Философский аспект теории истинности и концепция общей семантики А.Тарского.

Ранее уже упоминалось, что вопрос о природе истины в философском аспекте затрагивался во львовском периоде существования школы. Таким образом, у Тарского были предшественники и прежде всего Котарбинский и Лесьневский , посредством которых он был связан с творчеством Твардовского. Однако во львовском периоде школы точкой приложения усилий в вопросе об истинности было суждение, сформулированное, конечно, в естественном языке, да к тому же не был изжит и психологизм. Этими факторами отчасти может быть объяснена этическая составляющая теории истинности. Несмотря на то, что этический фактор в логических исследованиях, как правило, затушевывали, его влияние на выбор позиции ученого был несомненен. Наличие этической составляющей объясняется тем, что с ней связывается деятельностный, процессуальный аспект предмета изучения, например, суждения, тогда как в логике, а особенно в идиогенической теории суждений, был важен результат, с которым тот же Твардовский связывал истинностное значение. Нетрудно убедиться, что оценка, являясь результатом действия суждения, носит объективный характер тогда, когда высказанное находится в согласии с фактами; оценить же само действие как правильное или неправильное с точки зрения смысла, а потому ведущее к истине или ложности весьма трудно: позиция внешнего наблюдателя оказывается субъективной позицией, а позиция деятельностного агента, являющегося субъектом суждения приводит к антиномии, например, лжеца. Поэтому задачей Тарского было сохранение объективного характера истинности и одновременно следовало выработать такой взгляд изнутри на действие, например, суждения, чтобы никоим образом не изменить реальность, а тем самым течение происходящих в ней событий, или иначе - не деформировать предметную область. Начальным условием в решении поставленной задачи стало условие формализации языка, к которому затем добавилось ограничение на богатство выразительных возможностей в виде разделения языка-объекта и метаязыка.

Приступая к определению понятия истины в формализованных языках Тарский писал: "Отмечу [...], что во всей этой работе меня заботит исключительно выражение той интуиции, которая содержится в т.н. "классическом" понимании истинности, т.е. в того вида понимании, по которому "истинное" - это то же, что "согласие с действительностью" (в отличие, например,. от "утилитаристского" понимания, согласно которому "истинное - это с некоторой точки зрения употребляемое". Эта позиция Тарского на протяжении времени не претерпела изменений. Он также не скрывал возможных философских выводов из своей теории, полагая, что сделанные им уточнения классической концепции истинности заменят формулировку Аристотеля. Он писал: "Буду рад, если настоящая работа убедит читателя, что упомянутые средства уже в настоящий момент составляют необходимый вспомогательный аппарат даже при рассмотрении вопросов чисто философского характера [...] Ее центральный вопрос - конструкция дефиниции истинного предложения и выяснение научных оснований теории истины - принадлежит сфере теории познания и даже иногда относится к главным проблемам этой ветви философии. Тем самым я рассчитываю на то, что этой работой заинтересуются в первую очередь теоретики познания, что - не отвратившись местами трудным аппаратом понятий и методов, не используемых до настоящего в культивируемой ими области знания - они критически проанализируют содержащиеся в этой работе результаты и смогут их использовать в дальнейших исследованиях из этой области".

Действительно, интерес, вызванный семантической теорией истины, был велик и в первую очередь, конечно, среди польских философов. Значимость предложенной дефиниции была признана Айдукевичем, Котарбинским, Кокошинской, Мельбергом, Чежовским; среди заграничных философов (благодаря личным контактам Тарского) она была положительно воспринята Р.Карнапом и К.Поппером. Однако появились и голоса, отрицающие философскую ангажированность семантической теории истинности и приписывающие ей роль конструкции исключительно формальной. Так Д.Гильберт и П.Бернайс  писали: "Термин определение истинности сам по себе не должен вводить нас в соблазн. Мы не должны ожидать от такого определения философского объяснения понятия истины. Напротив, в большинстве случаев речь здесь идет лишь о некотором уточнении того понимания формул, которое и без того лежит в основе обычного использования формализма, и задача такого определения заключается в том, чтобы выразить это понимание в общем виде, в его зависимости от структуры рассматриваемой формулы". Из этого замечания трудно понять, что его авторы понимают под "философским объяснением понятия истины". Очевидно одно - понятие истины как соответствие фактам их не удовлетворяет. Эти сомнения можно даже отчасти разделить, имея в виду конвенцию Т, формулирующую условия частичного определения истины. Дело в том, что соответствие устанавливается между вещами - высказываниями и фактами, к которым относятся эти высказывания. Эти вещи разной природы, или говоря иначе, из разных универсумов, что приводит к выделению семантического метаязыка (метаязык, в котором можно говорить об объектном языке, но не о фактах, к которым он относится Тарский называет "семантическим"). Вот этот семантический метаязык и является тем инструментом, при помощи которого устанавливается соответствие. Ограничения на такой метаязык являются одновременно и ограничениями частичного использования конвенции Т. Между тем философское объяснение претендует на универсальность, а понятие соответствия, предполагающее очевидность факта, таковым быть не может, ибо далеко не все факты очевидны. В примечаниях к работе "О обосновании научной семантики" Тарский пишет: "В виде окончания добавлю, что из-за отсутствия места и времени в этом сообщении я не затронул вопроса о значении семантических понятий, особенно понятия истинности в методологии эмпирических наук; полагаюсь на то, что в будущем я найду возможность высказать несколько замечаний, которые возникают у меня в связи с этим важным вопросом".  К этому важному вопросу Тарский более не возвращался. Зато его активно разрабатывал К.Поппер, вывод которого был категоричен: "Старый научный идеал episteme - абсолютно достоверного, демонстративного знания - оказался идолом".  Продолжая обсуждение дефиниции истинности Поппер выделяет два весьма важных ее аспекта: критериальность и регулятивность. Он пишет: "Одно из важных преимуществ теории объективной, или абсолютной, истины состоит в том, что она позволяет нам сказать [...], что мы ищем истину, но не знаем, когда нам удается найти ее; что у нас нет критерия истины, но мы тем не менее руководствуемся идеей истины как регулятивным принципом [...]; что хотя у нас нет общего критерия, позволяющего нам отличить истину - исключая, может быть тавтологии,- существует критерий прогрессивного движения к истине".  К сказанному добавим, что Гильберт, вероятно, хотел бы видеть такой критерий формальным и конструктивным.

Такой взгляд, в соответствии с которым только обладание определенными критериями позволяет понять, что собственно имеется в виду, Поппер называет "философией критериев", справедливо отмечая, что метатеоретическое утверждение Тарского о невозможности сформулировать универсальный критерий истины (универсализм которого по крайней мере определялся бы наличием в этой теории арифметики), это утверждение установлено при помощи понятия истины, для которого у нас нет критерия. В терминах процессов и результатов понятие критерия есть результат, который еще только предстоит получить, а потому критерий истины действительно не более, чем "регулятивный принцип" процесса установления истины. Поэтому анализ дефиниции истинного предложения должен проводится в терминах процесса, частным случаем которого является понятие выполнения. Так в частности, конвенция Т устанавливает эквивалентность оценки процесса высказывания с результатом, коим является факт реальности, тогда как дефиниция истинности есть эквивалентность процессов высказывания и выполнимости; ограничения касаются этих процессов, но не понятия истинности, особый статус которого в отношении к процессам может быть сравнен с понятием предмета, являющегося summum genus, т.е. истина также является наивысшим родом, но для процессов, а не результатов. Причем характеризуя процессы как правильные или неправильные мы подчеркиваем абсолютную их сторону, являющуюся иллюзорной вследствие, если не прямой, то имагинитивной вовлеченности наблюдателя в процесс. Попытка отстранится от процесса путем именования приводит или к его оценке, или полной элиминации субъекта как наблюдателя; использование же имени оценки является всегда косвенным, т.е. упоминается. Воистину нет другого способа, как оценить результаты: "По плодам их узнаете их."

Тогда определение истины, являясь семантическим процессом, может быть уточнено путем анализа процессов, входящих в это определение. На этом пути Тарский обобщил конструкцию семантической теории истины до теории семантики. Семантику он понимал следующим образом: "Термином "семантика" мы будем здесь пользоваться в смысле несколько более узком, чем это обычно делают: под семантикой будем понимать все рассуждения, касающиеся того вида понятий, которые,- говоря общо и не совсем точно - выражают определенные связи между выражениями языка и предметами, "о которых в этих выражениях идет речь". В качестве типичных примеров понятий из области семантики достаточно привести понятия обозначения, выполнения, определения...". Обоснование так понимаемой семантики, по мнению Тарского, возможно только для формализованных языков: "Поскольку от ясности и обстоятельности описания зависит степень точности всех дальнейших исследований, то совершенно точными методами удается развивать семантику единственно языков формализованных".  Правда, несколько позже Тарский выскажет мысль, что используемые им методы построения семантики с некоторым приближением удастся применить к языкам неформализованным и, возможно, это высказывание послужило толчком для многочисленных попыток применения семантических понятий, например, истинного предложения в естественном языке. Так К.Поппер пишет без околичностей: "Мнение о том, что его (Тарского-Б.Д.) теория применима только к формализованным языкам, мне представляется ошибочным. Она применима к любому непротиворечивому языку, в том числе даже к "естественному языку... ".За использование методов Тарского в семантике естественного языка, да еще с использованием понятия "значение" ратует Д.Дэвидсон. (Семантика Тарского является т.н. референциальной семантикой и непосредственно не содержит понятие значения.)

Эти и подобные попытки можно, как кажется, объяснить исходя из модуса использования термина "истина". Выше уже отмечалось, что не только в теории суждений, т.е. в естественном языке, но и в языках формализованных термин "истина" не употребляется, а упоминается. Иллюзии употребления можно добиться, если предположить, что все имена объектов из универсума рассмотрения также упоминаются, но операции, как синтаксические, так и семантические, в частности, выполнения замкнуты, т.е. не выводят за пределы универсума. Этот тотальный перевод терминов из модуса употребления в модус упоминания и является центром кристаллизации процессов, приводящих к формализации. Результат этих процессов определен заранее, что равносильно его формализации. Условие формализации implicite заложено уже в левой части конвенции Т, когда индивидуальное имя предложения закавычивается, т.е. упоминается, как упоминается и термин "истинно": "p" истинно тогда и только тогда, когда p. Поэтому формализация являет собой ограничение прежде всего в сфере интралингвистической как изменение модусов использования имен, как некую интравертность - свойство, которое по своей природе противоречит духу естественного языка, обращенного к окружающему его миру. Формализация - это точность и платой за нее послужило понятие интерпретации, ненужное при употреблении имен в естественном языке. Поэтому в естественном языке вполне допустимо частичное применение определения истинности в виде конвенции Т, тогда как универсальным характером понятие истины обладает только в языках формализованных.

Таким образом, первым этапом подготовки языка, который подлежит семантическому исследованию, является его формализация. Вторым этапом - построение языка, в котором исследование будет проводиться, т.е. метаязыка. Центральным пунктом построения семантики является наделение метаязыка достаточным запасом средств, необходимых для описания отношений между выражениями объектного языка и предметами. Так в метаязыке должны быть имена выражений объектного языка, имена классов таких выражений, имена отношений между выражениями языка-объекта, т.е. все то, что необходимо для описания исследуемого языка в метаязыке. Термины, при помощи которых в метаязыке описывается структура объектного языка, Тарский выделяет и относит их к разделу морфологии языка. Тем самым семантика данного языка L исследуется в метаязыке ML, наделенным морфологическими и общелогическими терминами. Третьим этапом изучения является уточнение условий адекватности семантических понятий; примером может служить построение конвенции Т.

В построении семантики Тарский видит два пути: один из них преодолевается аксиоматическим методом, другой - методом определений. Первый метод заключается в введении семантических понятий в состав первичных понятий метаязыка, характеризуемых системой соответствующих аксиом, из которых затем выводились бы "семантические утверждения". Этот путь Тарский считает сомнительным по нескольким причинам. Он пишет: "В этом представлении семантика является самостоятельной дедуктивной теорией, для которой логическим фундаментом является морфология языка. Этот метод, кажущийся легким и простым, в сущности однако чреват рядом трудностей и вызывает всевозможные сомнения". Во-первых, отсутствуют объективные критерии выбора аксиом и они могут носить "в определенной мере случайный характер, зависящий от разных второстепенных факторов, например, от актуального состояния знаний в рассматриваемой области". Во-вторых, "трудно с психологической точки зрения признать естественным такой метод построения науки, в котором роль первичных понятий,- а следовательно понятий, содержание которых вроде как понятно само по себе и не требует дальнейших выяснений - выполняют того рода понятия, которые в прошлом были неоднократно источником путаницы и недоразумений". В-третьих, Тарский опасается, удастся ли аксиоматическое представление семантики согласовать с постулатами физикализма и единства знаний, ибо "нелегко было бы согласиться с таким широким пониманием физики, при котором семантика помещалась бы еще и в ее границах." .

 Тарский выбирает метод дефинитивного построения семантики, использование которого возможно только тогда, когда метаязык является языком более высокого уровня, нежели предметный язык. "Главный результат" Тарский формулирует следующим образом: "Тогда и только тогда можно сконструировать в метаязыке формально правильные и предметные по существу определения семантических понятий (и на этом пути обосновать семантику языка как раздел его морфологии), когда метаязык наделен переменными более высоких логических типов, чем все переменные языка, являющегося предметом исследования"(S.55). Семантическая теория истины является примером такого определения. Другим примером может служить следующая дефиниция обозначения: термин t обозначает данный объект тогда и только тогда, когда этот объект выполняет пропозициональную функцию "x идентично с t". По мнению Тарского, эти примеры показывают, что задачу обоснования "научной семантики" на базе морфологии языка "можно признать совершенно решенной".

Весьма важным использованием развиваемой концепции семантики является конструирование Тарским дефиниции логического следования . Как и в случае с истинностью Тарский обращается к интуитивному пониманию следования, которое может быть выражено следующим образом: X логически следует из класса предложений К тогда и только тогда, когда невозможно, чтобы все предложения из класса К были истинны, а предложение X - ложно. Определение логического следования посредством выводимости при помощи совокупности правил, по мнению Тарского, не может помочь в реконструкции вышеприведенной интуитивной выражения, ибо, согласно утверждению Геделя о неполноте, можно всегда построить предложение (например, в арифметике натуральных чисел), которое не выводимо, хотя к нему и применимо интуитивное понятие следования. Тем не менее понятие логического следования удается сформулировать точно, используя семантические понятия. Так понятие выполнения позволяет определить понятие модели, а при помощи этого последнего Тарский предлагает следующую дефиницию: Предложение X логически следует из предложений класса К тогда и только тогда, когда каждая модель класса К является одновременно и моделью предложения X.

Результат Тарского показывает, что следование в семантическом смысле (логическое следование) не перекрывается понятием следования в синтаксическом смысле, т.е. выводимостью: если X выводимо из класса К, то X логически следует из класса К, но не всегда верно обратное. Этот результат может служить подтверждением того факта, что семантика "богаче" синтаксиса, а одним из главных результатов "идейных" работ Тарского ,считать обоснование тезиса, что семантику языка никогда не удается полностью погрузить в его синтаксис (за исключением простых языков).

 И наконец, отметим сам метод семантического анализа, используемого Тарским при построении "научной семантики". Занимаемая им позиция - это, как правило, простая и интуитивно ясная формулировка (классическая теория истинности, понятие выполнения), которая затем совершенствуется при помощи точных логических понятий.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Что ж, в заключение работы, очертим требования, которые предъявлялись к философу из Львовско-варшавской школы. Во-первых, он должен иметь философское образование, а также обладать знаниями в объеме университетского курса по одной из дисциплин, желательно естественнонаучной. Философское образование должно быть историческим и систематическим. Особое внимание обращалось на знакомство с современным состоянием философских знаний, так необходимых философу-аналитику. Вместе с тем истории философии уделялось особое внимание, а членов Школы среди приверженцев аналитической философии особенно выделяло как раз знание истории, которое может служить знаменем школы. Согласно принятому в Школе стандарту философ должен свободно себя чувствовать во всех областях систематической философии, а в одной из них особенно основательно ориентироваться. К сказанному остается добавить знание иностранных языков, непременно включающих старогреческий и латынь. В подтверждение сказанному все же приведем цитату из работы, названной «О потребностях польской философии». Твардовский пишет: «Философ должен уметь справляться с оригинальными текстами древних авторов, ибо иначе он не сможет обратиться к источникам европейской философии; он должен настолько знать математику, чтобы перед ним не были закрыты врата к исследованиям с пограничья математики и логики, а также к психофизическим методам; он должен обладать необходимыми ему в психологии мышления сведениями из области физики и химии, а в области психологии вообще - из области анатомии и физиологии нервной системы; он должен ориентироваться в результатах и направлениях современной биологии, знакомство с которыми ему необходимо при изучении современных теорий этики и эстетики».

Первое поколение учеников Твардовского полностью соответствовало перечисленным требованиям, хотя уже тогда началась специализация. Несмотря на наступающую специализацию с этими условиями справлялись и философы, получившие образование в межвоенный период - за исключением, разумеется, группы молодых варшавских логиков, окончивших естественно-математическое отделение, но и они, как правило, имели солидную философскую подготовку. Согласно принятому в Школе стилю философ обязан ясно мыслить и четко формулировать вопросы и ответы. Он постоянно должен заботиться о как можно лучшем обосновании своих утверждений как с формальной, так и с лексической точек зрения. Вместе с тем он должен постоянно помнить, что эпистемологические ценности имеют также и моральное достоинство, а моральные - эпистемологическое..

Источники написания работы:

1. www.ruthenia.ru

2. www.phylosophy.ru (Домбровский Борис «Львовско-варшавская школа философии»).