Совещания по детской литературе на высшем уровне

12 ноября 1951 года секретариат ССП рассмотрел организационные вопросы по подготовке к Всесоюзному совещанию по детской литературе. Докладчики должны были охватить большую группу вопросов развития литературы: от создания книг о выдающихся деятелях большевистской партии и школьных повестей до работы детских газет и комиссии по детской литературе ССП[567]. Доклад просили сделать Л.В. Дубровину. Планировались содоклады: об отражении роли пионерской организации в литературе (З.П.Туманова), о труде в произведениях для детей (М.П. Прилежаева), о развитии научно-художественной литературы (О.Н. Писаржевский), о фантастической и приключенческой литературе (М. С. Шагинян), о литературе для младшего возраста (С.Я. Маршак). Известные писатели выехали в командировки для изучения дел на местах[568].

24 декабря произошли изменения: так как Дубровину назначили докладчиком на сессии АПН и Министерства просвещения по вопросу о педагогических требованиях к детской литературе, то доклад перепоручили А.А. Суркову. Но Дубровину оставили в списках содокладчиков с темой «Советская школа и детская литература». Кроме того, руководство ССП, уловив веяния из политбюро, поставило в повестку совещания специальный вопрос о драматургии для детей, который вызвался делать Катаев[569]. Пересмотрели и дату совещания: перенесли на апрель вместо середины февраля — чтобы не проводить одновременно с «академиками».

Получилось так, что ССП и ЦК ВЛКСМ получили преимущество. В период между совещаниями конкурирующих ведомств наметился поворот, который можно было бы определить как «сталинская оттепель»[570]. В феврале 1952 года Сталин на заседании политбюро «неожиданно» обнаружил, что редакторы, критики отрицают наличие в СССР «злых людей», «зла»[571], корыстолюбия, эгоизма, узости мысли, бюрократизма[572]. В программной статье «Преодолеть отставание драматургии» в начале марта драматурги были обвинены в «лакировке жизни», неумении противостоять мнению, «будто отрицательное явление на сцене непременно выглядит как искажение нашей действительности». Мероприятия, посвященные столетию со дня смерти Н.В. Гоголя, сопровождались заявлениями, что в СССР «Гоголи и Щедрины нужны!»[573]. Для обозначения позиции литераторов, якобы виновных в торможении развития драматургии, представители власти начали использовать термин «теория бесконфликтности».

Политбюро искало способы активизации трудовой активности населения с помощью субъективного фактора, пыталось прорвать экономическую блокаду, проводимую США и наладить отношения с европейскими государствами. Статья о языкознании[574], в которой вождь подчеркнул активную роль «надстройки» по отношению к «базису», давала идеологическую основу для маневра. В новых условиях «бесконфликтность» искусства противоречила тезису о «борьбе старого и нового» как двигателе развития общества.

Эволюция взглядов руководства страны сказалась на обсуждении проблем детской литературы. Это заметно по двум докладам Дубровиной, сделанным на сессии АПН и совещании ССП с разницей в два с половиной месяца. В начале февраля 1952 года Людмила Васильевна лишь мельком отметила, что писатели не должны закрывать глаза на отрицательные стороны жизни, но обязаны освещать их «правильно». Если руководствоваться ее докладом, то пришлось бы признать, что детей уже не интересуют «бродяжки и беспризорные», потому что беспризорных в стране нет[575]. Хорошо информированная Дубровина[576] откровенно лгала относительно истинного положения дел, выдавая нежелание властей афишировать явление за его отсутствие. В апреле же зам. министра самым тщательным образом очертила круг нерешенных проблем, которыми должны были совместно со школой заниматься писатели. Среди них были факты мещанства и социальной несправедливости, «второгодничество в школах, являющееся одним из самых серьезных непреодолимых недостатков», нарушения дисциплины в мужских школах, «неблагополучие в семьях — не типичное для нашей действительности, но все же встречающееся и больно травмирующие детей», религиозные влияния. Задача писателей — научить детей правильно разбираться в жизненных явлениях и бороться с недостатками для развития социалистических отношений в СССР[577].

В свете новых установок докладчики высмеивали критика Т.Д. Корнейчика, который, воплощая в жизнь предыдущий курс партии, заявил об отсутствии в СССР шаек хулиганов и их руководителей типа Квакина из «Тимура и его команды». Повесть Гайдара ретивый исполнитель считал «пройденным этапом»[578].

Критика отдельных, четко обозначенных сторон жизни общества не затрагивала фундаментальных ценностей номенклатуры: государственной собственности, монополии чиновников на власть, сущности государственного патриотизма, курса на «коммунизм», приоритета государственного начала перед личным, труда «на благо общества». Качественные изменения в производственных отношениях, праве, системе организации власти, которые воспринимались как лучшие в мире, не были предусмотрены. Сущность сталинской оттепели, затем и хрущевской, состояла в том, чтобы с помощью критики, задействуя субъективный фактор, внедряя новую технику, обеспечить развитие страны. Устранение вопиющих фактов бюрократизма должно было повысить авторитет руководства страны и создать видимость серьезной модернизации.

По этим причинам во время совещаний не было недостатка в заявлениях о роли коммунистической сознательности как важного фактора движения к коммунизму; о литературе как орудии борьбы за преобразование действительности; требований создавать образы на основе обобщения прекрасной советской действительности, а не иллюстрировать ими сухие идеи[579]. Писатели, научные работники, служащие министерства вращались в кругу стереотипной критики непреходящих недостатков, которые, якобы, породили «теорию бесконфликтности» и бездарные произведения: незнание жизни писателями, игнорирование психолого-педагогических характеристик молодых людей, схематизм в изображении героев, невыполнение решений пленума писателей, неразвитость детского кино. Апробированные книги вновь преподносились как образец для подражания.

Однако в выступлениях ряда ораторов начали появляться новые подходы к детской литературе. Представитель Дома детской книги Л.Ф.Кон впервые в истории литературы сталинского периода заявила о биологическом подходе к социальным явлениям, о редукционизме как методе писателей и критиков. Она обрушилась на теорию «подражания», т.е. на бихевиоризм, в рамках которой ребенок представал «существом, лишенном сознания, лишенном чувств, лишенном умения критически подходить к чему бы то ни было», и на бюрократизм, породивший «бесконфликтность»[580]. Кон не могла направить критику против руководства страны, которое десятилетиями насаждало данный подход к искусству. Представляется, критик и не созрела до подобной глубины анализа. Однако это был первый шаг в верном направлении.

По мнению Катаева, в детской драматургии сложилась катастрофическая ситуация[581]. На Всесоюзном совещании по детской литературе и в публикации[582] ему, правда, не дали возможности высказаться столь нелицеприятно: остановились на констатации «кризиса» как болезни роста. В произведениях не отражались черты времени: великие стройки коммунизма, сталинский план преобразования природы, люди новой формации, писал Катаев. Стало нормой «дурное ремесленничество»: «Появляются одинаковые конфликты, повторяются ситуации, унифицируется язык, из пьесы в пьесу кочуют похожие друг на друга персонажи, целые сцены. Редкая пьеса не обходится без какого-нибудь школьного вечера или бала, без выпускной вечеринки с мечтами о будущем, чтением стихов и тостами под занавес, без первой трогательной влюбленности»[583]. Все эти недостатки, по его мнению, имелись в пьесе Гераскиной «Аттестат зрелости». Катаев придерживался партийной точки зрения на причины отставания драматургии — бюрократизм и «теория бесконфликтности»: «Невозможно, в самом деле же, написать детскую комедию, если в ней все ребята общими усилиями превращены, по выражению Горького, в «отвратительно прелестных мальчиков»[584].

Воинствующую позицию по отношению к многочисленным ведомственным согласованиям, которые проходили произведения литературы, занял Н.И. Дубов. Литература шире и больше, она вне какой бы то ни было программы, потому что является отражением жизни и средством приобщения к ней, заявил молодой писатель. Ведомственность вытравляет из литературы ее суть. В частности, Дубов вслед за Кавериным обратил внимание на тот факт, что «литература слепнет, глохнет и немеет», когда писатель касается любви. Вместо проникновения в психологию героев, изображения нюансов детской души «по страницам романов и повестей гуляет немало героев, которых следовало бы назвать импотентными производственными функционерами»[585]. Дубов высказывал идеи, которые противоречили духу постановления ЦК ВКП от 25 мая 1941 года, постановлению XIII Пленума президиума ССП, подрывали веру в то, что писатели — «инженеры человеческих душ». Он не скрывал свой эстетический идеал: «Великое противостояние» Кассиля была для Дубова «большой и настоящей книгой»[586].

Представители Комитета по делам искусств при Совете министров СССР тоже были озабочены ростом количества «сказочных» произведений о действительности. За предыдущие полгода из 156 пьес комитет допустил к демонстрации 12, из них только 2 на современные темы. Комитет потребовал от писателей изображать конфликты. «В пьесе о перевоспитании «ребенка»-сверхиндивидуалиста мы также видим только следствия, — заявил чиновник комитета, — но не знаем подлинных причин, породивших индивидуалиста и создавших вражду между ним и коллективом»[587]. Выступая за новую тенденцию, чиновник не до конца представлял последствия. Познание действительности художественными средствами привело бы к раскрытию роли государства в провоцировании конфликтов, переживаемых детьми. Произведения приобрели бы действительно остросоциальный характер.

С чем были согласны все писатели, так это с негативной оценкой воздействия «комиксов» на сознание американских детей. Разговор о растлевающем влиянии детской литературы США, создающей образы «суперменов и предателей», был поднят своевременно. Одновременно с заседаниями Всесоюзного совещания в Вене работала Международная конференция в защиту детей. В ее резолюции «О влиянии литературы, печати, радио, кино и искусства» содержался призыв защитить детей от литературы, воспитывающей насилие, готовящей солдат для войн. Докладчики на совещании, публицисты из «Литературной газеты» воспользовались еще одним поводом и противопоставили советскую детскую литературу американской[588].

С 2 по 7 февраля 1952 года, когда проходила сессия АПН и министерства просвещения, «Литературная газета» не поместила даже сообщение об этом событии. Зато доклады апрельского совещания ССП и ЦК ВЛКСМ газета воспроизвела полностью, опубликовала хронику совещания и воззвание «Возродить кинематографию для детей»[589]. «Учительская газета» поместила материалы обеих конференций, а также «Обращение» и резолюции Венской международной конференции в защиту детей[590].