Слова и вещи в Ригведе

Можно считать, что от эпохи, когда создавалась Ригведа, не осталось никаких других сколько-нибудь надежных источников, кроме самого собрания гимнов. Дело в том, что достижения археологии в этой области в высшей степени скромные: полукочевые племена ариев, возившие с собой все свое имущество, оставляли только мусор на местах покинутых поселений. Интереса к истории в Древней Индии, как известно, не было. Поэтому можно понять, с каким напряженным вниманием обращаются к гимнам Ригведы специалисты в самых разных областях материальной и духовной культуры Древней Индии. Они обращаются с тем, чтобы попытаться выяснить, как в Ригведе отражен повседневный быт арийских племен, особенности их социального уклада, политической жизни и т.п. Гимны же содержат сведения прежде всего о религиозных представлениях ариев, и извлечь их них информацию о реалиях оказывается весьма непростым делом Иными словами, разглядеть черты повседневной жизни можно только сквозь призму ритуала и мифологии. При этом следует заметить, что и сам ритуал жертвоприношений, который был столь важен для риши — авторов гимнов, ясен далеко не во всех деталях на основании текста гимнов. Возможно, в то время не существовало еще единого, устоявшегося ритуала, обязательного для всех, но существенно и то, что сквозь толщу гимнов далеко не всегда удается пробиться к той последовательности действий жрецов, которая сопровождала исполнение гимна, и, наконец, не все гимны сопровождались ритуалом жертвоприношения.

Ученые-индологи в соответствии со своими научными интересами на основании толкования контекстов Ригведы стремятся определить точное лексическое значение слов, выражающих важные для изучения денотаты (часто это бывают названия конкретных предметов). Ученые-компаративисты стремятся к тому же, чтобы на основании значения древнеиндийского слова реконструировать его исходный индоевропейский источник. Эти стремления вполне оправданны, настораживает только то обстоятельство, что, толкуя одни и те же контексты Ригведы, разные исследователи приходят к очень несхожим выводам. Достаточно вспомнить хотя бы сравнительно недавнюю дискуссию о том, был ли сома, соком которого опьянялся Индра, чтобы совершать свои героические подвиги, грибом-мухомором — гипотеза, выдвинутая американским микологом Р. Г. Уоссоном, или он был эфедрой, как считает большинство ведологов (20). Сторонники каждой из этих точек зрения в подтверждение приводили те же самые контексты Ригведы.

Возникает вопрос: что же это за текст, который допускает возможность противоречащих друг другу интерпретаций? Специфика этого текста заключается в том, что это текст особого назначения, цель которого – установить контакт адепта с божеством, и с этой точки зрения архаичная культовая поэзия может быть описана в терминах теории коммуникации: адепт передает определенную информацию божеству (20). Поэт старается привлечь внимание божества, восхваляет его подвиги и прославляет его. Делается это с помощью Священной Речи, персонифицированной в образе богини Вач. Восхваления перемежаются с просьбами к божеству. Предполагается, что в ответ на искусно сделанный гимн (который поэт изготавливает как плотник — колесницу или как ткач — материю) божество исполнит пожелания адепта (обычный для архаичной модели мира обмен дарами). И чем искуснее сложен гимн, тем больше шансов у поэта получить вознаграждение от божества.

Содержание гимна, таким образом, определяется в первую очередь его коммуникативным назначением: это миф и ритуал. Мифологических сюжетов в Ригведе, как известно, совсем немного, и главные из них: миф об убийстве Индрой змея Вритры, запрудившего реки, и миф об освобождении Индрой коров — утренних зорь из скалы Вала, спрятанных там демонами Пани, повторяются из гимна в гимн. Это тот материал, на основании которого восхваляется Индра. Задача поэта заключается не в том, чтобы создавать новые сюжеты, а в том, чтобы в соответствии с «истиной» по-новому расцветить старые сюжеты и вновь привлечь внимание божества, бывшего милостивым еще к предкам поэта. Поэтическое искусство риши в Pигведе было целиком подчинено Канону. В таком ключе рассматривалось творчество «предков»-питаров (букв. «отцов») — понятие широкое и расплывчатое: от реальных основателей поэтических родов, которым принадлежали наиболее древние части собрания — «фамильные» мандалы, до мифических полубогов-певцов Ангирасов, участников мифа Вала, пением проломивших скалу. И когда ригведийский поэт обещает почтить божество «новой песнью», речь идет только о новой формальной разработке старого сюжета, т. е. об установлении нового контакта с божеством.

В свете того, что содержание гимнов Ригведы в высшей степени монотонно, вопросы стиля приобретают особое значение. А стиль этой культовой поэзии темен и неясен. Его называют обычно суггестивным. Он полон намеков и недосказанностей. Эффекты неоднозначности текста достигаются разными методами: как экстралингвистическими, так и лингвистическими. При восхвалении божества разные его образы сменяют друг друга, контекст же может соотноситься одновременно с мифом и с ритуалом. Вот, например, как описывается один из этапов приготовления напитка бессмертия богов — амриты из выжатого сока сомы в IX, 85, 9:

Он взошел на небо, бык, смотрящий далеко.
Он ярко зажег светлые пространства неба, (этот) поэт.
Царь проходит через цедилку, громко ревя.
(Жрецы) со взглядом героя доят сливки неба.

Речь идет о соке сомы, который согласно мифологическим представлениям поднимается с земли на небо, откуда выпадает обратно в виде дождя. На небе сома приобретает образ солнца, зажигающего свет, и сок его называют уже сливками неба.

Одновременно Сома выступает в образе быка. Эта метафора навеяна ритуалом выжатый сок смешивается с коровьим молоком, которое называют коровами, и Сома — соответственно бык, соединяющийся с коровами. Бык громко ревет. Третий образ — царь, выступающий в поход, здесь просто упомянут и не разрабатывается. Наконец, упомянут и четвертый образ: Сома назван поэтом, так как он вызывает прилив поэтических сил у тех, кто его отведает. На связь с ритуалом укрывает упоминание о цедилке, через которую, очищаясь, проходит сок. Все это производит впечатление калейдоскопа, смешения разных планов и образов, за которым не удается разглядеть реальности — последовательности действий в ритуале.

Многозначность слов в этом памятнике осложняется еще и тем, что очень широко распространено метафорическое и символическое употребление слов. Так, например, слово rathа-«колесница» в гимнах обозначает не только реальную боевую колесницу или же мифологическую колесницу богов, но ratha- может также служить метафорическим названием жертвы богам или молитвы, возносимой к богам (как колесница мчится к финишу на ристалище, так жертвы и молитвы наперегонки устремляются к божеству). Вот один из таких контекстов — 1, 129, 1:

Та колесница, о Индра, находящаяся позади, которую
Ты продвигаешь вперед, о стремительный, для завоевания награды,
Сразу же сделай ее (способной) превзойти (всех)
И пожелай, чтобы она стала победительницей!
Ведь она наша, о безупречный, о мощно разящий, (она у) устроителей обряда,
(Так продвинь ее вперед,) как (и) эту речь устроителей обряда!

Колесница здесь является символом жертвы.

А в следующем контексте денотатом ratha- является хвалебная песнь, или молитва

1, 102, 9: «Пусть этого нашего певца Упаманью Индра (сделает) победителем, (а) колесницу пустит вперед в состязании».

При этом надо иметь в виду, что довольно часто в контексте не содержится никаких указаний (как это имеет место в приведенных примерах), следует ли понимать слово ratha- в прямом или в переносном смысле.

По мнению одного из самых глубоких знатоков языка ведийской поэзии Л, Рену, лексика представляет собой ту область, где изощренность поэтов демонстрирует себя самым бесспорным образом. «Трудность заключается в том, чтобы понять при отсутствии внешних точек опоры, где кончается первичное значение и где начинаются привнесенные или скрытые смыслы — результат мифологической и ритуальной символики». И заканчивает Рену эту статью следующими словами: «Для текста, полностью подчиненного символизму, не существует процедуры его раскрытия (procedure d'approche), которая соответствовала бы нормам рассудка».

Это парадоксальное утверждение весьма точно описывает ситуацию, в которой оказывается современный интерпретатор этого памятника, стремящийся установить однозначную связь между значением ригведийского слова и его денотатом в определенном контексте.

Имя существительное играет в Ригведе несколько особую роль. С именем в ведийской модели мира были связаны магические представления, особенно с именами собственными богов в ситуации их почитания.

Имя как считали древние индийцы отражало суть своего денотата, будь то вещь или одушевленное лицо. Оно рассматривалось как некая потенция, заключенная в носителе этого имени, благодаря которой он наделен силой и мощью, не поддающимися контролю разума. Поэтому «захватить» чье-либо имя означало овладеть его носителем. Произнесение имени Бога было сакральным актом и понималось как «произнесение истины», которому приписывалась огромная креативная сила. Если один денотат назывался несколькими именами, ведийцы полагали, что это отражает разные качества денотата — так решалась проблема синонимов, очень распространенных в языке Ригведы. Наречение именем означало создание денотата — ведь без имени он не мог существовать. В Ригведе эта процедура истолковывается в космогоническом ключе. «Нести чье-либо имя» (narna bhar-) на символическом языке Ригведы понималось как управлять свойствами того, кому это имя принадлежит.

Имя бога было сакральным, а все сакральное считалось тайным. Сакральной была Священная Речь, персонифицированная в богине Вач. В гимне-загадке 1, 164 говорится о том, что речь размерена на четыре части, из которых три сложены тайно, а люди говорят лишь на четвертой (45-46). В гимнах Ригведы постоянно происходит игра на тайных словах и тайных именах, в которых заключено все самое важное.

О многозначности слов в Ригведе следует еще добавить, что в ряде случаев в трактовке этого явления современным исследователем и ведийским поэтом-риши может быть полное несоответствие. Там, где современный ученый различает множество дискретных значений, пытаясь проследить переход от одного к другому, для архаичного сознания могло существовать одно синкретическое значение, поразному реализуемое в различных контекстах.

В Ригведе существует около десятка слов, которые обозначают понятие «дом». Для одних это значение дается в словарях как основное, для других как периферийное. В последнем случае обычно комбинируются значения дом и его обитатели, т. е. семья, род; или же место обитания и дом; или место отдыха и дом.

В качестве основного значения понятие дома передают следующие существительные: dаm-, dаma-, grhti-, durana-, durya-Яйла- (последнее слово употребляется также как прилагательное.)

Известно, что для стиля Pигведы характерны многочисленные эпитеты, определяющие существительные и образующие иногда длинные цепочки. При названиях же дома в Pигведе встречается только один эпитет sva -«свой», «собственный», что не может не привлечь внимание. Ту же особенность — отсутствие эпитетов вообще или эпитетов — качественных прилагательных — разделяют с ними в гимнах существительные «алтарь», «отряд», «деревня».

Существительные, обозначающие названия дома, никогда не выступают в предложении в роли прямого дополнения при глаголах со значением «строить»«,сооружать»«,создавать». В отличие от этой лексической группы алтарь «создают» в Pигведе, (например, «Это они создали алтарь, о несущий счастье, они — возлияние, они — выжимание (сомы) на небе». Глаголы со значением «сооружать», «воздвигать» употребляются в Pигведе в связи с названием жертвенного столба, а не дома, например:

IV, 51, 2: «Встали на востоке яркие зори, словно столбы, воздвигнутые на жертвоприношениях».

Из этой особенности употребления можно сделать вывод, что во времена Pигведы дома не строили и не воздвигали и что под названием «дом» крылось какое-то совсем иное понятие, чем то, которое привычно для современного человека.

Создается впечатление, что имеется в виду не реальный дом-постройка, а скорее идея дома, абстрактное представление о нем, и так в подавляющем бoльшинстве контекстов.

В Ригведе нет жесткой связи между понятиями «дом» и «постройка», и это является отражением древней общеиндоевропейской ситуации. Тесно связанными оказываются понятия места и людей или богов, так или иначе ассоциирующихся с этим местом. Слова dam- и dama- (менее очевидны другие названия дома) означают, скорее, семью, домашнее хозяйство или жертвенную общину. Названия дома в Ригведе часто обозначают место, где приносятся жертвы. Прослеживается тенденция связывать культ определенных богов с тем или иным названием дома: Агни с dama- (дом с очагом), Сому с grha-, Агни и Ашвинов с durana-. Изредка обнаруживаются следы «подвижного дома», т. е. дома на колесах. Дом в Ригведе рассматривается как место отдыха и распрягания коней. Только одна черта свидетельствует о физической реальности дома-постройки — дом имел дверь (dvar-/ dur-), что могло обозначать также и ворота. Таким образом, дом в Ригведе был скорее социальным понятием, чем архитектурным.

Ригведа и Авеста

Ригведа и Авеста чрезвычайно близки друг другу по языку, прежде всего в своих наиболее древних частях («фамильные» мандалы Ригведы, гаты Авесты). Сходство бывает столь велико, что иногда оба текста выглядят как два варианта одного архетекста, различающихся только разными правилами звуковых соответствий. Язык Pигведы ближе по своим особенностям к языку Авесты, чем к языку более поздних памятников индийской литературной традиции, например, к языку эпоса или классической санскритской поэзии.

С Авестой Ригведу объединяет также наличие ряда общих характеристик поэтического языка, и — более того, — сферы поэтического творчества вообще. Существенны здесь место поэта в обществе и оценка его поэтического искусства как движущей силы, поддерживающей космический порядок потому, что поэт провозглашает истину (вед. rta, ав. аsа); название поэта-провидца (вед. kavi, ав. asa), притом что оно не является общеиндоевропейским и т. п.; употребление ряда общих поэтических формул, (которые чужды дальнейшей санскритской поэзии), устойчивых фразеологизмов, излюбленных выражений, свидетельствующих о существовании древней общей арийской поэтической традиции.

Столь большая близость между Ригведой и Авестой распространяется прежде всего на язык вообще и на поэтическую речь в частности. Тут она лежит, можно сказать, на поверхности. Несколько иначе обстоит дело с мифологией, поскольку в этих двух памятниках общее мифологическое наследие влилось в две разные религиозные системы, в пределах которых соответственно по-разному трансформировалось. Первый древнеиранский памятник Авеста представляет собой собрание священных текстов зороастризма — религии древнего Ирана, предшествовавшей мусульманству и исповедоваемой в настоящее время индийскими парсами, переселившиеся в связи с гонениями мусульман в VII — Х вв. из Ирана в Индию.

Основатель этой религии Заратуштра был религиозным реформатором. Естественно, в связи с этим, что старая общеарийская мифология могла войти в новую религиозную систему лишь в виде отдельных элементов и фрагментов, которые к тому же в составе новой системы могли получить иное, чем раньше, осмысление. Арийская религия на индийской почве, хотя и не испытала такой ломки, как на иранской, тем не менее, вступая в контакты с местными религиозными культами, пошла по своему пути развития. В целом можно сказать, что общая картина, видимо, лучше сохранена в Ригведе, однако при этом в ряде случаев отдельные мифологические черты засвидетельствованы в Авесте в более архаичной форме, чем в Ригведе.

К общему мифологическому наследию относится прежде всего существование двух классов мифологических персонажей: вед. deva — ав. daeva и вед. аsurа — ав. ahura. Различие между Ригведой и Авестой заключается в трактовке этих двух классов. В Ригведе deva являются богами, а в Авесте daeva — демоны. В отношении второго класса такой резкой противопоставленности нет: ahura в Авесте обозначает только богов (ср. Ahuramazda), а в Ригведе asura может быть и эпитетом бога (прежде всего из класса Адитьев: Митры, Варуны и др.), и обозначать класс демонов. Дальнейшее развитие на индийской почве происходило в том направлении, что в поздней ведийской литературе слово asura приобретает исключительно отрицательный характер, и в мифологии брахман отражена постоянная борьба между классом богов-девов и их противников — асуров. Реконструкция первоначального соотношения между дэвами и асурами возможна только с помощью сравнения материала Ригведы и Авесты.

Главой пантеона Ригведы является Индра — бог грозы и войны, побеждающий демонов и врагов. Главный его космогонический подвиг заключается в убийстве дракона— демона Вритры (vrtra«препятствие»), сковавшего течение рек, за что Индра называется Vrtrahan «убийца Вритры». В Авесте засвидетельствован самостоятельный мифологический персонаж VereЬragna, а Indra известен как мелкий демон. Как было показано с помощью реконструкции, иранская традиция сохранила, по-видимому, этот миф в более архаичной форме, чем индийская.

Среди отдельных мифологических фигур Ригведы и Авесты можно установить генетические связи разной степени интенсивности. Они могут носить этимологически тождественные имена, определяться одинаковыми эпитетами, характеризоваться сходными функциями, которые иногда охватывают весьма широкую сферу. Так, в фигурах вед. Mitra, ав. Miura, из которых первый бледен и абстрактен в Ригведе, употребляясь обычно как парное божество вместе с Варуной (Mitravaruna), а второй в системе Авесты занимает одно из центральных мест, считаясь творением Ахура Мазды, прослеживается единый по происхождению древний персонаж, объединяющий людей и помещающий их на должное место, поддерживающий правду-добро и отвергающий ложь-зло, почитаемый одинаковыми ритуальными действиями. При этом абстрактный космический Митра в Ригведе, видимо, более архаичен, чем соответствующий ему персонаж Авесте, более тесно включенный в земную социальную структуру. Другой генетически общий прототип вскрывается на основании функционального сходства таких фигур как вед. Варуна, ав. Ахура Мазда (Ahura Mazdah, отмеченного еще Г. Ольденбергом. Каждый из них выступает в паре с Митрой, поддерживает космический порядок и закон, связан с солнцем (охраняет его, пролагает ему путь). Эпитеты, определяющие Варуну в Ригведе: asura и medhira «мудрый», этимологически тождественны составным частям имени Ahura Mazdah (ср. также ав. mazdra «мудрый»).

Целый ряд мифологических персонажей Pигведы имеет соответствия в Авесте, причем с именами, восходящими к общей языковой праформе, связаны, как правило, сходные функции и сходные сюжеты.

Далее, в состав этих двух разных религиозных систем входили общие культы, которые в каждой из них играли весьма важную роль. Во-первых, это культ огня (хотя названия для огня в этих традициях разные), включающий все его проявления: от земного огня жертвенного костра до солнца на небе и солярных божеств. Во-вторых, культ священного растения (вед. soma, ав. haoma), из которого готовили напиток бессмертия. Этот культ в Ригведе и в Авесте связан с общей мифологией. Сома / хаома называется царем растений, он растет на высокой горе, откуда его принес орел. Ритуал приготовления напитка также обнаруживает большое сходство: сок выжимали, пропускали через цедилку из овечьей шерсти, смешивали с коровьим молоком. Сходны не только отдельные элементы ритуала, но и генетически тождественны их названия. На месте жертвоприношения была расстелена жертвенная солома (вед. barhis, ав. barasman), молитвы произносил особый разряд жрецов (вед. hotar, ав. zaotar). Древнейший тип гимна-молитвы в Ригведе и Авесте также обнаруживает черты сходства.

Все эти факты хорошо известны, с течением времени их число постепенно увеличивается. Все дело в том, как их интерпретировать и какое в зависимости от этого устанавливать хронологическое соотношение между Ригведой и Авестой. Что индо-иранская общность существовала, не вызывает никаких сомнений. Разногласия касаются ее локальной и географической соотнесенности, а также ее характера. Как считает Э. А. Грантовский, ее следует понимать как реальный исторический комплекс, возникший в результате интенсивных связей в определенный период и на сравнительно ограниченной территории. Попытки исследователей конкретизировать время и место заставляют их обратиться к сравнительно-историческому изучению мифологии Ригведы и Авесты. В некотором смысле краеугольным камнем для решения этого вопроса является интерпретация индийских богов как демонов в иранской традиции и весь связанный с этим комплекс проблем. Старая классическая точка зрения заключается в том, что перед миграцией будущих индо-арийцев в Индию между ними и иранцами произошел раскол, в результате чего боги одних были превращены в демонов другими.

В настоящее время наиболее распространена теория о том, что у протоарийцев было два класса противопоставленных друг другу богов, нашедших разное отражение в индийской и иранской традициях (П. Тиме, Э. Бенвенист, Я. Гонда и др.). Ф. Б. И. Кейпер дает космогоническое истолкование этой концепции на ведийской почве, считая дуальный принцип краеугольным для нормального функционирования вселенной, когда борьба между дэвами и асурами возобновляется с завершением годового цикла, и очередная победа дэвов гарантирует порядок во вселенной до следующего кризиса. Класс Адитьев при этом трактуется как асуры, перешедшие к дэвам, чем и объясняется их двойственная природа в Pигведы.

С оригинальной гипотезой выступил Т. Барроу, непосредственно связавший проблему дэвов-асуров с конкретной хронологией Pигведы и Авесты. Согласно Барроу, разделение протоарийского языка на две ветви — индоарийский и иранский, должно было произойти до того, как эти языки распространились соответственно в Индии и в Иране, поскольку «арийский» на Ближнем Востоке связан с индоарийским. Лингвистически протоиндоарийский относится к стадии развития языка до миграции в Индию и после отделения от иранцев. Похоже, что до захвата царства Митанни протоарии жили в северном Иране, куда попали из Средней Азии. Здесь Барроу опирается на точку зрения, разделяемую М. Майрхофером, И. М. Дьяконовым и др., относительно того, что первоначальная территория, занимаемая индоиранскими племенами, находилась в Средней Азии. Позднее они были вытеснены оттуда в Индию а отчасти поглощены пришедшими туда племенами иранцев. Некоторые протоиндоарийские названия рек (Sarasvati, Sarayu) были перенесены из Ирана в Индию.

История религии Ирана, подчеркивает Барроу, обнаруживает предшествующий протоарийский слой. Именем asura «владыка» Заратуштра назвал высшее божество своей новой религии, о чем говорит и этимология этого слова. Ряд протоарийских богов, осужденных Заратуштрой ввиду их популярности среди населения, впоследствии были переосмыслены как демоны. Изменение же значения слова asura произошло только в Индии.

Всей этой теории, как признает сам Барроу, не соответствует дата существованпя Заратуштры, принятая большинством, а именно приблизительно 600 г. до н. э. Поэтому автор, опираясь на перечень географических названий в Яштах, предлагает отодвинуть вглубь датировку Авесты, считая, что 1100 г. до н. э. является самой ранней из возможных дат основания зороастрийской религии, а завоевание иранцами Восточного Ирана должно было произойти не позднее XIV в. до н. э., что совпадает по времени с миграцией индоариев в Индию.

Попытки на основании сравнительного изучения мифологии Pигведы и Авесты сделать конкретные выводы относительно абсолютной хронологии и географии этих памятников, всегда были сопряжены с большим риском.

Глава 2. Авеста. Протоиндоиранцы. Зороастризм

Пророк Зороастр жил в такой глубокой древности, что сами его последователи забыли, когда и где это было, и в прошлом различные иранские страны претендовали на благочестивую роль его родины. Долгое время считалось, что он жил в Азербайджане, на северо-западе древнего Ирана. Современные исследования показали, что такого быть не могло. Исходя из содержания и языка сложенных Зороастром гимнов, теперь установлено, что в действительности он жил в азиатских степях к востоку от Волги. Помимо многих других ученых, этой версии прдерживается известная британская иранистка Мэри Бойс – автор книги «Зороастрийцы. Верования и обычаи»., переведенной на русский язык проф. И. Стеблиным-Каменским.

Зороастризм — самая древняя из мировых религий откровения, и, по-видимому, он оказал на человечество, прямо или косвенно, больше влияния, чем какая-либо другая вера. Зороастризм был государственной религией трех великих Иранских империй, существовавших почти непрерывно с VI в. до н.э. по VII в. н.э. и господствовавших на большей части Ближнего и Среднего Востока.

Зороастризм был уже стар, когда появились первые упоминания о нем в исторических источниках. Корни его уходят в далекое прошлое. Иранцы так непреклонно придерживались своих традиций, что и в живом зороастризме сохранились некоторые элементы, которые восходят, видимо, к индоевропейской эпохе. Перемешанные с позднейшими представлениями, эти элементы делают зороастризм религией, чрезвычайно насыщенной разными компонентами. Изучение ее может способствовать лучшему пониманию духовного прогресса человечества на протяжении тысячелетий.

Кроме того — это благородная религия, отдельные ее положения уникальны и замечательны. Они давали возможность последователям вести целеустремленную и приносящую удовлетворение жизнь, что, в свою очередь, пробудило в них глубокую преданность своей вере. Зороастризм получил такое название на Западе потому, что его основатель — пророк Заратуштра — стал известен древним грекам под именем Зороастр. Он был иранцем и родился в доисторическое для иранцев время. Установить точные даты его жизни невозможно, но, основываясь на его собственных изречениях, можно предполагать, что он жил около 1200 г. до н. э.

В еще более давние времена предки иранцев и индийцев-индоариев составляли один народ, который называют протоиндоиранцами. Они — ветвь индоевропейской семьи и жили, как полагают, в азиатских степях, ведя устойчивый, неизменный образ жизни, который позволил им в течение поколений сформировать такую прочную религиозную традицию, что общие черты ее сохраняются до сих пор у их отдаленных потомков — индуистов и зороастрийцев.

В конце концов, возможно, когда-то в начале II тысячелетия до н. э., протоиндоарии и протоиранцы отделились друг от друга и стали различаться по своему языку как два разных народа. Согласно одной из последних гипотез, которой придерживаются многие ученые и в том числе М. Бойс, индоиранцы были среди носителей так называемой «срубно-андроновской культуры», памятники которой обнаружены по огромной территории в степях от Волги до Западной Сибири. Протоиранцы населяли, вероятно, по большей части нынешний Северный Казахстан, а протоиндоарии жили к югу от них. Срубно-андроновские поселения найдены преимущественно по берегам рек, где можно было выращивать немного проса и пшеницы. Все же основным средством их существования оставался скот — овцы и коровы, лошади и верблюды. Хозяйство было примитивным примерно вплоть до 1700-х гг. до н. э., когда началось использование сперва меди, а вскоре и бронзы для изготовления орудий и оружия. С давних пор уже существовали у индоиранцев контакты с народами, жившими к югу от них, индоиранцы научились у них пользоваться повозками со сплошными деревянными колесами, в которые запрягали волов. Примерно около 1600-х гг. до н. э. в степях появляются колесницы, запряженные лошадьми. Остатки таких колесниц были раскопаны в иранских, по всей видимости, захоронениях на поселении в излучине реки Синташта в районе Челябинска. Это были быстрые и легкие повозки с большими колесами со спицами, пригодные для состязаний и охоты, а также и для войны. До этого времени в «андроновском» обществе не было особых признаков социальной стратификации, поселения состояли из больших, приблизительно одинаковых домов, предназначавшихся для многолюдных, неразделенных семей, инвентарь в захоронениях был также примерно одинаковым. Но во второй половине II тысячелетия до н. э. и среди индоариев, и среди иранцев появляются воины-колесничии — люди, оставившие свои племенные обязанности и связи и примкнувшие к воинственным вождям, которые повели их на грабеж других. Новое оружие из бронзы и быстрые колесницы позволяли этим отрядам совершать неожиданные набеги и нападения, убивать, захватывать добычу и угонять скот. В то буйное и тревожное время, когда правила сила, а не закон, по-видимому, и жил Зороастр. Тогда и искал он откровения: в чем, собственно, заключается смысл беспокойного земного существования человека?

Зороастр был священнослужителем, и, для того чтобы понять суть его откровения, нужно знать все, что возможно, о той старой религии, которая его воспитала. К счастью, многое можно выяснить, сравнив наиболее архаичные элементы в зороастрийских памятниках и ритуалах с древнейшими религиозными произведениями Индии (особенно с Ригведой) и с обрядами брахманизма. Зороастрийское священное писание известно в совокупности как Авеста (о точном значении этого названия среди ученых пока нет согласного мнения). Язык, на котором написаны эти писания, обычно называют авестийским, так как он известен лишь по Авесте. Путем сравнения этих различных материалов можно восстановить основные черты протоиндоиранских религиозных воззрений и проследить их развитие в иранской среде до рождения Зороастра.

Старая религия. Культ

Культ, как правило, более стоек, чем религиозные представления; и действительно, основные объекты зороастрийского культа и ныне те же, что и у пастухов каменного века, а именно вода и огонь. Вода делала жизнь в степях возможной (предполагают, что до V тысячелетия до н. э. из-за недостатка дождей они были бесплодной пустыней). Протоиндоиранцы обожествляли воды рек и водоемов как богинь (Апас), молились и совершали им возлияния (называемые по-авестийски заотра — это слово позднее получило значение «приношение», «жертвоприношение»). У зороастрийцев возлияния воде состоят в основном из трех элементов, а именно из молока и сока и листьев двух растений. Число «три» было священно для протоиндоиранцев, оно и сейчас является организующим началом во многих обрядах зороастризма и брахманизма.

Три составные части возлияния символизируют царства растений и животных, вскормленные водой. Возлияние, освященное молитвой, должно возвращать этим царствам ту жизненную силу, которую они отдали, и тем самым сохранять их чистыми и приносящими изобилие. Как и в традиционном зороастризме, возлияния, видимо, совершались старшим в семье ближайшему ручью или водоему, но они же составляли и часть ритуалов, совершаемых священнослужителями.

Огонь — другой объект культа — тоже был существенным для жителей степей. Он являлся источником тепла в морозные зимы, на нем готовили мясо диких или домашних животных, составлявшее основу питания. В древности, когда возжигание огня оставалось тяжелой работой, люди старались хранить огонь в очаге всегда горящим. Культ вечного огня, видимо, был распространен среди индоевропейцев, которые видели нечто божественное в горящем пламени. Брахманы, знали его под именем Агни (это слово родственно латинскому игнис, русскому огонь), но зороастрийцы называли огонь Атар. Они совершали приношения из трех элементов также и огню. Приношения состояли из сухих чистых дров, благовоний (сухих листьев или трав) и небольшого количества животного жира. (Этот третий компонент приношения и считался обычно специальным возлиянием — заотра для огня.) Таким образом, огонь, так же как и вода, набирался сил с помощью двух приношений от растительного царства и одного — от царства животных. Топливо и благовония приносили, вероятно, три раза в день, во время, предназначенное для молитв (на рассвете, в полдень и на закате). Возлияния жира совершали, видимо, тогда, когда в доме готовили мясо, — огонь получал, таким образом, свою долю. От жира огонь горел ярче, растопившийся жир заставлял пламя вспыхивать.

Приношения огню и воде составляли основу ежедневных богослужений, называемых индоарийцами яджна, а иранцами — ясна (от корня яз — «приносить жертву, поклоняться»). В этих богослужениях возлияния для огня брались от кровавых жертвоприношений, которые, очевидно, совершали регулярно. Индоиранцы испытывали благоговейный страх и трепет, отнимая жизнь у животных. Они никогда не убивали без освятительной молитвы, благодаря которой, по их представлениям, душа животного продолжала жить. Сознание кровного родства между человеком и животным нашло свое отражение в древних частях богослужения ясна: «Мы молимся нашим душам и душам домашних животных, которые кормят нас... и душам полезных диких животных» (Ясна 39, 1—2). У иранцев возникло представление о том, что души животных, убитых с освятительной молитвой, поглощаются божеством, которое они почитали как Гэуш-Урван («Душа быка»). Иранцы верили, что кровавые жертвоприношения укрепляют это божество, а оно, в свою очередь, заботится о всех полезных животных на земле и способствует их изобилию.

Во время обряда ясна (яджна) под ноги жертвенного животного бросали траву. По этому поводу санскритский текст дает такое объяснение: «Потому что тело жертвы — это трава; поистине так он [жрец] дает жертве ее полное тело» (Айтарейа-Брахмана II, 2, 11). Во время богослужения жрец, совершавший обряд, держал в левой руке пучок травы (называемый иранцами барэсман), — видимо, в качестве признания того факта, что «всякая плоть — трава», а человек и животное — одного происхождения. Позднее и в Иране, и в Индии пучок травы был заменен прутьями.

Ритуальные приношения воде, совершаемые в конце богослужения, готовили из молока, веток одного растения и из сока, получаемого после того, как стебли другого растения будут истолчены. Растение, которое толкли, называлось по-древнеиндийски сома, а по-авестийски хаома, что буквально значит «то, что выжимают». Неясно, какое растение первоначально употребляли протоиндоиранцы, но вполне возможно, что это могли быть разновидности эфедры (как хом — «эфедра», «хвойник», используемый зороастрийцами в настоящее время). Древние иранцы приписывали этому растению ценные свойства. Они считали, что его сок возбуждает, бодрит и вливает силы. Воины, отведав его, сразу же преисполняются боевым духом, поэты — вдохновением, а жрецы — особой восприимчивостью к внушениям божества. Главную часть ритуала богослужения составляет толчение растения в каменной ступе и приготовление из него приношения для вод. Так возникло представление о «зеленоглазом» боге Хаоме, божественном священнослужителе, к которому обращались и как к целителю, защитнику скота, и как к божеству, которое дает силу сражающимся воинам, предотвращает засуху и голод. Как божественный священнослужитель, Хаома получал свою долю от каждого жертвоприношения. Ему посвящали и преподносили язык и левую челюстную кость каждого жертвенного.животного.

Древние иранцы верили, что боги удовлетворяются ароматом жертвоприношения и довольствуются самим намерением приносящего жертву посвятить ее божеству. Посвященное мясо после богосл