Касательно преступницы, промышляющей абортами 4 страница

 

Статья появилась в газете мистера Грили в августе 1878-го. Испугалась ли я? Ничуть. Чего мне пугаться? И в чем моя вина? В том, что катаюсь на глазах у публики? Да пошла она, эта публика! И я поступила опрометчиво, с ходу сочинив ответ:

 

Непостижимо, как столь глупой писанине находится место в вашей газете. Мы что, не можем прокатиться на двух (а хоть бы и на четырех) лошадях перед публикой? Оставляю этот вопрос беспристрастному, свободному, умному человеку, пусть решит, чего заслужили своими нападками безымянные авторы заметки. Полноценного расследования или чего-то более серьезного?

Ваша, etc.

Мадам Де Босак

 

Какие у них были мотивы? Жадность и зависть. Доктор Ганнинг и его друзья от медицины завидовали деньгам, что зарабатывали акушерки вроде меня.

– Если им не нравятся мои экипажи, – сказала я Чарли, – то вообрази, что они запоют, когда мы включим нашу замечательную систему отопления?

– А ты пригласи их, – предложил он. – Явятся только ради того, чтобы посмотреть дворец Джонсов изнутри.

 

Мистер и миссис Чарлз Г. Джонс почтут за честь приветствовать Вас у себя, говорилось в приглашении. В течение десяти дней откликнулось триста человек с разных ступеней социальной лестницы Нью-Йорка – в том числе все мамочки из школы миссис Лайл. Даже эти болонки миссис Гибсон и миссис Ван Сэндт, демонстрировавшие мне свое презрение, не отказались. А Присцилла Лайл даже сделала запись в розовой гостевой книге: Это большая честь.

Платье я заказала в Париже, цвет «синяя полночь». Парча темного серебра, по подолу серебристое кружево, швы прошиты серебряными нитками в тон. В этом наряде я была королева. В субботу утром я приняла роды у миссис Констебль (девочку), а в пять вечера уже надела свое бальное платье, достала из сейфа драгоценности. Чарли смотрел, как я примеряю диадему, три кольца с бриллиантами и браслеты с драгоценными камнями на каждое запястье, на шее – кулон, камень покрупнее окружают камешки помельче, все сверкает и переливается. Серьги-капли разбрасывали бело-голубые сполохи.

Эти серьги были на ней в то утро, когда я нашла ее в ванне. Я сама вынула их у себя из ушей и надела. С ними ее и похоронили.

Из-за штор второго этажа мы с Чарли наблюдали за подъезжающими в вечерних сумерках экипажами. Их золотистые огоньки летели к нашему дому роем светлячков. Дама выходила из кареты, джентльмен в цилиндре и белом галстуке подавал ей руку, и пара поднималась по лестнице дворца Джонсов. Сплошь важные персоны: адвокаты и доктора, брокеры и финансисты, члены муниципалитета и политики. Мэр Хевмейер с супругой отклонили приглашение. Та к же поступили миссис Готтентот Астор и миссис Снут Вандербильт, да и прочее высокородное старичье: Ринеландеры и Стуйвизанты, Куперы и Стронги. В холле играл струнный квартет, официанты в черных фраках скользили с бокалами шампанского и крекерами с черной икрой. Это именовалось «прусский стиль». Джентльменам предлагали сигары в коробках розового дерева, а дамам – крошечные пирожные, размером и нежностью напоминавшие маргаритки. В большой гостиной на четвертом этаже банкетные столы ломились от яств: мясо, сыры, многоэтажные конструкции со сладостями и фруктами.

Наконец состоялся и наш выход. На верхней площадке лестницы Чарли поднял наши сцепленные руки, приветствуя гостей.

Шлейф моего синего платья струился по ступеням. Музыка пришлась бы по душе и царствующим особам.

– Вот она какая, миссис Джонс, – сказал кто-то.

Все взоры устремились на меня. Многих я знала. Доротея и Серена с мужьями. Милая моя Кэндес Уилер – мой консультант по интерьерам, мой адвокат Моррилл и его коллеги с женами. Миссис Присцилла Лайл, судья Криттенден, Фанни Рейнголд и наши друзья – Оуэнсы, Аримбо и Уилл Сакс. Мы прошли сквозь толпу, со всех сторон неслись приветствия и одобрительные реплики. Какой прекрасный дом. Как мы гостеприимны и щедры. Чудесная музыка. Дворецкий Томас ударил в гонг, приглашая гостей наверх – к яствам и развлечениям. Все наслаждались на свой вкус: джентльмены в биллиардной, дамы в гостиной. На первой площадке лестницы гости непременно замедляли шаг, чтобы восхититься фресками: резвящиеся херувимы, очаровательные розовощекие малыши. Миссис Уэбб и миссис Фрелингхузен проявили удивительную осведомленность:

– Двум итальянским художникам потребовался год, чтобы написать это, можете себе представить?

– Десять тысяч долларов за одну фреску.

– А ковер сущий восторг! – воскликнула миссис Уэбб, опуская взгляд себе под ноги.

– Басон, – сказала я, поставив ударение там, где надо. – Три тысячи долларов.

Судя по всему, такую цену за ковер они и вообразить не могли. Кэндес Уилер как-то намекнула, что неприлично объявлять стоимость вещей на публике, но я спросила, а зачем тогда вообще нужны деньги?

От толпы отделилась Грета, за ней следовал ее муж, мистер Альфонс Шпрунт. Ему бы не помешал хороший парикмахер – из ушей торчали неопрятные пучки волос. Широко улыбаясь, они поздравили нас с Чарли. Было ясно, что шампанского выпито уже немало. Грета со смехом обняла меня:

– Помнишь, как мы были горнишными? – Язык у нее слегка заплетался.

– Грета, дорогая, ты пьяна.

– Sturzbesoffen^[92], мадам. – Она засмеялась еще громче и изобразила шаткий книксен.

Я не понимала, зачем Грета вышла за этого своего мистера Шпрунта, человек он преунылый и к малышу Вилли относится неважно. Шпрунтов отвлекло появление официанта с шампанским.

В бальной зале к нам подошел мистер Моррилл:

– Что вы думаете об этом ужасном новом законе?

– Что еще за закон? – спросил Чарли. – Запретили сигары после обеда?

– Хуже. Теперь запрещено пересылать по почте некоторые материалы. Так называемые непристойные.

– Мысли у меня случаются непристойные, – ухмыльнулся Чарли, – но вот в корреспонденции тишь да благодать.

– Брошюры Чарли носят образовательный характер, – сказала я. – Вы ведь знаете.

– Новый закон наверняка неприятно скажется на вашем предприятии, – предупредил Моррилл. – Он явно направлен на лиц, которые распространяют товары, предупреждающие… хм… зачатие.

– И кто автор закона? – спросила я.

– Мистер Комсток. Так и называется, «Закон Комстока».

– Кто этот Комсток?

– Что-то вроде почтового инспектора, чиновник по особым поручениям. Мистер Энтони Комсток.

Так я впервые услышала имя моего Врага. И знаете что? Я тут же забыла это имя. Выкинула из головы предупреждения Моррилла, отмахнулась рукой в шелковой перчатке. Почтовый инспектор. Музыка водопадом сбегала вниз по лестнице, пузырьки шампанского кипели у меня в крови, над головой мерцали звезды, и я кружилась в танце. Это была всем ночам ночь. Газеты уделили событию много внимания, вот что написал «Полиантос»:

 

Мадам Х (имя нет нужды упоминать), злославная своими нечестивыми деяниями, прошлым вечером дала бал для сливок класса нуворишей.

Нет, ни Асторов, ни Вандербильтов ей заманить не удалось, зато фальшивой аристократии было в избытке. Миссис Кэндес Уилер, специалист по оформлению интерьеров, почтила бал своим присутствием, несомненно для того, чтобы защитить выбор хозяев дворца – в частности, безвкусные цветочные витражи в окнах. Внутреннее убранство – истинный образец роскоши и вкусовой непритязательности: в доме беспорядочно перемешаны антикварные диковины с бюстами Вашингтона, Франклина и американскими флагами.

 

– Они отметили Джорджа и Бена, – воскликнула я. – И флаги!

– Этим мы и гордимся, – сказал Чарли.

Гордимся, да. По всему миру разошлось: семья Джонс почитает флаг, свободу и демократию, символом которых является этот флаг. Бюсты Вашингтона и Франклина у нас не случайно, как и флаг. Мы патриоты и гордимся тем.

 

Но ни один флаг не мог защитить от парового катка, что несся на нас тогда полным ходом. Мистер Комсток весил больше двухсот пятидесяти фунтов, тогда как во мне и девяноста не наберется. Поединок во всех смыслах неравный.

– Ты опять в новостях, миссис Джонс, – мрачно сказал муж за завтраком вскоре после большого бала и протянул мне газету. – «Гералд» благословил мистера Комстока на действия в отношении тебя. Они называют его «инспектор Господа», а сам он себя именует Председателем Общества по ликвидации порока.

Я прочла статью. Грудь мою пронизал страх.

 

Общественные приличия требуют, чтобы государство защищало граждан от так называемых целителей, которые ничем не лучше шарлатанов. Благодаря усилиям мужественного крестоносца Энтони Комстока страницы «Гералд» ныне не содержат рекламы такого рода, но эти преступники от медицины безнаказанно продолжают свою деятельность. Самая нечестивая из них, Мадам Де Босак, она же миссис Энн Джонс с Пятой авеню, именно тот случай. Какое-то время назад она уже побывала в Томбс, но избежала справедливого наказания. И когда восторжествует справедливость, кому же сидеть в государственной тюрьме, как не владелице самого роскошного дома на Пятой авеню. Пусть мистер Комсток начнет свой крестовый поход – дабы заставить замолчать торговцев всякой дрянью в нашем городе, изгнать этих ведьм, несущих страдание, уничтожить их логово.

 

– Они снова придут за нами, – прошептала я, роняя газету.

– Накажи Мэгги и Грете быть осторожнее, – сказал Чарли. – Чтобы смотрели, кого пускают в дом. Любой стук в дверь может изменить жизнь.

И жизнь изменилась. Но не так, как думал Чарли.

Глава вторая
Это ты

– Мадам, тут у меня леди, которая отказывается входить через дверь кабинета, – доложила Мэгги.

– Если она не желает войти туда, где я осматриваю пациенток, отправь ее восвояси.

– Я пыталась, мадам. Она настаивает, чтобы я ее впустила.

– Ох, наверное, дамочка из Общества моральной реформы. Скажи ей, чтобы поискала настоящего грешника.

– Но она утверждает, что вы подруги.

Мэгги протянула мне визитную карточку. Прочитав имя, я резко вскочила.

Миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Она такая важная, – говорила Мэгги. – И такая упорная. Комната куда-то пропала, звон в голове заглушал голос Мэгги.

Миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Вам нехорошо, мадам? Вы так побледнели.

– Впусти ее, – слабым голосом выговорила я.

– Да, мадам.

Сердце словно кто-то в кулаке стиснул. Руки зажили отдельной жизнью: хватали воздух, теребили юбку, касались лица, будто стремясь убедиться, что все происходит на самом деле. Едва не теряя сознание, я ждала стука каблуков по мраморному полу холла.

– Миссис Ван Дер Вейл, мадам, – доложила Мэгги.

Вот она, передо мной.

А из меня будто выпустили жизнь.

Это была она и не она. Высокая грудь. Лицо обрело скульптурную законченность, особенно хороши были скулы. Ресницы черными фестонами оттеняли розовые щеки. Она сняла шляпку и устремила на меня голубые глаза.

– Датч, – прошептала я.

– Экси?

Мы кинулись друг к другу. От нее пахло «Лилией долины». Я чувствовала, как она напряжена. Какие у нее глаза! Два осколка неба.

– Это правда ты? – спрашивала сестра. – Правда?

– Я не знаю. Сейчас ущипну себя, тогда увидим. Она засмеялась, и я вспомнила этот смех.

Датч прикусила палец.

– По-прежнему грызешь ногти, драная ты кошка, – сказала я.

– Ой! – Она резко отдернула руку, словно обожглась. – Маменька всегда корила меня за эту дурную привычку. То есть, конечно, не наша мама, а…

– Ш-ш-ш, милая. Нет, ты только посмотри на себя. Дама из Чикаго.

– А почему твоя горничная не хотела впустить меня?

– Ох уж эта мокрощелка, ни хрена она не понимает.

– Я тебя тоже не понимаю.

– Прости за мой португальский. – И я объяснила, что задача Мэгги состоит в том, чтобы направлять незнакомых посетительниц в соседнюю дверь. А имя Ван Дер Вейл ей незнакомо.

– Понимаю.

Мы так и стояли посреди гостиной. Солнце врывалось с Пятой авеню, дробясь в хрустальных призмах люстры, окутывая нас сиянием. Неужели это моя сестра? В моей памяти она осталась восьмилетней девочкой, а передо мной светская дама. Датч тоже взирала на меня с недоверием.

– Я два года прожила в Париже, – наконец сказала Датч. – Перед возвращением в Чикаго месяц пробуду здесь.

Маменька отправилась в Иллинойс раньше, а я воспользовалась шансом разыскать тебя. Твой новый адрес мне дали в Обществе помощи детям.

– О, моя дорогая, родная, драгоценная Датчи!

– Милая сестра! Как странно.

Никому бы и в голову не пришло, глядя сейчас на нас, на наши кружева и юбки изысканного кроя, на наши кольца, браслеты и черепаховые гребни, что когда-то мы, сцепившись как две бродячие кошки, катались по кровати, что я схватила ее за волосы и укусила, а она расцарапала мне все лицо. Когда-то мы были маленькими дикарками в дырявых башмаках, а теперь миссис Пятая авеню и миссис Парк-авеню, собиравшиеся выпить чаю с бисквитами. Вот только сердца у обеих бьются что-то уж очень часто, да молчание слишком напряженное.

Датч поглядывала по сторонам. Пусть видит, как высоко я взлетела. В камине (полированный мрамор, резные орнаменты) пролетка поместится. Потолочные панели орехового дерева. И люстра. В глазах сестры я угадала одобрение, она улыбнулась мне. Еще бы. Наверняка ни в доме Эмброзов, ни у Ван Дер Вейлов такого великолепия нет.

– Прости, что не предупредила о визите. Мы с Элиотом поселились в «Мраморном доме», и вчера он уехал в Лондон…

– Сколько я мечтала об этом!

– Странно, почему все-таки твоя горничная приняла меня за торговку? Неужто я похожа на приказчицу из лавки? Она так настойчиво просила меня пройти к служебному входу. Прости, но она что-то странное несла… Мол, дверь кабинета мадам Де Босак за углом… И как ей в голову могло прийти, что я разыскиваю эту ужасную женщину?

– Ужасную женщину?

– Ты, конечно, знаешь, какие жуткие дела она творила? Не женщина, а исчадие ада, убийца.

– Вот как?

– Новости о ней долетели даже до Чикаго. Даже в Париже о ней слышали. Уверена, у вас тут все ее обсуждают. Неужто ее кабинет рядом с твоим домом? Говорят, она убила бедную девушку, а потом сбросила труп в реку.

– Хм.

– Такой скандал! Она погубила тысячи невинных детских душ.

– Полное дерьмо! – не выдержала я.

Датч вздрогнула, и я почувствовала себя вульгарной торговкой рыбой.

– Выпьем кофе?

– Пожалуй, – кивнула сестра.

Атмосфера изменилась. Мы настороженно смотрели друг на дружку, не зная, что произойдет в следующий миг. Натянуто улыбались. И все же она была для меня точно глоток прохладной воды для больного в лихорадке. Устроившись у окна, выходящего в сад, мы принялись вспоминать маму, рассказывать о своей жизни: Датч – о миссис Эмброз и Элиоте, я – о Чарли и Аннабелль.

– Датчи, ты должна дождаться возвращения из школы моей малышки, – сказала я. – Милая тетушка Датч.

– Энн… – Сестра замялась. – Энн, насколько я понимаю, тебя никто не называет твоим детским именем. Меня тоже никто больше не зовет Датч…

– Энн назвала меня мама. Не знаю, кто дал тебе имя Лили.

– И все же я уже давно Лили.

– Если тебе больше нравится это имя, так и буду тебя называть.

– Спасибо.

Для меня Лили было прочно связано с названием траурного цветка. И я вдруг иначе взглянула на сестру – она чужая, совсем чужая.

– Я собиралась поехать в Чикаго разыскивать тебя. Я поклялась маме, что найду вас.

– Хорошо, что не поехала. Никто не знает, что меня удочерили. Это тайна. Я прошу… не выдавай ее.

– Можешь не беспокоиться, сохраню я твой секрет, уж по части хранения чужих тайн равных мне нет.

– И не говори никому, что виделась с сестрой. Скажи, что я твоя школьная подруга.

– Познакомьтесь, миссис Лили Риардон, моя любимая школьная подруга.

Датч рассмеялась:

– Миссис Риардон! Помню, ты ее называла…

– Миссис Огузок!

Датч снова расхохоталась. Совсем как в детстве – громко, заразительно. И вдруг резко замолчала, выпрямилась, сложив руки на коленях, – лощеная светская дама, а не та девчонка, которую я на мгновение увидела.

Ван Дер Вейл.

– Энн, а где наш Джо?

– Я надеялась, ты знаешь ответ на этот вопрос.

– Мне о нем ничего не известно. Фамилия его приемных родителей Троу, верно? Я лишь знаю, что Троу переехали в Филадельфию. У меня дома не упоминали о них. Маменька сказала, что он был слишком мал, чтобы помнить меня. Ему сейчас двадцать.

– Двадцать один.

– Наверное, он высокий.

Казалось, Джо стоит между нами – странник без возраста и лица. Я нервно теребила юбку, Датч разглядывала свои руки. На левой руке было кольцо с бриллиантами и крупной жемчужиной. Да она и сама была точно жемчужина – белая, гладкая, блестящая.

– У тебя очень милый дом, – сказала она наконец. – Твой муж, похоже, добился успеха.

– Он предприниматель.

– Да? А чем он занимается?

– Медикаментами.

Она кивнула, слегка вздернув брови. Рассказала, что ее муж управляет семейными финансами.

– Он из тех самых Ван Дер Вейлов, что связаны с «Чикагской северной железной дорогой».

– Чудно. Удачно ты вышла замуж.

– И ты. – Улыбка у нее сделалась какая-то застывшая. Она вдруг сморщилась. – Элиот и я… что-то у нас не так… со мной не так. Я неспособна… У нас нет детей.

Элиот так мечтает о наследнике. И желает знать, чем же я больна.

– Ох, mavourneen, скорее всего, ты ничем не больна.

– Днем он со мной не разговаривает, а вечерами… – Она покраснела, отвела взгляд. – Каждый вечер он уходит из дома. Пропадает в клубе. И возвращается…

– Пьяный?

– Он меня не выносит. Видеть не может.

– Но ты же такая красавица!

– Мой доктор в Чикаго сказал, что дело во мне. Я побывала у врачей и в Лондоне, и в Париже. Никто мне не помог. Все только сказали, что виновата я одна.

– Чушь!

– Но это правда моя вина! Я училась в колледже. Недолго. Музыка, латынь, французский. Доктор Гунди сказал, что это могло повлиять на… вызвать… Что у женщин, которые занимаются умственной деятельностью, истощается репродуктивная функция.

– Но если французский тебе во вред, зачем было ездить во Францию? А твои модные доктора не говорили, что алкоголь в крови мужчины тоже препятствует зачатию?

Сестра упорно не смотрела на меня, лицо ее заливал жаркий румянец.

– Датч… Лили, есть лекарства, которые могут помочь. Она поднялась, отошла к окну:

– Где же я их раздобуду?

– Могу достать для тебя.

– Ты?

– Да. Кто знает, вдруг они помогут тебе. Посиди здесь, я скоро.

– Постой! – Она обратила ко мне удивленное, мокрое от слез лицо.

– Вернусь через минуту. У меня есть в аптечке.

Датч смотрела на меня, во взгляде ее сквозил… ужас.

– Ты же идешь в тот кабинет по соседству, да? Твоя горничная не лгала.

– Мэгги лжет, только если я попрошу ее о том.

– Как ты могла? Как ты могла позволить этой женщине, этой нечестивой мадам открыть в своем доме кабинет?

– Мадам Де Босак – милейшая женщина. Очень разносторонняя дама. Умная и добрая.

– Она убийца! Преступница! Я читала, как она…

– Мадам Де Босак всего-навсего акушерка. Она приняла роды у многих леди, помогла им родить здоровых детей, и она всегда готова прийти на помощь в случае проблем с женской физиологией, неурядиц между супругами и решить вопросы интимного характера.

– Она дьяволица!

– Она ангел милосердия. Сестра не сводила с меня глаз.

– Она и тебе поможет, – спокойно сказала я, – если ты ей позволишь.

Датч дернулась, глаза ее расширились:

– Это ты? Ты, да?

Я выдержала ее взгляд.

– Это ты! Ты сама Мадам Де Босак!

– Если и так, что с того?

– Но ведь это… немыслимо.

– Ничего немыслимого нет, если хорошенько подумать. Ты ведь хочешь ребенка? Маленького Ван Дер Вейла.

Она в ужасе зажала ладонью рот.

– Датчи, ты всегда была слишком привередлива. Тебе всегда было не угодить. Мадам Де Босак не причиняет никому вреда. Ее миссия – помогать матерям производить на свет детей, облегчать страдания Она акушерка, вот и все. Вторая древнейшая профессия. Что касается первой, то ведь в нее подаются девушки, которым больше некуда пойти. И я их спасаю от этой участи.

Сестра уже взяла себя в руки. Лицо у нее было такое, будто в комнате смердело тухлой рыбой. Она встала, взяла свою шляпку:

– Мне пора. Я должна вернуться в гостиницу.

– Датч… Лили. Прошу тебя. Выслушай меня…

– Всего наилучшего.

– Не уходи, прошу!

– Знаешь, Энн, – она остановилась, – что сказала бы наша мама?

Эти слова пронзили меня точно раскаленным ножом.

– Маму убило послеродовое кровотечение! – закричала я. – Если бы рядом с мамой была хорошая акушерка, то она была бы жива и сидела бы сейчас здесь, в этой комнате.

Датч поморщилась и направилась к двери.

– Датчи, прошу, я тебя только-только нашла.

– Я не могу.

– А как же таблетки? Они тебе помогут.

– Нет, спасибо. – Она уже была в дверях гостиной. Я кинулась к ней, схватила за руку:

– Ты не обязана жить с ним, Датчи. С этим твоим Элиотом. Если он груб с тобой. Ты можешь переехать к нам, тут есть отдельная квартира. Со всеми удобствами. Она твоя. Оставь его. Ты молодая, красивая, Лили, ты можешь…

– Я ничего не могу, – сказала она мрачно. – Ты себе… даже не представляешь.

Она опустила вуаль, вышла в холл. Мэгги открыла ей дверь. Я вышла следом на крыльцо, смотрела, как сестра садится в поджидающий ее богатый экипаж, фаэтон зеленого цвета. Сестра опустила занавески.

– Датч! – крикнула я и кинулась за экипажем. Девятнадцать лет я ждала этого дня, и вот чужие наветы снова разлучают нас. – Датчи!

Но фаэтон уже выехал за ворота и влился в поток экипажей. Я осталась стоять на мостовой, вскинув руку.

Бегом я вернулась в дом, схватила пальто, спустилась в кабинет, сунула в карман упаковку «Натальных пилюль Мадам Де Босак» (черный стеблелист, листья малины и корень чемерицы). Я не стала звать своего кучера, а выбежала на улицу, где поймала извозчика. Мне не хотелось, чтобы меня узнавали. Мы пересекли центр города, и я велела вознице ждать меня возле «Мраморного дома». У стойки я осведомилась о миссис Элиот Ван Дер Вейл.

– Ваше имя? – спросил портье.

– Миссис Энн Джонс.

– Миссис Ван Дер Вейл больше здесь не проживает, – сказал он, растягивая слова.

Я сразу поняла, что это ложь. Датч здесь, но велела этому пройдохе говорить обратное. Я вернулась в свой экипаж и стала ждать. Каждые двадцать минут я совала кучеру деньги, чтобы он не скандалил. Дождусь во что бы то ни стало! Не может же она сидеть в гостинице вечность.

Наконец ближе к вечеру она появилась. Я залюбовалась. Лебединый изгиб шеи, пышные волосы уложены в высокую прическу, габардиновое пальто по самой последней моде. Под руку ее держал светловолосый бородач, щеголь – явно из тех, что наезжают в Ньюпорт на регату. Он заглянул в лицо сестре, что-то сказал. Значит, вот каков ее муж, мистер Ван Дер Вейл.

– Датч! – Я выскочила из кэба.

Она не замедлила шаг, но я заметила, как напряглась у нее спина.

– Датч!

Я вовремя вспомнила, что пообещала хранить ее тайну, и вместо того, что нагнать пару, свернула в отель.

– Миссис Ван Дер Вейл все-таки живет у вас, – сказала я сердито. – Я видела, как она выходила.

– Меня просили отваживать всех визитеров.

– Я ее сестра. Мы не виделись много лет. – Я вытащила из сумочки носовой платок, промокнула глаза и незаметно сунула портье банкноту. – Могу я попросить вас передать ей записку?

– Конечно. – Деньги исчезли.

– Спасибо.

Я взяла бумагу, села за столик в вестибюле и написала:

 

Дорогая Датчи,

Ты ведь знаешь, что кровь есть кровь, а мы с тобой – сестры. От этого никуда не деться, тем более все уже сказано и сделано. Я не проболтаюсь о твоих тайнах и не стану досаждать тебе. Мне достаточно знать, что у тебя все хорошо. Хотя я вовсе не уверена в этом. В пакете ты найдешь таблетки. Быть может, они подарят тебе то, о чем ты так мечтаешь. И ты больше не будешь грустить.

Нынче ты отвернулась от меня. Мне придется жить с этим всю жизнь. Если ты когда-нибудь передумаешь, знай: моя дверь всегда открыта для тебя. Если захочешь дать мне второй шанс, давай встретимся в чайной гостиницы «Астор Хаус» завтра, в три пополудни. Я просто хочу увидеться с тобой еще хотя бы разок.

С любовью, твоя сестра Экси

 

Я сложила записку, положила в пакет и адресовала миссис Ван Дер Вейл.

– Пожалуйста, передайте это ей, когда мужа рядом не будет, – попросила я портье.

– О, об этом не стоит беспокоиться, – ухмыльнулся прощелыга, – мужа никогда не бывает рядом.

– Но я видела их вместе. Красивая пара.

– О, это был не…

– Не ее муж? А кто же тогда, разрешите полюбопытствовать?

Еще одна купюра перекочевала через стойку.

– Его зовут мистер Пиккеринг. Владелец пароходства. У него контора в Пек-Слип.

– Спасибо, – поблагодарила я, с трудом скрыв изумление. Итак, у моей сестры есть не только муж, но и поклонник…

 

На следующий день я сидела в чайной «Астор Хаус». Датч не пришла. И не ответила на мою записку. Четыре дня спустя портье в «Мраморном доме» за очередную купюру сообщил, что она вернулась в Чикаго.

Глава третья
Перемена обстоятельств

Внезапное появление и столь же стремительное исчезновение сестры повергло меня в шок. Я впала в какую-то странную апатию. Почти не ела. Ночами я ворочалась без сна. Я снова потеряла Датч, и на этот раз, возможно, уже навсегда. Я прокручивала в уме нашу недолгую встречу, пытаясь понять, что еще мне надо сделать или сказать, чтобы она согласилась пожить в моем доме. Ну почему я не солгала? Мадам Де Босак? Знать не знаю. Все деньги мира, все мраморные мозаики и все каминные экраны не могли заменить мне сестру. Кое-что я все-таки предприняла: от имени миссис Риардон сочинила письмо и отправила в «Мраморный дом» на имя сестры. Они наверняка переправят его в Чикаго.

Однажды утром за завтраком я, по обыкновению последних дней, вяло пила кофе, погруженная в мысли, Аннабелль с аппетитом ела, а Чарли, как всегда, уткнулся в газеты.

– Послушай, – сказал он вдруг, – почтовый инспектор Комсток пережил нападение в Сити-Холл-парке.

– Тот толстяк, – вспомнила я, – что объявил крестовый поход против торговцев непристойностями, да?

– Похоже, он. – Лицо у Чарли было озабоченное.

– Не удивлюсь, если один из этих торговцев решил отомстить.

– Нет, тут другое. Пишут о каком-то докторе Сэлдене. Он практиковал подпольные аборты, как утверждает газета.

А крестоносец Комсток явился к нему с обвинениями. Доктор оказался скор на расправу и отвесил ему оплеуху, до крови разбив Комстоку нос. – И Чарли зачитал вслух: – «Это первая кровь, пролитая мной в борьбе за правое дело, – заявил мистер Комсток. – Если необходимо, я жизнь отдам за моего благословенного Искупителя».

– Господи, да он не крестоносец, а фокстерьер Господа, – усмехнулась я.

– Папа, давай купим маленького терьера? – оживилась Аннабелль.

– Не перебивай взрослых, милая, – сказала я. – Помни о манерах.

– Конечно, купим, котеночек, – согласился папочка. – Нет, ты послушай. – И Чарли снова принялся читать вслух:

 

По искам мистера Комстока полиция арестовала в Нью-Йорке девять человек, промышляющих абортами, и восемь человек – в Олбани. Но к дьяволице Де Босак он пока не подобрался, и та в полной безнаказанности продолжает кромсать женщин. Мадам открыто вершит свои гнусные деяния на глазах у всего мира и свободно рекламирует себя, как утверждает мистер Комсток. Он также сказал: «Меня не раз упрекали, что я хватаю лишь мелких рыбешек, тогда как главную рыбину, эту акулу подпольного промысла, я не пытаюсь призвать к ответу. Мол, она и меня подкупила. Но знайте, вот-вот придет и ее черед».

 

Мы сидели за столом в тревожном молчании. Газета с угрозой Комстока была будто пуля, на которой написали мое имя.

– Кабинет закрываем, – вздохнула я.

– А так ли это необходимо? – возразил Чарли, и от удивления я даже вздрогнула. – Слушай дальше. Президент, генерал Грант^[93], самолично помиловал всех эскулапов. Только докторов, остальных – нет.

– Президент?

– Да, похоже, старине Улиссу Симпсону понравилась аргументация защиты. Послушай:

 

Защита указала, что само по себе применение по назначению медицинских инструментов, являющихся предметом разбирательства, т. е. спринцовки и кюретки, является законным. И, пока не доказан ЗЛОЙ УМЫСЕЛ, вина считается недоказанной.

 

– Более того, – продолжал Чарли, – если верить написанному, на сторону медиков встал не только президент, но и конгрессмен, мистер Тримейн, и даже священник. Вот так. И поэтому, в свете того, что сделал президент Грант, новые законы останутся на бумаге.

– Чарли, ты должен знать. Если меня снова решат отправить в тюрьму, я убью себя.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – улыбнулся Чарли. – Ты же знаешь, я боюсь крови. – Но тут же стал серьезным: – Будь осторожна, хорошо? Моррилл говорит, что кое-какие медикаменты следует спрятать, в винный погреб или еще подальше. Я не позволю этому крысолову или полиции снова забрать тебя. Если они опять затеят возню, то теперь-то мы уж точно знаем нужных людей. Мы живем сейчас на Пятой авеню. И попомни мои слова: мы всю жизнь проживем здесь, и наши внуки еще будут носиться по саду, пытаясь поймать старичка Усатика.