Невероятный Уменьшающийся Человек 22 страница

Все вышло, как он задумал. Он перепрыгнул вслед за копьем, приземлился на здоровую ногу и подтянул крюк за нитку. Да, так гораздо лучше. Всего и надо-то было — чуть-чуть подумать. И таким образом Скотт перебрался через все сиденье к спинке.

Присев отдохнуть, он посмотрел на ее почти отвесную стену и увидел торчащие высоко над собой крокетные воротца: «Они тоже могут пригодиться».

Отдышавшись, Скотт выдавил в рот несколько капель воды из губки и встал, готовясь к следующему этапу восхождения — к подлокотнику верхнего кресла.

Задача несложная. Спинка из трех широких досок скрепляется тремя перекладинами. Надо забросить крюк на первую, подняться по нитке, забросить на вторую, потом на третью…

Скотт начал забрасывать крюк. Четвертая попытка оказалась удачной, и, закинув копье на спину, он полез.

Час спустя, уже на верхней перекладине, Скотт обнаружил, что крюк почти разогнулся, и все-таки забросил его на подлокотник кресла, поставленного вверх ногами. Забравшись вверх по нитке, он почти заполз на него. «Боже, как я устал», — думал он, перекатываясь от края и тяжело дыша.

Скотт взглянул на проделанный путь и вспомнил, что когда-то все это пространство могло полностью закрыть его, Скотта, а сам он с легкостью переносил кресло с места на место. Скотт перевернулся вверх лицом. Усталость, по крайней мере, прогоняет мысли — о пауке, о прошлом, о тысяче других бесполезных вещей.

Скотт поднялся на дрожащих ногах и огляделся. Вероятно, он какое-то время проспал… Провалился в сон, как в черную бездну. Закинув копье на спину и подняв крюк, двинулся по длинной оранжевой плоскости подлокотника, волоча за собой извивающуюся, как ленивая змея, нитку.

Да, кстати о пауке. Странно, но с самого утра Скотт не видел знаков его присутствия, тогда как обычно мерзкая тварь день и ночь крутилась где-то рядом.

Может, он сдох?

Чувство ликования на миг охватило Скотта: может, паук каким-то образом был убит? Однако восторг быстро улетучился: Скотт не мог поверить, что эта тварь мертва. Нет, паук бессмертен, ибо это не просто паук: это неизведанный страх мира, превратившийся в извивающийся, шевелящий ядовитыми челюстями кошмар; это ужасное, черное, как ночь, создание вселяло в Скотта неуверенность, беспокойство, страх.

Прежде чем продолжить восхождение, надо было позаботиться о булавке. Ему не нравилось, как она разгибалась под его весом. А что, если она в конце концов не выдержит?

«Этого не случится, — сказал себе Скотт и, засунув острие крюка в щель между подлокотником и ножкой, загнул его. — Вот так».

Забросив крюк и зацепив его за крокетные воротца, Скотт подергал нитку, испытывая прочность крепления и, раскачиваясь на ней, полез вверх. Через две минуты он уже прижимался к гладкой металлической поверхности воротец.

Понадобилось много времени, чтобы проползти по их холодной изогнутой перекладине. Ко всему прочему он вынужден был тащить на себе нитку, крюк и копье. А перебросить их было нельзя: слишком большое расстояние.

Снова и снова Скотт съезжал под тонкую перекладину и висел вниз головой. Его сердце бешено стучало. И каждый раз все труднее становилось подниматься и заползать на перекладину. Наконец, уже у самого ее окончания, съехав в очередной раз, он пополз, так и вися вниз головой, отчаянно подталкивая тело руками и ногами. Нитка отчаянно раскачивалась.

К тому моменту, когда он добрался до полки верхнего кресла, мышцы уже начинало сводить от усталости. Скотт, задыхаясь от напряжения, заполз на полку и лег, опустив голову на дерево, шершавая поверхность которого раздражала и без того израненный лоб. Но у него не было сил пошевелиться. Ноги свисали над семисотфутовой пропастью.

Через двадцать минут он все же затащил себя наверх и заглянул за край. Под ним простирался мир погреба. Далеко внизу красный шланг опять показался неподвижно спящей, разинувшей пасть змеей, подушечка — усыпанной цветами лужайкой. Скотт увидел напоминавшую колодец дырку в полу, куда однажды, в первые дни своего пребывания здесь, чуть не свалился, а позднее чуть не прыгнул, услышав журчание воды. Теперь дырка казалась лишь маленькой черной точкой. Крышка коробки, под которой он спал, напоминала размытый серый квадрат.

Скотт на четвереньках добрался до толстой ножки кресла, прислонился к ней, снял с себя крюк, нитку и копье и расслабленно вытянул ноги. Вытащив из-за пазухи губку и последний кусочек печенья, начал жадно пить и есть. Воды в губке оставалось немного, но это Скотта не волновало. Он скоро будет наверху. И если без происшествий доберется до хлеба, то легко спустится вниз. Если же нет, то ему не нужны будут ни вода, ни еда.

Подошвы сандалий коснулись верхнего края скалы. Подергав за нитку, Скотт освободил крюк и, когда тот, кувыркаясь, стал падать вниз, удержал его и рывками втащил обратно. И тут же бросился за стеклянное основание огромной, похожей на колокол электрической пробки, обежал его и замер, вглядываясь через край в широко раскинувшуюся сумеречную пустыню.

В бледных лучах света, пробивавшихся через пыльное окно, он видел огромные трубы и вьющиеся над головой провода, подвешенные к балкам; громадные щепки, камни и картонки, разбросанные по пескам; слева — высящиеся громады склянок и жестянок из-под краски; прямо перед собой — убегающие вдаль, насколько хватало глаз, цепи барханов.

В двухстах ярдах от него лежал ломоть хлеба.

Облизнув губы, Скотт бросился было бежать по песку, но, резко отпрянув назад, стал озираться. «Где же гадина?» Неизвестность выводила его из себя.

Тишина. Безмолвие. Лучи света, падая под углом, напоминали светящийся и казавшийся живым от постоянного движения пылинок столб, который кто-то прислонил к окну. Громадные щепки, камни, бетонные балки, провода и трубы, жестянки из-под краски, склянки, барханы — все замерло будто в ожидании. Скотт вздрогнул и перекинул копье на грудь. Держа в руках упиравшуюся головкой в цемент булавку-копье с острым как бритва концом, дрожавшим чуть выше его головы, он почувствовал себя уверенно.

— Ну, пора, — пробормотал Скотт, сглотнул пересохшим от волнения горлом и пошел через пески.

Крюк волочился по песку, и Скотт бросил его. «Обойдусь, — подумал он. — Пусть полежит здесь. — Но, пройдя несколько шагов, остановился. — Все-таки не хочется его оставлять. Ничего, конечно, с ним не случится, и все же — вдруг пригодится? Без него как без рук».

Осторожно, оглядываясь через плечо, Скотт повернул назад. Подойдя к крюку, он суетливо наклонился и поднял его. Если паук бросится сзади, он быстро бросит крюк и схватит обеими руками копье.

«Не дергайся, еще ничего не случилось».

Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно озираясь по сторонам. Ох уж эта нитка! Она с шуршанием волочилась по песку, зарывалась в него, она мешала Скотту и напоминала своим шорохом о па…

Скотт остановился и испуганно обернулся.

«Никого, хватит дергаться, — приказал он себе и неторопливо осмотрелся. Сердце медленно, как молот, билось о ребра. — Нет, никого!»

Только тени, тишина и застывшие, как бы в ожидании, предметы.

В ожидании? Да, в ожидании, ибо все в мире словно пошло вкривь и вкось: все было вздернуто, наклонено, подвешено. Каждая линия, казалось, беспокойно текла. «Что-то должно случиться, — размышлял Скотт. — Я предчувствую. Сама тишина, кажется, нашептывает это».

Что-то должно случиться…

Скотт воткнул копье в песок и начал сматывать нитку в лассо, чтобы можно было нести ее на плече, не вслушиваясь в предательское шуршание за спиной. Методично действуя руками, он беспокойно озирался.

Услышав подозрительный шорох, Скотт выпустил лассо, выхватил копье из песка и выставил его перед собой. Мышцы рук и плеч дрожали от напряжения, ноги упирались в песок, широко раскрытые глаза сверлили сумрак пустыни. Дрожащее дыхание с шумом срывалось с его губ. Скотт замер, настороженно вслушиваясь.

Может, это дом оседает? Может…

Щелчок, хлопок — и волна рева.

С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными ужаса глазами, и почти сразу понял: масляный обогреватель. Бросив копье, он зажал дрожащими руками уши.

Через две минуты обогреватель, клацнув, выключился и тишина упала на залитую тенями пустыню.

Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье, Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно косясь по сторонам: «Где эта гадина? Где она прячется?»

Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил вперед копье. Эта гадина может прятаться где угодно. Скотт облизнул сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в дюны, тем чернее становился сумрак. «Она может быть и тут… и там… Что, если гадина совсем рядом?» — встревоженно думал он.

Он резко вскинул голову: а вдруг тварь спускается на него сверху по невидимой паутине?

Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой холодело и посасывало. «Да что со мной, черт побери? Я не собираюсь стоять здесь как паралитик». Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу щепки и заглянул за нее. Никого.

Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее: «Ну и тяжесть! Надо было ее оставить. Ничего бы с ней не случилось». Он постоял в нерешительности, и тут на ум ему пришла светлая мысль: «А ведь крюком можно подтянуть ломоть хлеба к краю скалы!» Согласно кивнув, Скотт поднял тяжелое лассо на плечо. Он был рад этой идее. Теперь у него была веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее он уже не хотел.

И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче песка, Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и в очередной раз убеждаться, что паука нет. И неизменно после этого облегчение — пусть временное — делало его словно ватным: тело становилось вялым, копье утыкалось в песок. Он возвращался к нитке, крюку и затем шел к следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача была на самом деле только отсрочкой.

Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.

Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову придумать, как подтащить ломоть к краю.

«Ерунда, — мелькнула утешительная мысль. — Мне совсем не нужно так много на один день».

Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. «А может, паук все-таки сдох?» Он боялся в это поверить, хотя, впрочем, будь гадина жива, она бы уже выдала себя. Раньше тварь всегда чувствовала его присутствие. Она, наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. А уж он-то точно ее ненавидел.

Скотт воткнул копье в песок, отломил твердый кусок хлеба, вгрызся в него и начал жевать. Вкусно. Через несколько мгновений аппетит вернулся, а спустя еще минуты Скотт, казалось, готов был съесть все разом. Хотя осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что одну за другой отламывает и жадно грызет белые хрустящие крошки. Раньше он не сознавал, как ему не хватало хлеба. Печенье — это совсем не то.

Наевшись, как не наедался уже давно, он запил хлеб водой и, подержав в нерешительности губку, отбросил ее. Она свое сделала! Скотт поднял копье и отколол им кусок в два раза больше себя самого. «Слишком много», — вмешался рассудок. Скотт не обратил на это внимания.

Он воткнул крюк в кусок хлеба и медленно потащил ломоть к обрыву, оставляя в песке глубокую борозду. У края скалы вытащил крюк и, подталкивая сзади свою добычу, сбросил ее вниз.

Ломоть полетел в бездну, и вокруг него закружились снежинками мелкие крошки. Ударившись о пол, он раскололся на три части. Ну вот. Он совершил трудное восхождение, добыл хлеб. Делобыло сделано.

Скотт стоял, оглядывая пустыню.

Но если все так хорошо, почему он все еще напряжен? Почему не исчезает неприятное ощущение под ложечкой? Он в безопасности. Паука нигде нет: ни за щепками, ни за камнями, ни за кусками картона, ни за склянками-жестянками. Он в безопасности.

Почему же тогда не спуститься вниз?

Скотт стоял неподвижно и оглядывал сумрачное бескрайнее пространство, а его сердце билось все быстрее, как будто собиралось вымучить для него правду, посылая удары по позвоночнику вверх — к мозгу, как бы пытаясь достучаться в его двери, пробить стены и сказать: «Ты сделал только полдела — добыл хлеб. Теперь надо убить паука».

Копье выскользнуло из рук и зазвенело по цементу. А Скотт стоял, дрожа от возбуждения: он знал, чем вызвано его напряжение, знал точно, что должно было произойти… Что следовало сделать.

Скованным движением Скотт поднял копье и пошел в пески. Через несколько ярдов ноги его подломились и он тяжело сел, подогнув их под себя. Копье скатилось по коленям, а Скотт сидел все в той же позе, держа его руками и неверящим взглядом глядя на безмолвные пески.

Он ждал.

 

Глава 13

 

«Жизнь в кукольном домике» — так называлась одна из глав его книги. Последняя глава. Завершая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать: самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной битой. Он решил воспользоваться магнитофоном, но к тому моменту, когда получил его, голос его так ослаб, что и такая запись сделалась уже невозможной.

Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он отдыхал на подушечке — под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и выбрался из-под кушетки. Лу опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.

— Зачем ты принесла это? — спросил он.

Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил барабанные перепонки мужа:

— Я думала, он тебе понравится.

Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но, взглянув на профиль Лу, пробормотал:

— Очень милый.

Это был игрушечный домик высшего класса. Теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась, они могли позволить себе эту роскошь.

Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца, — странное чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.

Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой была просторная гостиная с легкими занавесками на окнах. Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники — приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.

— Нравится тебе?

Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть стене, спросил:

— А мебель?

— Она в… — начала было Лу, но, заметив, что он вздрогнул от грома ее голоса, добавила очень тихо: — Она в машине.

— Понятно.

Скотт вернулся в комнату.

— Я сейчас принесу. А ты осмотри дом.

Лу пошла, ее тяжелые шаги сотрясали пол настоящей гостиной. Потом хлопнула настоящая входная дверь.

Скотт пошел осматривать свой игрушечный домик.

К полудню вся мебель была расставлена, и Скотт попросил Лу придвинуть его дом к стене за кушеткой, чтобы в нем стало как бы четыре стены и можно было чувствовать себя в безопасности. Бет строго-настрого было запрещено подходить к домику, но кошка вполне могла бы в него забраться.

Скотт также попросил Лу протянуть в домик провод, чтобы подключить маленькую лампочку с елочной гирлянды. При всем своем энтузиазме Лу забыла про необходимое ему освещение. А Скотту очень хотелось, чтобы в его домике был еще и водопровод, но это было, конечно, невозможно.

Скотт переехал в игрушечный домик, где явно не хватало комфорта, ведь куклы в нем не нуждаются. Креслица, даже в гостиной, были с прямыми спинками и очень неудобные: не хватало мягких сидений. На кровати не было ни сетки, ни матраса Лу сшила из лоскута материи матрасик, набив его ватой, чтобы Скотту не пришлось спать на жестком дереве.

Жизнь в кукольном домике не была настоящей жизнью: можно было сколько угодно сидеть за сияющим пианино, желая поиграть, но пальцы перебирали только нарисованную клавиатуру пустого ящика; можно было пойти на кухню и в поисках завтрака безуспешно дергать ручку холодильника, сделанного из цельного куска пластмассы или поворачивать без всякого толку ручки на плите — и вечности не хватило бы, чтоб вскипятить на ней кастрюльку воды; можно было до посинения крутить водопроводные краны, ожидая, что из них вдруг чудесным образом что-нибудь потечет; можно было снова и снова класть одежду в крошечную стиральную машину и доставать ее оттуда точно такой же сухой и грязной; можно было даже положить настоящие деревянные щепочки в камин и зажечь их, но тогда пришлось бы спешно спасаться от дыма, потому что настоящего дымохода не было.

И наступила ночь, когда ему пришлось снять обручальное кольцо, которое он носил на веревочке, надетой на шею. Оно стало очень тяжелым, как громадный золотой обруч. Скотт отнес его наверх, в спальню, и положил в нижний ящик комода.

Сидя на краешке кровати и глядя на бюро с ящичками, он думал о кольце, думал о том, что оно было тем корнем, который все эти месяцы связывал его с семьей и который теперь вырван и лежит мертвый. В ящичке маленького комодика. Его брак, таким образом, отныне формально расторгнут.

В тот день Бет принесла ему куклу и оставила ее на крыльце домика. Сначала Скотт упорно не замечал подарка, но потом, не удержавшись, подошел к кукле, сидевшей на верхней ступеньке крыльца в легком костюмчике голубого цвета.

— Что, озябла? — спросил он, беря ее в руки.

Кукла безмолвствовала.

Он отнес ее наверх и положил на кровать. Кукольные глазки захлопнулись.

— Нет, нет, не засыпай, — запротестовал Скотт и усадил куклу, согнув ее в том месте, где длинные жесткие ноги присоединялись к туловищу. — Вот так.

Кукла сидела, тараща на него свои раскрашенные глаза.

— Какой на тебе милый летний костюмчик, — сказал Скотт и, протянув руку, откинул назад ее льняные волосы. — Кто же сделал такую красоту?

А кукла не отвечала и все так же сидела в одном положении, с раздвинутыми ногами и приподнятыми руками, словно застыв в нерешительности перед объятием.

Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик, Скотт с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго спросил:

— А зачем это ты носишь лифчик?

Кукла отрешенно глядела на него.

— Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, — заметил он совсем уж бестактно.

А она все так же молча таращила на него невидящий взгляд.

Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение, Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо внимала его словам, как и прежде, уставившись на него голубыми стеклянными глазками и сладострастно поджимая безжизненные губки как бы в предвкушении несбыточного поцелуя.

Поздно вечером он уложил куклу на кровать и вытянулся рядом с ней. Она тут же заснула. Скотт повернул ее на бок.

— Спи, — прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к прохладной, сделанной как будто из гипса ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в живот. Скотт перевернул новую подругу на другой бок и, снова прижавшись к ней, обнял за талию.

В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы, завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди.

— Кто ты? — шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся до твердого, холодного тела.

Вспомнил!

Рыдания сотрясли его грудь.

— Почему ты ненастоящая? — спрашивал он. Но соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.

Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.

Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было! Уже и не вспомнить. Много важнее определить, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света все еще пробивается через окно.

Он опять заморгал и огляделся.

Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за что… И мысли смешались.

Вот, вот оно — каких еще искать доказательств? Достаточно того, что он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у него не будет ни единого шанса на победу. Но почему же рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в Скотта ужас. Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения руках, Скотт поджал губы.

Так или иначе, паук стал для него неким символом — символом чего-то ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен, то почему бы не попробовать сразиться с этим чем-то?

Нет, все не так просто. Есть еще что-то. Возможно, неверие в то, что завтра он исчезнет. Но разве не так же относятся к смерти? Какой нормальный человек будет всерьез думать о смерти? Нормальный? А что значит «нормальный»? И Скотт закрыл глаза.

Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее исчезновение не имеет никакого отношения к происходящему в данную минуту. А если и имеет, то он закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт, пресытившись раздумьями, и порешил.

На деревянных от усталости и напряжения ногах он двинулся дальше по песку. «Куда ты идешь?» — пронеслось в голове. Ответ был только один: «Иду на паука и…»

«И что дальше?» — последовал безмолвный вопрос.

Скотт вздрогнул и застыл на месте. Что он может сделать? С чем выйдет против семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что годится его маленькая булавка?

Не шевелясь, он глядел на погруженную в тишину, будто вымершую пустыню. Ему нужен четкий план действий — и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя терять ни секунды.

«Ладно, — подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом. — Ладно, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?»

Ответ пришел почти мгновенно: «Западня. Паук свалится в нее и…»

Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!

Сняв с плеча лассо, он схватил копье и, действуя им как лопатой, быстро начал разрывать песок.

Через сорок пять минут западня была готова.

Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы, оглядывая ее отвесные стены. Не будь у него нитки, он сам навсегда остался бы в этой западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием вверх, утоптал влажный песок вокруг и выбрался наверх.

Почему-то на него сразу же навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что, если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия? Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как в тот раз, в картонке, держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем своим весом? Нет, сейчас так не получится: он, Скотт, слишком мал и удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа царапала его! Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?

Ответа не было. И еще одно: чем накрыть западню, когда паук окажется в ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, на это уйдет слишком много времени.

Скотт отправился на поиски подходящей крышки и после долгих блужданий наконец нашел и оттащил к яме кусок картона, ширины которого было достаточно, чтобы закрыть западню.

Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку, надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедится в том, что гадина сдохла.

Скотт облизнул губы.

Другого способа нет.

Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что любая задержка может уничтожить его решимость.

Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам и чувствуя неприятную тяжесть в желудке, словно там вдруг оказался холодный камень.

Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко выдохнув, Скотт попытался избавиться от давления в животе. «Нет, нет, — отчаянно твердил он себе, — я не допущу этого».

Неожиданно раздавшееся потрескивание (дом медленно оседал) заставило Скотта вздрогнуть. Тело его напряглось, и он ускорил шаги.

Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были повадки «черной вдовы», — от природы хитрая и скрытная, она плела свою паутину только в темных, глухих углах.

А Скотт все углублялся в густеющий с каждым шагом мрак.

Вот он! Висит высоко на своей паутине, дрожа яйцеобразным телом, похожим на черную жемчужину. Вцепившись ногами в невидимую нить.

В горле застрял комок — хотелось сглотнуть, но горло казалось деревянным. Он почти задыхался, глядя на огромного паука. Было ясно, почему этой гадины целый день не было видно: обмотанный липкими нитями, под неподвижной громадой паука висел полуобглоданный таракан. От сладковатого трупного запаха Скотту стало дурно и его чуть не стошнило. Закрыв глаза и почти захлебываясь скопившейся во рту слюной, он глубоко вздохнул.

Глаза резко открылись. Паук не двигался: его тело свисало, как сверкающий черный плод с молочно-белой лозы.

Вздрагивая, Скотт смотрел на гадину. У него не хватало храбрости приблизиться к ней, ведь мерзкая тварь могла мгновенно оплести его паутиной, как таракана.

Что же делать? Внезапно пробудившийся инстинкт потребовал, чтобы он исчез так же незаметно, как и появился. Поддавшись увещеваниям внутреннего голоса, Скотт отступил на несколько ярдов.

Нет. Он должен сделать это. В этом нет смысла, этому нет оснований, это безумно, но он все равно должен. Скотт присел и, отрешенно глядя на громадного паука, принялся бессознательно поглаживать руками песок.

Пальцы инстинктивно отдернулись от чего-то твердого. Вскрикнув, он дернулся и чуть не завалился на спину.

Глаза нервно перебежали от гадины — не услышала ли эта тварь его крика? — к тому, на что наткнулась рука. Это был небольшой камень.

Скотт поднял его и оценивающе подбросил на руке.

Желудок превратился в узел нервов, грудь тяжело поднималась и опускалась. Взгляд застыл на раздутом теле паука.

Стиснув зубы, Скотт встал, отыскал еще один камень, побольше, и положил обе находки перед собой на песок. Далеко, за пустыней, неожиданно взревел масляный обогреватель. Скотт втянул голову в плечи и зажал руками уши, спасаясь от грохота. Песок дрожал. Вверху, на стене, паук, казалось, шевельнулся, но это было всего лишь легкое подрагивание паутины.

Когда обогреватель, щелкнув, отключился, Скотт поднял камень и, секунду поколебавшись, кинул его в паука. Но промахнулся. Камень, пролетев над круглым телом, только порвал паутину. Ее обрывки задрожали, как раздуваемые ветром занавески. Паук слегка дрогнулся и снова замер.

«Ты еще в безопасности, — кричал рассудок, — ты еще в безопасности. Бога ради беги отсюда».

Напрягая мышцы, Скотт швырнул в гадину второй камень. Снова промах. Но в этот раз камень застрял в паутине и, увлекая ее своим весом вниз, потянул за собой и паука. Черная тень медленно сползла по невидимой нити; ноги дернулись и опять замерли.

Всхлипывая и ругаясь, Скотт лихорадочно огляделся, нашел третий камень и швырнул его. Пролетев по дуге, тот ударился о блестящую спину паука и отскочил.

Гадина подпрыгнула, на миг словно повисла в воздухе, но в следующее мгновение снова оказалась на паутине и рванулась вниз, раскачиваясь, как громадное падающее яйцо. До смерти напуганный, в безумной ярости Скотт швырнул в паука еще два камня. Они попали в паутину: один увеличил дырку, другой прорвал вторую.

— Иди сюда! — пронзительно закричал Скотт. — Иди сюда, чертова гадина!

Цепко держась лапами за тонкую нить паутины, дрожа всем телом, паук скользил вниз. Еще один крик замер в горле Скотта, и, втянув воздух, он развернулся и бросился через пески.

Ярдов через десять Скотт суетливо оглянулся: паук стремительно мчался за ним по песку чернильным пятном Внезапный ужас охватил беглеца, и ноги вдруг сделались ватными.

«Я падаю», — в ужасе подумал он.

Но это было не так. Раскрыв рот, Скотт все еще тяжело бежал, беспокойно шаря вокруг взглядом в поисках западни. Но ее не было. Может, дальше? Он оглянулся: паук настигал его.

Скотт отвернулся. «Не смотри!» — пронеслось в голове. В боку закололо. Сандалии глухо стучали по песку. Глаза по-прежнему напряженно искали западню.

Не удержавшись, он снова оглянулся. Тварь настигала его. Дрожа всем телом на толстых ногах, она бежала по песку почти боком, ее взгляд был прикован к жертве. Широко раскрыв глаза, Скотт летел сквозь тени и свет.

Где же западня?

Он, наверное, пробежал мимо — недалеко впереди уже виднелись жестянки из-под краски. Нет, это невозможно! Так тщательно все рассчитать и вдруг опростоволоситься! Скотт мельком глянул назад. Еще ближе: утопая в песке, трясясь и подпрыгивая, перебирая ногами, ужасная черная гадина размером больше лошади неслась за ним.