Женское Лунное Средство миссис Джонс

Лечит дамские недомогания

НЕ ПРИНИМАТЬ ПРИ БЕРЕМЕННОСТИ

ВО ИЗБЕЖАНИЕ ВЫКИДЫША

ВСЕГО $3 $2 ТОЛЬКО ПРИ ПОВТОРНОМ ЗАКАЗЕ

 

– «Лунное средство миссис Джонс»! Осталось только три склянки. Излечит вашу хворь. Сюда, леди.

За каких-то пять часов я распродала весь запас.

Какая-то чванливая фифа купила сразу два пузырька, а третий унесла настоящая курица-несушка, окруженная четырьмя детьми.

– Если рожу пятого, он будет последним, – поделилась она со мной.

А я заработала шесть долларов за пять часов. ШЕСТЬ ДОЛЛАРОВ. Целое состояние. Домой я неслась со скоростью восемьдесят лье в минуту. А там меня ждал мой личный цепной пес по имени Чарли. Смирный, с поджатым хвостом.

– Что это у тебя такой довольный вид? – спросил он.

– Ха! – И я рассказала. – ЧЕТЫРЕ доллара!

– Четыре доллара за холмик пыли? – недоверчиво спросил Чарли.

– Это была не пыль! Лекарство. Нормализует цикл.

– А вам откуда знать, миссис Джонс?

– Я сама его попробовала, пока ты сидел в Томбс. Я тогда была на все готова.

И я рассказала ему всю правду про белесый шрам у меня на запястье, след от кухонного ножа.

– Я готова была руку себе отрезать, лишь бы только избавиться от этого, – прорыдала я, и мой муж, трезвый как стеклышко, провел своим перемазанным в типографской краске пальцем по шраму. – Ты должен сожалеть по поводу вчерашнего, сожалеть о том, что сделал, что сказал, о том, что оставил меня одну. Я больше не хочу оставаться одна. НИКОГДА!

Он не смотрел на меня, все изучал рисунок покрывала. Вздохнул, потер глаза. Тяжело поднялся, поправил подтяжки на плечах.

Подошел ко мне сзади, обнял, уперся лбом мне в затылок. Я не шевелилась. Он развернул меня к себе лицом, приласкал. Я не сопротивлялась. Тепло его тела перетекало в меня, и внутри словно что-то оттаивало. Ярость моя куда-то делась. Мы так и стояли, обнявшись, боясь шевельнуться, точно сделанные из мягкого, готового поплыть воска.

– Я жалкий сын живодера, – пробормотал Чарли. Уткнувшись подбородком мне в волосы, он поведал свою беду: – Наборщики «Гералд» больше не требуются. И никому другому тоже. Работы нет. Никакой. Нищета наша сводит меня с ума. На душе муторно. Возьму-ка я пинту, успокою нервы, подумал я вчера. Потом еще пинту для храбрости. Потом еще. Все для того, чтобы собраться с духом и рассказать тебе, что стряслось. Мы нищие.

– Ты обозвал меня змеей подколодной.

– Это виски так тебя обозвало.

– Твоими губами. Сначала пили, потом обзывались.

– Пей, да дело разумей. Выпить выпил, а подозрения остались. Почему ты спрятала от меня три доллара?

– А сам-то… никогда от меня ничего не прятал, что ли? Он не ответил.

– Я без денег не останусь! – твердо сказала я.

– А может, у тебя и покрупнее суммы припрятаны? – очень мягко спросил он.

– Говорю тебе, сегодня заработала четыре доллара. – У меня будут свои тайны. Хотя бы в качестве защиты. А то растратит опять все на выпивку.

Он поглядел на меня, покачал головой и присвистнул:

– Боже! Четыре доллара. Одним махом. Ты прямо крыжовенный пудинг, миссис Джонс.

Отлично. Неужели грядет Чарли-само-очарование? Давненько не видались.

– Крыжовенный пудинг?

– Ты Рождество и день получки разом, – рассмеялся Чарли. – ЧЕТЫРЕ доллара. Блестящая была идея продать эти порошки. Всего за день!

– Отчаявшаяся женщина заплатит сколько угодно, лишь бы привести свой организм в порядок.

– Точно. – Чарли сделался бодр и весел. – И с хорошими продавцами твой бизнес пойдет. Лекарства на продажу от миссис Джонс. Надо нам пошевеливаться, продать побольше этой ПЫЛИ, чтобы было чем платить за квартиру в этом месяце.

– У меня ингредиентов нет.

– Зато у тебя есть четыре доллара. Пошли в аптеку?

– А за квартиру?

– Ах да, верно. Какая жалость. Наверное, ты никогда не играла в азартные игры, никогда не рисковала. Да и не хватает нам на квартиру, нужно же шесть.

В тот день я показала мужу, как смешивать порошки, а потом, благо сегодня ему не нужно было обивать пороги типографий и редакций в поисках работы, он измельчил жучиные крылья и аккуратно надписал этикетки к каждой склянке: «Лунное средство от миссис Джонс. $2». Инструкции тоже написал Чарли со всеми изысками и завитками каллиграфии. Смешать с половиной чашки воды и принимать внутрь по неполной чайной ложке в день в течение шести дней. Буквы у него выходили красивые, правильные, а над моими каракулями он только смеялся:

– Смотри, студентка, как надо.

Еще он завел бухгалтерскую книгу – невиданную для меня прежде штуку. Расходы – одна колонка цифр, доходы – другая. Через шесть недель – чудо уже осуществлялось – Чарли пояснил:

– Наш доход гросс девяносто долларов, доход нетто – семьдесят пять.

Эту сумму он внес в новую колонку, которую назвал ПРИБЫЛЬ.

– Гросс – это общие поступления, студентка, а нетто – только то, что мы заработали, – говорил он, уподобляясь школьному учителю.

А разве наше предприятие – не моя идея? Но бизнес был наш общий. Ссор из-за денег или из-за «пыли» больше не было, хотя мне и удавалось припрятать некоторую сумму – пусть деньги полежат в чулке. Отношения у нас наладились, на небольшие пробоины удавалось вовремя наложить заплаты. Денежные.

Я тогда не знала, что совместное предприятие – лучший цемент для брака, который в равной степени держится на финансах и на будуаре. Этот урок мне пришлось усваивать долгие годы, но пока я продолжала верить в любовь.

 

«Лунное средство миссис Джонс» все-таки лучше было употреблять в виде таблеток. Уже через несколько месяцев преобразилось не только лекарство, но и сама миссис Джонс. Поначалу вид у меня был прежалкий: старая шаль, коробка из раскисшего картона на мостовой, на ней пара склянок, дырявые чулки прикрыты подолом. Не прошло и пяти месяцев, а чулки уже были новые, вместо картонки – аккуратная деревянная тележка. Чарли купил ее у торговца луком, привел в порядок и снабдил надписью «Лунное средство миссис Джонс, $3».

– Последние склянки! – кричала я своим новым пронзительным голосом. – Самая низкая цена в городе!

От клиенток не было отбоя.

– Слишком уж молоды вы для миссис Джонс, – сказала мне одна дама.

– Это моя бабушка.

– Тогда дай мне бутылочку, дорогуша, и передай бабушке, что ее снадобье получше других будет.

Монеты падали в мою банку из-под варенья, порой опускались и бумажки, сквозь стекло они такие зеленые. Кажется, даже мятой пахнут.

 

Один год и ОДНА ТЫСЯЧА долларов в итоге. Я написала Датч о последних переменах в нашей жизни.

 

Дорогая Лиллиан,

У нас теперь новая роскошная квартира, драпировки где только можно. Находится она на модной Гринвич-стрит, где все дома сплошь шикарные. Ты бы видела, какие окна! И до чего мне нравятся клавикорды у нас в гостиной! Инструмент дорогой, из черного лака, отделанный золотой ШИНУАЗРИ – это китайская роспись.

 

Эта шинуазри была тогда последним писком – Чарли знал все о вкусах богатых людей.

 

Я написала в Общество помощи детям с требованием предоставить сведения о Джо. Не могла бы ты подключить к поискам семейство Эмброз? Если ты узнаешь адрес, мы остановимся в Филадельфии и повидаемся с ним по пути в Чикаго, куда мы собираемся скоро отправиться. Так что до встречи, дорогая сестренка, семья наша скоро воссоединится, как всегда хотела мама.

 

Про клавикорды я наврала, но все остальное было чистой правдой. И переезд на Гринвич-стрит, и наше намерение поискать Джо в городе Братской любви по дороге в Чикаго. Банка была полна денег, и мне не терпелось собрать наконец Малдунов под одной крышей. Я написала Датч, сообщила наш новый адрес. На этот раз ответили моментально. Не через много недель, а с обратной почтой.

 

Дорогая Энн,

Для поездки в Чикаго время неподходящее. Зимы холодные, озеро замерзнет. Ко всему прочему, у мамы нелады со здоровьем, и она говорит, до теплых дней никаких гостей. А лучше бы подождать до лета. Неужели ты не любишь лето? Дни такие теплые, солнышко.

 

Такой ерунды, наверно, не написала бы ни одна девушка на свете ни в прошлом, ни в будущем. «Дни такие теплые, солнышко». Разумеется, летом тепло и солнце светит. Это ведь лето, полоумная. Хоть бы написала после ДЕВЯТИ лет разлуки, что с нетерпением ждет встречи. Вместо этого извела чернила на глупости про кузена Элиота. На его усы и бриджи для верховой езды.

 

У него бархатный жилет и патентованные кожаные бальные туфли. Он очень мил, но такой ужасный насмешник! Я у него мисс Лиллиан, но он переиначивает МОЕ имя по-всякому: Лилипутиан, Лили-Шмилли и Мисс Лиллипутс.

 

Лили-Шмилли. Воистину так. Я даже уронила свой тост в чай.

 

– Чего ты хотела? – усмехнулся Чарли. – Шестнадцать лет, да еще роскошная жизнь испортила девчонку. Неудивительно, что один ветер в голове.

Я регулярно писала мистеру Брейсу из Общества помощи, спрашивала, известно ли им что-нибудь о Джозефе Малдуне, увезенном в Филадельфию, и т. д.

Некто П. Кларидж неизменно отвечал, что, как только получит какие-то новости, сразу свяжется со мной. Так что выбора у нас не было: сиди и жди лета, если хочешь встретиться с Датч. Как оказалось, ждать нам пришлось дольше, помешали разные события, большие и маленькие. Самое первое из них было поистине грандиозным, хотя его герой весил всего шесть фунтов. Добрая баранья нога куда тяжелее.

Глава вторая
Дисфункция матки

Сперва была только тень страха. Потом явились прямые улики вроде звука шагов. Кто-то спускался в подвал. Снова привкус мела на языке.

Внезапно начало пахнуть то, что не имеет запаха, – камни, вода, дерево. Как-то утром меня резко затошнило. Я перепугалась. Симптомы были мне слишком хорошо известны. Припомнилась ночь, когда наш щит дал трещину от слишком интенсивной эксплуатации. А вот и последствия нашего безрассудства. Неужели? Нет, ни за что. Мне всего двадцать один год, я слишком молода, чтобы умереть. Из своих запасов я извлекла «Лунное средство» и проглотила, надеясь вернуть цикл. Я загадала желание на вечернюю звезду; обвязала голову тряпкой, пропитанной смесью из уксуса и растительного масла; оставила на подоконнике блюдце с молоком, как всегда советовала мама, чтобы sheehogues отгоняли силы зла. Но на этот раз мои мольбы не тронули ни Бога, ни фей. Лекарство оказалось бесполезно, состояние мое не улучшалось. Ныла грудь, подступала тошнота, под вечер наваливалась тоска.

– Я залетела, – простонала я как-то.

Чарли читал газету, лежа рядом со мной в постели.

– М-м-м?

– Из-за тебя я…

Теперь я полностью завладела его вниманием.

– Ты не шутишь?

– По-твоему, я похожа на клоуна?

– Господи! Ну ты вылитая мать моего сына. Так это правда?

– Это ты во всем виноват! – закричала я.

– Надеюсь, что так. – Чарли широко улыбался. Радость его была неудержима. Он подхватил меня на руки, закружил по комнате, гордый, будто выиграл в конкурсе талантов.

Этого негодяя новость обрадовала! В отличие от меня. Защиплю кусочек кожи двумя пальцами, оттяну, посмотрю на свет. Кровь на свету.

– Эй, миссис Джонс!

– Я умру. Как мама.

– Она же не умерла, родив тебя. – Чарли прижал меня к себе. – Заячье сердечко.

– Не тебе его рожать!

– Все будет хорошо, – ласково сказал Чарли и заорал во всю глотку: – Маленькие Джонсы! Это будет здорово!

– Для тебя, может, и здорово, – огрызнулась я.

Тот факт, что за все годы у миссис Эванс я видела только одну смерть, причем от эклампсии, что сама по себе встречается редко, ничуть меня не успокаивал. Что такое ребенок, если не модель корабля в бутылке? Не достанешь, пока не разобьешь стекло. Бедра у меня узкие, кость тонкая – дочь своей матери. Я умру, никаких сомнений.

– Одна из сотни матерей умирает при родах, это данные за последний год, – сообщила я Чарли. – Я прочла в «Полицейском вестнике». Это просто бойня какая-то.

– Ты же терпеть не можешь «Вестник», Экси Джонс, – заметил Чарли. – Изменила мнение?

Наутро Чарли, проснувшись, тут же принялся напевать, хлопнул меня по заду и улыбнулся незнакомой улыбкой. Я же слонялась по квартире олицетворением беды, лицо серое, голова трещит.

– Выглядишь как вчерашняя рыба, – подбодрил меня Чарли.

– Через семь месяцев я буду мертвее трески на пятничном столе.

– Ты нас не покинешь, миссис Джонс. Маленький мистер Джонс, который у тебя в утробе, только первый из череды Великих Джонсов с Гринвич-стрит. С Пятой авеню! У нас будет дом на Вашингтон-сквер, у каждого Джонси – отдельная комната. Деньги в банке и лошади в конюшне.

– Ха! – отмахнулась я от мужа. И слушала дальше. С головой под подушкой.

– Ты не умрешь. Эти дамы со служанками и каретами, такие же, как ты, миссис Джонс, не умирают.

– Я видела, как миссис Кисслинг умирает на руках у своего мужа, а он был банкир.

Чарли несколько сбавил обороты, я даже подумала, что он будет скучать по мне, если я уйду из жизни. Но оказалось, что он просто набирал в грудь воздуха, прежде чем ринуться в атаку – в споре, который вел сам с собой.

– Ты не можешь умереть, миссис Джонс. Умирают низшие классы, а те, кто живет в трехкомнатных апартаментах, как ты, с водопроводом и газовым освещением в прихожей, как у тебя, не умирают. У них есть доктора. Снадобья. Эликсиры. Хитрые устройства. Лекарства от всего на свете. НАУКА. Все это есть и у тебя. Ты ведь больше не живешь на Черри-стрит, слышишь меня? Или я впустую воздух сотрясаю?

Конечно, хорошо бы поверить в эту благостную картину. Семья, дом с конюшней, счет в банке. Эликсиры, помады и всякие полезные приспособления. Всего этого мне хотелось. Но не верилось, что это настоящее. Все это фальшивка.

– Ты не веришь, что солнце для нас взойдет и луна засияет? – осведомился мой муж.

А почему я обязана верить? Только потому, что у нас есть деньги? Со мной-то беды случались регулярно. Моя жизнь всегда была слишком зыбкой, шаткой, временной.

 

Странное дело, чем некрасивее становилась моя внешняя оболочка, тем дальше уходили страхи. Может, тому причиной настойчивость Чарли, его убежденность, его вера в науку?

А может, дело совсем в другом: похоже, ребенок собирался родиться до срока. Лежа в постели, сквозь дремоту я ощутила толчок в нижней части живота, словно второе сердце забилось. Раннее утро, темно, пять месяцев прошло, рядом спит Чарли. Я положила руку на то место у бедра, где произошел толчок. Здесь. Вот и еще раз стукнули. И еще. Я улыбнулась темноте. Та к вот что означает «активный». Живой. Он рождается живым. Сердце билось где-то в моем теле. Но не на своем месте.

– Привет, – сказала я темноте, правда, не очень громко, и разрешила себе помечтать о девочке с глазами темными, как черника. Я стану матерью. А получится? У крошечного Джонса есть чувство юмора. Я нажимаю на живот и чувствую ответный толчок. Мы сделали из этого игру. Шлеп. Хлюп. – Пощупай здесь, – улыбнулась я проснувшемуся Чарли.

Он провел рукой по моему животу. Рука подрагивала.

– Это что еще за чертовщина?

– Пинается!

– Матерь Божья. Это парень, сомнений нет.

 

Живот у меня такой большой, что рядом со своим товаром я – наглядная и яркая антиреклама, наверняка навожу на мысли, а способно ли мое лекарство регулировать что бы то ни было, и уж особенно женскую физиологию? Никто не купил у меня ни одной склянки. В июле как-то в пятницу я осталась дома, села на постели и вытянула ноги. Отекшие, кожа в трещинах, натоптыши на ступнях точно засохшая грязь. Вернувшийся домой мистер Джонс обнаружил, что жена лежит на спине – эдакий жук, придавленный весом собственного тела.

– Сколько продала сегодня?

– Нисколько. Если так будет продолжаться, мы скоро опять окажемся на Черри-стрит.

– Оставь такие разговоры.

– Какой смысл тащить эту тележку до ратуши, – закричала я, – а потом сидеть и вариться в собственном соку? Доходу – ноль. Я толстая как не знаю что, горничные от меня шарахаются. Им, дескать, такие таблетки без надобности. За всю неделю не заработали ни пенни. Привет, Черри-стрит, скоро мы вернемся. Помощь детям пришлет за нами какого-нибудь мистера Брейса, нас запихают в поезд и повезут в Иллинойс.

Чарли не любил, когда я заводила разговоры о нашей бедности, о Черри-стрит или о поезде в Иллинойс. Метался по квартире, дергал себя за усы, выхватывал ручку из кармана жилетки, маленький блокнот и принимался строчить. Блокнот он завел, чтобы записывать мысли, удачные слова и факты – для проверки. А то мало ли что. Информация должна быть правдивой. К работе он относился как одержимый. Когда Чарли писал, он невольно высовывал кончик языка, и это всегда казалось мне знаком. «Вот-вот что-то родится», – как бы давал понять язык.

Скоро родится – это точно.

– Посмотри, – Чарли сунул мне бумажку, – реклама. Я взяла у него листок и прочла:

ЖЕНСКОЕ ЛЕКАРСТВО

Миссис Джонс, знаменитый женский врач, извещает всех дам, что ее пилюли – безупречный регулятор месячного цикла. Их не стоит применять во время беременности, иначе есть угроза выкидыша. Средство изготавливается и продается лично миссис Джонс. $4 за склянку. Инструкция прилагается.

Запросы и заказы направляйте по адресу: 148 Либерти-стрит, Нью-Йорк.

– Ты собираешься повесить на меня рекламные щиты спереди и сзади? – с омерзением спросила я.

– На твой размер и щитов-то не найдешь.

Я швырнула в него туфлю. Карие глаза Чарли блестели. Он взял со стула «Гералд» и сунул мне последнюю страницу.

– Разместим наше объявление здесь, – он ткнул пальцем в раздел объявлений о продаже всех мыслимых лекарственных средств: КРАСНЫЕ КАПЛИ ОХОТНИКА, средство от вагинальных болезней, СРЕДСТВО СЭНДА от отложения солей в суставах, АНТИГЕЛЬМИНТНОЕ СРЕДСТВО ДЖЕЙН от глистов, глистов, глистов.

А вот реклама буквально всего на свете:

ПОДЛИННАЯ МАДАМ Р

Расскажет правду, найдет вам новых друзей, обеспечит скорый брак, сообщит счастливые номера.

Леди – 50 центов, джентльмены – 1 доллар.

ОТСТАВНОЙ ШВЕДСКИЙ ВРАЧ

С СОРОКАЛЕТНИМ СТАЖЕМ

обеспечит быстрое и верное излечение чахотки, бронхита, простуд и т. д.

– Все эти рекламы сделаны по модным европейским образцам, – сказала я. – Швеция, Германия, Португалия. Кто я есть, чтобы рекламировать себя в такой компании? Да никто. Некая миссис Джонс.

– Ну так будешь МАДАМ Джонс, – предложил Чарли. – Знаменитый французский женский врач Мадам Джонс.

– Звучит очень по-французски. Мадам Бифштекс.

– На тебя поглядишь – и впрямь подумаешь, что ты всю жизнь только бифштексами и питаешься.

В голову ему полетела вторая туфля.

– Мадам Бруссард? Мадам Леклерк? Мадам Дюбуа? Мадам Де Босак?

Он задумался, записал придуманные имена в столбик.

Я представила себя в роли парижской дамы.

– Это кто такая? – ткнула пальцем в список.

– Де Босак? Произносится так, а пишется похитрее – De Beausacq. Думаю, тебе понравится, что «Бо» означает «прекрасная».

– Беру.

– А все целиком – «прекрасная сумка», – рассмеялся Чарли.

– Ха. Скорее, нищенская сума.

– Это скоро закончится. – Чарли ласково обнял меня, осторожно прижал к себе. Чем больше становился мой живот, тем внимательнее был муж. – Все будет хорошо, поверь.

Последние слова лишь еще больше растревожили меня. А вдруг он мил со мной только потому, что через пару месяцев я умру? Прикидывает, что будет делать без моих доходов?

– Я того и гляди взорвусь, – прошептала я. – Кукурузный початок в печи, а не женщина.

 

Пожалуй, я была не столько кукурузой, сколько бисквитом, даже опарой для бисквита, неумолимо поднимающейся в жаре наших прокаленных улиц. Два шага вверх по лестнице – и уже хватаюсь за перила. Боль пульсировала в нижней части спины, когда я ходила по квартире, а когда сидела или лежала, то колено, или локоть, или ножка утыкались в живот и словно пытались проткнуть изнутри. И диспепсия. И страх. И ощущение пузырьков, поднимающихся вверх где-то внутри, как будто шампанское пенилось в животе. Может, малыш мне понравится, я полюблю его ноготки, крошечные кусочки луны. Но пока он мне подарил отекшие ноги, несварение, тошноту, багровый румянец и зловещую темную линию на животе, словно ее провел скульптор, готовый вот-вот начать резать камень.

 

Лето плавно соскользнуло в осень, и конверты посыпались в наш почтовый ящик, как опадающие с деревьев листья, – спасибо рекламе, которую Чарли разместил в газетах. Но вот писем от сестры или от мистера Брейса с новостями про поиски Джо все не было и не было, и временами меня одолевала жуткая тоска. Зато что по почте поступало беспрерывно, так это бесчисленные заказы на «Женское Лекарство Мадам Де Босак». В конвертах были сложенные банкноты, чеки, серебряные монеты. А от историй, прилагавшихся к деньгам, у любой женщины, ждущей ребенка, кровь бы в жилах застыла. Как застывала она у меня.

 

Дорогая миссис Дебосяк. Я за мужем уже 7 лет и у нас уже 4 рибенка да двое в магиле. Маей млатшенькой 9 мес. прошло 2 часа после ее рождения а доктор все не приходил, а я лежала на палу, и чуть не сватила зарожение крови, с тех пор у меня Малочная нага.

Жизнь моя почти кончена и это в 25 то лет! Не могли бы вы пасаветовать как придохраняться. Что придпринять?

Миссис Софи Пек, Эри, Пенсильвания

 

Дорогая Мадам, хотя я люблю своих шестерых детей, для меня нет радости в жизни. Мне всего 28 лет, а я до того занята, что не могу уделить себе и получаса в день. Пожалуйста, помогите беднякам вроде нас. Я почти узница. Зима, тем временем, холодная, кроме угля, надо купить теплые вещи. Если у нас будут еще дети, я не знаю, что делать. Миссис Арлен, Ливермор, Флемингтон, Нью-Джерси

 

Дорогая Мадам Де Б. Меня преследует страх забеременеть, он постоянно со мной. Если я попробую держаться от мужа подальше, он будет груб со мной и наговорит ужасных вещей. Он не думает о том, как я настрадалась, рожая своих детей, и какой это страх, когда они болеют, и как непросто перешивать старое барахло, да мало ли что еще! Я готова книгу написать о своих бедах, но не сейчас. Вот вам три доллара за ваши таблетки. Это мои последние деньги. Господом Богом заклинаю вас, пожалуйста, помогите, у меня больное сердце, мне еще один ребенок не нужен. Я бы занялась детьми и домом, чем рожать пятого, шестого… И так далее.

Миссис А. П. Келли, Трой, штат Нью-Йорк

 

Я отправила таблетки, сунув в конверты, адресованные беднякам, их деньги. Я не кровопийца, чтобы отнимать у несчастной матери последнее. Но даже филантропия не нанесла нам никакого урона, доходы росли и росли. Все благодаря рекламе. Я больше не ковыляла по городу с тележкой. Отныне я сидела в помещении и трудилась. В поте лица. Я – производитель. И произвожу я не крохотных Джонсов, а порошки и пилюли. Чарли пишет этикетки, а затем везет к печатнику, своему другу Гаролду, работающему в «Гералд». Гералд Гаролд, как мы его называем, денег за печать не берет, но от склянки порошка миссис Джонс не отказывается – берет для жены.

Хвойной смолой я прилепляю этикетки к коричневому стеклу, руки и волосы у меня липкие. Затем сворачиваю из бумаги трубочку и вдуваю через нее таблетки в узкое горлышко бутылочки, по тридцать штук, а потом плотно закрываю пробку. Занимаюсь я этим часами. Однажды я доплелась до почты и попросила обвязывать наши посылки бечевкой, чтобы бедным дамам, по большей части замужним матерям, сподручнее было нести посылку домой.

– Ущипни меня, я сплю, – сказала я как-то Чарли.

Он ущипнул, и мы радостно засмеялись, погрузив руки в кучу монет, которые лежали на столе. Наше состояние росло колоссальными темпами, в карманы капало по двести долларов в день. Отношения наши также складывались замечательно, мы с Чарли стали лучшими друзьями. Заведя счет в банке, Чарли сделался спокойный, добродушный, приступов дурного настроения как не бывало, как и старого топчана, который мы сожгли, а вместо него купили кровать с пуховой периной. Сладко и вместе с тем горько было сознавать, что я умру на мягчайшем ложе, с мужем под боком, с кошельком, лопающимся от монет, – ничего общего с картиной, которую мне прежде рисовало воображение: погибель на мостовой от голода и холода.

Глава третья
Банка

На меня сзади будто ремень накинули и затянули. Скомканные простыни белели в темноте. Наступило? Нет, ничего. Ложные схватки. Я опять заснула.

И снова очнулась от боли. Осторожно села в постели, мышцы таза продолжали напрягаться и расслабляться.

– Что? – встрепенулся Чарли.

Ему не надо ничего растолковывать, сам все знает. Штаны уже на нем. И ботинки.

– Я к доктору Вашону!

– Нет! Беги за миссис O’Шонесси. Вашон – павлин надутый.

– Да, но он доктор, человек науки.

– Он человек улиток и чеснока. Не хочу мужчину. Будь он даже из самой Франции.

Доктор Вашон был старым мерзавцем с торчащими из ушей пучками волос. Видеть его рядом с собой и выслушивать цитаты про accouchement…^[61] Да ведь он щипцами вовсю орудует, дикарство какое – за головку из утробы младенца тащить! Этот горе-акушер еще имел наглость хвастаться этим – передо мной, у кого за плечами тридцать родов в качестве ассистента! Но Чарли питал уважение к оборудованию. Ему было неважно, в каком сатанинском тигле плавили этот металл. Это ужасное устройство уродовало детям уши, а головам придавало форму экзотических плодов.

Миссис Эванс утверждала, что злокозненный сей механизм калечит еще и женщин, вырывая из тела куски плоти. Последний аргумент почти убедил Чарли, но он все равно велел мне прекратить нести свою «тупую ирландскую ахинею».

– Ты во все готова поверить! Что околоплодная оболочка спасет утопающего или что прикосновение седьмого сына излечит от укуса бешеной собаки.

– Это правда. Мама всегда так говорила.

– Но у этого француза, у Вашона то есть, имеется научная теория. Роды, с его точки зрения, это болезнь, недомогание, которое должны лечить врачи.

– Чепуха! Роды – это функция природы. Миссис Эванс говорила, самая лучшая повитуха – это женщина, крепко усвоившая эту истину.

Но миссис Эванс умерла. Миссис Уотсон с Лиспенард-стрит слыла шарлатанкой, а у миссис Костелло репутация была еще хуже. Оставались доктор Вашон и миссис O’Шонесси, и из этих двоих я предпочитала ирландскую уборщицу, мать девятерых детей. Мы все пререкались, хотя меня уже скрючило пополам.

– Вашон – француз, а французы – эксперты!

– Видеть не желаю этого пуделя! Если ты его приведешь, я его помоями оболью!

Но Чарли, судя по звуку затихающих шагов, был уже далеко. Я осталась одна. Надеюсь, у него хватит ума не заявляться сюда с «мсье доктором». Но что насчет самого Чарли? Вдруг он ушел совсем, оставив меня умирать? Я доковыляла до туалетного столика, капнула за уши лавандовой воды, чтобы немножко утихомирить боль, намочила в теплом молоке салфетку и положила туда, ибо сказано: молоко препятствует развитию золотухи. После заварила листья малины, хорошее питье, дабы ускорить роды. Наконец, подошла к окну и поставила блюдце со сливками на подоконник – заманить sheehogues.

 

Боль накатывала, отступала, но это была не ТА боль. Не пришло еще, видно, время. Я зажгла лампу. Набросила на кровать клеенку. Принялась напевать без слов. Взбила подушку. На край кровати положила нож и веревку. Чтобы отвлечься, изготовила пару дюжин таблеток – растерла ингредиенты, отформовала. Постояла, пережидая приступ. Скрипнула зубами. Причесалась. Вскипятила воду и заварила мятный чай. Выпила. Миссис Эванс наставляла, что перед родами следует очистить кишечник, чтоб малышу ничто не мешало. Я выпила касторки. Руки тряслись от страха.

Чарли все не возвращался…

Я распахнула окна, и в дом проникло дыхание предрассветной реки вместе с вороньим карканьем и голубиной воркотней. Позвякивали молочные бутылки, которые разгружали из фургона. Прогрохотал каменщик с тележкой, груженной тесаными булыжниками, для укладки мостовой.

– Вот же мать твою! – заорал он вдруг.

Вот такими звуками встретит мир нового человека и попрощается со мной: птичий гомон да ругань рабочих.

Где же Чарли? Наверное, отправился на Двадцать третью улицу, где проживает «пудель». Но даже прогулочным шагом можно обернуться за час. Где он и где этот треклятый Вашон?

Валун внутри меня давил все сильнее, сплющивал пузырь, наполненный жидкостью. Я стояла у окна, когда это случилось. Хлынул истинный потоп. Я вдруг вспомнила, как от маминых ног поднимался горячий пар. Это из нее вытекала жизнь. Весь пол подо мной был залит, я опустилась на колени и вытерла пол посудным полотенцем, но только грязь развела. Живот бесстыдно торчал вперед – точно гнездо с дикими пчелами, таящее угрозу. «Ох, сладкий ты мой», – прошептала я беззвучно.

А вот и боль – нарастающая, с четким ритмом. Подпруга натянулась, не давая мне дышать, когда я встала на четвереньки. Боль была словно долгий мощный прилив, а отлив скоротечен.

За окном солнце вымазало розовой краской дома, мягким светом залило крыши. Я легла на кровать. Волны теперь накатывали одна за другой, без перерыва, сжать кулаки, разжать кулаки, сжать-разжать, все тело в огне, с меня будто содрали кожу.

В комнату ворвался Чарли. Он тяжело дышал. Рубаха мокрая. Он опустился рядом со мной:

– Экси! Я никого не нашел.

– Уйди!

– Не умирай! Не оставляй меня.

– Уходи!!!

Он отошел в дальний угол комнаты, путано бормоча про то, что не застал Вашона, потом помчался на Канал к миссис О’Шонесси, но ту уже вызвали к роженице.

– Прости, – едва не плача, шептал Чарли из угла, – прости, прости! Пожалуйста, не умирай, моя бесценная жена, и…

– Заткнись! – надрывалась я в ответ. – Заткнись!!!

И тут Чарли исчез. Вообще все исчезло. Одни только волны и боль. Я качалась на волнах боли. В голове раздался голос миссис Эванс:

– Не дергай. Вот так.

– Еще рано. Вот так.

– Не время. Тебя разорвет.

Волны вокруг покрылись барашками. Я все еще тонула. Моего сына не спешили вышвырнуть на спасительный берег.

Тужься! ДАВАЙ!

И я поднатужилась. И ничего не произошло. Если это пытка, то зачем? Какие ужасные злодеяния выдать, чьи имена назвать, чтобы мука прекратилась? Не надо пытать. Я все скажу. Как же больно. Я выла и рыдала, как все роженицы в мире, как все женщины.

– Экси, пора. Давай!

Я поднатужилась в последний раз. Потом в следующий последний раз. Каждая жила внатяжку, глаза вылезают из орбит, зубы перемалывают друг дружку, мозг вот-вот закипит. Я закричала. Так вот какая смерть выпала мне.

Я тужусь, тужусь. Давай же, миленький! Давай! Я почувствовала между ног что-то постороннее. Ох, Матерь Божья, какая боль. Очередная схватка свела тело судорогой. Я дугой выгнулась на кровати.

Терпи, терпи. Это точно последний раз. Да…

И вдруг хаос и ад отступили, рассеялись. Я родила свою дочку. Это произошло первого октября 1869 года. Мне было двадцать два.

 

Чарли все так же, нашкодившим псом, жался в углу. Сделалось тихо-тихо, Чарли встрепенулся. Моя девочка захныкала, и он в один прыжок оказался у кровати.

– О, милый Боже… – Чарли трясло. Глаза у него были огромные и полные ужаса.

– Возьми ножницы, – велела я.

– Я не могу. А разве можно?

– Уж если мог поработать своей штукой, то и ножницами сможешь.

Чарли, послушно выполняя мои приказы, перерезал пуповину, отскочил в сторону, переводя дух. Когда с процедурой было покончено, он упал на пол подле кровати. Лицо в белых пятнах, будто щеки обморозил.

– Я думал, что потерял тебя. Никогда в жизни не видел столько крови. Как убийство.

Он был едва живой от страха – но любовь ли это? Кого он боялся потерять – меня или малыша?

Чарли собрался снова заговорить.

– Постой, – сказала я. – Посмотри на нее.

Глаза у нашей девочки были такие, словно она знала самые сокровенные тайны, спрятанные в глубине наших сердец. Чарли смотрел на нее, смотрел на меня – и так нежно; глаза у него так блестели, что никаких сомнений у меня не осталось. Он боязливо коснулся пальцем подбородка малышки.

 

В свидетельстве о рождении, выданном в ратуше, было торжественно записано имя нашей дочурки: Аннабелль Гвендолин Фелисити Джонс.

– «Белль» по-французски «красавица», – сказал ее отец, – и мы выбрали его, чтобы в имени была хоть одна белль, и уж точно никаких экси.

Мы тщательно осмотрели пальчики на ее ножках, восхитились голубизной глаз. Она весила не больше, чем мешочек сухих бобов, а голова у нее была что твой персик. Мы рассматривали ее у огня камина и у окна, и, вопреки фактам (кожа морщинистая, глазки слиплись, личико старушечье), мы нарекли ее «самый красивый ребенок в мире». К шести месяцам она стала кругленькая и розовая. Малышку мучили колики. Она принималась плакать, заслышав резкий звук вроде скрежета трамвая. Я брала ее на руки, клала щекой на плечо и похлопывала по спинке:

– Тихо, тихо, ш-ш.

При виде новорожденных я всегда терялась: что с ними делать потом, после родов? Если бы мне мама рассказала. Бедная крошка плачет – я кормлю ее грудью. Она плачет, а я кладу ее головкой на плечо и жду, пока срыгнет воздух. Она плачет, а я пою ей «Тура-Лура». Папа купит тебе пересмешника. Но ни пение, ни гули-гули не могли ее успокоить. Я ее укачивала бесконечными часами. Она высасывала из меня жизнь без остатка. Жизнь свою она получала от меня, от этого никуда не денешься, как бы я ее ни любила. Она была пиявка. Я сотворила ее из своих костей, крови и молока. Надо будет – я умру за нее. Выпью горящую ворвань из лампы. Стоя в кухне, я кормила. Усталая до изнеможения, я кормила. Ложась спать, я кормила. Прошло уже несколько месяцев, а она все плакала.

«Т-ш-ш», – умоляла я, сама не своя от усталости, и добавляла в ее укропную водицу виски. Никакого эффекта. Теперь я понимала, почему в колыбельных поется про волчка, что ухватит за бочок, о, мой милый, ветерок гуляет, малышка засыпает, не будите лиха, чтобы было тихо. Я понимала, почему дамы писали мне отчаянные письма: пожалуйста, помогите, хватит с меня детей – и почему некоторые матери выбрасывали детей в окно или оставляли на няню. К счастью, ничего такого я не сделала и через пару месяцев даже пришла к выводу, что быть матерью – мое призвание, ибо нет ничего замечательнее теплого тельца, лежащего у тебя на груди, легкого дыхания, сладкого от молока.

Именно тогда я окончательно поняла слова своей наставницы о двух крайностях: любовь освобождает нас, и она же надевает на нас оковы.

 

Даже нянча дочку и познавая ремесло матери, Мадам Де Босак не сидела без дела. Каждый день на последней странице «Гералд» и «Таймс» появлялась реклама Мадам. В те дни я, по сути, нарушала закон, ибо с 1846 года заниматься производством и сбытом веществ, вызывающих преднамеренный выкидыш, было запрещено. Ну и что с того? Закон ведь приняли не в 1869-м, никто его не ратифицировал. Да и не доказать ничего. Реклама «Лунного средства» от задержки была вполне легальной, ибо не всякая задержка обязательно связана с деликатным положением. Та к ведь еще объявление наше надо было выискать среди сотен других.

«Мадам Де Босак, знаменитый женский врач».

Это я. Экси Малдун Джонс – знаменитый женский врач. Конверты с деньгами все так же падали через почтовую щель. Только на лекарства мы порой получали до пятидесяти заказов в неделю. Если считать по три доллара в среднем за заказ, общая сумма составляла шестьсот долларов в месяц. Если так будет продолжаться, мы заработаем в год больше семи тысяч, сказал Чарли. Я ушам своим не верила, цифры представлялись мне несуразно огромными. И являлись стимулом трудиться еще больше. Порой я ночь напролет готовила лекарство.

Мадам, а для профилактики ваше средство подходит?

Против профилактических средств в законе не было ни слова. И постепенно мы расширили ассортимент: дамские спринцовки, новомодные резиновые пессарии и презервативы. Клиенты не жаловались, несмотря на рвотный эффект кантарид^[62] и пижмового масла. Все знали, что наши таблетки – не панацея. Но пользы от них больше, чем от прочих.

Наша банка с деньгами переполнилась. Как-то в пятницу Чарли вернулся с почты, мы с ним сн<