Жизнь и смерть в любовной лирике, посланиях и посвящениях А.А. Фета

В русской литературе мотив смерти, связанный с любовной темой, получает довольно широкое распространение: любящие герои встречаются по смерти в загробной жизни, описываются переживания о смерти одного из возлюбленных, а в некоторых случаях повествование ведётся от лица умершего человека (М.Ю. Лермонтов «Сон», «Любовь мертвеца»). При этом неоднократно демонстрируется мысль о всепобеждающей силе любовного чувства, которое оказывается сильнее смерти: «Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь».^[27]

 Для А. Фета тема испытания любви смертью – это не просто следование поэтической традиции. Она была продиктована поэту самой жизнью и нашла отклик в произведениях «Старые письма», «Ты отстрадала, я ещё страдаю», «Долго снились мне вопли рыданий твоих», «Alter ego». Большая часть трагических переживаний Фета о взаимоотношениях с возлюбленной и её нелепой гибели отразилась в переписке с друзьями. «Я ждал женщины, которая поймёт меня, – пишет он И. П. Борисову, – и дождался её. Она, сгорая, кричала «Au nom du ciel sauvez les lettres!»– и умерла со словами: он не виноват, – а я. После этого говорить не стоит.

Вырезано

Антитеза молодость/старость с отчётливостью обнаруживается при обращении поэта к местам, где начинался его нелёгкий жизненный путь. В рассказе «Дядюшка и двоюродный братец» автор останавливает внимание на мыслях молодых людей, мечтающих поскорее расстаться с детством: «В первой юности воображение так и рвётся вдаль, жизнь обещает так много, а часто окружающие так мало умеют приворожить нас, раззолотить родимое гнёздышко, что многие легко из него вылетают. Хорошо ещё, если жизнь, унося нас всё далее и далее, в состоянии окружить это гнёздышко прелестью невозвратно минувшего» (2, 44). Но время меняет человека и его отношение к себе: «Опять на родине! Сколько раз завидовал я поэтам! Что за чудный дар сказать самую простую речь, которая, при известных обстоятельствах, каждому так и просится на язык, так и ложится под перо! Вот и теперь так и хочется продолжать: «Я посетил тот мирный уголок…» Кто не пережил, подобно мне, воротясь после долгого отсутствия, опять на родину, во всех родах этого стихотворения? «Уже старушки нет…» (2, 79). Обращаясь к саду, поэт одновременно обращается к ушедшему прошлому и ценностям, которые были утрачены в течение жизни:

…Скажи: где розы те, которые такой

Весёлой радостью и свежестью дышали?

Одни я раздарил с безумством и тоской,

Другие растерял – и все они увяли…

                                              В саду (1, 217).

Поэт обращается к молодому поколению от собственного имени, а также вводит мотив мертвеца, «поучающего внуков»^[28], который постоянно варьируется в лирике Фета. Так, в произведении «Севастопольское братское кладбище» Фет не просто отдаёт дань уважения умершим, но и вместе со звучащими из гробов голосами («из каменных гробов их голос вечно слышен») воскрешает идеализированные в своей нравственной чистоте души.

Поэт сознаёт своё литературное одиночество и непонимание со стороны окружающих («…Чего он ищет здесь, средь жизни молодой / С своей тоскою непонятной?»). Обращаясь к юношам с призывами «вкушать и труд и наслажденье», он надеется на собственное литературное возрожденье светлой весенней порой:

Спешите, юноши, и верить и любить,

Вкушать и труд и наслажденье.

Придёт моя пора – и скоро, может быть,

Моё наступит возрожденье.

Приснится мне опять весенний, светлый сон

На лоне божески едином,

           И мира юного, покоен, примирён,

Я стану вечным гражданином.

       Кричат перепела, трещат коростели… (1, 237).

Похожее «обживание» трагической ситуации встречается в пушкинском стихотворении 1829 года «Брожу ли я вдоль улиц шумных»:

И пусть у гробового входа –

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа –

Красою вечною сиять.[29]

          (А.С. Пушкин «Брожу ли я вдоль улиц шумных»).

В стихотворении «А.Л. Бржеской» А. Фет говорит о сжимающем поэта колючем венце, его жизни под могильным покровом и осознании собственной ненужности средь шумной волны непонимающего света. Такое отношение к поэтической судьбе является достаточно распространенным. Так, вскоре после смерти А.С. Пушкина Вяземский пишет произведение, где не просто скорбит о рано ушедших друзьях

Как много уж имён прекрасных

Она отторгла у живых,

И сколько лир висит безгласных

На кипарисах молодых.

но и передаёт ощущение потерянного единства с новым поколением:

 …Живых нам чужды впечатленья,

А нашим – в них сочувствий нет.

Связь времён прерывается, в заключение автор приходит к горькому выводу (Фет также размышляет о «жизненном кладбище»):

Так, мы развалинам подобны

И на распутии живых

Стоим, как памятник надгробный

Среди обителей людских. [30]

        (П. Вяземский «Смерть жатву жизни косит, косит…»).

Говоря о любовной теме фетовской лирики, Е.А. Маймин приводит следующее высказывание Б. Пастернака: «Любовь так же проста и безусловна, как сознание и смерть, азот и уран. Это не состояние души, а первооснова мира. Потому, как нечто краеугольное и первичное, любовь равнозначительна творчеству. Она не меньше его, и ее показания не нуждаются в его обработке».[31] Однако именно в любовной лирике Фета тема жизни и смерти обозначена с особым поэтическим чувством. Здесь автор не боится открыто говорить о своих переживаниях (что зачастую происходит в художественной и автобиографической прозе, где скрываются истинные чувства), представляя смерть с различных сторон: это трагедия, где поэт выставляет себя «несчастным палачом», и блаженная бесконечность, которая позволяет соединиться любящим сердцам, и выступает высшей реальностью, помогающей преодолеть привычные пространственно-временные рамки.

Вырезано