Глава 2. Философское осмысление темы жизни и смерти в творчестве А.А. Фета

Вопрос о человеческом существовании в философской лирике А. Фета

Философская лирика А. Фета – это синтез его литературного и жизненного опыта, освоенных и переработанных философских учений и переведённых трудов, религиозных исканий и веяний со стороны ближайшего окружения. Поэт, воспевающий различные проявления красоты, предстаёт мыслителем, раскрывающим всю жизненную глубину своих раздумий и переживаний. Пессимистические произведения Фета заставляют говорить о нём как о продолжателе некоторых лермонтовских традиций, во многом открывшем русскому читателю немецкую философию. «… пессимистический покров Фета непроизвольно связан с глубиной лермонтовского трагизма, а у Гейне разрывается между бесплотным романтизмом и бесцельным скептицизмом. Вот почему Фет глубже, чем Гейне. Впрочем, поэзия Фета не является нам как дальнейшее развитие поэзии Лермонтова, а лишь побочным дополнением; она – соединительное русло между Лермонтовым и европейской философией».[42]

Вырезано

Проблема жизни и смерти, обозначенная поэтом в стихотворении «Никогда», поднимает вопрос о его отношении к религии. Лирический герой, доверяясь своим зрительным ощущениям и возникшему вследствие эмоциональному состоянию, не думает, что помимо вещественного мира, в котором его могли бы ждать, на земле существуют и божественные силы. Об этом говорит Фету Л. Толстой в письме от 31 января 1879 года: «…вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. Я бы не захотел опять в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, всё ещё не кончено. Для меня остаются ещё мои отношения к Богу, то есть отношения к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит».[43]

А.А. Фет долго не отвечает на вопросы Л.Н. Толстого об идее стихотворения «Никогда». Лишь спустя время в ответном письме своему другу он выводит достаточно обобщённое положение о своём восприятии сущности человеческой жизни: «Вы знаете, что по вопросам Ваших интимных (Фет) убеждений я всегда был нем как бы глухонемой. Теперь Вы сами вызываете моё суждение по данному предмету… всё вне меня есть объект, то есть моё собственное представление + по Шопенгауэру, die Welt ist mein Wille <мир есть моя воля>… Высшая, разумная, по-своему для меня не постижимая воля, с непостижимым началом и самодержанием – ближе моему человеческому уму, противящемуся пантеистическим фразам без всякого содержания. На этом пути эта первобытная воля – причина, а я только микроскопическое последствие. Этим всё сказано».[44]

Вырезано

Бесспорно, поздняя лирика А. Фета во многом формировалась под влиянием идей его любимого философа. Но, тем не менее, мы не можем считать основные положения работ Шопенгауэра определяющими для фетовской поэтики позднего периода, поскольку «…философская идея не может отразиться в лирике, тем более тот или иной образ, даже если он бесспорно заимствован из работы того или иного философа, не может свидетельствовать об усвоении поэтом той или иной философской системы».^[45] К тому же, стихотворения, созвучные шопенгауэровским идеям, наполнены достаточной долей противоречивости, что обнаруживает зачастую параллельное, т.е. существующее в пределах одного произведения, отрицание высказанных мыслей.

Философия жизни и смерти в художественной и автобиографической прозе А.А. Фета

В художественной прозе А.А. Фета антиномия «жизнь-смерть» звучит не менее выразительно, чем в лирических произведениях. Несмотря на небольшое количество атрибутивных характеристик типа «живой», «мёртвый», «безжизненный» и т. п., происходит достаточно частое обращение к данным категориям.

А.А. Фет не ставит перед собой задачи описать обычные жизненные явления с позиций философа, а тем более моралиста. «Муза рассказывает, но не философствует»[46], – говорит он. Однако эта задача решается сама собой, выливаясь не только в итоги жизни его героев, но и собственно авторские. Анализирующий автор художественной и автобиографической прозы во многих моментах берет верх над художником.

Вырезано

Достаточно противоречивым выглядит образ тётушки, внешне излучающий жизненную энергию: «…живое, бойкое, хотя покрытое морщинами лицо, осенённое широкими блондовыми оборками чепца, большие, быстрые, голубые глаза и вся фигура составляли резкую противоположность с наружностью её супруга, выражавшей невозмутимый душевный мир и желание покоя». Однако внутренне Вера Петровна лишена жизни. Вокруг тётушки и дядюшки образовывается как бы временная мёртвая дыра. Дневник Ковалёва обрывается коротким описанием полуразрушенной могилы Павла Ильича и словами, за которыми скрывается боль о бесполезно прожитой жизни: «Бедный дядюшка! что бы он сказал, если бы…».

В «Семействе Гольц» (1870) писатель говорит о разных вариациях смерти. Реальная смерть госпожи Зальман, слёгшей в горячке, моральная деградация её дочери, закончившаяся насильственной смертью Луизы, предположение о смерти самого Гольца, сделанное в конце повествования. Фет вновь подчеркивает соответствие внешнего облика героев их собственному внутреннему ощущению, моральному душевному состоянию. Тридцатипятилетняя женщина г-жа Гольц выглядит старухой, которая всем своим видом как будто спрашивает: «…зачем я здесь и зачем я вообще где-нибудь? Чтобы никому не мешать, мне бы надо занимать самое маленькое местечко – точку, пылинку какую-нибудь, да и того для меня много» (2, 113). Переставая работать физически, она становится деградантом, впадает в какое-то тупое отчаяние, близкое к помешательству. Ветеринар убивает жену своим «безобразием» и говорит перед столом, на котором лежала покойница: «Собаке собачья смерть» (2, 121). Гольц окончательно деградирует и его конец поистине ничтожный и жалкий. Произведение заканчивается пренебрежительной фразой рассказчика, которая перекликается со словами, сказанными Гольцем в адрес умершей супруге: «Переменив в скорости место служения, я ничего не знаю о дальнейшей судьбе Гольца. Вероятно, зимой замёрз где-нибудь под забором» (2, 122). (Смертью двоих супругов, сначала жены, а затем мужа заканчивается и фетовская поэма «Две липки». Однако здесь Руссов прозревает, открывая как прекрасна его покойная супруга. В этот момент он будто освобождается от своей довлеющей воли и вскоре умирает сам).

В рассказе «Не те» (1874) цель жизни офицеров, стирающая границы должного, состоит в желании «приложить все силы, словом, отличиться». Один из полковых командиров рассказчика больше, чем самой жизнью дорожит своей трудовой карьерой и заслуженной известностью. «Сколько раз во время царских смотров я слышал от него:

 – Скажите, что в сравнении с этим значит броситься в атаку? Чем я рискую? Жизнью, и только! а тут всё может рухнуть, начиная с чести![47]»

Бесспорно, годы армейской жизни – достаточно важный отрезок и в биографии самого Фета. Однако поэт демонстрирует довольно противоречивое отношение к военной службе. В воспоминаниях «Ранние годы моей жизни» Фет думает об «изречении» эскадронного командира Оконора по поводу его «жизненного поприща»: «Вам надо идти дорожкой узкой, но верной». Он с явным восторгом рассказывает о красоте военного кавалерийского строя, вспоминая слова ротмистра Э.А. Гайли: «Для молодого человека нет ничего благороднее, чем воинский строй». В то же время он жаловался Борисову, что во время военной службы «насилует» свой «идеализм» «жизнью пошлой», а «его идеальный мир давно разрушен».[48]

Вырезано

Художественная проза Фета при всей своей автобиографичности не может дать нам того, о чём рассказывается в произведениях «Ранние годы моей жизни» и «Мои воспоминания». Здесь, согласно режиму фетовской поэтики, «в каждый данный момент лирический герой видит всю свою жизнь от самого давнего – рождения, до вдали предстоящего – смерти».^[49] Сам автор указывает на особую способность воспоминаний останавливать внимание на преходящем, незаметном в повседневной жизни, сравнивая их с фотографией. Его мемуары наполнены будничной обыденностью и житейскими мелочами, в которых автор стремится фотографически точно запечатлеть ушедший «жизненный поток». Во многом фетовские воспоминания можно обозначить как весьма неоднозначное произведение, ведь зачастую их автор говорит о своей жизни не просто как об «избитой книге», но и как о «грязной луже», в которую лучше не влезать. «Я могу жизнь свою сравнить только с грязной лужей, которую лучше не трогать ни описаниями, ни воспоминаниями, а то сейчас завоняет».^[50]

Эпиграфом к автобиографической прозе «Мои воспоминания» А. Фет берет слова, взятые из «Фауста» Гете:

                   Старайтесь почерпнуть из жизни-то людской!

          Все ей живут, не всем она известна;

                    А где ни оглянись, повсюду интересна.

 (Слова, предваряющие «Воспоминания» А. Фета были выбраны им далеко не случайно. Одновременно с автобиографией он работает над переводом «Фауста» Гете и шопенгауэровского трактата «Мир как воля и представление». Во многом это обусловило сходство в восприятии пространственно-временных категорий, служащих для обозначения жизненного пути: «поток мирового течения» встречается у Шопенгауэра, «поток вечности» – у Гете, «жизненный поток» – у Фета).

Читатель получает книгу, дающую последовательную картину всей жизни её создателя. Это жизнь ребенка и студента, жизнь военного, литератора и помещика. Мемуары А. Фета раскрывают практическую сторону фетовской личности, где более чем эмоции, действуют интуиция и рассудок. Мемуарист пишет о мотивах, побудивших его к написанию воспоминаний, обращаясь к Марциалу («В воспоминаньях его неприятного, тяжкого дня нет…») и Лермонтову («И как-то весело и больно / Тревожить язвы старых ран»). Эта апелляция к двум поэтам, демонстрирующая несколько противоречивое отношение к собственному существованию, подводит, прежде всего, к ответу на закономерный вопрос, которым задаётся автор: «что же значит эта долголетняя жизнь?»

Вырезано

Физическая смерть в художественной прозе Фета – явление достаточно редкое. Чаще автор обращается к теме морального умирания своих героев, вокруг которых как будто образуются временные мёртвые дыры. Раскрывая, насколько применимо понятие «жизнь» к тому или иному персонажу, он может не описывать их непосредственных действий, не рассказывать о нравственных убеждениях и взглядах на происходящее. В одних случаях, Фет просто даёт небольшую (в пределах одного или двух предложений) внешнюю характеристику своего героя, которая соответствует его внутреннему состоянию, в других, показывает окружающую обстановку или возможность влияния на их жизнь определённых событий извне.