Большой Взрыв и Чёрная Дыра

 

В один из этих трудных вечеров Анфиса почувствовала себя почти как на войне. На какой-то тайной и очень коварной войне. И ей надо быть очень внимательной и осторожной, и с большим умом исполнять свой воинский долг...

 

Все эти дни в магазины и булочные за продуктами и хлебом ходила она. И несколько раз продавщицы и кассирши отказывались, по её малолетству, или в чём-то заподозрив, её обслуживать и отпускать ей товар, и даже в довольно грубой форме. Она даже потом специально, входя в магазин, расстёгивала на себе пальто, чтобы показать, что на ней школьная форма, и она уже школьница. Хотя другие, наоборот, относились к ней сочувственно. И покупатели в большинстве её поддерживали...

 

За порядком в доме тоже теперь следила, по большей части, она. Подметала, стирала с книжных полок пыль. Что-то пыталась стирать...

 

Няня едва ходила, и все свои последние силы сосредоточила на уходе за отцом и Гертой...

 

Готовила Анфиса на кухне в эти дни постоянно, когда — вместе с няней, а когда — и одна...

 

…

 

В тот вечер, справившись с необходимыми школьными уроками (и мало о них думая), Анфиса навестила сначала няню. Напоила её чаем с травами и с мёдом, и с разным печеньем, в её комнатке (няне было трудно в тот раз даже до кухни добраться). Потом помогла ей раздеться, лечь в постель, укрыла её тёплым одеялом...

 

Няня поблагодарила её за всё, и говорит:

 

«Проведай-ка, сходи, Герточку! Что-то я за неё тоже очень боюсь...»

 

Анфиса зашла к Герте. Ей казалось, что Герте было уже, всё-таки, немного получше, чем раньше...

 

Герта лежала на постели с книгой. Не спала, и была одета в мягкий и тёплый лыжно-тренировочный костюм, который у неё в холодное время обычно играл роль домашнего.

 

Увидев Анфису — Герта заложила какой-то почтовой открыткой страницу, закрыла и отложила на тумбочку книгу, и села, хотя и с заметным трудом, на кровати. И Анфиса заметила, как Герта поморщилась при этом от боли, но — быстро овладела собой, чтобы ничего нехорошего о своём состоянии не показывать...

 

Анфиса, конечно, не упустила возможность взглянуть на обложку отложенной Гертой книги:

 

«Николай Бердяев ИСТОКИ И СМЫСЛ РУССКОГО КОММУНИЗМА»...

 

Рядом на тумбочке лежало такое же, однотипное и одинаково оформленное издание второй такой же книги:

 

«Николай Бердяев РУССКАЯ ИДЕЯ»...

 

Кажется, это был нелегальный «тамиздат»...

 

Герта сразу же поинтересовалась у Анфисы:

 

«Как там няня?..»

 

Анфиса постаралась заверить Герту, что няне лучше, и никаких особых проблем нет...

 

Герта предложила Анфисе:

 

«Давай, сходим к отцу!..»

 

Конечно, Анфиса и сама этого очень хотела.

 

Герта встала сама. Шла тоже сама, лишь чуть-чуть иногда опираясь на плечо Анфисы...

 

И Анфиса, чувствуя это осторожное и стеснительное прикосновение руки Герты к своему плечу, сказала себе, что её тело теперь должно стать крепче любой стали, чтобы на неё теперь смогли опереться и Герта, и отец, и няня, хоть все трое сразу. И что она теперь скорее умрёт — чем поколеблется от какой-нибудь тяжести!

 

И пусть попробует их хоть кто-нибудь здесь обидеть! Она знает, где у отца спрятан револьвер Марии Спиридоновой. И у них есть хорошие большие ножи на кухне! Почти как настоящие мечи!..

 

…

 

Отец лежал в своём кабинете, на своём просторно разложенном кожаном диване, под шерстяным одеялом, на спине, на мягкой домашней перине (старания няни) и на высокой, очень большой, подушке на круглом валике дивана. Глаза его были закрыты, но он явно не спал. Рука его легко, чуть двигаясь, касалась нескольких книг на стуле около его дивана, будто он хотел прочесть что-то в них с помощью пальцев. Кажется, это были какие-то восточные стихи...

 

Увидев Герту с Анфисой — он сразу пригласил их сесть к нему на диван, места там было много. Герта так и сделала. А Анфиса принесла свою любимую старую, резную, изящную, но довольно крепкую, до-революционную табуретку — и села на неё так, чтобы быть поближе к отцу.

 

Отец тоже расспросил их обеих про няню, про дядю Гену (он уже был почти в порядке, и хлопотал насчёт генерального ремонта их пострадавшей в аварии машины), про некоторых других общих друзей и знакомых.

 

Разговор как-то, само собой, перешёл на тему этой недавно пережитой ими аварии. И Анфиса, как никогда раньше, чувствовала себя равноправной и вполне ответственной участницей этого, как бы, военного революционного совета...

 

Герта спросила отца:

 

«Ты точно думаешь, что это было не случайно?»

 

Отец, крепко и напряжённо задумавшись, ответил:

 

«Трудно сказать. Это могло быть даже просто по глупости. В этих делах дураков тоже хватает. Иногда правая рука не знает, что делает левая. Тем более, у них там после заварушки с Хрущёвым (ведь готовились к худшему) ещё далеко не всё устаканилось...

 

Но если при этом погибает второй Никола Тесла... Причём, уже в больнице. И я не видел, чтобы он пострадал слишком сильно... Поневоле усомнишься, что это произошло не намеренно, и просто несчастный случай... Тем более, что подобных смертей самых выдающихся учёных и изобретателей, работающих на самых новых и прорывных направлениях (и, чаще всего, засекреченных), становится что-то вообще многовато, и далеко не только у нас в стране...»

 

Анфиса поняла из разговора отца и Герты, что их погибший в аварии знакомый был очень талантливый учёный и изобретатель, даже гениальный. И что он занимался вопросом бесконечной и неисчерпаемой энергии, которой наполнено всё пространство. И эта энергия как-то связана со временем и гравитацией...

 

Отец сказал:

 

«Неисчерпаемая энергия — всемогущая, и практически бесплатная — это смерть капитализма! Поэтому хозяева нынешнего мира никогда не допустят, чтобы эти открытия и технологии стали известны и получили развитие...

 

Опять-таки, бесконечная энергия — это и «вечный двигатель», и «машина времени», и человеческое бессмертие. Это всё — неразрывные вещи. И это всё — неизбежный конец капитализма! И капитализму бессмертные и всемогущие люди — ну, никак не нужны!..»

 

Стали говорить и о разных научных и философских вопросах, и, вообще, обо всём, о жизни...

 

Отец сказал, мечтательно, но и с какой-то горечью:

 

«Как бы я хотел учиться! Просто учиться! Просто сидеть в этом своём кабинете, за этим своим столом, или иногда на диване, или, вот, в кресле у торшера, и читать, с карандашом, ещё не прочитанные мною, но давно отмеченные для чтения и изучения, книги! Записывать свои мысли. Просто спокойно думать, спокойно, и не торопясь, всё-всё обдумывать... По вечерам, на кухне за чаем, спокойно и не торопясь, беседовать обо всём с вами...

 

Иногда выходить спокойно гулять — на Марсово поле, в Михайловский сад! На Неву, вдоль наших набережных!.. Походить бы по музеям!.. Боже мой — я ведь уже забыл, когда я последний раз ходил в Эрмитаж или в Русский музей — а они у нас оба в двух шагах!..

 

Но это, конечно, только в мечтах...»

 

Он глубоко вздохнул...

 

Герта легонько погладила своей ладонью запястье его руки, лежавшей поверх одеяла. Он ответил ей подобным же жестом...

 

Когда он убрал свою руку от книг, что лежали рядом с ним на стуле, Анфиса смогла прочесть названия двух из них: «Бхагавадгита» и «Дхаммапада»...

 

Отец продолжал, размышляя (и открывая много нового для Анфисы):

 

«Конечно, времени у меня теперь, чисто теоретически, может появиться несколько больше, чем раньше. По факту, я отстранён от самой важной работы. Но и того, что мне пока оставили, хватает сверх головы. Да и, действительно, это ведь ещё очень большой вопрос, насколько по-настоящему важна, и является ли самой главной, работа, связанная с доступом к разным бюрократическим рычагам, пусть даже очень высоким...»

 

Глубоко вздохнув — он будто вернулся, после этих слов, к тому, что всё время его занимало и беспокоило, стал говорить с характерной для него настоятельностью и с упорством:

 

«Я постоянно думаю: в чём же самая коренная причина всех наших неудач? На всех уровнях, и в более узком, и в более широком смысле. Да, даже, и в чисто индивидуальном плане. И я всё более утверждаюсь в мысли, что всё дело — в необходимости по-настоящему целостной Картины Мира. В необходимости современного всеобъемлющего целостного мировоззрения.

 

Марксизм — это, конечно, гениальная попытка создать такое мировоззрение. Но ведь и Ленин, и другие классики, ещё до него, не раз говорили, что главное в марксизме, в его философии — это диалектика! Не материализм — который без диалектики ничто, а именно — диалектика!

 

Марксизм — он, по определению, должен быть в высшей степени динамическим и постоянно развивающимся учением, неуклонно стремящимся к всеобъемлющей универсальности и к непрерывному глубочайшему самообновлению! К самообновлению — через самоотрицание! Диалектически! По закону — и Природы, и Истории, и Мышления!..

 

Разве мы имеем это сейчас в наших идеологических кабинетах? В нашей совершенно топорной идеологической пропаганде, от которой народ уже воротит?..

 

Где связь с современной наукой — с новейшими открытиями — которая должна быть живой, постоянной, работающей? Творчески корректирующей все прежние идеологические положения — чтобы они не становились застывшими мёртвыми догмами?.. От которых у нас скоро — уже отупеть можно будет!..

 

У нас вся наша идеологическая система до сих пор строится на физике прошлого века, на ньютоновской картине мира! С тех пор — в результате гениальнейших открытий о природе Мироздания, о природе реальности как таковой — появились и релятивистская физика Эйнштейна, и квантовая физика. Где это нашло отражение в самом фундаменте нашей идеологии?

 

А ведь с тех пор появились и ещё более радикальные, и ещё более потрясающие открытия!..»

 

Герта с «мистической» интонацией, низким голосом, проговорила:

 

««Чёрные дыры»!..»

 

Отец подтвердил:

 

«Да, те же «чёрные дыры», хотя бы!.. Мы в них ещё провалимся, уверяю тебя! Не в одну «чёрную дыру»!.. Их ещё называют и «застывшие звёзды», и «умершие звёзды», и «провалившиеся звёзды»... Иногда — что это «чёрный мешок»...

 

Но название «чёрная дыра», с лёгкой руки, кажется, кого-то из фантастов, я считаю наиболее удачным. И я уверен, чисто интуитивно (или чисто металогически), что все чёрные дыры (а самые мелкие — вообще должны быть вокруг нас!) — это, в действительности, одна Чёрная Дыра. Одно фундаментальное гравитационное поле. Поле энтропии, поле дезинформации! Особым образом искривлённое и искажённое пространство-время...»

 

Он продолжал:

 

«Да, одна концепция Большого Взрыва и расширяющейся Вселенной — чего стоит! Где это нашло отражение в нашей официальной идеологии? А ведь это должно быть в самом фундаменте нашего представления о реальности как таковой!..

 

Физика Ньютона — это ведь, по сути, отражение буржуазного восприятия мира! Хотя он потом и пытался преодолеть этот буржуазный материализм, пробовал толковать «Апокалипсис»...

 

А вот квантово-релятивисткая физика — это уже действительно коммунистическое восприятие физического мира! Учитывая всё её дальнейшее и происходящее сейчас развитие... В наших школах — разве всему этому учат?..»

 

Герта спросила отца:

 

«Что же ты предлагаешь в качестве нашей базовой идеологии — эзотерический коммунизм?»

 

Отец улыбнулся. Видно было, что у них с Гертой уже был разговор на эту тему и насчёт этого термина. И, возможно, не один раз...

 

И он ответил, немного подумав:

 

«Эзотерический коммунизм — это, конечно, интересное определение. И над ним стоило бы всерьёз подумать. Но откуда начинать этот «эзокоммунизм»? От Платона, Гераклита, Пифагора?.. Или уж, скорее, от самых времён первобытного шаманизма, с его архаическим и стихийным универсализмом?..»

 

Герта вставила:

 

«Магическим универсализмом!..»

 

Отец согласно кивнул — и продолжал свою мысль:

 

«Эзотерический коммунизм — это, всё-таки, намёк на некую элитарность этой идеологической концепции, в самом определении...

 

Нет, мне всё больше и больше просится на ум гораздо более точный и, действительно, универсальный термин КОСМИЗМ. Само мировоззрение шамана — это АРХЕО-КОСМИЗМ.

 

Уже почти устоялось, в знакомой нам всем «неформальной среде», такое понятие как РУССКИЙ КОСМИЗМ. Это, конечно, прежде всего, Николай Фёдоров (по отцу — Гагарин). С его философией Общего Дела, которое есть задача воскрешения всех наших предков. И, по сути, это уже почти вся русская философия Всеединства, начиная с Владимира Соловьёва...

 

Но ведь Циолковский, Вернадский, Чижевский — да и Иван Ефремов — это уже СОВЕТСКИЙ КОСМИЗМ! Мы уже говорили об этом. И он ещё только мучительно пытается сформироваться! И дадут ли ему это сделать — это очень и очень большой вопрос. Но от решения этого вопроса — зависит и судьба нашей страны, и дальнейшая судьба всего мира! Ибо что ещё может объединить наш мир?..

 

Можно ли найти какое-нибудь ещё более универсальное и ещё более точное определение?.. Если с установкой на будущее, на перспективу, на развитие, на имманентную тенденцию — то это, как мне грезится, (красивое такое название!) КРАСНЫЙ КОСМИЗМ...

 

Герта сказала:

 

«Сразу же вспоминается «красное смещение»...»

 

Отец подтвердил:

 

«Да, открытие «красного смещения» уже свидетельствовало — что мы живём в расширяющейся Вселенной! В непрерывно растущей, развивающейся, динамической, информационно-энергетической, самообновляющейся огненной Вселенной!..»

 

Герта тут же вставила:

 

«Как Феникс!..»

 

Отец подтвердил с готовностью:

 

«Да, именно — как Жар-Птица, как Птица Феникс!.. Или — Кетцалькоатль, если хочешь. У ацтеков... Или Семург у персов... Или Птица Рух у древних семитов... Или Птица-Русь у наших староверов, сектантов, у тех же «Всемирных Братьев»... Кстати, отсюда и понятие о Святом Духе у христиан... Иван-Царевич летал на этой Птице — в небеса, в Рай!.. Как мы с тобой... ...»

 

Отец не договорил. Анфиса видела, как какая-то внезапная внутренняя боль помешала ему, непонятно, насколько сильная. Но он почти совершенно не подал виду, лишь всё лицо его на несколько секунд как бы совершенно застыло и побледнело...

 

Сев осторожно на постели чуть-чуть повыше — он, почти всё так же, продолжал:

 

«Коммунизм — это, действительно, Красная Мечта! Красная Вера — и Красная Мечта...»

 

Герта, сначала немного тревожно взглянувшая на отца, добавила, с широкой улыбкой:

 

«И Красное Слово!..»

 

Отец (он уже, кажется, вполне овладел собой) тут просто расцвёл от ещё более широкой и лучащейся улыбки — и решительно и радостно подтвердил:

 

«Да, да, да!..»

 

И, говоря это, он от избытка внезапных радостных чувств — трижды, ритмически, ударил себя кулаком правой руки в ладонь левой (хотя и далеко не так живо и сильно, как когда-то раньше, на памяти у Анфисы).

 

И будто каких-то три радостных толчка — раздались в это же время где-то в самом сердце у Анфисы!..

 

Анфиса поняла, что сейчас у них, у всех троих — произошло какое-то радостное и очень важное открытие! Она ещё не совсем понимала смысла этого открытия — но оно уже какой-то живой и горячей радостью наполняло её всю извнутри...

 

Простенькая рифма пришла ей на ум — и она, в унисон общей весёлой радости, патетически продекламировала:

 

«Красное Слово — на всё готово!..»

 

И, вскочив во весь свой рост со своей табуретки, и выпрямившись, как в строю — она торжественно отдала правой рукой пионерскую честь — как её кукла-пионерка Зина Портнова (она же Афина Паллада).

 

Её табуретка не выдержала такого её резкого и стремительного скачка — и с шумом грохнулась позади неё на паркет...

 

Отец и Герта почти покатились от хохота...

 

А Анфиса, подняв свою табуретку, и вновь садясь на неё, выдала, продекламировав, новую рифму:

 

«Табуретка сказала: «МЕТКО!»...»

 

Отец, немного успокоившись, констатировал:

 

«Всё, будем обращать в Красную Веру всё человечество!..»

 

Анфиса спросила:

 

«А коммунизм — это религия?»

 

Герта, от удовольствия от такого вопроса, даже подняла голову к потолку и что-то, аж, почти промычала, с интонацией удивления и восторга от всей важности услышанной реплики, что-то вроде:

 

«М-м-м-м!..»

 

Отец, почти с той же интонацией, произнёс:

 

«От-лич-нейший вопрос!.. Конечно, коммунизм должен включать в себя всё: все науки, все философии, все виды искусства (поэзия, музыка, живопись, танец, да хоть кино), и, конечно, все религии со всем атеизмом вместе взятым. Весь — абсолютно весь — духовный опыт человечества! С самых первобытных времён! Как, собственно, и Ленин нам завещал: обогатить свою память знанием всех богатств человечества. Тогда коммунизм и будет подлинным космизмом.

 

Весь религиозно-атеистический процесс — весь духовно-исторический процесс — вообще надо воспринимать и рассматривать как единое, динамическое, диалектически развивающееся целое...»

 

Герта вставила, ткнув указательным пальцем куда-то в потолок:

 

«А большевизм — это ещё более крутая религия, чем просто коммунизм!..»

 

Отец согласился:

 

«Да, большевизм — это русский коммунизм! И ещё соратники Ленина называли протопопа Аввакума «первым большевиком»!..»

 

Герта спросила отца:

 

«А как бы ты определил религиозную концепцию большевизма?»

 

Отец вздохнул — как бы, чтобы набрать побольше воздуха для большого определения — и определил так:

 

«Большевизм — это настоящий титанический антропокосмизм! Это — культ дерзателя и творца Прометея и Прометеева Огня! Культ не только исторического — но космогонического творчества!..

 

Вот у нас постоянно поминается — больше всуе — высказывание марксистских классиков, что труд создал человека. Да, я согласен! Но уточню: ОГОНЬ СОЗДАЛ ЧЕЛОВЕКА! Именно работа с Огнём — сделала человека человеком! И продолжает делать! И продолжает раскрывать в человеке — его Прометееву природу!..

 

Больше того — я абсолютно уверен, что и речь человеческая появилась в результате этой работы человека с Огнём, в результате Откровения Огня!..»

 

Анфиса выдала третью внезапную рифму:

 

«Откровение Огня — научи всему меня!»

 

Отец внезапно помрачнел — и уже несколько тише произнёс:

 

«Огонь Апокалипсиса — он тоже будет учить. Но только для человечества уже может быть поздно...

 

Хотя — это ведь, как сказано, Новое Небо и Новая Земля, на которых обитает Правда!..»