I. Борьба за религиозную свободу 3 страница

V. Для спасения Италии необходимо, чтобы в ней явилась такая же сильная государственная власть, как во Франции или Испании. "Главнейшими основами устройства государств всякого рода служат хорошие законы и хорошо организованные войска, а так как без хорошо организованного войска в государствах не могут поддерживаться и хорошие законы, и где хорошо организовано войско, там обыкновенно существуют и хорошие законы, то я не стану ничего говорить о законах и остановлюсь только на рассмотрении устройства войск"*(370). Действительно, Макиавелли, придавая огромное значение силе, на которую должна опираться государственная власть, уделяет в своих сочинениях много внимания военному делу.

Войска должны быть организованы из своих граждан, но не из наемников, готовых только грабить мирных жителей, и не из союзников, способных воспользоваться в своем интересе результатом победы*(371). Войска надежны лишь тогда, когда они состоят из граждан, сознающих всю важность защиты государства от вторжения врагов или всю выгоду расширения территории. В этом была сила двух лучших в мире войск - спартанского и римского. Победа дается духом войска*(372), а на этот дух можно рассчитывать только, когда войско национально.

VI. Какой же государственный строй более всего отвечает идеалу Макиавелли, республиканский или монархический?

По этому вопросу Макиавелли в своих "Рассуждениях" развивает демократический склад мыслей. Мы видели, каким врагом дворянства обнаружил себя Макиавелли. Он берет на себя смелость, "вопреки общему мнению всех историков", отстоять тезис: толпа умнее и постояннее государя*(373). "Вопреки общепринятому взгляду, будто народ, властвуя, бывает непостоянен, изменчив, неблагодарен, я утверждаю, что эти недостатки свойственны ему в той же мере, как и государям". Народ в целом консервативнее монарха. В обычное время он тверже стоит за сложившийся порядок, чем государь, поддающийся разным влияниям. "Народ всегда умнее, постояннее и рассудительнее государя". "В суждении о делах народ редко ошибается в выборе между двумя противоположными мнениями, если они защищаются равносильными ораторами". "Когда народ предается своеволию, то страшатся не тех безумств, которые он может наделать в настоящую минуту, а того зла, которое может возникнуть впоследствии, если смуты повлекут за собою возвышение тирана. Иное дело поступки дурного правителя - тут все зло в настоящем и вся надежда на будущее: люди надеются, что злодеяния его приведут, наконец, к восстановлению свободы. Следовательно, разница между своеволием народа и государя состоит в том, что одно подает повод к опасениям, а другое возбуждает надежды".

"Если общее мнение неблагоприятно народу, так это потому, что о нем каждый может злословить беспрепятственно, и без опасения, даже когда он у власти, о государях же приходится говорить с множеством ограничений и недомолвок, внушаемых страхом".

По-видимому, из приведенных мест с очевидностью выступает точка зрения Макиавелли на лучшую форму правления. Однако, дело затемняется тем обстоятельством, что человек, который ставит народовластие выше монархии, пишет сочинение "О государе", в котором дает монарху указания, как ему должно править, чтобы сохранить свою власть.

Как объяснить это противоречие? Нельзя искать причину в изменении убеждения, потому что оба сочинения писаны почти одновременно, при одних и тех же условиях. Может быть, Макиавелли так сильно желал возвратить себе утраченное политическое значение, что готов был верить в монархизм? Но мы не имеем права так дурно судить о Макиавелли. Если он готов был выполнять черную работу для Медичи, то не из личной выгоды, а из жажды общественной деятельности, из страстного желания служить своей родине. Некоторые готовы были видеть в "Государе" сатиру на монархизм. Таково было мнение Бэкона и Руссо. "Под предлогом дать советы государям, Макиавелли дал советы величайшей важности самим народам; "Государь" Макиавелли - это книга республиканская"*(374). Но предположение о таком замысле не соответствует ни тону сочинения, ни строгому согласию мыслей в обоих сочинениях.

В действительности Макиавелли, проникнутый глубоким уважением к лучшей эпохе римской истории и связанный всей жизнью с республиканским строем Флоренции, - в душе республиканец. Лучшая форма правления с точки зрения его политического миросозерцания - республика. Но путь к ней, при тех условиях, в каких находилась в его время Италия, лежал через монархию. "В развращенных государствах лучше установить порядок монархический, чем народный, чтобы людей, дерзость которых не могут исправить законы, обуздывала по крайней мере власть монархов"*(375). Макиавелли оправдывает Ромула за убийство Рема и Тация, потому что "необходимо быть одному, чтобы создать республику"*(376). Макиавелли мог рассчитывать, что какое-либо из итальянских государств (Флоренция!) разовьет в себе такое сильное государственное устройство, которое даст ему возможность объединить под своим главенством всю Италию. Медичи были самою могущественного фамилиею в начале XVI века, и Макиавелли мог думать, что энергичный представитель их рода, преследуя свой личный интерес, поведет Италию к величию, которое положит предел вмешательству иностранцев в дела этой страны. "Без отдыха, без передышки, молит Италия небо, чтобы оно послало ей, наконец, освободителя, который избавил бы ее от жестокостей и наглости варваров. Она готова встать и идти под всякое знамя, которое развернут во имя ее свободы"*(377). События наших дней вполне оправдали такой образ мыслей: только гегемония Пьемонта дала Италии то единство, о котором мечтал великий патриот так же, как гегемония Пруссии дала единство Германии.

VII. Каковы же принципы той политики, которыми должен руководиться государь в деле управления?

Следует заметить, что Макиавелли не имел в виду какое-либо из сложившихся в Италии правительств. Он предполагает, что найдется смелый, умный человек, который утвердится в одном из итальянских государств, сделает его могущественным, а потом станет во главе всех прочих и тем поведет Италию к объединению. Макиавелли постоянно подчеркивает различие в управлении там, где государственный порядок сложился, и там, где такой порядок вновь организуется*(378). И не следует думать, будто предлагаемая Макиавелли политика относится только к монархам: "все, что должны делать для осуществления и распространения своего могущества государи, должны делать и республики, пока не сделаются вполне могущественными"*(379).

Основным принципом политики Макиавелли выставляет внушение любви народу, как главной опоре могущества монарха. "Лучшая крепость для государства - расположение к нему подданных, так как государь может обладать самыми лучшими крепостями и все - таки, если народ его ненавидит, то они не спасут его". "Я считаю достойными порицания всех тех правителей, которые, надеясь на защиту этого рода (крепости), не опасаются возбуждать против себя народную ненависть"*(380). "Титу, Нерве, Трояну, Адриану, Антонину и Марку Аврелию не нужна была защита преторианских солдат и множества легионов, ибо их защищали их поведение, привязанность народа, любовь сената. Восточные и западные армии не спасли Калигулу, Нерона, Вителия и столько других преступных императоров от врагов, возбужденных против них их ненавистными нравом и свирепостью"*(381). Случается, что государи ищут народного расположения тогда, когда грозит опасность, но это уже поздно: приобретать любовь надо в мирное время, чтобы обеспечиться на случай войны*(382).

Заручившись любовью, государь должен проявить доверие к своим подданным. "Недоверие, каковы бы ни были основные поводы к нему, обыкновенно возбуждают к государям общую ненависть"*(383). А ненависть питает заговоры*(384), столь опасные для государя, потому что они подготовляются втайне, и потому на них идут нередко люди, в своей страсти забывающие всякую опасность. "Заговоры - самые страшные враги государей. Если заговор удается, государь погибает; если он открывается, и заговорщики подвергаются казни, все остаются в убеждении, что это была выдумка правительства, имевшая целью удовлетворить алчность и жестокость"*(385).

Однако одною любовью власть государя держаться не может. Для злых людей, которых всегда не мало, должен быть заготовлен меч. Люди настолько привязаны к благам, что легко поддаются угрозам. На чем же построен страх подданных, когда в своей совокупности они всегда сильнее государя? "Люди, составляющие народную массу, лишены уверенности в содействии друг друга". Эта уверенность возникает временно в толпе. "Нет ничего страшнее толпы без вождя, но нет также ничего слабее ее. Хотя бы она была вооружена, - ее легко укротит, лишь бы избегнуть первого порыва ее, потому что, когда умы поохладятся и каждый увидит, что нужно идти домой, все усомнятся в самих себе, начнут помышлять о собственном спасении и разбегутся или вступят в переговоры"*(386). Все же нужно помнить, что страх, которым должен пользоваться государь, действителен только в том случае, если он опирается на народную любовь*(387).

В этом направлении государи могут дойти до жестокости, которая способна найти оправдание в необходимости. "Жестокость может быть хорошо или дурно направлена. Хорошо направленными жестокостями (если, говоря об них, можно употребить слово "хорошо") я назову такие, к каким прибегают в случае необходимости для укрепления своей власти; укрепив последнюю, правители не настаивают на них, но заменяют мерами возможно полезными для подданных. Дурно же направленная жестокость - та, которая, не будучи особенно ощутительна сначала, с течением времени не только не уменьшается, но еще увеличивается"*(388). Можно начать правление жестокостью, но не поддерживать его. "Каждый государь для своего блага должен стремиться прослыть милосердным, а не жестоким"*(389).

Государь, действуя грубой силой, подобно животным, должен соединять в себе качества льва и лисицы. Обладая качествами только льва, он не будет уметь остерегаться и избегать западни, которую будут ему ставить, будучи же только лисицею, он не будет уметь защищаться против врагов, так что для избежания сетей и возможности победы над врагами, государи должны быть и львами и лисицами"*(390). Макиавелли рекомендует государям коварный принцип не держать своих обещаний, если исполнение их вредно. В объяснение он приводит такое соображение. "Если бы все люди были честны, - подобный совет можно было бы счесть за безнравственный, но так как люди обыкновенно не отличаются честностью, и подданные относительно государей не особенно заботятся о выполнении своих обещаний, то и государям относительно их не для чего быть особенно щекотливыми"*(391). "Всякий легко поймет, как похвально, если государь всегда верен своему слову и действует всегда прямо и без лукавства". Однако это не помешало многим государям прославиться, несмотря на обратные качества. Общественное мнение простило им их успех. "В наше время существует государь, назвать которого я не считаю позволителъным, который на словах - само благочестие и первый друг мира, но на деле давно уже потерял бы свое государство, если бы проводил в жизнь эти убеждения"*(392). Макиавелли основывается на фактах окружавшей его действительности, которая внушала мысль, что само общество различно оценивает качества государя и частного человека.

Макиавелли предостерегает государей от довольно распространенного способа заручаться любовью подданных путем щедрости. Щедрость возможна только за счет народа, а потому, сопряженная с чрезвычайными налогами, она способна возбудить только ненависть по стороны большинства подданных, а доставить преданность лишь немногих. "Все государи, прославившиеся своими действиями, принадлежали к таким, которых народ считал скупыми"*(393).

Несостоятелен принцип divide et impera. Он хорош по отношению к чужим государствам, но не пригоден для своего. "Страны, в которых господствует внутренний раздор, погибают при первом столкновении с внешним неприятелем"*(394). А между тем, "если хочешь сделать народ многочисленным, сильным и способным достигнуть великой власти, то придется придать ему такие свойства, что потом нельзя будет управлять им по произволу. А если оставишь его малочисленным и бессильным, чтобы управлять им по своему усмотрению, то он легко сделается добычей врага"*(395). К принципу divide et impera, к "этому подлому образу действий"*(396), прибегают государи, не уверенные в своей силе и мужестве.

VIII. Вокруг имени Макиавелли завязалась полемика в значительной степени проникнутая тем лицемерием которое с такою беспощадностью вскрывал итальянский мыслитель. Первыми и самыми завзятыми врагами Макиавелли оказались иезуиты, особенно в лице Антония Поссевина и Рибопейра. Они первые бросили те обвинения против Макиавелли, дали то представление о нем, которое утвердилось прочно и надолго. Иезуиты, придерживавшиеся принципа "цель оправдывает средства", нападали на Макиавелли за безнравственность предложенных им принципов политики, направленных к поддержанию твердой государственной власти. В действительности мотивом их ненависти к Макиавелли был его взгляд на христианство и особенно на действия римского престола. Утихший к концу XVII века интерес к Макиавелли снова возбуждается в век просвещенного абсолютизма, когда Фридрих II сам пишет сочинение "Анти - Макиавелли", чтобы доказать, что просвещенные государи не должны пользоваться принципами итальянского мыслителя. Это было заискивание перед обществом, а действительность показывала, что XVIII век может дать не мало примеров применения этих принципов и даже со стороны тех, кто гласно открещивался от них.

С Макиавелли случилось то же, что с софистами. Его имя послужило названием для политики, построенной на коварстве, лжи и жестокости. Как всякому известно выражение "софист" и в то же время неизвестны настоящие взгляды греческих софистов, так и выражение "макиавеллизм" употребляется свободно в определенном смысле теми, кто никогда не видел в подлиннике сочинений Макиавелли. Мы могли уже убедиться, что принципы политики, предлагаемой Николо Макиавелли, совсем не соответствуют той системе политики, которая называется макиавеллизмом. Мы видели, что в политике, выдвигаемой Макиавелли, гораздо больше добрых советов, чем злых. Но критики Макиавелли сосредоточили свое внимание на последних, объединили их только в систему и забыли, что сила и хитрость, по Макиавелли, являются лишь элементами политики, построенной на внимании государя к интересам подданных и на любви подданных к государю. На Макиавелли обрушились с обвинениями за открытое признание тех принципов, которые в тайне всеми признавались и применялись. Как будто Макиавелли не мог подтвердить это окружающею действительностью, как будто современники его, порицая его теорию, не преклонялись перед успехами монархов, пользовавшихся на практике подобною теориею, как будто в настоящее время насилие и коварство не составляют основы дипломатии и войны, вполне одобряемых со стороны общественного мнения.

Макиавелли упрекают за его преклонение перед Чезаре Борджиа, этим достойным представителем всей семьи Борджиа. Но следует иметь в виду, что Макиавелли восхищался политическою деятельностью этого человека, а не частною его жизнью; что он восторгался тою железною волею, которая ставит этого человека выше мелких разбойников; что эта личность и в наши дни привела в восторг Ницше, который, подобно Макиавелли, выступил против христианской этики и терпения; что представление Макиавелли о Чезаре Борджиа*(397) не совпадает с тем, которое утвердилось в исторической науке. Если преклонение Макиавелли перед Борджиа способно вызвать удивление, то не с точки нравственности, а с точки зрения целесообразности. Сам Макиавелли стоит на этой точке зрения в политике. Он дает указание на сумму тех средств, которые наиболее верно ведут к достижению поставленной цели, будет ли этой целью укрепление монархической власти или низвержение монарха путем заговора. С этой точки зрения и можно подвергать критике взгляды Макиавелли. Чезаре Борджиа не показал себя великим политиком и не достиг никаких политических успехов. Тем более недоумения вызывает преклонение перед Борджиа, что тот же Макиавелли осуждает Агафокла Сиракузского*(398), который пользовался теми же политическими средствами и с тою же энергиею.

За Макиавелли навсегда останется заслуга в том, что он смело и решительно отделил политику от теологии, исключил схоластические приемы исследования вопроса, ввел в учение о государстве наблюдение, личное и историческое.

_ 22. Томас Мор

Литература. Существует несколько переводов "Утопии" на русский язык. В 1789 и 1791 было сделано два перевода, оба с французского языка. В 1901 появился перевод проф. Тарле, в приложении к его монографии, и в 1904 перевод с латинского Генкель и Макшеевой. Bridgett, Lifc and writings of Sir Thomas More, 2-е изд. 1892; Holden Hutton, Sir Thomas More, 1895; Kautsky, Thomas More und seine Utopic, 1888 (pyc. перев. ] 905); Dietze1, Beitragc sur Geschichte des Socialismus und Kommunismus (Vjhschrift f. St. u. Vwirths. t. V, h. 4, 1897); Bиппeр, Утопия Томаса Мора ("Мир Божий", 1896, N 3); Тарле, Общественпые воззрения Томаса Мора в связи с экономическим состоянием Англги ею времени, 1901; Новгородцев, Из лекций по Истории философии права, 1904, стр. 57 - 70; Franc, Reformateurs et husbcistes de l'Europe, 1864, стр. 337 - 393.

I. В то самое время, как в Италии Макиавелли работает над политическими проблемами, в Англии Томас Мор возбуждает социальные вопросы. На то в Англии в начале XVI столетия были свои причины местного и временного характера.

Династическая война, известная под именем войны Белой и Алой Розы, которая велась во второй половине XV века с крайним ожесточением, вторжение в то же время капитала в земледельческую промышленность и в результате замена хлебопашества овцеводством, которое привело к изгнанию массы семейств с насиженных мест, - вызвали печальные общественные явления. Деревни опустели, многочисленные рабочие семьи перешли на положение нищих, во всей стране усилилось бродяжничество, а в связи с тем страшно возросло число преступлений, особенно против имущества. Такое положение вещей обращало на себя общее внимание угрозою общественной безопасности, и правительство не могло оставаться безучастным зрителем социальной неурядицы.

Все отлично понимали, что ближайшая причина происходящего заключается в том, что землевладельцы, находя для себя более выгодным сбыт шерсти, чем хлеба, стали на местах, разрабатывавшихся до сих пор под пашню, разводить овец. Эго хозяйство нуждалось в меньшем количестве рабочих рук, нежели хлебопашество. Промышленность же обрабатывающая в то время не привлекла к себе еще капитала. Поэтому прогнанные земледельцы не могли найти себе работы.

Первый из Тюдоров, Генрих VII, издал в 1489 году закон, направленный к тому, чтобы запретить насильственное изгнание фермеров до срока. Но так как закон не запрещал возвышать арендную плату, то землевладелец имел возможность удалить фермера без насилия, судебным порядком, одним только чрезмерным возвышением платы. В 1514 году Генрих VIII издал новый закон, обязывающий восстановить в течение года все фермы, уничтоженные за последнее время. Однако и этот закон оставил без воздействия главную причину выселения арендаторов из своих ферм, а потому он так же мало достигал цели, как и предшествовавший. Нельзя было и ожидать решительных мер. В экономическом перевороте были заинтересованы и высшие влиятельные классы общества, в поднятии доходов нуждался сам король, а потому законодательная защита обездоленных работников была одною лишь видимостью.

Люди умышленно сами себя обманывали. Не хотели заглянуть вглубь, опасаясь найти объяснение, крайне невыгодное для ищущих. Человек, который обладал умом, способным проникнуть в суть дела, и имел мужество, достаточное, чтобы поставить вопрос ребром, - был Томас Мор.

II. Томас Мор родился в 1478 году, в семье, принадлежащей к среднему сословию, в Лондоне, где отец его занимал должность судьи. Весьма рано мальчик попадает к кентерберийскому епископу, впоследствии кардиналу Мортону, который имел большое влияние на юного Томаса. На пятнадцатом году Томас поступает в Оксфордский университет. Здесь он поддается новому гуманистическому влиянию. Все его внимание обращено на изучение древности, на ее историю и философию. Это вовсе не входило в планы отца, который желал приготовить его к юридической карьере, обеспечивающей прочный заработок. Недовольный упорством сына, отец лишает его материальной поддержки, и Томас Мор испытывает на себе всю тяжесть нужды. Наконец Томас сдался и поступил в специальную юридическую школу, сохранив в глубине души любовь к классицизму. Это гуманистическое направление поддерживается личным сближением с знаменитым гуманистом Эразмом Роттердамским, дружба с которым сохранилась на всю жизнь.

Занявшись судебною практикою, Томас Мор сумел быстро внушить к себе такое уважение, что 26 лет оказывается избранным в члены парламента. Здесь он сразу начинает с оппозиции Генриху VII. Как ни сомнительна была в то время свобода парламентских прений, однако раздраженный король не тронул Томаса Мора, а обрушился на его отца, подверг его тюремному заключению и денежному штрафу. Но и положение сына становилось опасным. Приходилось думать уже о бегстве, когда смерть старого короля (1509) изменила все отношения. Томас Мор получил должность помощника шерифа, а затем командируется во Фландрию с поручением уладить коммерческие дела купцов обеих стран. Это указывает, что торговые люди высоко ценили его понимание экономического состояния Англии.

По возвращении в Лондон Мор переживает лучший период своей жизни, когда личность его обрисовывается с самой светлой стороны. Он был женат два раза, имел от первого брака детей, которым дал замечательное по тому времени воспитание. Его дочь, Маргарита, благодаря полученному ею классическому образованию, составила себе имя в литературных и ученых кругах. Давая дочерям такое воспитание, Мор руководился тем взглядом, что женщина не должна уступать мужчине в образовании, которое полезнее ей, чем богатство Креза или красота Елены. Сам Мор выступает перед нами, как тип теоретика, широко образованного, чуткого ко всем запросам окружающей жизни, погруженного в свои мечты о лучшем общественном порядке. Веселый собеседник в семейном и товарищеском кругу, неуклонно твердый в вопросах нравственного характера, Мор проявлял снисходительность к чужим недостаткам и крайнюю скромность в своих личных потребностях.

В этот период жизни (1515 - 1516) создает Томас Мор произведение, прославившее его имя - "Утопию".

Условия времени заставляют выдающихся людей тяготеть ко двору. То уважение, которым пользовался в Лондоне Мор за свои знания и талант, обратили на него внимание короля. Некоторое время Мор отклоняет лестные для него предложения: он боится за свое спокойствие и предчувствует недоброе. Если, в конце концов, он поддался, то причиною тому могла быть многообещающая личность молодого короля, сторонника гуманистов, покровителя наук и искусств. Приблизив к себе Мора, Генрих VIII стал быстро подвигать его по служебной лестнице, и под конец Мор становится канцлером Англии. Король завладевает всею личностью Мора, он не может обходиться без него ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в праздник. Мор начинает чувствовать, наконец, что он постепенно лишается свободы - он весь принадлежит своему монарху.

Признавая себя обязанным королю, Мор впадает в самую тяжелую зависимость - нравственную. Когда король, считавший себя ученым теологом, выступил против Лютера с своим сочинением "В защиту семи таинств", на долю Мора выпала обязанность играть роль ближайшего сотрудника, которого король заставляет выслушивать и исправлять работу. Этим дело не ограничивается. Глубоко оскорбленный в своем авторском самолюбии грубым ответом Лютера, Генрих VIII заставил Мора, по чувству дружбы, выступить печатно в защиту короля с сочинением, которое ни по содержанию, ни по тону не соответствует веротерпимой и мягкой натуре Мора.

Личным отношением к королю Мор был вовлечен не только в полемику против реформационного движения, но и в практическую борьбу с реформаторами. Несмотря на свою веротерпимость, Мор вынужден был принимать суровые меры против еретиков. Все попытки оправдать Мора за жестокости, примененные им к протестантам, являются нарушением исторической действительности. Жестокие меры имеют свое объяснение в положении Мора при дворе, как государственного деятеля, но они не соответствовали его умственному и нравственному облику. События влекли его против его воли.

Притом, следует признать, что Мор, занимая высший государственный пост, не сделал решительно ничего на пользу обездоленных классов, о которых скорбела его душа. Теоретик по натуре, он не был призван к практической деятельности, на которую толкала его капризная судьба.

Настал, однако, момент, когда дух Мора восстал против рабского состояния, в какое он впал. Король, заставлявший Мора участвовать в защите католицизма против протестантизма, потребовал теперь участия Мора в борьбе против католицизма. И это не по убеждению, а вследствие желания заменить одну жену другою, вследствие оскорбленного политического самолюбия. Когда папа, из угождения Карлу V, дяде отверженной королевы, отказал в разводе, Генрих VIII, недавно получивший за свою борьбу против Лютера титул defensor fidei, решил порвать с папским престолом и провозгласить себя главою церкви. Король требовал от Мора сочувствия и содействия. Но чаша была переполнена, нравственное чувство возмутилось, воспрянул прежний Мор и отказался быть игрушкою в руках тирана. Последствием такого решения было свержение с пьедестала, заключение в тюрьму. Король, вовлекший Мора в религиозную полемику, теперь обвинял его в том, что он, Мор, заставил Генриха написать сочинение, которым воспользовался его нынешний враг, папа, как оружием против короля - отступника. Когда Мор, вопреки увещаниям всей своей семьи и друзей, решительно отказался принести присягу королю, как главе церкви - он был казнен (1535).

Католическая церковь усмотрела в Томасе Море мученика за католическую веру, и потому папа Лев XII в 1888 году причислил его к лику святых. Но автор "Утопии" не мог быть мучеником за отживавший католицизм. Он пал жертвою борьбы за новый принцип - за свободу религиозной совести.

III. Полное заглавие сочинения, выразившего в себе заветные общественные мечты Томаса Мора, таково: De optimo rei publicae statu deque nova insula Utopia. Содержание этого произведения начала ХV? века, появившегося почти накануне взрыва реформационного движения в Германии, следующее.

Мор рассказывает, как во время пребывания его в Брюгге, куда он был послан с дипломатическою миссиею, он сосредоточил около себя интересный кружок, душою которого был Петр Эгидий. Однажды Мор встретил своего друга в обществе какого-то незнакомца, внешний вид которого выдавал сразу моряка. Оказалось, что это был Рафаэль Гитлодей, который вместе с Америго Веспучи побывал в Новом Свете. Заинтересованный этою личностью, Мор увлек моряка к себе, в надежде узнать от него много нового. Гитлодей не мало видел и хорошо знал европейские страны. Сравнивая виденное им в Старом и Новом Свете, он подверг жестокой критике нравы и учреждения Европы, и противопоставил им нравы и учреждения острова Утопия, куда случайно забросила его судьба во время его плаваний.

Таким образом, Мор пользуется формою диалога, чтобы в живом рассказе передать свои мысли. Мор весьма удачно воспользовался тем интересом, который пробудился в то время к путешествиям в новые страны, верою во все самые сказочные рассказы, передаваемые путешественниками. Благодаря такому приему, Мору удалось вполне мистифицировать общество - многие были уверены, что автор описывает действительный быть вновь открытой страны. Это обстоятельство придавало некоторую свободу высказывать свои пожелания, которые ясны только для небольшого круга читателей.

Изложение делится на две части. Первая по преимуществу критическая, которая имеет своею целью раскрыть недостатки существующих в Англии порядков. Вторая часть, составляя описание острова Утопии, намечает тот общественный идеал, к которому должен бы повести страну разумный государь, проникнутый желанием блага своей родине. Однако автор не выдерживает плана: критика и политика перемешиваются в обеих частях.

Вообще следует признать значительную беспорядочность в изложении Мора. Поэтому не только позволительно, но и необходимо привести его рассеянные мысли в некоторую систему.

IV. Но предварительно необходимо дать ответ на вопрос, под влиянием каких факторов сложился идеал Мора.

Основная мысль "Утопии", что главною причиною общественных бедствий является институт частной собственности, могла возникнуть у Мора под влиянием с одной стороны учения лоллардов, с другой - Платона. Мы видели, что лолларды объясняли все зло, которое наблюдается в жизни, частною собственностью. Точно также и Платон признавал, что частная собственность создает тот круг антисоциальных интересов, который несовместим с правильно устроенным общежитием. Совпадение взглядов Мора и Платона обнаруживается, кроме значения собственности, еще и в уравнении полов по отношению к их общественным обязанностям. Но между обоими мыслителями замечается и различие. Платон устраняет влияние частной собственности на высшие классы, философов и воинов, тогда как Мор кладет коммунистическое начало в основу всего общежития. Платон совершенно не обращает внимания на экономическую сторону общественного строя, тогда как Мор устанавливает организацию производства, которая дает право признать его отцом современного коммунизма.