Лекция 3. Повесть В. Кондратьева «Сашка»

Вариант 1.

Вячеслав Кондратьев предваряет свой рассказ так: «Всем павшим подо Ржевом - живым и мертвым посвящена эта повесть». Насколько она автобиографична? Наверное, это неважно. Судьба автора во мно­гом сходна с судьбой его героя, с судьбой его боевых товарищей. Нас­колько важна правда факта, документальность в произведении? Главное, как писал Виктор Некрасов, даже не «так было», а «не могло быть не так».

Автор сразу вводит читателя в повествование, без всяких предвари­тельных слов: «К вечеру, как отстрелялся немец, пришло время засту­пать Сашке на ночной пост». Он не называет бойца по фамилии, не называет его звания, герой - просто Сашка. Повествование ведется, ка­жется, от лица автора, но в то же время создается впечатление, что рассказывает сам герой. Этому способствует и стиль рассказа — про­стой, разговорный, и инверсии, характерные для разговорной речи: «У края рощи прилеплен был к ели редкий шалашик для отдыха, а рядом нало­жено лапнику густо...», и просторечия: «середка», «побоязничали», «прогляд», «подремливали», «никудышный», «свербит» и т. д.

В первом эпизоде мы видим Сашку, когда он задумывает достать ва­ленки с мертвого немца для своего ротного. Речь идет не о боеприпасах, не о боевой задаче — о валенках, это жизненно важно. Вообще «жизнь та­кая — откладывать ничего нельзя».

Вот как изображается война.

«А ночь плыла над передовой, как обычно... Вплескивались ракеты в небо, рассыпались там голубоватым светом, а потом с шипом, уже по­гасшие, шли вниз к развороченной снарядами и минами земле... Порой небо прорезывалось трассирующими, порой тишину взрывали пулеметные оче­реди или отдаленная артиллерийская канонада... Как обычно...» Дважды повторяется «как обычно», хотя речь идет о страшных вещах. «Привык уже Сашка к этому, обтерпелся и понял, что непохожа война на то, что представлялось им на Дальнем Востоке...» Война оставляет следы разру­шения и смерти: «Деревни, которые они брали, стояли будто мертвые... Только летели оттуда стаи противно воющих мин, шелестящих снаря­дов и тянулись нити трассирующих. Из живого видели они лишь танки...» Странное сочетание — «живые танки».

Автор показывает военный быт: «Ни окопов, ни землянок у первой роты не было, ютилась битая-перебитая в шалашиках (это зимой!). Только у ротного был жиденький блиндажик. И со жратвой туго, и с боеприпасами... нету силенок ребят хоронить, нету... Ведь себе, жи­вым, окопчика вырыть не в силах». Жалкие слова — «шалашик», «окопчик», «блиндажик» подчеркивают шаткость, ненадежность положения.

Мы узнаем о численности личного состава Сашкиной роты:

«— Сколько у вас в роте было человек? — спросил Сашку капитан.

—Сто пятьдесят...

—Сколько осталось?

—Шестнадцать...»

Выходит, меньше чем за два месяца из каждых десяти человек де­вять погибли!

А вот события фронтовой Сашкиной жизни.

Сашка добывает валенки для ротного; раненый Сашка возвращается в роту проститься с ребятами и отдать автомат; Сашка ведет санита­ров к раненому; Сашка берет в плен немца и отказывается его расстре­лять; встреча с Зиной; Сашка выручает лейтенанта Володю. Эти эпизоды раскрывают личность Сашки с разных сторон, он как бы прохо­дит испытания на выносливость, на человечность, на верность в дружбе, в любви, испытания властью над другим человеком.

Сашкина рота напоролась на немецкую разведку и стала поспешно отходить. Фашисты хотели отрезать от наших свою разведку: полетели мины. «Но все это было привычное, испытываемое ими каждодневно и потому особого страха не вызывало». Сашка оторвался от своих, рва­нул через огонь и тут увидел немца. Сашка проявляет отчаянную храб­рость — берет немца голыми руками, патронов у него не было, свой диск он отдал ротному. При этом вовсе не считает себя героем — на вопрос ротного, как это вышло, отвечает: «А шут его знает. Дуриком».

На допросе немец молчит, и ротный приказывает Сашке вести немца в штаб. По дороге Сашка думает, что немец не трус, раз не поддакивает на его «Гитлер капут», говорит, немцу, что у нас пленных не расстрели­вают, обещает ему жизнь. Комбат в штабе, не добившись от немца никаких сведений, приказывает его расстрелять. Сашка приказу не подчинился.

Сашке нетрудно было бы убить немца в бою. Этот же немец был пленным, расстрелять его, после того как обещал сохранить жизнь, Сашка не может. Между двумя солдатами — русским и немецким — за­вязываются человеческие отношения: оба умываются и чистят одежду перед тем, как прийти в штаб; немец угощает Сашку сигаретами; Саш­ка обращается к пленному уже не так, как сначала, — «фашист», а «фриц», более нейтрально, ведь Фриц — немецкое имя; Сашке уже хо­чется поговорить с немцем, жаль, немецкого не знает. И главное вдруг понял Сашка — «какая у него сейчас страшная власть над немцем. Он, Сашка, сейчас над жизнью и смертью другого человека волен. И стало Сашке не по себе от свалившейся на него почти неограниченной влас­ти над другим человеком». Сашка увидел в пленном не просто врага, а другого человека: «когда брал он этого фрица, дрался с ним, ощущая тепло его тела, силу мышц, показался он Сашке обыкновенным чело­веком, таким же солдатом, как и он, только одетым в другую форму, только одураченным и обманутым... Потому и мог разговаривать с ним по-человечески, принимать сигареты, курить вместе».

Сашка вызывает уважение к себе своей добротой, гуманностью. Война не искалечила его душу, не обезличила его. Удивительно огром­ное чувство ответственности за все, даже за то, за что он не мог отве­чать. Стыдно ему было перед немцем за никудышную оборону, за ребят, которых не похоронили: он старался вести пленного так, чтоб не видел тот наших убитых и не захороненных бойцов, а когда натыка­лись на них, стыдно было Сашке, словно он в чем-то виновен.

Сашка жалеет немца, не представляет, как сможет нарушить дан­ное ему слово. «Цена человеческой жизни не умалилась в его созна­нии». И не выполнить приказ комбата тоже невозможно. Сашка ведет пленного немца на расстрел, изо всех сил тянет время, и автор растяги­вает их путь, заставляя читателя переживать: чем же это кончится? Приближается комбат, и Сашка не опускает перед ним взгляда, чу­вствуя свою правоту. «И отвернул глаза капитан», отменил свое прика­зание. Сашка же испытывает необыкновенное облегчение, видит будто впервые и «церкву разрушенную», и «синеющий бор за полем, и нешибко голубое небо» и думает: «коли живой останется, то из всего, им на передке пережитого, будет для него случай этот самым памятным, самым незабывным...»

В повести есть эпизодический герой, связной комбат Толик.

Девиз Толика — «наше дело телячье», он уже примеривается к часи­кам еще не расстрелянного немца, готов торговаться с Сашкой, чтобы «трофей» не упустить. Нет у него в душе «заслона, преграды», как у Саш­ки. И Сашка понимает, что «Толик похвалиться любит, а сам слабак». Сашка и Толик противопоставлены как ответственность и безотве­тственность, сочувствие и равнодушие, честность и шкурничество.

Кондратьев в эпизоде возвращения раненого Сашки в роту подчеркивает важное качество героя.

Сашка очень совестливый человек, с высоким чувством ответствен­ности, ему, раненому, «неловко как-то и совестно — вот он уходит, а ре­бята и небритый осунувшийся ротный должны остаться здесь, в этой погани и мокряди, и никто не знает, суждено ли кому из них уйти отсюда живым, как уходит сейчас он, Сашка». «Сашка все эти страшные два ме­сяца только и делал, чего неохота. И в наступлении, и в разведке — все это ведь через силу, превозмогая себя, заколачивая страх и жажду жить на самое донышко души, чтоб не мешали они делать ему то, что положено, что надо».

Война не убивает в Сашке человеческого, а даже обостряет жажду жить, любить.

Сашка спас Зине жизнь. Это его первая любовь. По дороге в госпи­таль, когда страшное напряжение передовой постепенно отпускает и радость, что он все же живой, нахлынула в душу, Сашка разрешает себе подумать о Зине, сестренке из санроты, которую прикрыл своим телом от обстрела. Ожидание встречи с Зиной постоянно прерывается трево­гой о родной роте: ей опять дрожать в шалашиках, а «кого-то беспремен­но сегодня шлепнет». Предстоящая вечеринка, о которой он узнает от Зины, вызывает у него гнев: «Какие танцы! Врешь, Зина! Быть этого не может!», и «шатнуло его даже». Он говорит строго: «Понимаешь, нельзя это... Веселиться нельзя, когда все поля в наших! Понимаешь?»

Думается Сашке, что любовь их с Зиной будет такой же короткой, как вспышка ракеты. «Погорит немного, согреть как следует не успеет и... погаснет — разведет их война в разные стороны».

А потом Сашка узнает, что Зина все-таки пошла на вечер, танцует с лейтенантом, и «нарастало комом в груди что-то холодное, тяжелое, подступало к горлу, давило...» «Будторазорвалось что-то в Сашкиной го­лове», когда он увидел в окне Зину, услышал ее разговор с лейтенантом и понял, «что любовь у них...»

Но, несмотря на потрясение, боль и обиду, припомнив их с Зиной разго­воры и «представив ее жизнь тут за эти месяцы, пришел он к тому — неосудима Зина... Просто война... И нету у него зла на нее...» А раз любовь, какое право он имеет ей мешать? И Сашка уходит, не причиняя Зине боли лишними разговорами. Он по-другому не может, справедливость и доброта опять берут верх.

Сашка во время краткой фронтовой дружбы с лейтенантом Володей проявляет себя сильным человеком.

В эпизоде в эвакогоспитале румяный, сытый майор успокаивает воз­мущенных раненых — дали всего две ложки каши. В сердцах лейтенант запустил в майора тарелкой, и Сашка выгораживает друга, которого подведут под трибунал, а ему, рядовому, ничего не будет — дальше пере­довой не пошлют. Автор сочувствует Сашке: он, на вид совсем не герой­ский, не лихой солдат, оказывается сильнее и смелее отчаянного лейтенанта с Марьиной Рощи, выручает его из беды. «История эта нервишек стоила, если по-честному, то совсем не «наплевать» было Сашке».

Характер Сашки — открытие Кондратьева. Пытливый ум и просто­душие, жизнестойкость и деятельная доброта, скромность и чувство; собственного достоинства — все это соединилось в цельном характере героя. Кондратьев открыл характер человека из народной гущи, сфор­мированный своим временем и воплотивший лучшие черты этого вре­мени. «История Сашки — это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте на самой трудной должности — солдатской». «...Не прочитай я «Сашку», мне чего-то не хватало бы не в литературе, а просто-напросто в жизни. Вместе с ним у меня появился еще один друг, полюбившийся мне человек», — писал К. Симонов.

Вариант 2.