Интерпретация классического образа «маленького человека» в романе Ф. Сологуба

 

Образ «маленького человека» в романе Сологуба с одной стороны, наследует черты русской классической прозы, с другой сознательно отходит от нее. Писатель здесь не претворяет жизнь в «сладостную легенду», но находит ей художественное соответствие в основном в грубой и бедной языковой фактуре, лишенной метафоричности, в нарочитой монотонности пейзажных и портретных характеристик. Скупость и лаконичность «Мелкого беса» позволили Белому сделать весьма любопытное замечание о том, что в романе «гоголизм Сологуба имеет тенденцию перекрасить себя в пушкинизм»[10]. Белый находил в стиле «Мелкого беса» выдержанность «квази-пушкинской прозы».

В названии романа «Мелкий бес» - проекция сути главного персонажа. В романе изображена душа зловещего учителя-садиста Ардальона Борисыча Передонова на фоне тусклой бессмысленной жизни провинциального города. Зависть, злость и предельный эгоизм довели Передонова до полного бреда и потери реальности. Передонов, учитель русского языка томится в ожидании места инспектора, которое ему обещано далёкой княгиней, правда, обещано не ему лично, а через его сожительницу, «четвероюродную сестру» Варвару. «Сумрачными глазами» Передонов глядел на мир и людей («На улице всё казалось Передонову враждебным и зловещим»[11]).

«Это - нехороший город,- думал Передонов, - и люди здесь злые, скверные; поскорее бы уехать в другой город, где все учителя будут кланяться низенько, а все школьники будут бояться и шептать в страхе: инспектор идет. Да, начальникам совсем иначе живется на свете»[12].

Передонову мерещится, что кот - враг, он о нем знает такое! («Передонов думал, что кот отправился, может быть, к жандармскому и там вымурлычет все, что знает о Передонове и о том, куда и зачем Передонов ходил по ночам, - все откроет да еще и того примяукает, чего и не было»[13]). И гоголевский Поприщин о себе узнает из переписки собачек («Фамилия его престранная. Он всегда сидит и чинит перья. Волоса на голове его очень похожи на сено.»[14]). Ничтожное создание, распираемое от амбиций, мыслит себя «большим»: перед свадьбой Передонов решил, что ему одного шафера мало («Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне одного мало: надо мной трудно венец держать, я - большой человек»[15]). Выбирает того, у кого «очки золотые, важнее с ним».

Разночтений по поводу Передонова, его морально-этического портрета быть, в таком случае, не может. Он весь соткан из реминисценций и аллюзий, сопряженных с его предшественниками, теми самыми «маленькими», униженными и незащищенными. Но если Достоевский (а именно он полно, многогранно нарисовал этот тип) показывал скрываемые, потаенные амбиции, поселившиеся в «подполье», то Ф.Сологуб вынес их на поверхность. И чином Передонов выше - чиновник 5-го класса. И в чае ему не надо себе отказывать (как Башмачкину): у него водка льется рекой. Но все тайное превратилось в «явь». Вожделенный чин инспектора - чем не «шинель»?

«Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом, — описывает его автор. — Всё доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности, и радовали его. […] У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, — и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их. Также и встречи с людьми. Особенно с чужими и незнакомыми, которым нельзя сказать грубость. Быть счастливым для него значило ничего не делать и, замкнувшись от мира, ублажать свою утробу»[16].

Параллельно развёртывается панорама окружающей жизни, — всего того, что лепится к среднему, «маленькому», человеку, и хоть эта жизнь словно стеной отгорожена от Передонова, — он вовсе не антигерой: «под конец романа, — пишет критик Боцяновский, — вас уже страшит не этот маньяк, не сам Передонов, а то общество, которое нисколько не лучше его. Матери и невесты наперебой стараются его залучить в свою семью. Окружающие преспокойно с ним уживаются. […] Пусть всем известно, что эти люди, быть может, нередко даже просто психически ненормальны, но с ними считаются»[17]. («Передоновщина — не случайность, а общая болезнь, это и есть современный быт России»[18] — подтверждает сам Сологуб.)

Передонов весь свой мир разделил сословно: гимназистам не из дворян говорил он иногда «ты», дворянам же всегда «вы». Он узнавал в канцелярии, кто какого сословия, и его память цепко держалась за эти различия.

«С мужицкими детьми так нельзя, как с дворянскими, — изрекает Передонов. — Их стягать надо»[19].

И весь этот мир, запечатленный Сологубом, кажется дьяволовым наваждением. Он создал жуткую картину всех страхов своего времени и являлся le faiseur du diable, — не изобразителем дьявола, а создателем его. И не зря всем действованиям героев романа сопутствуют пляски: пляшет Дарья, Лариса, Валерия — «ведьмы с Лысой горы позавидовали бы такому хороводу», пляшет Недотыкомка: «истомила зыбкою пляской». И люди напялили на себя чортовы маски. Сологуба тошнит от «гнилых зубов, зеленых лиц, слюнявых улыбок, впалых грудей». Он всюду видит «красные, потные, скуластые лица, черные клоки волос, которые мотаются над плоскими и наморщенными лбами».

И в страхе перед бесовским наваждением этого мира обращается Передонов к заклятью: «Чур-чурашки, чурки-болвашки, буки-букашки, веди-таракашки. Чур меня. Чур меня. Чур, чур, чур. Чур-перечур-расчур»[20].

Передонова страшит сама жизнь. Он не может объяснить себе этой тоски и этого страха, он не знает, откуда он, он лишь чувствует, что «погибает», — остаётся только буквально «чураться». А в страх приводило его всё: улицы, трава, птицы, весь земной мир. Этот ужас и мрак Передонова вырвался наружу и воплотился в невоплотимой «недотыкомке»: «Откуда-то прибежала удивительная тварь неопределённых очертаний, — маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась, и дрожала, и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась, — серая, безликая, юркая».[21] Недотыкомка изводила Передонова, и она же томила самого автора, написавшего стихотворение «Недотыкомка серая...»:

 

Недотыкомка серая

Всё вокруг меня вьётся да вертится, —

То не Лихо ль со мною очертится

Во единый погибельный круг?

Недотыкомка серая

Истомила коварной улыбкою,

Истомила присядкою зыбкою, —

Помоги мне, таинственный друг!

Недотыкомку серую

Отгони ты волшебными чарами,

Или наотмашь, что ли, ударами,

Или словом заветным каким.

Недотыкомку серую

Хоть со мной умертви ты, ехидную,

Чтоб она хоть в тоску панихидную

Не ругалась над прахом моим.[22]

 

Это стихотворение написано 1 октября 1899 года, в самый разгар работы над «Мелким бесом». За это позднее ухватились некоторые критики — «Передонов это и есть Сологуб», забывая, что герой ограничен, и не способен ни обозреть себя, ни выдвинуться из намеченного ему автором круга.

«Недотыкомка у него, — размышляет Владимир Боцяновский о месте этого образа русской литературе, — своя собственная, хотя до него мучила Гоголя и почти так же мучила Достоевского Чёрт Гоголя перекочевал к Достоевскому и теперь обосновался у Сологуба. Герои Достоевского, правда, видели его в несколько ином виде, почти всегда во сне. Чахоточному Ипполиту («Идиот») является недотыкомка в виде скорпиона. Она была вроде скорпиона, но не скорпион, а гаже и гораздо ужаснее, и кажется, именно тем, что таких животных в природе нет… […] Ивану Карамазову она является в виде приличного чёрта, одетого в коричневый пиджак от лучшего портного. […] Передонов — это лишь разновидность Недотыкомки, новая форма кошмарного карамазовского чёрта…»[23]

Подлинно безнадежен мир в представлении Сологуба. Природа у него столь же мрачна, как и люди. Πередонов чувствовал отражение своей тоски, своего страха именно в природе. Вся природа кажется Передонову проникнутой мелкими человеческими чувствами. Он был слеп и жалок, признается Сологуб, как многие из нас. И та природа, в которой так недавно русский писатель помещик-дворянин, как Толстой и Тургенев, искал отдохновения от сомнений душевных, Сологубом наделяется мелкими чувствами своих героев. Вот едет Передонов венчаться, а небо нахмурилось. Ветер дул навстречу и вздыхал о чем-то. Деревья не хотели давать тени, — всю себе забрали, зато поднималась пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце чего-то спряталось за тучи — подсматривая, что ли?

Дождь, мелкий, быстрый, продолжительный, болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, — невнятные, скучные и тоскливые речи.

И это отталкивание от природы весьма характерно для человека, воспринимающего мир сквозь безрадостную опустошенность своих глаз. Разве в противоположность Сологубу не создает другой писатель, познавший то же российское болото — Горький, гимн в честь природы, которая его, пролетарского писателя, звала к выходу из мрачных подвалов окуровской Руси, куда загнал человека капитал. Если все творчество Горького пронизано, освещено любовью к человеку, то в противоположность, как видели мы, Сологуб полон ненависти и презрения к нему, полон безверия. Здесь в этой разнице сполна сказалось отличие в классовой природе писателей. Буржуазное сознание было омертвлено пессимизмом и безверием, сознание пролетарского писателя было полно веры в светлое будущее.

Отмети тот факт, что показ нелепости, идиотизма какой-либо конкретной формы жизни соответствует традиции и даже является одной из социально-критических ее основ: если такая жизнь нелепа, то, следовательно, надо жить иначе, надо преображать жизнь - так проповедует традиция. В каком-то смысле Сологуб соглашается с этой проповедью. Но он не может принять ее целиком. Автор романа не приемлет той жизни, о которой повествует. Это особенно видно в главах, которые в композиционном отношении почти повторяют прием «Мертвых душ» (посещение героем разных лиц с одной целью).Передонов обходит влиятельных особ города. В описании этих визитов, в рассуждениях и манерах «отцов города» собрано множество признаков локального времени. Ведутся разговоры, в частности о воспитательном значении смертной казни, книге некоей г-жи Штевен, роли дворянства в обществе и т. д. Если суммировать оценки повествователя и принять во внимание его саркастично-иронический тон, то повествователь выходит достаточно «прогрессивной» фигурой. Но вместе с тем это, по сути дела, безнадежный, бесперспективный «прогрессизм».Социальные изменения, желанные автору, приобретают утопический характер, причиной чему является мысль о неизменности «низкой» человеческой природы. Слова Передонова о будущей жизни через двести - триста лет пародируют чеховские мечты: «- Ты думаешь, через двести или триста лет люди будут работать?.. Нет, люди сами работать не будут... на все машины будут: повертел ручкой, как аристон, и готово. Да и вертеть долго скучно»[24].Говоря о социальных истоках «передоновщины», можно также указать на то, что сологубовское решение этой проблемы отличается от традиционной критики реакционного мракобесия. Здесь перед нами есть параллель в лице «человека в футляре». Беликов порожден общественной несвободой. Достаточно рассеяться страху, отменить бюрократические порядки и авторитарный произвол, как Беликов исчезнет сам собой, растворится в воздухе. Недаром рассказ заканчивается призывом слушателя: «...нет, больше жить так невозможно!»Как известно, в романе Сологуба обсуждается чеховский рассказ. Собственно, это несостоявшаяся беседа. Если в «Бедных людях» Девушкин читал гоголевскую «Шинель» и был оскорблен ею лично, то сологубовский Передонов (равно как и Володин) не только не читал «Человека в футляре», но даже не слышал о самом «господине Чехове».Рассказ появился в период работы Сологуба над романом. Сологуб не мог не откликнуться на этот рассказ, герой которого оказался коллегой Передонова. Пройти мимо рассказа - значило молчаливо признать тематическое влияние Чехова. Сологуб выбирает иной путь: он «абсорбирует» рассказ, включает его в свое произведение с тем, чтобы преодолеть зависимость от него. Он даже указывает в диалоге номер «Русской мысли», в котором появился, однако не вступает в его обсуждение. Единственное суждение о рассказе принадлежит эмансипированной девице Адаменко: «Не правда ли, как метко?» Таким образом, в глазах Адаменко и ее младшего брата, как заметила 3. Минц в своем анализе «Мелкого беса», Передонов оказывается «двойником» Беликова.Впрочем, это весьма сомнительный двойник. Передонов гораздо более укоренен в бытии, нежели Беликов - фигура социальная, а не онтологическая. Передонова нельзя отменить декретом или реформой народного образования. Он так же, как Беликов, целиком и полностью стоит на стороне «порядка», и его так же волнует вопрос «как бы чего не вышло?», но это лишь один из моментов его фанаберии. В сущности, его бредовые честолюбивые помыслы, жажда власти и желание наслаждаться ею несвойственны Беликову: тот пугает и сам пугается и в конечном счете умирает как жертва всеобъемлющего страха. Он скорее инструмент произвола, исполнитель не своей воли, нежели сознательный тиран и деспот. Передонов, в отличие от него, - жестокий наслажденец, его садические страсти подчинены не социальному, а «карамазовскому» (имеется в виду старик Карамазов) началу.

Тема нелепости вещного мира особенно ярко выражена всеобъемлющим мотивом человеческой глупости. Сологуб создает свой собственный «город Глупов» Слово «глупый» - одно из наиболее часто встречающихся в романе. Оно характеризует значительное количество персонажей и явлений. Приведу ряд примеров: помещик Мурин «с глупой наружностью»; «инспектор народных училищ, Сергей Потапович Богданов, старик с коричневым глупым лицом»; Володин – «глупый молодой человек»; дети Грушиной – «глупые и злые»; «глупый смех» Володина; городской голова Скучаев «казался... просто глуповатым стариком»; у исправника Миньчукова лицо «вожделеющее, усердное и глупое»; идя свататься, Передонов и Володин имели «торжественный и более обыкновенного глупый вид»; сестры Рутиловы распевают «глупые слова частушек» и т. д. и т. п. По отношению к самому Передонову повествователь постоянно использует еще более решительные определения – «тупой» и «угрюмый». Сологубовский город поистине славен своим идиотизмом; при этом его обитатели еще больше глупеют, веря всяким небылицам, так как «боятся» прослыть глупыми. Нагромождение глупости производит впечатление ее неискоренимости.

Неудивительно, что в этой вакханалии глупости Передонова с большим трудом и неохотой признают сумасшедшим. Его помешательство уже чувствуется на первых страницах, однако требуется финальное преступление, чтобы оно было признано очевидным. В мире, где царствует глупость, сумасшествие становится нормой. Передонова так и воспринимают герои романа - как нормального члена общества: с ним водят дружбу, ходят в гости, выпивают, играют на бильярде, более того, он - завидный жених, за него идет глухая борьба разных женщин. О Передонове женихе свидетельствует гротескная сцена его сватовства к трем сестрам Рутиловым попеременно, причем даже Людмила, которой в романе отведено место наиболее очевидной антагонистки Передонова, воспринимает его сватовство хотя и с хохотом, однако как достаточно возможный акт. Иногда окружающим видно, что с Передоновым творится что-то неладное, но они относят его поведение на счет чудачества. «Нормальность» Передонова - это та самая гротескная основа, на которой строится роман. Разгадать душевную болезнь Передонова, обособить, изолировать его - значит положить конец наваждению, «перекрыть» русло романа, однако наваждение продолжается, роман - длится.

Общественные корни «передоновщины» двояки. Они определены не только реакционным режимом, но и либеральным прошлым Передонова. Изображая его неверующим человеком, для которого обряды и таинства церкви «злое колдовство», направленное «к порабощению простого народа», Сологуб солидаризируется с Достоевским, с его критикой либерального сознания, которое, будучи лишенным метафизической основы, приобретает разрушительный нигилистический характер, как показал автор «Бесов» (перекличка между названиями обоих романов получает идеологическое значение)[25].Передонов впитал в себя утилитаристские идеи шестидесятничества: «...всяким духам предпочитал он запах унавоженного поля, полезный, по его мнению, для здоровья». Но этот утилитаризм со временем разложился, так как не имел под собой никакой почвы. В результате «мысль о труде наводила на Передонова тоску и страх».Передонов - носитель либерально-интеллигентских «мифов», над которыми иронизирует Сологуб. «В каждом городе, - считает Передонов, - есть тайный жандармский унтер-офицер. Он в штатском, иногда служит, или торгует, или там еще что делает, а ночью, когда все спят, наденет голубой мундир да и шасть к жандармскому офицеру». Передонов числит себя «тайным преступником», воображает, что «еще со студенческих лет состоит под полицейским надзором». Напротив, в противовес либеральной традиции, образ самого жандармского подполковника Рубовского создан без особенной антипатии. Он «был скромен и молчалив, как могила, и никому не делал ненужных неприятностей». Сологуб даже подчеркивает, что Рубовский «любим в обществе», хотя отмечает и тот факт, что иные из бредовых доносов Передонова подполковник «оставлял, на случай чего».Итак, Сологуб делит социальную ответственность за безумие Передонова (хотя это безумие невозможно объяснить одними социальными причинами) между мракобесным режимом, с одной стороны, и либерально-нигилистической идеологией - с другой. Такое разделение ответственности, по сути дела, ведет к выводу, что «все виноваты» и, стало быть, пласт социальной жизни вообще - ложь и порча. Его следует не изменять, а преодолевать, бежать от «неподлинности».Передонов стал знаменитым персонажем, самым запоминающимся со времен Братьев Карамазовых, его имя стало в России нарицательным. Оно обозначает угрюмое зло, человека, которому чужда радость и которого злит, что другие знают это чувство; самый ужасный персонаж, которого мог создать поэт.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Мелкий бес» - это пограничное произведение, свидетельствующее уже об отходе Сологуба от русского классического реализма, но не полное его отторжение. Этот довольно небольшой по объему роман содержит в своем строении черты внутренней драмы, вызванной его противоречивым отношением к могучей традиции русской прозы XIX века, традиции всемирной значимости и поистине великих мастеров.

Тема маленького человека в романе имеет как традиционные литературные корни, так специфические черты. В связи с чем нам представлялось необходимым рассмотреть данную тему в рамках нашей курсовой работы. В нашем исследовании мы отметили, что если рассмотрение данной темы в произведениях Пушкина, Гоголя, Достоевского, Чехова проводилось неоднократно, то, говоря о творчестве Сологуба, можно констатировать, что до настоящего времени этот вопрос практически не был предметом самостоятельного исследования.

В литературоведении уже давно сложился определенный смысловой и эмоциональный стереотип, сопровождающий выражение «образ маленького человека». Он развивался и эволюционировал на протяжении нескольких десятилетий в творчестве многих классиков русской литературы. Вот почему с каждым произведением все яснее и правдивее обрисовывалась жизнь людей низшего «класса». По-своему была продолжена данная тема и ы в творчестве Ф. Сологуба.

Предваряет роман «Мелкий бес» тема «маленького человека» в рассказе 1907 года «Маленький человек», в котором Сологуб открыто декларирует продолжение традиции русской литературной классики, в частности «Шинель» Н.В. Гоголя.Но у Сологуба классический тип «маленького человека» постепенно «мутирует». Проблемное время рубежа веков рождало экзистенциальные настроения: «маленький человек» - это уже не только социальный тип ущербного и беззащитного, это человек вообще. Это не тот, который «звучит гордо», а тот, который слаб и беззащитен перед катаклизмами, переломами, судьбой, Вселенной.В «Мелком бесе» впервые наметилось расчленение традиции на живые и мертвые элементы, соотношение которых и «перевернуло» роман. Вместе с тем в известном смысле «Мелкий бес» опирается на реалистическую эстетику. Его связь с художественными системами Гоголя, Достоевского и Чехова несомненна и мы отметили это в своей работе.

Образ «маленького человека» в романе Сологуба с одной стороны, наследует черты русской классической прозы, с другой сознательно отходит от нее. Писатель здесь не претворяет жизнь в «сладостную легенду», но находит ей художественное соответствие в основном в грубой и бедной языковой фактуре, лишенной метафоричности, в нарочитой монотонности пейзажных и портретных характеристик.

В названии романа «Мелкий бес» - проекция сути главного персонажа. В романе изображена душа зловещего учителя-садиста Ардальона Борисыча Передонова на фоне тусклой бессмысленной жизни провинциального города. Зависть, злость и предельный эгоизм довели Передонова до полного бреда и потери реальности.

Таким образом, Передонов стал знаменитым сологубовским персонажем, продолжившим собой галерею классических образов «маленьких людей», а его имя стало в России нарицательным. Оно обозначает угрюмое зло, человека, которому чужда радость и которого злит, что другие знают это чувство; самый ужасный персонаж, которого мог создать поэт.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

1. Афанасьев Э. С. Герой - рассказчик - автор - читатель в «Станционном смотрителе» А.С.Пушкина // Литература в школе. – 2003. - № 5.

2. Афанасьев Э. С. О художественности повести Н. В. Гоголя «Шинель» / // Литература в школе. - 2002. - № 6.

3. Горбунова Е. В. «Станционный смотритель» А.С. Пушкина. IХ класс // Литература в школе. – 2003. – № 5.

4. Горских Н.А. Некоторые аспекты функционирования вещи в художественном мире Н.В. Гоголя и Ф. Сологуба // Картина мира. Язык. Философия. Наука: Доклады участников всероссийской междисциплинарной школы молодых ученых. - Томск: Издание ТГУ, 2001.

5. Григорьева Е. Федор Сологуб в мифе Андрея Белого // Блоковский сборник, XV: Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX-XX вв. - Тарту, 2000.

6. Гуртуева Т. Сологуб. // Литературные портреты «серебряного века».- Нальчик, 1996.

7. Ерофеев В. «Мелкий бес» Ф. Сологуба и русский реализм // В. Ерофеев. В лабиринте проклятых вопросов. – М.: Советский писатель, М. 1990.8. Ерофеев В. Тревожные уроки «Мелкого беса» // Сологуб Ф. Мелкий бес. Роман. Рассказы / сост., вступ. ст. В. В. Ерофееева. - М.: Правда, 1989.9. Ерофеев В. На грани разрыва // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 156.

10. Келдыш В. О «Мелком бесе» // Сологуб Ф. Мелкий бес. - М., 1988.

11. Колобаева Л. А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX вв. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

12. Костанди О. Проблема условности в романе Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Материалы XXI научной студенческой конференции Ч. 3: Филология. История. Педагогика. Психология. - Тарту, 1966.

13. Лебедев Ю. В. Историко-философский урок «Шинели» Н. В. Гоголя // Литература в школе. - 2002. - № 6.

14. Мирский Д. Сологуб // Современная русская литература: Символизм. - СПб., 1996.

15. Михайлов А. Два мира Фёдора Сологуба. // Ф. Сологуб. Творимая легенда. - М., 1991.

16. Неизданный Федор Сологуб. /Под ред. М. М. Павловой и А. В. Лаврова. М.: «НЛО», 1997.

17. Образ «маленького человека» в литературе: кн. для чтения. - М.: Наука: Междунар. акад. изд. компания «Наука», 1995.

18. Соболев А. Л.. Из комментариев к «Мелкому бесу»: «пушкинский» урок Передонова // Русская литература. 1991, № 4.

19. Сокол Е. М. «Маленький человек» в творчестве русских писателей 1840-х годов в свете христианской традиции: От Гоголя к Достоевскому : диссертация канд. фил. наук : 10.01.01. – М., 2003.

20. Улановская Б. О прототипах романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература. №3, 1969.

21. Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988. Далее все ссылки на роман приводятся по этому изданию с указанием в тексте статьи страниц.

22. Федор Сологуб. Стихотворения. /Вступит. статья, сост., подготовка текста и примечания М. И. Дикман. - Л.: Сов. Писатель, 1978.

23. Хольтхузен И. Федор Сологуб // История русской литературы. XX век. Серебряный век. - М., 1995.

24. Чернова Т. А. Новая шинель Акакия Акакиевича // Литература в школе. - 2002. - № 6.

25. Чернявский В. Обречённый бессмертию. Сологуб и его роман «Мелкий бес» // Грани. 1978. № 108.

26. Чуковский К. Путеводитель по Сологубу // Чуковский К. Собр. соч.: В 6 т. - М., 1969. Т. 6.

Эпштейн М. Маленький человек в футляре: синдром Башмачкина-Беликова // Вопросы литературы. - 2005. - № 6.

 

[1] Горбунова Е. В. «Станционный смотритель» А.С. Пушкина. IХ класс // Литература в школе. – 2003. – № 5. С. 23.

[2] Лебедев Ю. В. Историко-философский урок «Шинели» Н. В. Гоголя // Литература в школе. - 2002. - № 6. С. 25.

[3] Лебедев Ю. В. Историко-философский урок «Шинели» Н. В. Гоголя // Литература в школе. - 2002. - № 6. С. 27

[4] Ерофеев В. На грани разрыва // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 156.

[5] Там же.

[6] Чуковский К. Путеводитель по Сологубу // Чуковский К. Собр. соч.: В 6 т. - М., 1969. Т. 6. С. 189.

[7] Ерофеев В. Тревожные уроки «Мелкого беса» // Сологуб Ф. Мелкий бес. Роман. Рассказы / сост., вступ. ст. В. В. Ерофееева. - М.: Правда, 1989. С. 41.

[8] Соболев А. Л.. Из комментариев к «Мелкому бесу»: «пушкинский» урок Передонова // Русская литература. 1991, № 4. С. 36.

[9] Мирский Д. Сологуб // Современная русская литература: Символизм. - СПб., 1996. С. 112.

[10] Григорьева Е. Федор Сологуб в мифе Андрея Белого // Блоковский сборник, XV: Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX-XX вв. - Тарту, 2000. С. 32.

[11] Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988. С. 91.

[12] Там же. С. 91

[13] Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988.С. 101

[14] Там же. С. 106

[15] Там же. С. 112

[16] Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988.С. 115.

[17] Ерофеев В. На грани разрыва // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 34.

[18] Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988.С. 5

[19] Там же. С. 119.

[20] Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988.С. 97.

[21] Там же. С. 85.

[22] Федор Сологуб. Стихотворения. /Вступит. статья, сост., подготовка текста и примечания М. И. Дикман. - Л.: Сов. Писатель, 1978. С. 90

[23] Ерофеев В. На грани разрыва // Вопросы литературы. 1985. № 2. С. 35

[24] Федор Сологуб. Мелкий бес. - М.: «Художественная литература», 1988.С. 99

[25] Соболев А. Л.. Из комментариев к «Мелкому бесу»: «пушкинский» урок Передонова // Русская литература. 1991, № 4. С. 33.