От общины к обществу; прибавочный продукт как инструмент социального синтеза

Положение, при котором один из хозяйствующих субъектов испытывает хронический дефицит, в то время как другой имеет возможность производить необходимый продукт сверх меры собственных потребностей, порождает известную зависимость. В свою очередь, последняя — объективную возможность принуждения. Именно зависимость одних от других и именно принуждение одних другими предстают как первопружина социальной интеграции. Однако действие этих факторов не может быть устойчивым и постоянным.

Мы говорим о подчиняющемся определенным законам, а следовательно, принудительном развитии человеческого общества, и можем видеть, что уже самые первые цивилизации, возникающие в долинах великих рек, очень скоро (если не сказать исторически внезапно) обнаруживают хорошо развитый инструментарий государственного управления. При этом бросается в глаза, что центры сосредоточения политической власти и центры сосредоточения первичных богатств практически полностью совпадают, а значит едва ли способно вызвать возражения утверждение о том, что первые постепенно эволюционировали из вторых. Другими словами, доминирование одних социальных групп над другими, принуждение одних другими может впервые возникнуть только там, где впервые же создается прибавочный/необходимый продукт. Мы обозначаем это новое в живой природе явление через дробь, для того чтобы подчеркнуть всю условность деления в точке его зарождения.

Нам, правда, привычней видеть инструмент государственного принуждения только там, где существуют какие-то силовые контингенты. Но ведь политическое принуждение в его классическом виде (полиция, армия, тюрьмы) не может взяться ниоткуда. Не вызывает сомнения, что весь его арсенал обязан был претерпеть известную эволюцию, в ходе которой одни механизмы постепенно заменялись другими, более развитыми и совершенными, а самое главное — более функциональными и эффективными в новых условиях совместного существования более широкого социума. Поэтому логично заключить о том, что, как полюсы концентрации политической власти (вместе со всеми ее институтами) могут развиться лишь из первичных пунктов концентрации необходимого/прибавочного продукта, так и политическое принуждение в исходной точке своей истории может быть только продолжением древнейшей «предэкономики». Точки кристаллизации будущего социума и одновременно формирования его политических центров — это и есть общины, когда-то впервые порождающие избыток.

Любая форма принуждения нуждается в специальном механизме, в этом смысле не является исключением и экономическое. Его инструментом как раз и предстает осаждающийся на катодах социальной структуры материальный излишек. Но эту роль, повторимся, он может играть только потому, что существующие рядом с ними замкнутые хозяйства других общин не в состоянии обеспечить стабильность и устойчивость своего собственного жизнеобеспечения (а иногда и просто выживание). Именно поэтому все те, кто испытывает недостаток, со временем оказываются в прямой экономической зависимости от того, кто способен производить больше, чем необходимо ему самому.

Однако материальная зависимость одних хозяйствующих субъектов от других, как следует из сказанного выше, невозможна там, где излишек полностью перекрывает весь образующийся рядом с ним дефицит и «проедается» нуждающимися. Важно понять, что устойчивая зависимость, а значит и устойчивое подчинение последних, могут быть гарантированы только в том случае, если избыток продукта станет (хотя бы отчасти) выпадать из сферы удовлетворения первичных потребностей и формировать собою какой-то новый, если так можно выразиться, «надстроечный» круг потребления. Проще говоря, трудно предположить, что принуждаемый станет подчиняться чужой воле, если будет уверен, что избытку продукта, который производится успешным и сильным соседом, нет никакого иного применения, кроме как оставить в полном распоряжении того, кто испытывает в нем постоянную нужду. Да и тому, кто способен обеспечить этот избыток, нет никакого резона тратить свои силы на его производство: благотворительность, тем более требующая от жертвователя излишних усилий, едва ли свойственна первобытному обществу. Словом, бескорыстное подвижничество, изнурение себя производством сверх необходимого только для того, чтобы просто передать его кому-то другому, вещь абсолютно невозможная в нем.

Между тем известно, что чисто экономическое принуждение, которое не подкрепляется никакими другими мерами, нежизнеспособно. Оно всегда нуждалось и будет нуждаться в политико-правовом закреплении, а также в становлении специального политического аппарата, который имеет и реальную возможность, и признаваемое всеми право осуществлять насилие, и уже первые памятники письменности оставляют нам свидетельства учреждений, призванных регулировать долговую зависимость. Так, например, в первом известном нам письменном своде законов, Кодексе Хаммурапи, появившемся в XVIII столетии до нашей эры, устанавливается, что если должник не возвращает в срок деньги с процентами, он поступает в кабалу кредитору: «Если долг одолел человека, и он продал за серебро свою жену, своего сына и свою дочь или отдал их в кабалу, то три года они должны обслуживать дом их покупателя или их закабалителя, в четвертом году им должна быть предоставлена свобода».[32] Долгое время долговая кабала существует в Древней Греции; ее отмена связывается только с реформами Солона. Те же нормы мы видим и в законодательстве Древнего Рима: «Пусть будут [даны должнику] 30 льготных дней после признания [им] долга или после постановления [против него] судебного решения. [По истечении указанного срока] пусть [истец] наложит руку [на должника]. Пусть ведет его на судоговорение [для исполнения решения]. Если [должник] не выполнил [добровольно] судебного решения и никто не освободил его от ответственности при судоговорении, пусть [истец] ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы весом не менее, а, если пожелает, то и более 15 фунтов. [Во время пребывания в заточении должник], если хочет, пусть кормится за свой собственный счет. Если же он не находится на своем содержании, то пусть [тот, кто держит его в заточении,] выдает ему по фунту муки в день, а при желании может давать и больше».[33]

Надо думать, что уже к тому времени существовали вполне материальные институты, которые имели возможность исполнить эти статьи законов. Меж тем известно, что древнее писаное право только закрепляет нормы, до того долгое время хранившиеся обычным, то есть правом, сложившимся в результате традиционного применения.

Именно этим — постоянно развивающимся — учреждениям и предстоит быть основным регулятором социального общежития на протяжении долгих тысячелетий человеческой истории. Словом, со временем по крайней мере часть потребительского излишка должна «конвертироваться» в иные, внеэкономические, механизмы принуждения.

По вполне понятным причинам становление аппарата политической власти, не только не останавливает концентрации общественного продукта на одном из социальных полюсов, но, напротив, усиливает ее. Ведь с самого начала он формируется именно как инструмент содействия ей и лишь спустя значительное время оказывается способным обрести какое-то самостоятельное значение.

(В скобках заметим, что, если первоначально принуждение возникает только там, где существует возможность производства прибавочного продукта, то со временем положение меняется на противоположное: само принуждение начинает служить фактором, ферментирующим это производство. Так первые волны колонизационной экспансии греческих племен были вызваны прежде всего дефицитом необходимого продукта, неспособностью античной общины прокормить все возрастающую численность. Однако очень скоро основанные ими колонии становятся поставщиками не одних только средств пропитания, более того, последние отходят на второй план: «Порожденная развитием рабовладения колонизация стимулировала дальнейший рост иноземного рабства в Греции. Военные столкновения с туземцами уже с первых же моментов основания новой колонии обеспечивали невольниками и колонистов и метрополию. С момента заселения до момента устойчивой организации полисной жизни наиболее доступным товаром в обмене с метрополией был раб и уже позднее — хлеб, рыба, продукты питания, строительное сырье и, наконец, собственная ремесленная продукция».[34] Породив то, что называется классическим рабовладением, именно этот неожиданный приз военной колонизации и открыл новую, может быть, самую яркую, главу мировой истории.)[35]

Таким образом, становление и развитие инструментария политического принуждения обязано влечь за собой увеличение объемов необходимого/прибавочного продукта. Однако (повторимся) дефицит не может и не должен быть устранен полностью, речь может идти лишь о частичном снижении его остроты; ведь далеко не в последнюю очередь именно он определяет эффективность стихийного социального строительства. Поэтому, как бы парадоксально это ни звучало, задача общественного самоуправления заключается в том, чтобы сделать умеренную нехватку всего необходимого постоянной и — более того — принципиально неустранимой. Только устойчивый недостаток насущного может создать известный потенциал трудового напряжения, готовность к дополнительным трудозатратам, которые могут быть использованы теми, кому через поколения предстоит образовать верхние ступени формирующейся социальной пирамиды. А это, в свою очередь, означает, что все возрастающая и возрастающая масса прибавочного труда должна отвлекаться на производство вещей, далеких от непосредственного утоления базовых физиологических нужд.

Сохранение дефицита и есть едва ли не главная задача того отвлечения, о котором говорится здесь. Если значительная часть совокупного общественного труда будет направляться на удовлетворение каких-то новых (физиологически бессмысленных) потребностей, то недостаток всего необходимого для чисто биологического выживания как раз и будет становиться хроническим. Напротив, если прибавочный для одних продукт будет исправно направляться только на жизнеобеспечение других, его устранение неизбежно, а вместе с этим неизбежна и стагнация развития.

Таким образом, если продукт будет сохранять неизменной свою патриархальную форму, то есть будет продолжать накапливаться в виде предметов удовлетворения базовых потребностей, развитие общества пойдет по затухающей и рано или поздно остановится. Напротив, если часть интегрального продукта приобретает какой-то новый вид, не связанный с непосредственным воспроизводством жизненных сил, то это значит, что соответствующий объем живого труда выпадает из процессов интегрального жизнеобеспечения и направляется в новые отрасли. Именно это обстоятельство и порождает расширенное воспроизводство.

В свою очередь, только там, где появляется расширенное производство, включаются новые механизмы регулирования совместного бытия. К их числу необходимо отнести и порождение ранее не существовавших общественных потребностей, которые, в свою очередь, предстают как стимул для дальнейшего развития и роста. Вот только важно понять, что не новые потребности сообщают первичный импульс расширению производства, но расширение производства сверх какого-то критического уровня начинает порождать новые потребности.

Следует только напомнить, что историческое и логическое не всегда совпадают, и то, что в логике следует друг за другом, в реальной истории может развертываться практически одновременно. Поэтому конспективно очерченная схема:

— концентрация необходимого продукта на одном из социальных полюсов;

— становление аппарата политического принуждения;

— диверсификация интегрального продукта и всей системы общественных потребностей

могла развертываться не только в строгой хронологической последовательности; развитие этих процессов могло совершаться и параллельно.

Таким образом, окончательное завершение естественного отбора и «включение» механизмов собственно человеческой истории может произойти лишь при том условии, если прибавочный труд, а вместе с ним и прибавочный продукт — хотя бы отчасти — будут сбрасывать свою архаическую форму и примут качественно новый вид. В этом преображенном виде последний становится предметом удовлетворения каких-то иных, вторичных потребностей, уже не свойственных животному началу в человеке, но присущих исключительно той составляющей его сложносоставной природы, которая выделяет ее из животного царства.

Смена качественной формы прибавочного/необходимого продукта предполагает соблюдение известного баланса. С одной стороны, выживание отдельных хозяйствующих единиц и интегральное развитие невозможны там, где нет расширенного воспроизводства на уровне более широкой общности, другими словами, на уровне суммарного производства. Ведь если ничто из производимого кем-то избытка будет не в состоянии помочь терпящим бедствие, предотвратить катастрофу (а в конечном счете общую стагнацию и вырождение всей метасистемы) будет невозможно. Поэтому речь может идти о выпадении лишь некоторой части прибавочного продукта, ибо какая-то его доля все же обязана направляться на более полное удовлетворение базовых потребностей тех, кто испытывает нужду. С другой, там, где дефицит необходимого продукта может быть полностью перекрыт излишком, который концентрируется на противоположном полюсе формирующегося метасообщества, расширенное воспроизводство также невозможно. Всегда должна сохраняться известная напряженность для повышения деятельной активности субъекта; отсутствие стимула отнюдь не способствует ей. Разумеется, поначалу речь может идти только о стихийно регулируемом равновесии, но и бессознательность не является препятствием для его установления.

Но все же основное заключается не в сохранении дефицита. Существо проблемы состоит в том, что с направлением части совокупного труда на производство вещей, не связанных с непосредственным удовлетворением физиологического дискомфорта, в формирующемся обществе возникает принципиально новая, неведомая живой природе потребность. А именно: потребность в поступательном расширении масштабов, постоянном изменении всего содержания, диверсификации совокупной человеческой практики.

Ничего загадочного в производстве вещей, не связанных с удовлетворением базовых потребностей нет. По существу выпадающий из процессов непосредственного жизнеобеспечения объем трудозатрат направляется на создание инфраструктуры всей будущей цивилизации. Другими словами, инфрастуктуры не только материального производства, но и производства духовного. Полный состав этой инфраструктуры нам еще неизвестен, нам неизвестно назначение многих ее элементов, но некоторые из последних не могут остаться незамеченными и, разумеется, не вправе быть игнорированными. В первую очередь сюда относятся огромные мегалитические постройки и, разумеется, гигантская сеть ирригационных сооружений, которая возникает во всех регионах формирования древних цивилизаций.

Объяснить их возникновение инициативой каких-то инопланетных пришельцев означает уклониться от научного анализа. Утверждать существование осознанных целей и централизованного планирования (во всяком случае на начальных этапах) трудно. Поэтому остается допустить существование не во всем открытых нам законов, которые руководят формированием и развитием целостного организма, отдельными атомами и молекулами которого являются сами люди.

В связи с этим заметим еще одно обстоятельство. Применение орудий свойственно не одному только человеку, в живой природе это очень распространенное явление. Так, слоны отгоняют ветками мух, причем, если сломанная ветка слишком велика, они кладут ее на землю и, придерживая ногой, отрывают хоботом часть нужного размера. Некоторые грызуны используют камешки для разрыхления и отгребания почвы при рытье нор. Каланы (морские выдры) отдирают прикрепленных к скалам моллюсков при помощи крупных камней — «молотков», а другие, менее крупные камни, используют для разбивания раковин (лежа на спине на поверхности воды, зверь кладет камень-наковальню на грудь и колотит по нему раковиной). Медведи способны сбивать плоды с деревьев при помощи палок; зафиксировано использование камней и глыб льда белыми медведями для убийства тюленей. Много данных накоплено и об орудийном поведении у птиц. Новокаледонские галки достают насекомых из трещин в коре при помощи разнообразных «приспособлений», изготавливаемых самими птицами из прочных листьев и хвоинок. Египетские грифы разбивают страусиные яйца, бросая в них камни. Некоторые цапли бросают в воду разные предметы (перья, личинки насекомых), чтобы приманить рыб. Семейство цапель в Морском аквариуме Майами научилось приманивать рыб гранулированным кормом, который птицы воровали у сотрудников. Сычи собирают экскременты млекопитающих и раскладывают их вокруг своих гнезд, чтобы приманить жуков-навозников.[36]

Поэтому возникновение и развитие новой — социальной — формы движения не может быть обеспечено линейным преобразованием тех примитивных средств, использование которых доступно животным. Более того, по отношению к орудиям справедлив тот же вопрос, который вправе быть поставлен в отношении прибавочного продукта: что именно диктует необходимость их развития, делает его принудительным? Строгого ответа нет. Но справедливо предположить, что именно логика зарождения и развития целостного общественного организма диктует необходимость и одновременно создает предпосылки совершенствования первичных орудий.

Наконец, еще одно не последнее по важности обстоятельство. Отвлечение значительного объема трудозатрат на формирование инфраструктуры материального и духовного производства, кроме повышения жизнестойкости будущих поколений, пробуждает творческое начало в человеке. Пробуждает уже хотя бы по той простой причине, что отвлечение части суммарного потенциала на создание вещей, не способных немедленно повлиять на общее жизнеобеспечение, вызывает необходимость производства прежних объемов необходимого продукта меньшими трудозатратами. А это осуществимо только за счет введения новой технологии, новых средств, новой организации коллективного труда. Словом, только творчество является подлинным движителем всеобщего развития. Поэтому лишь его пробуждение и может положить начало собственно человеческой истории. Впрочем, здесь мы погружаемся в контекст решения второго из поставленных выше вопросов.