Пусть мы попадем в рай.

    После того, как мулла закончил говорить, церемония вернулась к прежнему порядку. Жрецы и несколько старейшин произнесли подобающие случаю слова, все отведали жертвенного угощения и уселись за столы.

По тому, каким образом во время застолий рассаживают людей, в Абхазии можно судить о многом. Так было и в этом случае. Во главе самого почетного стола сели жрецы, президент, его отец, затем члены правительства и наиболее почетные гости. Сюда же удалось сесть отцу Виссариону (он с иконой в руках с заметным трудом втиснулся между двумя сидевшими). Мулла же оказался за самым отдаленным столом (обычно он предназначен для молодежи или людей, обслуживающих церемонию). Чтобы не обидеть служителя ислама, туда же сел и один из местных старейшин, составивший достойному потомку махаджиров подходящую его возрасту компанию на время застолья, которое прошло своим обычным чередом.

    Данное моление весьма показательно во многих отношениях. Оно оказалось интересным не столько своей обрядовой стороной (в этом плане оно практически не отличалось от других молений), сколько с точки зрения состава его участников, их поведения и произнесенных слов.

Бесспорно, что на поведении глав православной и мусульманской общин сказались особенности их биографии. Уроженец села Лыхны отец Виссарион прекрасно знает правила поведения людей во время традиционных молений и многолюдных застолий. Как и все присутствовавшие, он вел себя подобающим случаю образом: негромко попросил Божьего благословения, с явным удовольствием отведал жертвенной пищи и пил чистое вино. Вместе с тем, одежда и принесенная икона Богоматери подчеркивали его принадлежность к православию. Во время застолья священник преподнес икону президенту, что также имело символическое значение.

    В отличие от священника, ограничившегося лишь сугубо внешней демонстрацией своего православного мировоззрения, мулла попытался использовать удобный случай, чтобы “донести до людей Богом данное знание”. При этом мулла обращался не только к собравшимся, но и ко всем абхазам (явно рассчитывая на показ его речи по абхазскому телевидению).

Упоминая Бога, мулла ни разу не произнес имени Аллах и использовал исключительно имя Анцэа. Он подчеркнул, что хотя потомков махаджиров в Турции называют турками, они продолжают сохранять религию своих предков и совершают такие же обряды, как в Абхазии. По сути, его речь содержала не столько пропаганду ислама, сколько подчеркивала мысль об общности абхазов и проживающих в Турции потомков махаджиров. Традиционная религия осмысливалась муллой в доступных ему терминах: путем полного отождествления абхазского понятия “аныха” и исламских “пайгамбар” (одно из имен пророка Мохаммеда) и “шахид” (святые, угодные Аллаху люди, которые наделяются им сверхестественной силой и возможностью творить чудеса).

    По своей сути, речь муллы не содержала в себе ничего, что могло бы вызвать протест и раздражение со стороны собравшихся. Однако они продемонстрировали мулле свое откровенное неодобрение: вначале жрецы отошли от него и встали поодаль, затем почти все отвернулись, сосредоточились на вине и жертвенном угощении, встали группами, начали громко разговаривать и т.п.

Причиной такого поведения стали не слова муллы, а его поведение, продиктованное тем, что всю свою жизнь он прожил в Турции. Недостаточное знание местных обычаев привело к тому, что мулла говорил не тогда, когда ему было положено, не то, что полагается в данном случае, не так – то есть слишком долго и т.д. и т.п. Подобные вызванные незнанием абхазского этикета ошибки людей на различных общественных мероприятиях и застольях, хотя и удивляют местных жителей, но легко прощаются представителям других народов. Однако если их совершает претендующий на общественное уважение абхаз преклонных лет (даже если при этом он говорит самые правильные слова) – это совсем другое дело, что и проявилось в данном случае самым наглядным образом.     

    Как бы там ни было, само по себе приглашение на моление в святилище (и на юбилей В.Г. Ардзинба) глав православной и мусульманской общин Абхазии показывает, что традиционная религия, православие и ислам имеют в глазах властей куда более важное значение, чем остальные имеющиеся в стране конфессии. Скорее всего, традиционная религия рассматривается нынешними руководителями Абхазии как основа абхазской национальной сущности, православие – символизирует дружбу с русским народом и подчеркивает пророссийскую внешнеполитическую ориентацию (и независимость страны от Грузинской церкви и Грузии), а ислам призван продемонстрировать неразрывную связь абхазов с абхазо-адыгской диаспорой в мусульманских странах.

    Устная традиция сохранила память о проведении общеабхазских молений в далеком прошлом. В день моления жрецы договорились, что подобные моления будут проводиться по очереди в каждом из действующих ныне пяти святилищ, входящих в число быжныха. Кроме того, они попросили содействия властей в деле возобновления деятельности святилищ Инал-куба и Бытха (при соблюдении определенных церемоний последнее можно перенести на территорию Абхазии). Решение правительства о финансировании ежегодных общеабхазских молений за счет государственного бюджета наглядно свидетельствует о том, что в настоящее время абхазская традиционная религия все более обретает политическое значение и характер государственной религии.        

Лдзаа-ныха

В одном из христианских источников, повествующих о деяниях апостолов, содержится упоминание об этом абхазском святилище: “Народные абхазские предания о проповеди Апостола Андрея в Пицунде говорят следующее. Была там башня, в которой бесовским действом были страхования и совершались прорицания; никто не смел в нее войти, но все чтили ее, как святую. Апостол Андрей, с позволения старшин, вошел в нее, поставил там икону Богоматери; прорицания и страхования, совершавшиеся в таинственной башне, с тех пор прекратились и абхазцы уверовали в Христа и стали почитать Его Пречистую Матерь. То же предание передается в других местах в другой форме: было дуплистое дерево, где также жили бесы и делались прорицания, посему оно чтилось абхазцами с суеверным страхом. Св. Апостол Андрей в знак своего божественного посольства, ударил по нему своим маленьким топориком; огромное дерево повалилось, прорицания и страхования прекратились: абхазцы уверовали христианской проповеди Андрея” (20, с.78).

Как видно из этой цитаты, ее автор описывает абхазское святилище Лдзаа, причем в том виде, в котором оно существовало во второй половине ХIХ в.: “стояли пять огромных развесистых дубов, считавшихся священными у абхазов, что и заставило духовенство построить деревянную часовню во имя богородицы” (99, с.537). В 1965 г. Ш.Д. Инал-ипа описал это святилище следующим образом: “Его всегдашнее местопребывание - несколько священных дубов, которые исстари были окружены ореолом святости и недоступности. Божество это абхазы представляли не имеющим определенного вида, как божество “наподобие облака”. По их рассказам, оно показывалось иногда в виде огненного блестящего шара, с головой и хвостом, отбрасывающего большие искры при полетах, которые якобы оно совершало, общаясь с Аныпс-ных. Оба эти божества составляли нечто вроде одной семьи, причем Анан-Лдзаа-ных являлась богиней, а Аныпс-ных - богом. Еще в 1915 г. святилище имело в Лдзаа небольшое деревянное помещение. Ключ от него находился у особого жреца. Там проходили все празднества в честь Анан-Лдзаа-ных, которая считалась ближайшей покровительницей части западной Абхазии. Особенно близкой себе эту святыню считали жители самого Лдзаа” (99, с.527-528).

Согласно современной устной традиции, представители абхазской фамилии Гочуа были жрецами святилища Лдзаа с незапамятных времен. Никто из них не помнит, когда этот род поселился в окрестных местах, но таких, “исконных” фамилий в окрестных местах к настоящему времени осталось совсем мало. Нынешний жрец Федя Гочуа (несмотря на его преклонный восьмидесятилетний возраст, именно так, а не Федором, называют его люди) происходит из семьи крестьян анхаю.

Как нам рассказал Ф. Гочуа, по традиции в святилище служит только один жрец, после смерти которого его обязанности переходят к старшему сыну. Если у жреца нет сына - сход фамилии назначает из своей среды нового по принципу старшинства. Если же жрец умирает, а его сын - совсем маленький, то он все равно становится жрецом: родственники и соседи подскажут ему, что нужно делать, но сами никогда не будут служить в святилище.

  Сейчас фамилия Гочуа в Абхазии - немногочисленна. В ней не более тридцати семей: род сильно сократили махаджирство, а затем сталинские репрессии. В семье Ф. Гочуа издавна празднуются и христианские и мусульманские праздники. Поэтому нынешний жрец не смог в соответствии с распространенной ныне практикой отнести себя к одной из этих общин, так как не знал, кем считались его предки. Судя по данному им описанию прежнего убранства святилища Лдзаа, а также по семейному погребальному обряду, согласно которому покойника хоронили в гробу с крышкой (у абхазов-“мусульман” крышку гроба предварительно разламывают на части), скорее всего в прошлом фамилия Гочуа относила себя к христианам.

Все Гочуа происходят от общего предка по имени Тухь. Родоначальником же нынешней династии жрецов и их отдельной абипары внутри фамилии Гочуа является прапрапрадед Ф. Гочуа - Ибуг. Жрецами были его прапрадед - Тыжь и прадед - Хмышь. Семья последнего была многодетной, в ней было “восемнадцать душ под одной крышей”. Старшим сыном являлся дед Ф. Гочуа - Сылта (Саид). После смерти жреца Сылта, уже в советское время, жрецом Лдзаа-ныхи становится его сын Иосиф Гочуа (отец нынешнего жреца), судьба которого сложилась трагически.

В настоящее время семья жреца мало чем отличается от своих соседей. Как и прежде, считается грехом назначать какую-либо оплату за жреческую деятельность и семья живет повседневным крестьянским трудом. Отец нынешнего жреца, как и его предки, занимался скотоводством и в летнее время пас свое стадо на высокогорных пастбищах. Хотя большедвадцати голов скота в семье И. Гочуа не держали, хозяйство было крепким и он пользовался большим уважением у своих односельчан не только как жрец, но и как труженик. 

В начале 1930-х гг. началась коллективизация и И. Гочуа, как и большинство анхаю, не скрывал своего крайне отрицательного к ней отношения. В 1931 г. его арестовали как противника колхозного строительства, но через год он был освобожден и вернулся в родное село. В 1937 г. Иосиф был вновь арестован, одновременно с ним были арестованы все взрослые мужчины фамилии Гочуа.

На этот раз причиной ареста послужила принадлежность Гочуа к жреческому сословию: власти обвинили Иосифа в том, что он “является жрецом аныха-паю, имеет доступ к святилищу Лдзаа и хранит от него ключ” (то есть в “религиозном мракобесии”). На этот раз властям при помощи сведений, полученных от жителей села (в том числе и от родственников арестованных Гочуа), удалось собрать обширный компрометирующий материал на жреца и стариков фамилии: “стучали не чужие - свои, родственники” (Ф. Гочуа, село Лдзаа).

Хотя часть обвинений была откровенной выдумкой, из арестованных в 1937 г. представителей фамилии Гочуа домой не вернулся никто. Скорее всего они, как и многие тысячи абхазов, были расстреляны вскоре после ареста в одном из местных застенков НКВД. Казалось, что власти хотят стереть саму память об этой фамилии: семейное кладбище Гочуа было снесено, могилы перепаханы, на их месте построены дома и разбиты огороды.

Ф. Гочуа пришлось жениться вскоре после ареста отца: хотя власти конфисковали бóльшую часть фамильного имущества, рабочих рук в доме явно не хватало и “хозяйство пропадало”. Юному жениху было семнадцать лет, невесте из местной крестьянской фамилии Жиба - пятнадцать и, хотя причины брака могут показаться прозаически приземленными, он был счастливым: супруги прожили вместе почти 45 лет. После смерти жены лет пятнадцать назад Ф. Гочуа уже не помышлял о новом браке и сейчас живет в окружении своих детей, внуков и правнуков.

Арест жреца И. Гочуа и стариков фамилии привел к прекращению молений в святилище Лдзаа. Чтобы избежать преследований Ф. Гочуа был вынужден скрывать, что он вообще что-либо знает о существовании святилища. Он стал простым колхозником, а в 1941 г. ушел на фронт. Провоевал всю Великую Отечественную, был контужен, получил несколько тяжелых ранений и полтора года пролежал в госпитале. Он оказался в числе немногих вернувшихся в родное село мужчин (почти все они были инвалидами).

К тому времени в селе Лдзаа[58] произошли большие перемены: вся местная колхозная верхушка от председателя до кладовщика к концу войны состояла из приезжих грузин (массовое переселение грузинского населения в Абхазию продолжалось все военные годы). Их поведение воспринималось возвратившимися фронтовиками как откровенное издевательство: грузины подчеркнуто презирали местное население и, хотя знали русский, демонстративно говорили со всеми только на своем родном языке, который был совершенно не понятен абхазам.

Особую ненависть местных жителей вызывал председатель колхоза и откровенный самодур Ермилий Бокурадзе. За время войны окруженный своими родственниками и приспешниками Е. Бокурадзе привык к полной безнаказанности: его любимым занятием было высматривать с окрестных холмов дымы над крестьянскими домами. Хозяйке, посмевшей в дневное время развести огонь в очаге чтобы приготовить пищу своим домашним, устраивался форменный разнос: председатель объявлял ее прогульщицей и заставлял многократно отрабатывать свою “провинность”.

Постоянные оскорбления председателем человеческого достоинства и национальных чувств абхазов вызывали негодование у местного населения, особенно у возвратившихся в родное село абхазских фронтовиков. Председатель был убит: Ф. Гочуа со своим родственником В. Джакония застрелили его из охотничьего ружья. Они не скрывались после совершенного убийства, были арестованы и отправлены в Тбилиси. Во время допросов обвиняемые сразу признали свою вину и не скрывали того, за что убили председателя. Однако в ответ на ежедневные вопросы о своем отце Ф. Гочуа твердил, что тот был простым крестьянином (видимо, следователи не исключали связи преступления с принадлежностью одного из обвиняемых к семье “врага народа”). 

Убийц председателя Е. Бокурадзе приговорили к расстрелу, однако затем вышел указ об их помиловании. Вряд ли в этом сыграли роль боевое прошлое осужденных или малопривлекательная личность убитого. Скорее пережившей массовые репрессии и потери во второй мировой войне стране настолько не хватало рабочих рук, что власти были вынуждены бережнее, чем раньше относиться к “человеческому материалу”. В итоге Ф. Гочуа получил восемь лет лагерей (он до сих пор уверен, что если бы судьи знали о его происхождении из семьи жрецов, то ему дали бы гораздо больше), а его сообщник, нажавший на спусковой крючок - пятнадцать. После отбывания всего срока наказания в Норильских лагерях Ф. Гочуа вернулся в родное село, работал лесником и одновременно в колхозе, на выращивании табака.

В начале ХХ в. на месте святилища Лдзаа стояла деревянная часовня, которую местные жители называли башней. Никто не помнил, когда она была построена: старики Гочуа говорили, что при их дедах и прадедах башня уже давно стояла. С самого детства нынешний жрец помнит ее, построенную из толстых каштановых досок, почерневшую от старости, с острой крышей и крестом на верхушке. Внутри находились деревянные иконы без каких-либо украшений и металлических окладов. Их было штук шесть, некоторые - очень большого размера, другие - поменьше. На каждой иконе было изображено только по одному мужскому или женскому персонажу, имен которых Ф. Гочуа не знает, но, по его представлению, мужчина изображал Бога-Творца Анцэа.

Внутри, на деревянных полках, находились старые книги, которые детям не разрешалось трогать и они относились к ним с суеверным ужасом. Дверь в часовню закрывалась на простую вертушку. Старики фамилии не позволяли детям играть или просто находиться внутри нее без какой-либо надобности.

Участок в полгектара, на котором стояла часовня, был огорожен, люди заходили туда через единственные ворота. Вокруг росли стоявшие по отдельности старые, когда-то “специально посаженные стариками” деревья определенных “хороших” пород, дававшие людям тень и прохладу даже в самые жаркие дни. На участке не было грабов: “старики считали, что Бог не любит эту породу деревьев, так как граб - враг молнии и в него она никогда не попадает” (Ф. Гочуа, село Лдзаа).

Во время моления люди ставили горящие свечи на большой деревянный подсвечник. Несмотря на христианский характер убранства часовни, по утверждению нынешнего жреца, в ней никогда не служили священники или монахи. В святилище проводились церемонии очистительных клятв, снятие проклятий и т.п. Раз в году, весной или в начале лета, в нем совершалось моление, во время которого Гочуа просили мира и благоденствия для своей фамилии и “всех людей”. Кроме того, по словам Ф. Гочуа, у женщин фамилии в прошлом имелось собственное святилище, где они совершали отдельные от мужчин моления. Однако это было настолько давно, что уже никто даже не помнит, где оно располагалось.

В 1940-х - 1950-х гг., когда мужская половина жреческой фамилии была уничтожена, а Ф. Гочуа находился в заключении, святилище не функционировало. Тем не менее, в определенное традицией время жертвоприношения продолжали совершаться. Женщины фамилии не имели возможности провести обряд сами: это было бы нарушением существующего порядка, так как женщины не могут даже присутствовать при заклании. Поэтому женщины подготавливали все необходимое для церемонии и в последнюю минуту передавали нож старшему мальчику фамилии. После этого они же произносили нужные слова, которые затем повторялась их сыновьями-подростками и таким образом, “жертва через руки маленьких мужчин проходила к божеству” (Ф. Гочуа, село Лдзаа).

После ареста Ф. Гочуа в 1947 г. власти снесли часовню и сожгли находившиеся в ней книги и иконы. Тогда же был сожжен “пенек под крышей” - алтарь, где совершались жертвоприношения. Громадные деревья были вырублены на дрова под предлогом того, что в колхозе “нечем пережарить навоз”. На месте святилища было разбито несколько участков под застройку для грузинских переселенцев.

    По убеждению Ф. Гочуа, все человеческие беды происходят от того, что “люди не знают законов природы и нарушают их”. Человеку нельзя жить на месте святилища и в судьбе сванов-переселенцев (и сменивших их позднее мегрелов) местные жители теперь видят наглядное тому подтверждение. По их утверждениям, переселенцы жили очень плохо, посаженные ими деревья засыхали, люди постоянно болели, несколько человек сошли с ума и т.п.

Чаще всего новые жители могли прожить на месте святилища не больше нескольких лет. Однако после их отъезда колхозные власти вновь селили сюда грузинских переселенцев и все повторялось. Примечательно, что ни один из абхазов так и не нарушил запрета и не поселился на месте святилища. Так продолжалось больше четырех десятилетий - до тех пор, пока не началась грузино-абхазская война.

После бегства во время войны окрестного грузинского населения местные жители решили возродить святилище. Были снесены построенные на его территории дома и хозяйственные постройки, вырублены больные и засохшие плодовые деревья. Позднее участок был огорожен, на него были завезены стройматериалы, из которых планируется соорудить небольшую церковь: наподобие тех, что стоят на месте абхазских святилищ Лых-ныха и Ылыр-ныха (с подобными планами согласны далеко не все местные жители и, вполне возможно, они так и не будут воплощены в жизнь).

В настоящее время святилище Лдзаа вновь используется как место принесения очистительной присяги. Здесь можно поклясться в собственной невиновности в преступлении, при помощи присяги решить имущественные и другие споры. По утверждению жреца, довольно часто ему даже не требовалось проводить обряда: “было много случаев, когда сельсовет решал направить спорящих не в суд, а в святилище, но нечестные на это не соглашались, чем и выяснялась истина”.

Если же стороны продолжают настаивать на своем, они приходят в святилище, зажигают свечи и клянутся собственной правоте или невиновности. Через какое-то время высшие силы начинают наказывать виновных и они вынуждены приходить и каяться в совершенном клятвопреступлении. Как пример всевидения высших сил и неотвратимого возмездия за клятвопреступление, жрец привел случай, произошедший в абхазском селе Отхара, расположенном на значительном расстоянии от Лдзаа (причем произошедшие там события были хорошо известны и другим присутствовавшим при нашем разговоре абхазам, которые дополняли рассказ старика в тех местах, где он кое-что подзабыл).

Дело заключалось в следующем: за несколько лет до начала второй мировой войны (еще до ареста жреца И. Гочуа), мальчишка по фамилии Папцава украл ружье у соседа Айба и спрятал его в другом конце Абхазии - у своих родственников в селе Члоу. Когда пропажа обнаружилась, жители села Отхара, в том числе и Папцава, поклялись в святилище Лдзаа в том, что они невиновны в краже, и этого было достаточно для того, чтобы все решили, что “село чистое” и преступление совершил кто-то чужой.

Вскоре после того, как принесший ложную клятву Папцава вернулся с фронта, его полностью парализовало. Много лет врачи были бессильны помочь больному и в конце концов его сестра решила обратиться за помощью к жрецу. Ф. Гочуа посоветовал ей сказать брату, что она была у него и теперь знает причину болезни. Сестра так и сделала, после чего больной признался в своем давнем клятвопреступлении. 

Для снятия настигшего клятвопреступника наказания высших сил Ф. Гочуа в присутствии всех соседей-мужчин совершил очистительное моление на участке перед домом виновного. Лежавший на носилках больной признался всем собравшимся односельчанам в своем грехе. После этого жрец нанизал на нож печень и сердце жертвенного животного, посыпал солью кусок хлеба, взял чашу с чистым вином, и, обратившись лицом на восток, попросил Бога простить раскаявшегося и снять с него и его рода наказание.

Каждый из собравшихся по очереди повторил просьбу жреца и сказал “аминь”. Вместе со всеми просьбу о прощении виновного повторил и пострадавший Айба, которому предварительно возместили понесенный ущерб: вместо украденного много лет назад ружья, которого уже не смогли разыскать, ему было преподнесено новое и он посчитал себя полностью удовлетворенным.

В тот день Ф. Гочуа заночевал у своих родственников в Отхаре. Когда он на следующее утро зашел в дом больного, то убедился, что высшие силы простили раскаявшегося грешника: полностью парализованный в течении многих лет Папцава был уже на ногах и сам открыл ему дверь.

Как и в святилище Дыдрыпш, на церемонии проклятия в святилище Лдзаа не требуется совершать жертвоприношение: достаточно поставить свечу и обратиться к Богу с просьбой покарать виновного. О силе подобного проклятия в святилище, несомненной в глазах местных жителей, можно судить по случаю, произошедшему с самим жрецом и получившем большую известность в округе: “когда у Феди Гочуа украли козу, он в святилище проклял воров. Вскоре они, не зная чью козу украли, пришли к нему, чтобы он спас их от проклятия” (З. Цымцба, село Бармыш).

Жрец святилища Лдзаа проклинать не любит: жалеет неразумных преступников, а еще больше - их близких. Например, летом 1997 г. он несколько раз отказывал женщине, приезжавшей проклясть своих обидчиков. Женщина была издалека - из Очамчиры, где у нее украли машину, которую затем пообещали вернуть за выкуп. После того, как она отдала деньги, ей пригнали другую - старую, совершенно разукомплектованную машину и предложили за столь неравноценный обмен мизерную денежную компенсацию. Пострадавшая была настолько возмущена подобным вероломством, что твердо решила проклясть мошенников.

Вначале жрец попросил ее приехать вместе со своими обидчиками, но те отказались это сделать. Женщина приезжала несколько раз, но Ф. Гочуа все время под тем или иным предлогом отказывался выполнить ее просьбу. В конце концов к жрецу пришли старейшины фамилии и сказали, что пострадавшая потратила много времени и денег на свои поездки и нужно, наконец, выполнить ее просьбу. Затягивать дело дальше было нельзя и женщина прокляла своих обидчиков в святилище Лдзаа.