то прекрасным, златокудрым Лионелем, то сказочным возлюбленным, спящем в саркофаге (ответ на перевод «Аннабель Ли» Э. А. По). Угадывается поэт и в юноше Гиацинте из поэмы «На пути к Востоку».

Помимо опубликованного во втором томе стихотворения «Лионель», существует ещё одно произведение «Мой Лионель» (1896), не вошедшее в сборники:

О нет, мой стих, не говори

О том, кем жизнь моя полна,

Кто для меня милей зари,

Отрадней утреннего сна.

 

Кто ветер, веющий весной,

Туман, скользящий без следа,

Чья мысль со мной и мне одной

Не изменяет никогда.

 

О песнь моя, молчи, молчи

О том, чьи ласки жгут меня –

Медлительны и горячи,

Как пламя тонкое огня,

 

Как струны лучшие звучат,

Кто жизни свет, и смысл, и цель,

Кто мой возлюбленный, мой брат,

Мой бледный эльф, мой Лионель^[56].

21 ноября 1989 года на Обеде беллетристов Бальмонт предложил позвать Лохвицкую – «самую талантливую из всех поэтесс», но его предложение было «единодушно отклонено»[57]. Это не может не удивлять, так как «все с восхищением тогда твердили её стихи, обращённые к мужу»[58]. Позже Бальмонт рассуждал: «Говорят, что Л. проста как природа. Да, она как природа – то есть сложна, ибо нет ничего сложнее природы»[59].

Вечером того же дня известный поэт и переводчик Фидлер отправился к К. К. Случевскому, где Лохвицкая наотрез отказалась читать своего знаменитого «Кольчатого змея»[60], несмотря на то, что все её об этом долго просили. На званых вечерах в то время часто присутствовали А. А. Голенищев–Кутузов, К. Н. Льдов, В. Н. Соколов, А. А. Коринфский и другие, которые, в большинстве своём, заявляли, что «она пишет <…>нервами и наяву переживает каждое стихотворение»[61]. Когда поэтесса «декларировала другие свои стихи, <…> Гиппиус отвернулась с плохо скрываемой завистью»[62].

Но не только З. Н. Гиппиус относилась к ней негативно: «У меня много врагов и совсем мало друзей. Надо мной все смеются, потому что моя лирика эротична; существует множество эпиграмм на мои стихи»[63], – жаловалась Лохвицкая при встрече Фидлеру. Свидетельством тому может послужить и реакция Д. Н. Мамина–Сибиряка, который счёл, что писательница читает свои стихи чрезмерно эмоционально, неестественно и комично[64]. Даже Фофанов, который в переписке с Северяниным благосклонно и с восторгом отзывался о поэтессе, однажды на званом обеде написал на неё экспромт, который ему по чистой случайности помешали озвучить: «Страдаю непонятную / замашкою мужицкую, / Объявши необъятную, / обнять ли мне Лохвицкую?»[65].

Позже Бальмонт признавался: «Светлые следы моего чувства к ней и её чувства ко мне ярко отразились в моем творчестве и в её»[66].

В дневниках жены писателя Е. А. Андреевой–Бальмонт упоминание о Лохвицкой встречается лишь однажды, но оно позволяет убедиться в том, что даже спустя много лет, это чувство не померкло: «Я сижу перед своим огромным, чёрным письменным столом. Направо и налево груды книг <...> А предо мною – у стены – <…> маленькая иконка Пресвятой Девы с Младенцем, Катя Андреева в кавказском наряде,<...> слева – Мирра Лохвицкая в лике семнадцатилетней девушки, она же в лике красивейшей женщины нашей встречи...»[67].

Бальмонт до конца жизни утверждал, что знал только трех настоящий поэтесс: Сафо, Лохвицкую и А. А. Ахматову[68]. И свою дочь поэт неслучайно назвал Миррой.

В архиве писательницы сохранилось только одно письмо Бальмонта, датируемое 12 марта 1900 года. Оно, в сущности, раскрывает отношение автора к произведениям Лохвицкой, хоть его лексика, в большинстве своем, нейтральна: «С нетерпением буду ждать Ваших стихов. Опять буду писать о Вас в английском «Атенеуме». <…> Ваша поэма в «Деннице»(кстати, что за убогий альманах!) оставила меня холодным. Нравятся Ваши стихи в «Неделе». Хорошее заклинание. <…> Отчего Вы так неохотно пишете мне? Нехорошо. До свидания. Всего лучшего»[69].

В «Anthenum» он писал о ней, как о смелой Сафо, в стихах которой ощущается вечная юность и сама природа; в её лирике он чувствовал восточный колорит, противоположный северному, нордическому творчеству Гиппиус[70].

Напряжённые отношения были у Лохвицкой с Брюсовым: через призму восприятия поэта писательница видится глухой к поэтическому слову и далеко не красавицей, а ведь в дневниках Андреевой–Бальмонт, В. Н. Муромцевой–Буниной и Фидлера она предстаёт одной из самых прекрасных женщин. Что примечательно, познакомил их Бальмонт. Но следить за её творчеством Брюсов начал довольно рано и уже тогда относился со скептицизмом и неодобрением, сама же Лохвицкая дарила ему свои сборники с именным посвящением.

В письме к П. П. Перцову от 14 июня 1895 года он пишет: «Не припомню сейчас, где (не то в «Труде», не то в «Русском Обозрении») видел я стихотворение Лохвицкой «Сон»:<…> «Я была во сне бабочкой, а ты мотыльком. Мы обнялись и улетели». При этом достоверно известно, что г-жа Лохвицкая в самом деле во сне этого не видала. Что же остаётся от всего стихотворения? Выражения: утро, бабочка, розы, “как грёза юна”, мотылёк и лазурь? Дурно то, что составился “поэтический словарь”; комбинируя его слова, получают нечто, что у нас называют стихотворением»[71]. В более поздней переписке писатель продолжает отзываться в адрес поэтессы без восторга и оптимизма: «Слишком много новизны и слишком много в ней старого»[72].

Брюсов считал писательницу «бездарной»[73], поэтому без сожаления написал на её очередной сборник довольно злобную рецензию[74]. Возможно, причиной тому стало то, что источниками вдохновения для Лохвицкой всегда оставались сказочные мотивы, эллинская и римская культура, а для Брюсова использование подобных мифических образов было сродни использованию старых, наскучивших трафаретов.

В 1896 году Брюсов пишет Бальмонту, который уже относился к поэтессе с восхищением: «Вот новый сборник. <...>Согласен, уступаю, – здесь многое недурно. Но вот я, который стихов не пишет, предлагаю написать на любую тему стихотворение ничем не отличное от этих, такое, что Вы его признаете не отличающимся, таким же “недурным, хорошим”. Все это трафарет, новые трафареты поэзии, все те же боги Олимпа, те же Амуры, Псиши, Иовиши, но вновой одежде. Нет, не этого нужно, не этого. Лучше не писать»[75].

Критик полагал, что «что–то новое», хотя бы слегка претендующее на оригинальность, она приобрела исключительно благодаря «школе Бальмонта»[76].

В дневниках писатель дает поэтессе чуть более высокую оценку: в 1897 году он фиксирует, что «её последние стихи хороши»[77]. При написании характеристики современной поэзии («Горе тебе, словесность русская!») Брюсов все же включает Лохвицкую в список и даже ставит её в один ряд с благосклонноотмеченными им Бальмонтом, Гиппиус и другими декадентами, противопоставляя их «ничтожному стихотворцуФедорову и <…> Ратгаузу»[78].

К сожалению, отношение Брюсова продолжало оставаться отрицательным и позже. Поэт негативно отзывался о стихотворении «Шмель» (1899 – 1900)[79], которое А. В. Амфитеатров хвалил за тонко отображённый образ беса, представшего красным шмелем, что соответствует значению имени Вельзевул (князь мух). Сладострастные[80], магические ощущения были изумительно тонко переданы Лохвицкой в недооценённом Брюсовым тексте.

Большое значение творчество писательницы имело для Северянина, хоть он никогда её не видел. Имя Северянина всегда будет неразрывно связано с Лохвицкой, о чем писал ещёАмфитеатров в статье «Человек, которого жаль» (1914), разделяя его благосклонно-восторженное отношение к поэтессе[81].

15 июня 1911 года в письме к Б. Д. Богомолову Северянин признавался: «Боготворю Мирру Лохвицкую, считая её величайшей мировой поэтессой, гениальной поэтессой.Её поэмы – шедеврымировой поэзии, разумеется – прозеванные и критикой, и публикой»[82].

В письме от 9 августа 1909 года Фофанов, с которым Северянин состоял в довольно дружеских отношениях, с восторгом поведал: «У меня три книги Ея (Лохвицкой), – и скоро я буду, кажется, знать наизусть все. Боже! Что за восторг! Клянусь, это высочайшее наслаждение в моей жизни!»[83].

О своем совершенно особом отношении к ней Северянин упоминал и в письмах к Л. Н. Афанасьеву, Ясинскому и С. И. Карузо, ставя Лохвицкую выше других творцов: Бальмонта, Брюсова, Коринфского. Также складывается впечатление, что поэт будто противопоставляет Лохвицкую и Ахматову, отдавая предпочтение первой.

Северянин не только видел в произведениях поэтессы черты, присущие эгофутуризму, но и создал сборник (1916), наполненный радостью и лучезарностью, о Миррэлии – совершенно особой стране–видении, крае ландышей и лебедей, мире Вечной Пасхи – в честь той, которую считал королевой поэзии.

Центральной темой большинства произведений писательницы, как уже оговаривалось, была любовь. Столь узкая направленность лирики, которую рядовые читатели и профессиональные литературные оценщики наблюдали из тома в том, не могла не вызвать в определённых кругах раздражение ограниченностью кругозора и чрезмерным эротизмом[84], из–за чего Лохвицкую стали называть «вакханкой», с чем совершенно не был согласен И. А. Бунин, относившийся к писательнице с уважением и теплотой: «Её считали чуть ли не за вакханку, так как она писала стихи о любви и страсти, а между тем она была домоседкой, матерью нескольких детей, с очень живым и чутким умом, понимавшая шутку»[85]. Что примечательно, многие исследователи объединяют Бунина и Лохвицкую в одну литературную группу: в таком ключе о них высказывались как при жизни поэтов, например, Н. Я. Абрамович(эротика и эротизм), так и в наши дни: современные[86] исследователи отмечают и исследуют их очевиднуютворческую перекличку[87].

Сама Лохвицкая состояла в переписке с довольно известным автором того времени – Т. Л. Щепкиной-Куперник. В письме от4ноября 1894 года Щепкина-Куперник с восторгом отзывалась о произведениях поэтессы.Каждое из нихв её душе пробуждало«таинственные струны», которые затронуть могли только стихи Лохвицкой, дарующие читателю неподдельное наслаждение, «какое редко <…> доставляли наши теперешние поэты»[88]. Заметив тексты поэтессы в «Русской Лире», Щепкина-Ку