Вещественный мир как средство формирования потребности к творчеству

Вторым (не менее важным и во многом производным от первого) условием формирования способности к творческим видам труда является включение индивида в специфическую потребительскую нишу, в особый вещный мир, который встречает его по рождении и продолжает формироваться вокруг него всю жизнь.

Не трудно понять, что способность к творчеству возникает прежде всего там, где даже вещный мир, который окружает будущего члена общества, представляет собой концентрированное выражение творчества, материализует в себе одухотворенный именно им труд.

Одним из выдающихся достоинств «Капитала» является представление неоспоримых доказательств того непреложного факта, что каждая создаваемая человеком вещь — это концентрат развитой системы отношений, господствующих в современном ему обществе. Поэтому ее изготовление представляет собой, кроме всего прочего (если вообще не прежде всего), воспроизводство этой системы. Правда, за невозможностью объять необъятное, Маркс ограничивает свой анализ исследованием преимущественно центрального звена общего экономического цикла — производства, но все то, что обнаруживается им в этом ключевом пункте, сохраняет свою справедливость и в остальных, не исключая потребления.

Как показывает его исследование, видимая поверхность вещей чаще маскирует их подлинную сущность, нежели обнажает ее, истина же обнаруживается лишь глубоко под нею. Вот так и здесь: функция продукта общественного производства заключается вовсе не в том, чтобы опосредовать обменные процессы между человеком и природой. Да и сам обмен — это, прежде всего, надбиологическое взаимодействие человека и общества, в котором он живет; метаболические же связи организма — не более чем условие, делающее его возможным. (В какой-то степени действие последних может быть уподоблено роли физических законов в жизни органических систем: так без земного притяжения невозможны даже процессы пищеварения.) Таким образом, не только производство, но и потребление человека служит ключевым средством индивидуализации всей системы общественных связей, в структуру которых он включается уже самим фактом своего рождения. Другими словами, главным назначением и этого звена единого экономического цикла является способность воспроизводить в субъекте труда всю совокупность ценностей его социума (и только во вторую очередь — служить удовлетворению какой-то отдельной потребности).

Этот вывод раскрывается, помимо всего, тем, что в производство каждой вещи вкладывается отнюдь не обезличенный, но обогащенный технической культурой, определенным социальным, эстетическим, наконец, духовно-нравственным содержанием труд. Поэтому ее производство — это не просто преобразование природных материалов и форм, но прежде всего материализация того, что составляет собой самую суть современного потребителю общества, современной ему цивилизации и культуры. Для того чтобы в полной мере понять это, достаточно вспомнить щит Ахиллеса из восемнадцатой песни Илиады,[228] в котором

множество дивного бог по замыслам творческим сделал.

Меж тем, однажды возникнув, эта тонкая материя уже не может исчезнуть, раствориться в небытии с завершением собственно производственного звена. Всеобщие законы сохранения, пусть и претерпевая известные мутации, продолжают действовать также и в человеческом обществе. А следовательно, творческое начало человеческой деятельности и все, что порождается им, обязано определять собою содержание остальных звеньев, не исключая потребления, чтобы воспроизвести в человеке способность его возрождения в новом производственном цикле. Так можно ли вообразить, чтобы созданный древним песнопевцем образ не вызвал бы ни в ком желания воспроизвести хотя бы бледную тень того великолепия, что создал

олимпийский художник, Гефест [229]

если без малого сто тридцать стихов его описания составили собой один из самых волнующих памятников всей европейской культуры? Ведь не давало же покоя изготовленное простыми смертными царское место Соломона.

Если каким-то невероятием вычленить органичное потребительной стоимости свойство аккумулировать в себе не только физические, химические, биологические характеристики преобразуемого человеческим трудом материала природы, но и сущностные параметры самого труда, в ней останется только одно — способность воспроизводить лишь вегетативную функцию. Собственно же человеческое содержание напрочь исчезнет из всех воспроизводственных процессов. Строго говоря, именно это и происходит с выдавливанием члена общества в маргинальные сферы потребления. Отдельно взятый индивид еще способен сохранить в них какие-то останки своей социальности, а значит, и способность к реабилитации,— общество же в целом (случись такое с ним) обязано деградировать и распасться.

Но если так, то и качество любого продукта труда в конечном счете определяется не степенью удовлетворения какой-то потребности, сколько его (скрытой от поверхностного взгляда) способностью вводить индивида в широкий социальный, этнокультурный и даже духовно-нравственный контекст. Меж тем есть простое, а есть и расширенное воспроизводство; специфика же последнего, как мы видели, состоит не столько в увеличении объемов производимого, сколько в поступательном изменении его качества. Отсюда и эти, материализующиеся в потребительной стоимости сущностные характеристики труда, которые продолжают сквозить по всем звеньям единого производственного цикла, обязаны по-своему воздействовать на своего потребителя, меняя его. В зависимости от конкретного вложенного в них труда, формально одноименные, но разные по существу потребительные стоимости обязаны по-разному воздействовать на человека. В противном случае становится непонятно, как в одних воспроизводственных процессах формируется способность к высшим формам инновационной деятельности, в общении с другим вещным миром возникает способность к осуществлению лишь исполнительской репродуктивной функции.

Отсюда можно сделать практически однозначный вывод: «штучный» товар, воплотивший в себе лучшие тенденции развития материальной и духовной культуры общества, воспитывает в своем потребителе одно, дешевый обезличенный продукт массового производства — совершенно другое.

Таким образом, воспитание индивида, окруженного специфическим вещным миром, который воплощает в себе условно завтрашний день развивающегося социального организма,— это, говоря языком политической экономии, производство и воспроизводство способности к творческим видам труда. Разумеется, сказать такое не означает утверждать, что без исключения в каждом из тех, кто с момента своего рождения обретает возможность дышать воздухом рафинированной культуры и прогресса, рождается способность к творчеству. Речь может идти только о той или иной степени вероятности, но ясно, что шансы ее формирования здесь, в этой среде, намного выше. Напротив воспитание человека, окруженного вещами, которые воплощают в себе вчерашний день общества, — это производство и воспроизводство способности к простому репродуктивному труду. Конечно, и здесь нужно считаться лишь со статистическими законами, но все же допустимо предположить, что вероятность появления ярко одаренной личности в этом сегменте потребления, хоть и не сводится к нулю, значительно ниже.

Обобщая вывод, можно утверждать: в конечном счете вся инфраструктура общественного потребления самим инстинктом сохранения социума строится таким образом, чтобы воспитывать в человеке настоятельную потребность индивидуализации материальной и духовно-нравственной культуры; лишь только с ней приходит потребность в самостоятельном формировании этнокультурных и социальных ценностей, которые должны быть приняты и разделены его средой. Все это, не в последнюю очередь, осуществляется через потребляемые вещи — через техническое совершенство, эстетику, эргономику, социальную знаковость и многие другие не всегда поддающиеся формализации параметры, свойственные каждой из них.

Вот только в результате разделения труда и тотального отчуждения потребность в приобщении к подлинной культуре, а с ней и потребность в творчестве воспитывается лишь у немногих.