Информационные материалы ОГПУ—НКВД 331930—1934гг. 2 страница

Ирина 37 лет из Острогожского округа. Обе они бежали с отпущенными

на родину детьми......... Из лагеря бежали: Артеменко Лукерья 61 года,

Глушкова Мария 24 лет с ребенком Иваном 10 месяцев и Кривова Анаста­сия 63 лет. Бежали при отпуске детей на родину с родственниками, при­ехавшими за детьми» (док. № 128).

Тема бегства из спецпоселений представляет интерес не только с точки зрения характера и масштабов личных протестов пострадавших, но и с точки зрения отношения к «кулакам» крестьянской, как правило, сосед­ской среды. В мае—июне 1930 г. еще сохранялись настроения «исправле­ния ошибок», отразившиеся и в документах ОПТУ. Мы узнаем из них «о массовом возвращении бегущих кулаков на родину» — на Украину, в Бе­лоруссию, Черноземный центр, Северный Кавказ... При этом сообщалось, что, например, «в Одесском округе в с. Васильевке... при попытке задер­жания бежавших из ссылки кулаков возникло массовое выступление с участием 150 женщин», требовавших не только оставления беглецов, но и возвращения им имущества. Больше того — «толпой женщин кулаки были вселены в свои прежние хаты». В Киевском округе отмечались «факты, когда активные колхозники не только ходатайствовали о возвра­щении высланных кулаков, но и укрывали их у себя». «В Гомельском ок­руге Белоруссии самовозвращение кулаков в большинстве (!) районов об­ставляется весьма торжественно. Предварительно оповещенные родствен­ники и знакомые собираются на станции и огромной толпой сопровожда­ют их на место жительства...» Естественно, что «особо отрицательное вли­яние на политические настроения основных прослоек крестьянства оказы­вает возвращение детей. К прибывающим из ссылки детям собираются группами крестьяне, расспрашивают.., проникаются сочувствием к вы­сланным и предъявляют различные незаконные (?) требования». И т.д. В справке Опергруппы ОГПУ по раскулачиванию от 12 июня отмечалось усиление «тенденции среди части крестьян за возвращение всех выслан­ных кулаков» (док. № 126, 127, 128).

Конечно, спецслужбы не бездействовали. За 4—5 июня в одной Волог­де было снято с поездов ехавших «на свидание с кулаками родственников до 800 человек, у которых при обыске найдено 154 поддельных документа для бегства... Снятые с поездов возвращены обратно, кроме лиц, у кото­рых найдены подложные документы» (там же). «Наведение порядка» в поведении раскулаченных и высланных семей должен был обеспечить приказ ОГПУ № 223/106 от 10 июля 1930 г., потребовавший от местных органов «повести решительную работу по выявлению незаконно возвра­тившихся.., принятию мер по их задержанию, усилению мер репрессии в отношении их...» Предписывалось также «максимально усилить меры борьбы с бегством кулаков, ...привлекая к поимке бежавших кулаков ми­лицию и местное население...» за «соответствующее премирование». Осо­бое решение было принято по Северному краю: «Временно, впредь до рас­селения кулаков... в местах постоянного жительства, в силу особых усло­вий...: а) не допускать приезда к высланным кулакам родственников и за­житочных, б) разрешать входящую к кулакам корреспонденцию только в виде открыток и телеграмм, а также посылок и денежных переводов»¹⁵. Цитированная выше справка от 12 июня сообщала о более крутых реше­ниях, среди которых было и такое: «Прекращен отпуск на родину детей» (док. № 128).

Тема «беглых кулаков», возникшая зимой—весной 1930 г., окажется в документах ОГПУ одной из постоянных и важных на длительное время.

Кулаки станут силой, пополнявшей отряды «бандитов», ряды вредителей в городах и на стройках... Они же окажутся объектом массовых репрес­сий 1937—1938 гг. («Кулацкая операция» по приказу ОГПУ № 00447 ста­нет одной из тем 4-го тома данного издания).

Обращаясь к теме крестьянского противостояния насильственной кол­лективизации, мы должны отметить, что в документах ОГПУ она отраже­на полнее, нежели в любых других, ибо главные функции этого учрежде­ния и состояли в выявлении и подавлении (ликвидации) всех форм проти­воборства государственной политике, власти как таковой. Практически нет информационного документа ОГПУ о деревне за 1930 г., в котором не шла речь о «классовой борьбе» и сопротивлении сплошной коллективиза­ции и раскулачиванию. Поэтому мы остановимся здесь лишь на докумен­тах, посвященных непосредственно противоборству крестьянства и власти на первом этапе «сплошной коллективизации» и раскулачивания. Факти­чески оно началось с «чрезвычайных» хлебозаготовок в январе 1928 г. и нарастало от одной кампании к другой. Инициатива в этой «классовой борьбе» принадлежала власти, а главным средством стали репрессии. Од­нако масштабы и характер репрессий с января 1930 г. радикально изме­нились.

Выше отмечалось, что «ликвидация кулачества как класса» сразу же стала трактоваться как уничтожение «кулацко-белогвардейско-бандитско-го элемента». Таким было первое собирательное определение противников сталинской политики в деревне. Все они заранее объявлялись «контррево­люционными» или «антисоветскими» элементами и подлежали ликвида­ции в первую очередь. Первым объектом собственно репрессивной дея­тельности ОГПУ в «ликвидации кулачества как класса» стали отнюдь не кулаки, а «контрреволюционные» (далее: к/р) и «антисоветские» (далее: а/с) элементы, независимо от связей с деревеней. Характерно для настро­ений начала 1930 г. название сводок, отражавших направление работы уже знакомого нам СОУ ОГПУ — «Оперразведсводка... о ходе операции по контрреволюционным кулацко-белогвардейским и бандитским элемен­там». Как известно, армейские разведсводки содержали сведения о про­тивнике в условиях борьбы, военных действий, а не после его разгрома. Здесь же сообщались сведения о результатах операций СОУ по уничтоже­нию противника, практически неспособного к сопротивлению. Поэтому, с № 6 из названия документа исчезла частичка «развед». Содержание этих сводок начиналось с информации об общих результатах операций за от­четный срок. Оперразведсводка № 1 сообщала о том, что «на 6 февраля... ликвидировано: к/р организаций — 20, к/р группировок — 244. Всего арестовано вместе с к/р активными одиночками — 15 985 человек» (док. № 10). Сводка № 4: «За последние 5 дней (12—17 февраля) по всем райо­нам СССР ликвидировано: к/р организаций — 29, к/р группировок — 887, банд — 2. Арестовано... вместе с к/р одиночками — 18 711» (док. № 41). И т.д. Текущие цифровые сведения оказывались, естественно, не­полными. Поэтому об общих итогах этих операций лучше будет судить по итоговой отчетности СОУ ОГПУ.

Основное содержание оперсводок должна была составлять характерис­тика политических организаций и группировок, которые пытались ис­пользовать коллективизацию и раскулачивание для развертывания контр­революционного и антисоветского движения, провоцирования массовых крестьянских выступлений, а в конечном итоге и всеобщего восстания. На Украине нелегальные организации представлялись в сводках чаще всего

как «петлюровские», на Тамбовщине — «бывших антоновцев», в других районах — «бывших белых», «кулацко-казачьи», «эсеровские» и т.п. По­требуются специальные исследования, чтобы установить их действитель­ное существование и поведение, особенно в условиях массового насилия над крестьянством. «Группировки» представляли собой искусственно объ­единенных участников собраний или каких-то разговоров, высказывав­ших отрицательное отношение к коллективизации, раскулачиванию, хле­бозаготовкам и т.п. (док. № 24, 41, 81, 92 и др.).

Оперсводки СОУ ОГПУ не содержат сведений о приговорах «кулацко-белогвардейским и бандитским элементам», вынесенных Особыми тройка­ми полномочных представительств или республиканских ГПУ. Однако в сборнике публикуется записка о практике Особой тройки ПП ОГПУ по Сибирскому краю от 10 апреля. Ее приговоры были одинаково жестокими как для членов организаций, так и для членов «группировок». В с. Озер­ки Новосибирского округа 6 кулаков создали «группировку повстанческо­го характера», созвавшую «несколько нелегальных собраний, на которых обсуждала вопрос об организации повстанческого выступления. Арестова­но по делу 6 чел., все кулаки, все приговорены к ВМН». В с. Сарабалык «группировка» из 5 кулаков вела «агитацию пораженческого и повстан­ческого характера», а также «работу по разложению общественных орга­низаций и советского аппарата. ...По делу привлечено 5 чел., все кулаки-лишенцы, все приговорены к ВМН с конфискацией имущества» (док. № 95).

В г. Н.-Омске возникла «организация, ставившая себе целью сверже­ние Советской власти вооруженным путем». Созывала «нелегальные со­брания и обсуждала планы и методы своей работы... решила устроить на­падение на одну из касс... было решено достать пишущую машинку. ...Связь с деревней была установлена и проведена вербовка кулачества...» На деле ничего сделано не было. Тем не менее приговор был следующим: «из 18 чел. привлеченных 10 приговорены к ВМН, 3 чел. — к 10 годам заключения, 4 чел. — 5 годам заключения и 1 (вернее всего, провока­тор. — Авт.) — условно». Справка сообщает еще об 11 приговорах — все они также предельно жестоки, также не различают «организацию» и «группировку» и также отдают провокацией, как приговор в Н.-Омске (см. док. № 95). Действительное назначение подобных приговоров состоя­ло в запугивании общества, чтобы пресечь любые формы несогласия с властью, а тем более сопротивления ее действиям.

К документам типа «оперразведсводок» принадлежат и материалы Контрразведывательного отдела ОГПУ об итогах борьбы с контрреволю­цией в деревне за январь—апрель 1930 г. Публикуемый нами доклад КРО на эту тему от 29 апреля представляет официальную версию обострения классовой борьбы в деревне как результата «общего бурного роста к/р ку­лацкой активности», на основе которой «чрезвычайно» усилилась дея­тельность к/р элементов «всех оттенков и направлений». «Белогвардейцы, белоповстанцы, петлюровцы, быв. бандиты, эсерствующий элемент, даш­наки, итихатисты, мусаватисты, церковники, сектанты и т.д. и т.п.» уже не только разрабатывали планы «всеобщего восстания» с целью сверже­ния Советской власти, но «в ряде мест перешли... к прямым повстанчес­ким вооруженным действиям». В большинстве случаев они не состоялись, поскольку предотвращались силами ОГПУ будто бы «...буквально накану­не поднятия ими к/р восстаний». Это общее утверждение подкреплялось примерами к/р организаций, ликвидированных «...перед самым нача-

лом», «...за день до восстания», «...в день, назначенный для восстания» и т.д.

Как в «спецразведсводках» СОУ, так и в докладе КРО приводятся све­дения и о действительно имевших место вооруженных восстаниях (за пе­риод с 1 января по 15 апреля состоялось 27 восстаний, «охвативших зна­чительные территории с числом непосредственных активных участников около 25 тыс.», причем 16 восстаний с участием 15 тыс. человек при­шлось на март). В докладе утверждалось, что восстания, как и массовые выступления крестьян вообще, были организованы «белогвардейско-ку-лацко-бандитским» подпольем, связанным к тому же с иностранными го­сударствами, чаще всего с Польшей. Перед нами версия крестьянского со­противления, очень нужная сталинскому руководству для оправдания массовых репрессий в деревне и за ее пределами. Несоответствие этой вер­сии действительности обнаруживается при обращении к фактическим дан­ным об итогах борьбы «с контрреволюцией в деревне», приводимым в том же докладе: 206 к/р организаций с 9159 участниками, 6827 к/р группи­ровок с 50 009 участниками, 229 «активных политбанд» с 8913 участни­ками и 73 062 к/р одиночек, в сумме составлявших 7262 «к/р образова­ний» с 140 724 участниками (не считая 2686 убитых при ликвидации вос­станий и банд), а имели они всего 5533 единицы изъятого оружия (навер­ное, огнестрельного) и 2250 единиц холодного оружия (док. № 100). Иначе говоря, на единицу оружия, включая холодное, приходилось почти по два десятка «активных» контрреволюционеров... Со времени граждан­ской войны на протяжении почти 10 лет проводилась чистка деревни от оружия, и события 1930 г. показали, что реальной угрозы всеобщего во­оруженного восстания не было и власть это знала. Однако, она недооцени­ла значение безоружных массовых выступлений.

Крестьянское сопротивление государственному насилию всегда начина­лось на индивидуальном уровне и носило очень широкий и многообраз­ный характер уклонения от выполнения навязываемых повинностей, со­крытия производимой продукции и запасов, соседской взаимопомощи и т.п. Именно сопротивление в форме неучастия в раскулачивании соседа и, напротив, его защита объясняет большое число середняков и бедняков, подвергшихся раскулачиванию и высылке в лагеря и спецпоселения. Мас­совые выступления против государственного насилия носят более широ­кий характер и, как правило, означают выступление всего или почти всего селения в острой ситуации самозащиты.

Мы располагаем достаточно полной статистикой массовых выступле­ний крестьян в 1930 г. на территории СССР в целом. По этим данным, за 1930 г. было зарегистрировано 13 754 массовых крестьянских выступле­ний. Из них почти ²/з пришлось на январь—март, на время беспредельно­го насилия: в январе было всего 402 массовых выступления, в феврале — 1048, в марте — 6528!¹⁶ Эта динамика объясняет рассылку 18 февраля руководством ОГПУ телеграфного «меморандума» № 519, «категоричес­ки» предписывавшего «для проведения операций угрожающих районах выделять достаточные чекистско-войсковые силы... действовать сразу же решительно, достаточными силами, не допуская действий мелких, раз­дробленных групп. Ягода. Евдокимов»¹⁷. В действительности за год было всего 176 вооруженных массовых выступлений (1,3%). Чекистские и вой­сковые силы употреблялись в значительно большем числе случаев (см. док. № 130).

Обращаясь к документам о массовых выступлениях, мы видим стихий­ные возмущения самих крестьян, не спровацированные какими-то посто­ронними «организациями» или тайными «группировками», а вызванные насилием властей. 10—14 января 1930 г. в уже коллективизированной на 76% станице Темиргоевской Армавирского округа собрания о «сплошной коллективизации и организации... единого колхоза «Гигант»» были «со­рваны», так как колхозники стали обсуждать жизненно важные для них вопросы: «Выступавшие женщины особенно активно протестовали против обобществления молочного скота» (молочный скот в крестьянской или ка­зачьей среде это последняя возможность кормить детей, спасти семью в случае голода). Говорилось и об изъятии семенного зерна при проведении хлебозаготовок, что конечно, противоречило крестьянскому пониманию организации производства. На станичных собраниях 12, 13 и 14 января было решено «единого колхоза... не организовывать»; «толпа требовала открыть (но-вое. — Авт.) собрание с тем, чтобы население высказало свои жалобы...». В ответ «на площадь прибыл кавалерийский отряд в числе 23 чел.»... Собрания закончились без кровопролития, но ситуация осталась неопределенной. За всеми выступлениями и событиями в сообщении отме­чалось «влияние кулаков», хотя совершенно ясно, что речь шла о разум­ных и вполне обоснованных требованиях (док. № 3).

В справке о массовых волнениях крестьян в Пителинском и Тумском районах Рязанского округа встречается даже термин «восстание». Истоки волнений и их ход описаны с достаточной конкретностью, хотя о вводе войск в Пителинский район умалчивается¹⁸ (док. № 73). Отметим также весьма конкретные документы о регионах наиболее массового и активного сопротивления политике сплошной коллективизации и раскулачивания в начале 1930 г. — Центрально-Черноземной области (док. № 48, 49, 87 и 88) и Украине (док. № 67, 68, 69). В обоих случаях дается география массовых крестьянских выступлений по округам с указанием наиболее выделявшихся районов и селений, сообщается о применении оружия и числе жертв с той и другой стороны.

Информация по вопросам массовых выступлений в документах сборни­ка дается практически по всем зерновым районам, а также по ряду райо­нов Нечерноземья, Средней Азии и Закавказья. Всюду отмечается ряд ха­рактерных моментов, из которых обращает на себя внимание особенная роль женских выступлений. По формальной отчетности ОГПУ, за 1930 г. их насчитывалось 3712¹⁹. Однако и в общедеревенских выступлениях роль женщин была очень активной. Не случайно среди документов Ин-формотдела ОГПУ найдены очень интересные и важные справки — «Об отрицательных моментах в настроении женской части населения города и деревни» от 25 августа 1930 г. и «Об участии женщин в активных антисо­ветских проявлениях в деревне» от 8 января 1931 г. Из первой справки мы публикуем раздел «Деревня» и приложение к этому разделу «Сводка массовых выступлений женщин за 1930 г.» Общие выводы первой справ­ки подтверждаются всеми другими документами: 1) «Как правило, почти во всех выступлениях... женщины составляли или большинство, или зна­чительную часть участников» и 2) «В целом... настроение значительных групп женщин на селе остается отрицательным, ...неизбежна новая волна массовых выступлений на почве хлебозаготовок» (док. № 134). Прогноз о росте массовых выступлений в деревне осенью 1930 г., как мы увидим ниже, не подтвердился. Наиболее социально-активные мужчины были уже в лагерях и спецпоселениях, а частью и расстреляны. Самозащита

крестьянского двора, выживание семьи, прежде всего детей, падали на женские плечи. Справка ОГПУ от 8 января 1931 г. начинается с утверж­дения: «В последнее время участие женских масс в антисоветских прояв­лениях в деревне становится все более активным» (док. № 194).

В народной среде сохранялось еще представление о том, что расправа над женщинами не может быть такой беспощадной, с какой подавлялись выступления мужчин. Уже в 1905—1907 гг. выяснилась ошибочность на­дежд такого рода. Тем не менее и в 1930 г. обычными были такие выска­зывания: «Нам, женщинам, надо организоваться и скотину ни в коем слу­чае не давать. Мужикам этого нельзя делать, их посадят, а нас не тро­нут». Речь шла в данном случае о реакции на появление в селе заготови­телей, которые «берут последних коров...» Такой же была аргументация и женских выступлений в защиту церкви (док. № 134 и др.). В какой-то мере надежды такого рода оправдывались, разумеется, не в политике вер­хов, а в действиях на местах заготовительных бригад, местной милиции и даже чекистских отрядов.

Справка от 8 января 1931 г. сообщала: «Женщина участвует уже не только в волынках (массовых выступлениях). Но ее можно встретить и в составе кулацких антисоветских группировок, среди террористов-поджи­гателей и среди активных агитаторов на собраниях» (док. № 194). Скла­дывалась новая ситуация и в деревне, где женщины начинали участво­вать и в таких формах сопротивления, какие считались ранее долгом мужчин. В ответ власти усиливали расправу с женским сопротивлением, приписывая ему характер «государственного преступления» — участие в а/с группировках, в террористических актах и поджогах, в активной аги­тации на собраниях. Командно-репрессивная система начала движение к сталинскому закону от 7 августа 1932 г. — «закону о 5 колосках», сделав­шему главным преступником женщину.

Сталинская демагогия «головокружения от успехов» и осуждения «перегибов» отнюдь не прекратила насилия над деревней: продолжался и «сбор семфондов» — изъятие последних зерновых запасов у крестьян-кол­хозников; продолжалось и раскулачивание сопротивляющихся коллекти­визации, включая середняков и бедняков... Тем не менее динамика массо­вых выступлений в деревне пошла на убыль: в марте их было 6528, в ап­реле — 1992, в мае — 1375, в июне — 886²⁰. В этом сыграла свою роль и весенняя посевная кампания, приходящаяся в основном на апрель и май, и возвращение значительной части крестьянских хозяйств к самостоя­тельной обработке земли. Производство основной массы сельскохозяйст­венной продукции, без которой страна существовать не может, оставалась за семейным хозяйством. Это понимали и деревня, и власть. Деревня пи­тала надежду на то, что насилие первых месяцев 1930 г. не повторится, что опыт будет учитываться властью. Власть, напротив, лишь сделала паузу на время сельскохозяйственных работ.

Тем не менее число массовых крестьянских выступлений в апреле, мае и июне осталось еще большим. В их основе лежали продовольственные трудности, доставшиеся в наследство от хлебозаготовок осени 1929 г., от раскулачивания, изымавшего запасы продовольствия у всей деревни, от «сбора семфондов» у колхозников и т.д. Уже в справках Информотдела ОГПУ по материалам за первую декаду апреля о подготовке к весеннему севу появляются разделы о продовольственных затруднениях. В справке по Средне-Волжскому краю сообщалось, что «в ряде районов Сызранского и Бугурусланского округов продовольственные затруднения приняли

крайне острый характер. Зафиксированы случаи заболевания и опухания от систематического недоедания отдельных бедняцких семей». В дер. Ку-чубовка Сызранского округа «от недоедания зарегистрировано 9 смертель­ных случаев. Бедняк Егоров опух от голода...» В с. Малый Бугуруслан «...толпа женщин (колхозниц. — Авт.) потребовала выдачи хлеба: «Дайте хлеба, вы нас не кормите, мы сейчас пойдем громить ваши амбары с семе­нами». В с. Оборочном Мордовской обл. «толпа в 200 человек мужчин и женщин разобрала семфонд». В с. Мамалаево той же области «толпа жен­щин в 500 человек разобрала обобществленный скот колхоза и пыталась разобрать семфонд» (док. № 99). И т.д.

Такими были первые информации о продовольственных трудностях. В мае—июне Информотдел ОГПУ составляет обстоятельные справки, це­ликом посвященные продовольственным затруднениям по районам стра­ны, прежде всего по зерновым, вычищенным от хлеба государственным насилием. В состав публикуемых документов мы не могли включить все справки этого рода, ограничились основной порайонной информацией. Справка от 21 мая сообщала о продовольственном вопросе на Нижней и Средней Волге, Центральном Черноземье, Иваново-Промышленной облас­ти, в Башкирии и на Дальнем Востоке. Справки от 27 мая и 23 июня со­держали сведения о «продзатруднениях» на Северном Кавказе, Украине, в Сибири и Казахстане. Всюду отмечались питание суррогатами, заболева­ния — от желудочных до опухания от голода, случаи голодной смерти, а также естественное поведение населения в таких условиях: отказ от рабо­ты на колхозных полях без организации питания, выходы из колхозов с «самовольным разбором скота» («употребляют в пищу») и т.д. Иногда вспоминают о причинах, среди которых наряду с весьма спорной ссылкой на «прошлогодний частичный недород», говорят и о «допущенных во время сбора фуража, семян и т.п. перегибах. В селе Крутце уполномочен­ный во время заготовки семян изъял почти весь хлеб и муку у крестьян, произведя поголовные обыски. Аналогичные факты отмечены и в других селах». О главных причинах «продзатруднений» — хлебозаготовках и раскулачивании в документах, пересылаемых «Товстухе (для т. Стали­на)», Молотову, Микояну и др., не упоминается (док. № 116, 117, 119).

Не пройдет и месяца как в информации по каналам ОГПУ тему «прод­затруднений» в деревне заменит тема «государственных хлебозаготовок», из которой очень скоро вырастет тема новой волны «раскулачивания». Все же справки и сводки о хлебозаготовках, начиная с первой — от 21 июля 1930 г., начинались с информации о том, что заготовляемый в уве­личенных объемах хлеб некуда и некому было принимать: недостаток го­сударственных складов, не говоря уже об элеваторах, неподготовленность «хлебозаготовительного аппарата» и т.д. (см. док. № 131). Крестьянские амбары были неподходящими для хранения принудительно отнятого у крестьян зерна, а за время с 5 января до 20 июля построить государствен­ные зернохранилища было невозможно. И в 1930 г., и в последующие годы немало зерна портилось и погибало от ссыпки в бунты под открытым небом. Об этом сообщают многие документы. Мы не будем больше обра­щаться к этой стороне проблемы хлебозаготовок, пока не появится инфор­мация о «вредительском» происхождении недостатка зернохранилищ и квалифицированных «приемщиков-хлебников».

Важнее другое — продолжение и даже расширение «фронта» крестьян­ского сопротивления госзаготовкам. Новым явился «массовый отказ от контрактации, выполнения ранее заключенных договоров и возвращение

взятых авансов» не только со стороны единоличников, но и колхозов. И для тех, и для других причина отказа от контрактации одна: «Власть не выполняет своих договорных обязанностей...» В условиях «сплошной кол­лективизации» и раскулачивания в поведении хлебозаготовителей обнару­жились «тенденции к проведению контрактации принудительным путем, запугиваниями и угрозами...» В то же время местные органы власти — сельсоветы и РИК'и «почти повсеместно принимали крайне слабое учас­тие в проведении кампании по контрактации. Некоторые низовые работ­ники выступали против контрактации (ЦЧО, СКК и др.). По ЦЧО зафик­сированы случаи, когда пленумы сельсоветов выносили постановления против контрактации» (док. № 131). Напомним, что в условиях нэпа, со­хранявшего порядки рыночного обмена продукции между городом и де­ревней, контрактация служила действительным фактором кооперирова­ния крестьянских хозяйств, В условиях принудительных хлебозаготовок контрактация (система добровольных контрактов) сразу же утрачивала практическое значение.

На смену договорной форме заготовок шли обязательные поставки сельскохозяйственной продукции государству, имевшие характер и силу налога. По существу, воспроизводилась памятная всем продразверстка. Юридически система обязательных поставок будет оформлена в начале 1933 г., но практически в массовом масштабе она стала осуществляться с хлебозаготовок из урожая 1929 г., переросших в раскулачивание. Во вся­ком случае, в 1930 г. деревня уже знала, что следует ждать от новых хле­бозаготовок. Поэтому первая же справка о начале хлебозаготовок в основ­ных зерновых районах констатирует «...ряд серьезных отрицательных мо­ментов в настроении значительной части середнячества и бедноты, ...име­ются ярко выраженные настроения против сдачи хлебных излишков госу­дарству». Сообщается о резких выступлениях «середняков-единолични­ков, а в ряде случаев и колхозников»: «Пойдем на восстание, но хлеба власти не дадим» (ЦЧО), «драться будем, головы сложим, а хлеба не дадим» (Средняя Волга), «...пусть только попробуют брать хлеб силой. У нас еще есть колы и вилы. Лучше умереть в бою, чем погибать от голода» (Северный Кавказ). Высказывания такого рода приводятся во множестве и в цитируемой справке от 21 июля и в последующих документах о хлебо­заготовках (док. № 131, 135, 140, 141, 144, 146 и др.).

В этой связи заслуживает внимания справка «О предварительных ито­гах озимой посевной кампании», составленная на 25 октября, дающая со­вершенно иную динамику посевов нежели официальная статистика: не увеличение на 18%²¹, а сокращение на 12,3% по сравнению с 1929 г. хотя бы и по предварительным данным (док. № 171), Не могла быть иной и картина весенних посевов.

Решительные заявления крестьян отражали их понимание складывав­шейся ситуации, их настроения, однако они уже не соответствовали ре­альной способности деревни к активному сопротивлению. Массовые вы­ступления не поднялись до грозного уровня февраля—апреля: в августе их было 256, в сентябре — 159, в октябре — 270, в ноябре — 129, в де­кабре — 91²². Как известно, в июле—октябре крестьянин занят убороч­ными работами в хозяйстве, что в значительной мере объясняет преобла­дание пассивных форм сопротивления: отказ от приема планов (заданий) посевов и сдачи продукции заготовителям, неучастие в собраниях и т.п. Активные формы сопротивления коллективизации и раскулачиванию со­хранялись в виде басмачества в Средней Азии и «бандитизма» в автоно-

миях Кавказа (см. док. № 132 и др.). Следует отметить и массовый ха­рактер откочевок в Китай казахского скотоводческого населения (см. док. № 146 и др.).

Настроения деревни после пережитого в первой половине 1930 г. не могли не отразиться на поведении местных органов власти и деревенских парторганизаций. В текущей информации о хлебозаготовках обычными были сообщения такого рода: «Партячейка с. Калиновка Ставропольского округа вынесла специальное постановление «Хлебозаготовки не прово­дить»»; в ЦЧО за «шестую пятидневку [августа] отмечено 52 случая не­принятия планов [хлебозаготовок] крестьянами и 9 случаев — пленумами сельсоветов, ...фиксируются случаи отказа партийцев работать на хлебоза­готовках: «Грабить крестьян не желаю». Таких случаев в шестую пяти­дневку зарегистрировано 4». В Донецком округе были и более решитель­ные «выступления отдельных партийцев: «Бить в набат и устроить новую Октябрьскую революцию»» (док. М 131, 144, 145, 136 и др.).

В справках и записках ОГПУ появляются разделы о «хвостистских и оппортунистических настроениях» сельских коммунистов и работников низовых советов. В октябре рассылается информация на эту тему, объяс­няющая «медленное развертывание и недостаточные темпы в проведении кампании хлебозаготовок и мясопоставок», а также невыполнение зада­ний по уборочной и посевной кампаниям, по мобилизации средств населе­ния «во многих районах почти всех областей и краев» распространением среди партийных и советских работников «хвостистских», «самотечных» и «кулацких» настроений, которые в конечном итоге сводились к мне­нию: «кулака нет, кулак ликвидирован» и, следовательно, политика в де­ревне должна носить другой характер (док. М 170).

Центральные власти в начале заготовительной кампании приняли спе­циальное постановление «О методах заготовок сельскохозяйственных про­дуктов...» (в РСФСР — постановление ВЦИК и СНК от 20 июля 1930 г.*), передававшее утверждение заготовительных планов для селений бедняц-ко-середняцким собраниям с оформлением этих планов договорами о кон­трактации. Однако в самый разгар заготовок это решение было отменено. В РСФСР постановлением ВЦИК и СНК от 20 сентября было признано, что «в 1930/31 г. по важнейшим видам с/х продукции сохраняются в ос­новном методы заготовок 1929/30 г.». Восстанавливалась система заданий кулацким хозяйствам, состав которых определялся властью по весьма ши­роким признакам. Главное же состояло в применении норм, согласно ко­торым «невыполнение заданий кулацкими хозяйствами влечет за собой обязательное привлечение к ответственности...»23 Это означало конфиска­цию и распродажу имущества, арест и высылку.