Вдоль по матушке по Волге

Записки переселенца

Часть 2.

Володька безрукий

Рождествено и вся его округа — это «101-й километр». Перед Олимпиадой-80 сюда высылали москвичей «с пониженной социальной ответственностью», дабы не позорили нас перед державами. В Рождествено был большой, но убыточный совхоз. Государство его держало на плаву, и худо-бедно поля засевались, урожай собирался, коровы на нескольких фермах молоко давали, был даже маслозавод. В Захарьино тоже была ферма: коровник и телятник. Володька Шереметьев и его сожительница Галька работали на нашей ферме: она дояркой, он скотником (чистил загоны). Было им лет по сорок. Общались мы мало, но здоровались, иногда разговаривали, так, на ходу.

В кои-то веки я вовремя заготовил дрова в лесу, распилил стволы по три метра, подвёз трактором к дому, сколотил «козла» (специального, для распилки дров). Бензопилы у меня не было, а была обычная двуручная «Дружба». Как правило, на работы, с которыми один не справлялся, я с благодарностью направлял гостей, а гости ко мне наведывались частенько. Тогда я еще не был женат. А тут время идёт, а «германов» всё нету. Тогда я придумал ноу-хау: из куска двуручной пилы сделал одноручную, развел, заточил — всё по дяди Колиной науке. Однако пилить ею было не легче, чем простой ножовкой. Такими темпами как раз к зиме успею. А надо ещё наколоть и высушить.

И решил я попросить Володьку мне помочь. Прихожу к дому, стучу, открывает дверь сам Володька. Я было открыл рот, чтобы обратиться с просьбой, и тут же онемел: Володька стоял на ступеньку выше, опершись на косяки обеими руками, но кистей рук не было! Были какие-то розовые культи. Я растерялся и не знал что сказать. В голове у меня вообще помутилось, я судорожно вспоминал: были у него руки, или он всегда был такой? Он заметил моё смущение и весело так сказал:

– Чё, не видал ещё? Вот, оттяпали, полюбуйся! Хотели и ноги до кучи, но я не дался. А чё пришел-то, надо чего?

– Да нет, — начал я было выкручиваться, а потом рубанул напрямую, — вот, собрался дрова пилить, а тут такое дело. Извини.

– Дрова? Это запросто, я вон с Галькой только так пилю, ещё и ей помогаю — она слабо на себя тянет, мне толкать приходится.

– А как это? — удивился я.

– Руку сую в рукавицу, а она мне её к ручке пилы привязывает. Правда, не могу долго, рука устает, болеть начинает. Я к тебе завтра приду, попробуем.

Назавтра приходит Володька со своей приспособой, пробуем пилить. Получается, но медленно. И он быстро устаёт – руку больно. А дров – куба три-четыре! Тогда мне приходит в голову мысль сделать ему специальную ручку из берёзы (для прочности): внизу она круглая, чтобы войти в гнездо пилы, а дальше вверх расширяется и становится плоской в виде лопатки, ещё и к пиле немного загибается, чтобы вверх рука не соскакивала. Ручку отполировал: ни сучка, ни задоринки.

Теперь Володька мог пилить голой рукой, без всяких рукавиц и верёвок. Правую кисть ему оттяпали не полностью (левую больше): остался один сустав большого пальца. Других суставов сохранить не удалось, но «мяса» осталось полкисти, так что он мог эту часть сгибать и разгибать и даже, согнув, фиксировать в таком положении.

В этом его техника пиления и заключалась: на себя он тянул, согнув культю, довольно свободно, а от себя толкал. Но в работе со мной в этом не было необходимости, на себя я и сам тянул прекрасно. Это он Гальке помогал, когда брал эту «чудо-пилу» напрокат.

Вдоль по матушке по Волге

Володька, фамилия у него, напомню, Шереметьев, как выпьет, врёт безбожно. То он незаконнорожденный потомок графа Шереметьева, стало быть, сам чуть не граф. То вдруг утверждает, что песню, точнее стихи: «На недельку до второго я уеду в Комарово…» у него украли и теперь крутят по всем радиостанциям, а он без гонорара сидит. То пришёл как-то вечером изливать душу, что он, дескать, вор в законе, а таких, как он, по пальцам пересчитать. Когда наутро я ему сообщал, кем он вчера представлялся, он простодушно объяснял:

– Не обращай внимания, со мной такое бывает.

Правду сказать, он сидел, и сидел немало — тринадцать лет. Две «ходки»: одна — пять лет (ещё по малолетке), другая — восемь лет, это уже по-взрослому, обе за убийство. Но он был какой-то нестрашный, роста чуть выше среднего, худощавый, грудь впалая. И нравом весёлый, общительный и вполне миролюбивый, видно, его самого на зоне «смиряли».

Как же он руки потерял? Версий у него было несколько, и все разные. Я буду придерживаться последней, наиболее правдоподобной. С товарищем они были в каком-то кафе (скорее, «малине») на берегу Волги, в Твери. Для усиления эффекта в водку добавляли какие-то таблетки, но эффекта не добились, а «горючее» кончилось. Товарищ сказал, что у него дома есть ещё выпить, а живет он тут недалеко, надо только Волгу перейти, это меньше километра. А дело было зимой. Вот они и пошли, ориентируясь на какие-то заветные огни, но сил не рассчитали. Далее про товарища он ничего не помнит, а сам передвигался сначала на двух ногах, а потом на четырех «точках». К тому же он потерял азимут и вместо того, чтобы пересечь Волгу, отправился вниз по течению.

Очнулся в областной больнице в ожоговом отделении. Кисти рук и ног наполовину черные. Врач сказал: чтобы ампутировать, надо дождаться того момента, пока определится чёткая граница между мёртвыми и живыми тканями. Володьке повезло в том, что за ним не было ухода. Родственников нет (мать одна в Москве живет), Галька долгое время не знала, куда он пропал (мобильных-то не было), санитарке или сиделке нечем заплатить, тогда уже зарождалась платная медицина, а памперсов не было. Вот он и решил: чтобы не валяться, простите, в дерьме, через силу и боль ходить в туалет. И произошло чудо: ноги он расходил — кровообращение восстановилось, они порозовели и стали как новенькие. Потом уже, задним числом, он подумал, что надо было и руки разрабатывать, может, хотя бы поменьше отрезали.