Русь, ее западные соседи и папство (I-я треть XIII в.)

1204 год, когда произошло взятие Царьграда крестоносцами, для Древней Руси, как и для южных славян (но по иным причинам), не может рассматриваться как время какого-то решительного перелома в истории их взаимоотношений с латинским миром. О реакции древнерусского общества на взятие Константинополя можно судить по подробному рассказу об этом событии, помещенному в Новгородской первой летописи[1]. Дав яркую картину разгрома Царьграда крестоносцами и говоря с печалью о том, как «погыбе царство богохранимаго Константиняграда», автор возлагал всю вину на фрягов, которые действовали «цесарева веленья забывша и папина», «не тако бо бе казал им цесарь немечьскыи и папа римьскыи, еже зло учиниша Цесарю-городу». Тем более не было оснований у Руси менять в чем-либо отношения к ее католическим западным соседям, не принимавшим участия в захвате византийской столицы.

Поскольку русским княжествам никогда не угрожала серьезная опасность со стороны Византийской империи, у русских князей ни накануне, ни после взятия Царьграда не было серьезных стимулов для установления контактов с Римом (в отличие от южнославянских правителей). Наоборот, Римская курия должна была рано или поздно обратить внимание на Русь, как на одну из частей церковного наследства Византийской империи. Подходящий для этого момент наступил в 1207 г., когда после смерти летом 1206 г. Константинопольского патриарха Иоанна, которого греческое духовенство единодушно признавало своим духовным главой, греческая Церковь временно оказалась без единого верховного пастыря, и греки Константинополя обратились к папе за разрешением избрать нового патриарха[2]. В это время Григорию, кардиналу Сан Витали, отправленному папским легатом в Венгрию, было передано обращение папы Римского Иннокентия III к духовенству и населению Руси.

Ссылаясь на то, что «почти вся» Греческая империя и Греческая Церковь подчинились римскому престолу и смиренно принимают его предписания, папа, полагая, что часть не может отделяться от целого, предлагал принять его легата, которому даны все полномочия, чтобы «привести дочь к матери и часть тела к его главе»[3]. Неизвестно, было ли обращение передано по адресу и какова могла быть реакция на него. Есть все основания полагать, что после поставления в Никее весной 1208 г. патриарха Михаила Авториана русские княжества без каких-либо затруднений признали его власть.

В обширной переписке Иннокентия III это единственный документ, касающийся Руси, созданный по инициативе папы, что ясно показывает, как мало в начале XIII в. привлекала внимание Ватикана Русь, находившаяся на периферии конфликта в Средиземноморье. Правда, в конце его понтификата была предпринята попытка распространить власть католической церкви на Галицкую землю, вызвавшая, по-видимому, широкий резонанс на Руси. Об этой попытке известно из двух писем венгерского короля Эндре II Иннокентию III. В первом король сообщал папе: «Правители (principes) и народ Галиции... униженно молят нас, чтобы нашего сына Коломана мы поставили королем над ними». Здесь же указывалось, что эти люди желают быть в будущем «в единстве со святой римской церковью», сохраняя свои особые обряды. В связи с этим Эндре II просил дать полномочия архиепископу Эстергомскому для увенчания Коломана королевской короной[4]. В другом письме, сообщая о начавшихся выступлениях местного населения против коронованного с санкции папы Коломана, он обещал, что в случае подавления волнений возьмет на себя труд доставить русских епископов на Латеранский Собор[5], который должен был открыться 1 ноября 1215 г. Одновременно он просил, чтобы папа прислал Коломану золотую корону (что повысило бы его престиж в глазах соседей) и побудил малопольского князя Лешка Белого выступить с войском для подавления сопротивления галичан. Последняя просьба обосновывалась тем, что речь идет об интересах не только венгерского короля, но и католической Церкви. Оба письма создают впечатление, что попытка церковной унии была плодом инициативы венгерского короля, рассчитывавшего таким образом обеспечить поддержку курией своей восточной политики. Не случайно в письмах на первый план Эндре II выдвигал вопросы о получении его сыном королевской короны и о польской помощи для укрепления власти над Галичиной. Уния должна была способствовать достижению этой политической цели.

Поскольку в первом из писем говорилось о желании галичан быть в единстве с римской Церковью, это дало основание украинскому историку М. Чубатому утверждать, что постановка вопроса об унии была результатом инициативы со стороны местного населения[6]. Однако не может вызвать доверие ни объективность Эндре II в описании сложившейся ситуации, ни добровольность принятия решений (в которых Венгрия была крайне заинтересована) в условиях иностранной оккупации[7]. Тезису, выдвинутому М. Чубатым, противоречит свидетельство независимого источника — древнерусской летописи, где под 1214 г. читаем: «Король угорьскыи посади сына своего в Галиче, а епископа и попы прогна, а свое попы приведе латиньскые на службу»[8]. Значение этого свидетельства М. Чубатый попытался ослабить ссылкой на то, что о таких религиозных преследованиях ничего не знает местный источник — Ипатьевская летопись[9]. Следует, однако, учитывать, что летопись Даниила Галицкого была не сводкой погодных записей, а целостным произведением, созданным в момент политического сближения Даниила с Римской курией. Текст летописи во всяком случае свидетельствует о том, что православное духовенство выступило против церковной унии с Римом.

Вместе с тем оговорка в письме Эндре II, что галичане, желавшие подчиниться римской Церкви, хотят сохранить свои обряды, указывает на то, что и для тех, кто были готовы пойти на заключение унии, чисто религиозные интересы стояли не на первом плане (при характерной для средневекового человека тенденции отождествлять религию с определенными обрядами). По-видимому, к сторонникам такой унии, как предполагал М. Чубатый[10], принадлежала та часть галицкого боярства, которая была заинтересована в пребывании на галицком престоле отпрысков венгерской королевской семьи[11], и эта политическая заинтересованность побуждала ее к положительной реакции на предложения Эндре II. Прочной поддержкой местного населения эта группировка, как показали последующие события, не пользовалась.

Письма Эндре II позволяют судить и о том, как реагировала на венгерскую инициативу папская курия. Во втором письме король объяснял, что из-за начавшегося восстания галичан он вынужден отослать обратно приехавшего к нему папского посланца и поэтому сам постарается доставить русских епископов на Латеранский Собор. Очевидно, что именно обеспечение приезда русских епископов на Латеранский Собор и было целью миссии, направленной Иннокентием III ко двору Эндре II. Это обстоятельство лучше, чем какое-либо другое, подтверждает, насколько серьезно отнеслись в Риме к перспективе распространения его юрисдикции на земли Юго-Западной Руси.

Как выяснил А. Н. Насонов, летописная запись о событиях в Галицкой земле восходит к летописному своду, составленному при дворе великого князя владимирского Юрия Всеволодовича достаточно далеко от Галицкой земли[12]. Это показывает, какой резонанс вызвали эти события в древнерусском обществе. Роль этих событий нельзя недооценивать. Впервые в отношениях с восточным соседом католическое государство прибегло к религиозной мотивации своей политики, чтобы обеспечить себе поддержку курии и других католических государей. Неудивительно, что этим государством оказалась Венгрия, вовлеченная в конфликты на Балканах с момента падения Константинополя. Однако следует учитывать, что эти события остались эпизодом без последствий. Хотя борьба за Галич продолжалась еще несколько лет, ни король больше не пытался подчинить православную Церковь Риму, ни курия не побуждала его к новым действиям в этом направлении. Нельзя не видеть в последнем еще одно свидетельство того, как мало интересовало курию положение дел на Руси в первые два десятилетия XIII в.

Рост внимания Ватикана к восточноевропейским событиям возник в связи с развернувшейся в Прибалтике экспансией крестоносцев, находившихся с начала их деятельности под особым покровительством папской курии. Хотя действия крестоносцев приобрели достаточно широкий размах уже в первые годы XIII в., далеко не сразу для них, а затем и для курии стала иметь значение позиция русских княжеств[13]. Покоряя языческие племена леттов, куров, ливов, крестоносцы сталкивались с русскими княжествами, поскольку вторгались в сферу их влияния. Первый такой конфликт вспыхнул между крестоносцами и Полоцким княжеством, взимавшим дань с ряда племен в бассейне Западной Двины. Конфликт, однако, оказался скоротечным, так как Полоцкое княжество было слабым и не пыталось соперничать с крестоносцами. Когда в 1212 г. состоялась встреча полоцкого князя Владимира с рижским епископом Альбертом, князь «говорил с ним почтительно, называя отцом духовным» и был заключен «вечный мир против литовцев и других язычников»[14].

Иная ситуация сложилась, когда крестоносцы вторглись в сферу влияния могущественного Новгорода. Началась упорная борьба, затянувшаяся на длительное время. О восприятии этого конфликта обеими сторонами позволяют судить два источника — Хроника Ливонии Генриха Латвийского и Новгородская первая летопись. В Хронике можно найти ряд резких выпадов по адресу русских, которые «хотели бы раздавить тевтонов и уничтожить ливонскую церковь»[15]. Русские постоянно осуждаются хронистом как враги крестоносцев, выступавшие против них вместе с язычниками. Однако, хотя автор Хроники, несомненно, знает о различии между «латинской» верой крестоносцев и иной верой русских[16], эта вера нигде не подвергается осуждению, термин «схизматики» на страницах Хроники ни разу не встречается. Может быть, наиболее интересно, что, противопоставляя истинной матери, ливонской Церкви, «русскую мать, всегда бесплодную и бездетную», Генрих Латвийский упрекал ее за то, что она покоряла «страны не для возрождения к вере Христовой, а ради податей и добычи»[17], т. е. Русская Церковь обвинялась в том, что не прилагала стараний, чтобы обратить язычников в свою веру. Такие же выпады, как по адресу русских, делает хронист и по адресу датчан[18]. В 1220 г. рижский епископ отправился в Италию просить помощи против тех и других[19]. Таким образом, в глазах хрониста конфликт в Прибалтике был конфликтом из-за того, кто будет властвовать над язычниками. Автор полагал, что крестоносцы, заставлявшие язычников принять крещение, обладали бо?льшим правом на власть над ними, чем новгородцы, которые этого не делали, но сам конфликт не имел в его восприятии черт конфессионального противостояния. Об этом свидетельствует и сообщение хрониста о захвате крестоносцами в русских поселениях икон и других предметов культа, которые, можно думать, представляли для них ценность[20].

К тем же результатам приводит и рассмотрение записей Новгородской первой летописи за первую треть XIII в. Крестоносцы на страницах этого источника ни разу не называются ни «крестоносцами», ни «латинянами», а обозначаются постоянно как «немци», и описание конфликтов с ними ничем не отличается от описания конфликтов Новгорода с другими русскими княжествами. Не вели эти конфликты и к возникновению в Новгороде враждебного отношения к «немцам» вообще. Во время войны с крестоносцами в 1217 г. в городе продолжали торговать немецкие купцы[21], а в 1231 г., когда там случился голод, «прибегоша Немьци изамория с житом и мукою и створиша много добра»[22]. В 1237 г. «немцы» организовали большой поход на «безбожную Литву», и «пльсковичи от себе послаша помощь мужь 200». К сожалению, отмечает летописец, участники похода «грех ради наших безбожными погаными побежени быша»[23].

Следует подчеркнуть, что немногие документы папской курии 20-х гг. XIII в., касающиеся Руси и русских в связи с событиями в Прибалтике, не были посвящены конфликту между крестоносцами и Новгородом. В первом из них, в булле папы Гонория III 1222 г., выражалось беспокойство в связи с тем, что «русские», живущие в Ливонии, держатся своих греческих обрядов и не желают соблюдать латинских[24]. В булле 1224 г. папа просил «всех верных во Христе, пребывающих на Руси» (universis Christi fidelibus per Russiam constitutis), защитить окрещенных ливонскими епископами «неофитов» от нападений язычников[25]. Следующее упоминание в документах Гонория III связано с прибытием в Прибалтику папского легата Вильгельма, епископа Моденского. По свидетельству Генриха Латвийского, русские «из Новгорода и других городов» «отправили к нему своих послов, прося утвердить мир», заключенный ими с крестоносцами[26]. Следствием этого обращения стала булла, в январе 1227 г. адресованная «всем русским князьям». В ней Гонорий III выражал свою радость в связи с тем, что русские князья якобы «смиренно просили» папского легата посетить их владения, выражая готовность отречься от всех заблуждений («omnes errores... abnegare»). В связи с этим папа призывал их признать власть Римской Церкви и сохранять мир с христианами в Ливонии и Эстонии[27]. Все эти документы показывают, что в Риме смутно представляли характер отношений между государствами крестоносцев и русскими княжествами[28]. Проблема отношений между католическим и православным миром на почве Прибалтики, очевидно, в первые десятилетия XIII в. не представлялась для курии важной.

Там, где русские княжества граничили с Венгерским королевством, в первой трети XIII в. сохранялись традиционные отношения, характерные и для предшествовавшего времени. Хотя начавшиеся в первом десятилетии XIII в. походы венгерских войск на Галич продолжались, но не было ни попыток распространить католицизм, ни оживить контакты с папской курией. Сохранялись и разнообразные связи между русскими князьями и венгерским двором. Даниил Галицкий играл видную роль на торжествах, связанных с коронацией Белы IV в 1235 г.[29]

Особенно тесными и разносторонними были связи русских и польских земель. В первые десятилетия XIII в. между русскими и польскими княжескими семьями неоднократно заключались брачные союзы, русские и польские князья активно поддерживали своих союзников на другой стороне, неоднократно посылая им на помощь свои войска[30]. В начале 20-х гг. русские войска участвовали в военных действиях польских князей против пруссов[31]. На развитие русско-польских отношений в эти годы папская курия не оказывала сколько-нибудь заметного влияния.

Об оживленных культурных контактах Древней Руси с латинским миром в первые десятилетия XIII в. говорят и наблюдения В. П. Даркевича, что именно к этому времени относится большая часть обнаруженных на древнерусской территории памятников католического сакрального искусства[32].

Некоторые сведения о межконфессиональных контактах можно извлечь из папских булл более позднего времени. Из них видно, что на Руси было много «латинских» церквей, имевших свою паству. Жившие в русской среде «латиняне» во многом отступали от норм, принятых в католическом мире. Среди них встречались, в частности, женатые священники; обычным делом были и браки между православными и католиками[33].

На рубеже 20–30-х гг. XIII в. охарактеризованная выше система отношений Руси с западным миром претерпевала серьезные изменения в связи с тем, что политика папства по отношению к православному миру становилась все более жесткой и категоричной. Проявления этой новой линии были многообразными. Прежде всего следует отметить усиление унитарных тенденций на территориях, где распространялась власть папы Римского.

Эта политика коснулась и давно находившегося под папской властью населения Южной Италии. В 1231 г. папа Григорий IX принял решение изменить ряд издавна практиковавшихся здесь греческих обрядов, в частности, была признана недействительной греческая форма крещения. Папа предложил повторно перекрещивать людей, крещенных по греческому канону. От греческого духовенства во владениях крестоносцев теперь требовали не только присяги, но и публичного осуждения всех обвинений, выдвигавшихся греками по адресу «латинян». Имело место и заключение в тюрьму греческих священников за отказ поминать папу во время службы[34]. По примеру некоторых своих предшественников Григорий IX вел переговоры с греческим императором в Никее об унии церквей, но, когда переговоры закончились безрезультатно, он предложил в 1237 г. никейскому императору Иоанну Ватацу подчиниться римской Церкви. В противном случае папа угрожал объявить против него крестовый поход[35]. В 1240 г. папа предписал в течение трех лет проповедовать в Венгерском королевстве крестовый поход против «врага Бога и Церкви» императора Никеи[36]. Объявление крестового похода против болгар было частью той же политики.

Усиление враждебности папства к православному миру нашло выражение и в политике, которую проводило папство в Прибалтике. С конца 20-х гг. резко усилилось внимание курии к взаимоотношениям Новгорода с его католическими соседями (не только с крестоносцами в Прибалтике, но и со Швецией, вторгнувшейся в сферу новгородского влияния в Финляндии) и стала очевидной готовность курии поддерживать этих соседей в борьбе против Руси.

В январе 1229 г. на Готланд и в Любек были направлены несколько булл, отражавших реакцию курии на жалобы финляндского епископа Томаса[37]. Говоря об успехах, достигнутых католической Церковью в обращении финнов, папа констатировал, что «русские, живущие с ними по соседству, питают к ним огромную ненависть, потому что они приняли католическую веру, часто в ярости нападают на них». Папа предписывал прервать торговлю с этими «врагами Бога и католической веры», пока они не прекратят «преследований новообращенных»[38]. Еще более выразителен другой документ — послание, адресованное Григорием IX ливонским рыцарям, в котором папа призывал их направиться в Финляндию сражаться против «неверных русских»[39].

Подобные документы, касающиеся положения в Ливонии, нам неизвестны, но и здесь курия стремилась быть в курсе происходившего. В 1232 г. папа предписывал епископу Земгалии без согласия его легата Балдуина Альнского не заключать мира ни с русскими, ни с язычниками[40].

Практического значения этих документов, вероятно, не следует преувеличивать. Важно, однако, отметить, что впервые в посланиях, направленных из Ватикана католическим соседям Новгорода, его жители — русские были названы «неверными», «врагами Бога и католической веры», этих соседей призывали предпринять против Новгорода враждебные действия[41].

Поскольку эти буллы были написаны после поступления сообщений и просьб из соответствующих стран, очевидно, что в этих странах к 30-м гг. XIII в. появились силы, готовые при поддержке Рима придать спорам с восточным соседом конфессиональную окраску.

К началу 30-х гг. XIII в. относится и ряд булл Григория IX, касавшихся Руси, адресованных польскому духовенству. В них содержатся не менее жесткие выражения по адресу русских, чем в документах рассмотренных выше. В одной из булл говорится о «сарацинах, русских и других врагах католической веры»[42]. В другой, указывая на нежелательность контактов православных и «схизматиков», папа заявлял, что не может быть общего между «приверженцами Христа Спасителя» и «погибшими приверженцами сатаны»[43]. Такие жесткие выражения тем более производят впечатление, что в то время между русскими и польскими княжествами не было каких-либо крупных и затяжных конфликтов.

Одна из целей появления булл с таким содержанием состояла в том, чтобы ограничить контакты между православными и католиками. В связи с этим папа запрещал браки между ними[44], а также требовал, чтобы польские князья не использовали русскую помощь в конфликтах между собой[45]. К этим требованиям в XIII в. светская часть польского общества уже не могла относиться с таким невниманием, как раньше. Первые десятилетия XIII в. были временем, когда польская Церковь усиленно освобождалась от опеки светской власти, росло ее политическое влияние и укреплялись связи с Римом. Папа, опираясь на поддержку польского епископата, все чаще выступал как верховный арбитр в спорах между польскими князьями.

Изучение папских булл, направлявшихся в Польшу в 30-х гг. XIII в., позволяет говорить и о появлении новых акцентов в традиционном (недоброжелательном, но пассивном) отношении польского духовенства к православному миру. В ряде этих документов обнаруживается стремление устранить разного рода непорядки в жизни «латинян» на Руси, привлечь к ответственности нерадивых священников и монахов[46]. По чьей инициативе и с какой целью было привлечено внимание курии к этому вопросу, позволяет установить текст буллы Григория IX от 12 мая 1232 г.[47] В ее начальной части излагается обращение к папе главы польской Церкви — гнезненского архиепископа. Сообщая о различных беспорядках в жизни «латинян» на Руси, архиепископ с огорчением отмечал, что все это делает в глазах местного населения «жизнь латинян отвратительной... и мешает... прийти к повиновению апостольскому престолу». Он предлагал поставить на Русь епископа, который, искоренив пороки, распространял бы там католические обряды. В этом документе глава польской Церкви выступает как сторонник активной миссионерской деятельности католической Церкви на древнерусских землях, опорными пунктами для которой должны были стать находившиеся на них поселения «латинян».

Приверженцы таких активных действий среди польского духовенства отнюдь не ограничивались кругом высших церковных иерархов, булла была адресована провинциалу и братьям ордена доминиканцев в Польше. Они должны были изучить положение на месте и дать предложения курии. Именно доминиканцам папа предоставлял полномочия следить за поведением «латинян» на Руси, добиваться надлежащего исполнения ими церковных обрядов, налагать на непослушных церковные санкции и давать отпущение грехов[48]. Имеются и другие данные, говорящие о том, что в деятельности польской провинции ордена доминиканцев, созданной в 1228 г., с самого начала отводилось большое место распространению католицизма на Руси. В записанном в XIV в. полулегендарном Житии святого Яцка (Гиацинта), одного из основателей польской провинции ордена, сохранилось предание о путешествии его с группой братьев в Киев, где он основал конвент, посвященный Богородице[49].

Таким образом, 30-е годы XIII в.— время начала активной деятельности на землях Руси католических миссионеров, принадлежавших к ордену, созданному незадолго до этого именно для того, чтобы «возвращать заблудших в лоно Церкви». Эта миссионерская деятельность развивалась, однако, не в условиях сближения и поиска взаимопонимания двух миров, а в условиях роста в католической среде враждебного отношения к «схизматикам», их обрядам и верованиям. Такая миссионерская деятельность могла способствовать лишь обострению отношений между католическим и православным миром[50].

Сведения об осложнении этих отношений можно почерпнуть из буллы Григория IX от 24 февраля 1233 г. В ней говорится, что русские, беря в жены католичек, крестят их повторно по своему обряду[51]. Таким образом, распространившаяся на греческом Востоке, по-видимому после падения Константинополя, практика перекрещивания «латинян»[52] получила к этому времени распространение и на Руси. Если в этом случае мы, возможно, имеем дело с отголоском религиозного конфликта в Средиземноморье, то другие свидетельства явно говорят о реакции русского общества на деятельность католических миссионеров. Так, под 1233 г. в Анналах польского хрониста XV в. Яна Длугоша имеется запись об изгнании из Киева князем Владимиром Рюриковичем доминиканцев приора Мартина из Сандомира с братьями, пытавшимися обращать в католическую веру местное население[53]. Как показало источниковедческое изучение Анналов, для известий 1-й половины XIII в. хронист использовал утраченный ныне источник, созданный в кругу польских доминиканцев[54]. Хотя для Длугоша обычны ошибки в хронологии, в данном случае эта дата подкрепляется буллой Григория IX от 15 июня 1234 г. Этим документом папа брал под свою опеку «латинских сограждан в Киеве» (concivibus latinis in Kiew), которые подвергались преследованиям за распространение католической веры[55]. Следовательно, осложнились отношения не только с латинским духовенством, но и с населением латинской колонии в Киеве. Концом 30-х гг. датируется также известие об изгнании католических миссионеров великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем[56].

К этому же времени относятся и известия о первых контактах русских князей с Римом. Сохранилась булла Григория IX от августа 1231 г., адресованная неизвестному русскому князю[57]. Ссылаясь на сообщения, полученные от прусского епископа, папа выражал радость по поводу желания князя подчиниться апостольскому престолу. Ряд соображений говорит о том, что этим князем был Даниил Галицкий[58]. Именно Даниил Галицкий в 1229–1230 гг. являлся ближайшим союзником патрона епископа — Конрада Мазовецкого. Папа обещал принять русского государя как «любимого сына» (filium specialem), и тем самым мог быть положен конец венгерским походам на Галич. В этом шаге Даниила Галицкого, какими бы мотивами он ни был продиктован, отразилось зародившееся у русских князей (по крайней мере у некоторых) представление о том, что строить свои отношения с западными соседями в новых условиях XIII в., не принимая во внимание интересов курии, становится невозможно. Булла 1231 г. привлекла к себе особое внимание исследователей политики папства в XIII в., т. к. в ней папа, не удовлетворенный выражением «повиновения» со стороны князя, требовал принять «обряды и нравы христиан латинян». В этом нашли выражение унификационные тенденции в политике папства того времени, о которых уже говорилось.

В конце 30-х гг. XIII в. произошли события, которым традиционно (и не без основания) отводится важное место в истории отношений Новгорода с его западными соседями. Имеются в виду вторжения в Новгородскую землю шведских войск, а затем и войск Ливонского ордена, которые завершились разгромом захватчиков на реке Неве, а затем на льду Чудского озера. По размаху военных действий и по выявленным в их ходе замыслам завоевания Новгородской земли эти конфликты выделяются из ряда военных конфликтов предыдущих лет.

В отечественной исторической науке сложилось довольно устойчивое мнение о том, что указанные выступления шведов и крестоносцев представляли собой крестовый поход против Руси, организованный папской курией, и что именно эти события означали конфессиональный разрыв между Русью и латинским миром. Но, как недавно справедливо отметил И. П. Шаскольский, не имеется каких-либо прямых свидетельств об объявлении курией крестового похода против Руси[59]. Вместе с тем исследователь предположил, что участие курии в организации нападений на Русь может быть установлено по косвенным данным. Вслед за финским исследователем Г. Доннером он обратил внимание на участие папского легата Вильгельма, кардинала Сабинского, в заключении т. н. Стенбийского договора 1238 г., оформившего союз между Ливонским орденом и Данией. По договору датский король Вальдемар в случае совершения походов на «языческие» земли на востоке получал право на 2/3 завоеванных земель[60]. Поскольку на восток от датских владений в Эстонии находились владения Новгорода, исследователь пришел к выводу о том, что действия датско-ливонского союза, заключенного при участии папского легата, будут направлены прежде всего против Руси[61].

Вывод представляется правильным, но вызывает ряд вопросов: почему в договоре Русь не упоминается, а речь идет о землях, «добываемых у язычников» (acquirendis a paganis); почему, если папская курия организовывала этот союз, направленный против Руси, она не объявила ни экономической блокады русских земель, ни крестового похода против «схизматиков» и не передала русские земли католическим государям, как поступила в те годы со Вторым Болгарским царством?

Стенбийский договор не единственный документ, вызывающий подобные вопросы. Так, в булле от 3 января 1230 г. папа Римский Григорий IX призывал шведских рыцарей отправиться в поход против «жестоких язычников», живущих в Карелии, Ижоре (Ингрии) и Вотской земле (Watlandie)[62]. Хотя эти территории составляли большую часть Новгородского государства, Русь и тут не была прямо названа, а посылка буллы не сопровождалась принятием каких-либо мер, направленных против Руси.

Как представляется, ответ на поставленный вопрос можно дать, учитывая прежнюю традицию отношений между Новгородом, его латинскими соседями и Римом, с одной стороны, и особенности взаимоотношений между католиками и православными в конце 1-й трети XIII в.— с другой. В предшествующие десятилетия состоялось много походов немецких и шведских рыцарей на «язычников» на территории Прибалтики и Финляндии, которые признавали политическое верховенство Новгорода и искали у него защиты. Помощь, которую Новгород оказывал язычникам, вела к военным конфликтам и попыткам экономической блокады русских земель, но все же психологически главным врагом немецких и шведских крестоносцев для них, как и для Римской курии, были язычники, а не Новгород. К концу первой трети XIII в. объектом экспансии западных соседей Новгорода стали уже окраины самого Новгородского государства, заселенные угро-финскими племенами (водь, ижора, карелы), к тому времени лишь частично христианизированными[63]. В таких условиях не может вызывать удивления, что западные соседи Новгорода и курия, выступившая в роли патрона их священной войны с языческим миром, рассматривали притязания на эти новгородские территории как продолжение своей прежней войны с язычниками. Следует также учитывать, что для объявления крестового похода против язычников не было каких-либо идейно-психологических препятствий — давно существовала традиция священной войны с ними. И для ведения такой войны было достаточно отказа язычников принять крещение. Иначе обстояло дело со «схизматиками», практика объявления крестовых походов против которых в 30-х гг. XIII в. лишь зарождалась. Каждое такое решение нуждалось в специальном обосновании. Так, изучение буллы, объявлявшей крестовый поход против Ивана Асеня II, показывает, что для принятия решения было недостаточно того, что Иван Асень II вел военные действия против «латинян» в Константинополе в союзе с никейским императором, необходим был дополнительный аргумент, и он был найден: болгарский правитель давал в своих владениях приют еретикам-богомилам. Подобные обоснования по отношению к Руси не годились: она не угрожала католическому миру и здесь не было еретиков.

Крестовый поход против Руси не был объявлен, а официальной целью войны было очередное покорение язычников, а не обращение новгородцев в католическую веру. Таким образом, крупный политический конфликт между Новгородом и его западными соседями в начале 40-х гг. XIII в. не приобрел черт открытого религиозного противостояния[64].

Результаты наших исследований позволяют сделать вывод о том, что с 30-х гг. XIII в. в традиционной системе отношений между Древней Русью и ее западными соседями наметились важные изменения. Во-первых, резко возросло воздействие на эти отношения Римской курии и связанных с ней кругов польского духовенства. Позиция обеих этих сил, направленная на ограничение всяческих контактов между православными и католиками, была традиционной, но с ростом воздействия папства на политическую жизнь стран Центральной Европы и с увеличением роли и значения католического духовенства в жизни общества для этого открывались гораздо большие возможности, чем ранее.

XIII век был временем не только усиления роли папства и освобождения поместных Церквей от светской опеки, но и резкого возрастания влияния Рима на них, нашедшего свое выражение как в деятельности папских легатов, настойчиво сближавших местные порядки с порядками в остальном католическом мире, так и в деятельности организаций нового типа — нищенствующих орденов, руководимых из единого центра и находившихся под особой опекой папского престола. Из рядов одной из таких организаций — ордена доминиканцев — выходили люди, враждебные по отношению к «схизматикам» и горячо желавшие обратить их в свою веру. Миссионерская деятельность, определявшаяся такими установками, приводила к обострению отношений между сторонами и первым религиозным преследованиям католиков на территории Восточной Европы.

Наконец, важным дестабилизирующим фактором стала экспансия католических государств Севера Европы в традиционную зону русского влияния на восточном побережье Балтийского моря, осуществлявшаяся при прямой поддержке Римской курии. Хотя эта экспансия распространялась не на Русь непосредственно, а на побережье Балтийского моря, где жили язычники, признававшие политическое верховенство древнерусских княжеств, она прямо затрагивала интересы этих княжеств и не могла не приводить к конфликтам, постепенно приобретавшим вид межконфессионального противостояния.

Изучение документов, появившихся в конце 20-х — начале 30-х гг. XIII в. в ходе контактов между католическими государствами Севера Европы и папским престолом, показывает, что в кругах, организовавших и направлявших экспансию, попытки Новгорода отстаивать свои интересы воспринимались как помощь и пособничество язычникам, что в свою очередь служило идейным оправданием репрессивных мер, направлявшихся против этого государства. Именно в документах, обосновывавших такие меры, впервые появились враждебные характеристики русских как «неверных», как «врагов Бога и католической веры». Хотя решающего сдвига в сторону глубокой и всесторонней конфронтации между приверженцами двух конфессий в рассматриваемый период еще не произошло, предпосылки для такого сдвига были уже подготовлены ходом событий. В последующие годы развитие отношений между Русью и латинским миром, однако, заметно отклонилось от наметившейся схемы. Причиной, вызвавшей к жизни изменения в отношениях сторон, стало монголо-татарское нашествие и образование мощной кочевой державы — Золотой Орды в непосредственной близости от католической Европы.

Примечания

[1] См.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 46–49 (далее: НПЛ).
[2] См.: Gill J. Byzantium and the Papacy. P. 32–34.
[3] Documenta Pontificum Romanorum Historiam Ucrainae illustrantia. Romae, 1953. T. 1: (1075–1700). N 3 (далее: DPR).
[4] См.: VMHH. T. 1. N 1.
[5] См.: Monumenta Poloniae Vaticana. Cracoviae, 1914. T. 1. N 3.
[6] См.: Чубатий М. Захiдна Україна i Рим у XIII в. у своix змаганнях церковноi унii // Записки Наукового товариства iм. Шевченка. Львiв, 1917. Т. 123. С. 16–17.
[7] См.: Рамм Б. Я. Папство и Русь в Х–ХV вв. М.; Л., 1959. С. 133–134.
[8] ПСРЛ. 1949. Т. 25. С. 110.
[9] См.: Чубатий М. Захiдна Україна... // Записки Наукового товариства iм. Шевченка. Т. 123–124. С. 20.
[10] См. там же. С. 17.
[11] О деятельности «провенгерской» группировки галицкого боярства см.: Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 196 и сл.
[12] См.: Насонов А. Н. История русского летописания (XI — начало XVIII в.). М., 1969. С. 212–213.
[13] Наблюдающаяся подчас в нашей литературе тенденция рассматривать все акты папской политики, направленные против «язычников» в Прибалтике, как выпады прежде всего против Руси (см., например: Рамм Б. Я. Папство и Русь. С. 95 и сл.), по нашему мнению, лишь затемняет действительную картину и не позволяет проследить эволюцию отношений между Древней Русью и латинским миром.
[14] Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. М.; Л., 1938. С. 141 (далее: Хроника).
[15] Там же. С. 72.
[16] См., например, о латышах из Тол<