Мегаобучалка Главная | О нас | Обратная связь


Спецсводка СПО ОГПУ № 4 о колхозном строительстве



2015-11-11 525 Обсуждений (0)
Спецсводка СПО ОГПУ № 4 о колхозном строительстве 0.00 из 5.00 0 оценок




СОВЕТСКАЯ ДЕРЕВНЯ ГЛАЗАМИ ОГПУ - НКВД

Том 3. 1930 - 1934

Книга 2.1932 - 1934

Документы и материалы

Редакционная коллегия тома: А.Берелович (ответственный редактор),

В.Данилов| (ответственный редактор),

Н.Верт, В.Виноградов, Л.Самуэльсон, Е.Тюрина, В.Христофоров

Составители тома:

Л.Борисова, [В.Данилов] Н.Перемышленникова, Н.Тархова

(ответственные), Т.Голышкина, С.Мякиньков, Ю.Разбоев, Т.Сорокина, Е.Степанова

Москва

РОССПЭН


ББК 63.3(2)6-2 С 56

Авторы выражают благодарность МИД Франции и Дому наук о человеке

за постоянную помощь в осуществлении российско-французского научного

проекта, результатом которого является этот том, а также Фонду

Джанджакомо Фельтринелли (Италия), Совету науки Швеции,

Франко-российскому центру общественных и гуманитарных наук в Москве

и Государственному центру по научным исследованиям (Франция),

оказавшим содействие в его издании

Les auteurs expriment leur reconnaissance au Minist re des affaires trang res

fran ais et la Maison des sciences de l'homme pour le soutien constant

qu'ils ont apport depuis le d but au programme de recherches dont ce volume

est le r sultat, les auteurs remercient aussi la Fondation Giangiacomo Feltrinelli

(Italie), Le Conseil su dois de la recherche, le Centre franco-russe

en sciences sociales et humaines de Moscou, et le CNRS pour l'aide

qu'ils ont apport cette dition

С 56 Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. 1918—1939.

Документы и материалы. В 4-х т. / Т. 3. 1930—1934 гг. Кн. 2. 1932—1934 гг. / Под ред. А. Береловича,[В. Данилова]. — М.: «Рос­сийская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005. — 840 с.

Вторая книга третьего тома «Советская деревня глазами ОПТУ—НКВД» со­держит документы, относящиеся к наиболее драматическому периоду (1932— 1934) столкновения сталинского государства с большей частью крестьянства. Эти документы освещают многие формы сопротивления крестьянства (от наиболее активных до самых пассивных) насильственным поборам государства, крайнюю напряженность на «фронте хлебозаготовок», которая достигла своего апогея летом и осенью 1932 г. Документы позволяют понять механизмы, приведшие к страшному голоду, поразившему наиболее плодородные сельскохозяйственные регионы страны (Украина, Северный Кавказ, Волга). Среди наиболее впечатляю­щих документов, касающихся голода, фигурируют письма крестьян, перехвачен­ные цензурой, а также некоторое очень ограниченное число докладов ОПТУ, предназначенных для внутреннего пользования, поскольку информация об этой катастрофе, в основном вызванной политикой сталинской власти, хранилась в строжайшем секрете даже внутри самого ОГПУ. Голод 1932—1933 гг. является центральной темой этой книги, вместе с тем в книге приводятся документы, от­носящиеся к 1934 г. и содержащие очень полную информацию об этом периоде, который был ознаменован переходом к менее конфликтным отношениям между государством и крестьянством, когда голод постепенно начинает отступать. Этот материал свидетельствует о тех страшных индивидуальных и коллективных пси­хологических травмах, которые испытали люди, пережившие эту катастрофу.

© А. Берелович, IВ. Данилов , Л. Самуэльсон и др.,

2005 ----------------

© Институт российской истории РАН, 2005

© Дом наук о человеке (Франция), 2005

© Центральный архив ФСБ РФ, 2005

© Совет науки Швеции, 2005

© «Российская политическая энциклопедия», 2005

© A. Berelowitch,ly. Daniiovi, L. Samuelson, etc., 2005

© Institut d'histoire de la Russie de l'Acad mie des

sciences de Russie, 2005
© Maison des sciences de l'homme (France)
ISBN 5 86004 184 5 ® Archives centrales du FSB de la F ration de Rus-

ISBN 5 - 8243 - 0304 - 5 @bs 'Conseil Su dois de !a Recherche, 2005

ISBN 5 - 8243 - 0305 - 1 © ROSSPEN, 2005


Введение

Документы и материалы, публикуемые в 2-ой книге 3-го тома настоя­щего издания, воспроизводят картину одного из самых трагедийных пери­одов в истории советского крестьянства. В 1932—1934 гг. в полной мере сказались негативные результаты антикрестьянской направленности аг­рарной политики государства, основанной на насильственной коллективи­зации, раскулачивании, создании в необжитых местах спецпоселений для репрессированных крестьянских семей. Утвержденный на первую пяти­летку план широкого кооперирования крестьянства и постепенного разви­тия коллективизации (на 18—20%) был отброшен. Вместо колхозного строительства на базе массового вовлечения крестьян в первичные формы сельскохозяйственной кооперации произошло форсирование сплошной коллективизации миллионов крестьянских хозяйств, не подготовленной ни со стороны технического обеспечения, ни в смысле готовности боль­шинства крестьянства к отказу от первичных форм хозяйствования. При­чина столь крутого поворота в процессе социального преобразования де­ревни заключалась в стремлении сталинского руководства изъять у крес­тьянства такое количество зерна, какое обеспечивало бы получение доста­точных средств для ускоренной индустриализации. Отсюда непомерно за­вышенные официальные оценки производства хлеба в крестьянских хо­зяйствах и «чрезвычайные меры» при хлебозаготовках. Продолжение ста­линской «революции сверху» практически породило в деревне настоящую гражданскую войну и голод, унесший миллионы жизней. Для нужд нара­щиваемых темпов индустриализации деревня поставляла не только хлеб и другое продовольствие: служившее важнейшим средством подавления крестьянского сопротивления раскулачивание выступало также источни­ком формирования армии принудительного труда и дешевой рабочей силы для промышленных строек, лесозаготовок, освоения необжитых районов.

Хлебозаготовительный беспредел, не считавшийся с реальными потреб­ностями семей колхозников и единоличников, остаточный принцип полу­чения крестьянскими дворами колхозных доходов, осуждение и прямой запрет традиционного способа «поедочного» распределения, спасавшего деревенское население в трудные времена, отсутствие у крестьянства, со­ставлявшего преобладавшую массу населения, одного из важнейших гражданских прав — права на свободное перемещение в пределах страны и продолжавшееся расширение и укрепление карательной системы в де­ревне повели к беспрецедентному голоду 1932—1933 гг. с огромными смертельными исходами. «Великий голод» охватил огромные районы — Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, а в значительной мере и Центральное Черноземье, Средний и Южный Урал, Западную Сибирь. Публикуемые документы и материалы убедительно свидетельствуют, что источником страшного бедствия 1932—1933 гг. были не природные катак­лизмы, поведшие к неурожаю, а действия высшего политического руко­водства страны, требовавшего максимального изъятия у крестьян сельско­хозяйственной продукции для снабжения города и продажи хлеба за рубе­жом. Осенью 1932 г. в разгар хлебозаготовительной кампании по инициа-


тиве Сталина, одобренной Политбюро, в основные зерновые регионы стра­ны были направлены чрезвычайные комиссии «в целях усиления хлебоза­готовок», якобы срываемых вредителями и злостными саботажниками. И именно предельно жесткая деятельность этих комиссий, опиравшихся на репрессивный аппарат, породила «великий голод». Отдельные долж­ностные лица (особенно на местах), выступавшие против непомерных изъятий зерна у крестьян, в лучшем случае теряли свои служебные посты. Протесты против непосильных поборов, обрекавших крестьян на голод и вымирание, оценивались властями как вредительство, происки классового врага1.

В официальной сталинской версии события 1932 г. в деревне определя­лись «организационно-хозяйственным укреплением» колхозов и «завер­шением в основном сплошной коллективизации», о чем было объявлено на пленуме ЦК партии в январе 1933 г. как о важнейшем достижении первой пятилетки, выполненной за четыре года. На том же пленуме было принято решение о создании Политотделов МТС, которые осуществляли не только политическое руководство колхозами, но и политические реп­рессии через заместителя начальника Политотдела МТС от ОГПУ2. Впер­вые органы госбезопасности включались в систему непосредственного ру­ководства повседневной жизнью деревни, уже ставшей колхозной и, сле­довательно, отвечавшей политике государства. И хотя послесталинская советская историография смогла сообщить о таких событиях, как «отлив крестьян» из колхозов в начале 1932 г.3, а художественная литература — даже о голоде 1932—1933 гг.4, но ни происхождение этих событий, ни их масштабы и последствия раскрыть было невозможно из-за строжайшей за­секреченности основных документов, относящихся к обстановке в деревне и действительной сталинской политике. Конечно, за последние полтора десятка лет с открытием секретных архивов многое сделано в исследова­нии коллективизации и раскулачивания крестьянских хозяйств.

Среди документальных изданий последних лет особое место занимает пятитомник «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачи­вание. 1927—1939 гг.», включающий материалы высших органов власти того времени. Опубликованные там документы 1932—1933 гг. многое объ­ясняют в происхождении голода и гибели миллионов крестьянского насе­ления в районах хлебного производства. Однако конкретная картина про­исходившего тогда в деревне полнее воссоздается документами ОГПУ как основного исполнителя репрессий, обеспечивавшего выполнение государ­ственных хлебозаготовок «несмотря ни на что». Конечно, начавшееся с 1930 г. сокращение неприятной для сталинского руководства информа­ции, сказалось на информационных документах ОГПУ и в 1932—1934 гг. Тем не менее в 1932 г. «отливы» крестьян из колхозов и отказы от выпол­нения государственных хлебозаготовок были настолько значительны, что ОГПУ практически возобновило систему информационных сводок — сис­тему более полной и регулярной информации о негативном и враждебном в деревне.

По документам 1930—1931 гг. мы видели, что основные функции ОГПУ в деревне состояли тогда в практическом проведении политики рас­кулачивания. «Кулаки 1-й категории» арестовывались и отправлялись в лагеря ГУЛАГа (если не приговаривались к расстрелу), а вместе с ними и многие другие «антисоветские» и «контрреволюционные» элементы из ду­ховенства, интеллигенции, разных «бывших». «Кулаки 2-й категории» вместе с семьями отправлялись в необжитые еще районы страны для зато-


товки леса, добычи полезных ископаемых и освоения новых земель, начи­ная с сооружения спецпоселений в виде бараков, землянок и других жилищ, обрекавших семьи на вымирание, прежде всего детей и стариков. Были кулаки и «3-й категории», которых после раскулачивания надлежа­ло разместить в пределах краев и областей их прежнего места жительст­ва5. Их судьба будет решаться в репрессиях 1932 г.

Документы 1931 г. обнаружили необычный эпизод в отношениях ОГПУ и сталинского Политбюро — столкновение, вызванное попыткой руководства ОГПУ ограничить дальнейшее формирование контингента сяецпереселенцев реальными возможностями их расселения и трудового использования без их массового вымирания и бегства. По оценке ОГПУ за

1931 г., общая численность спецпереселенцев по стране могла быть увели­
чена на 90 тыс., максимум на 100 тыс. семей, тогда как Сталин требовал
выселения во вновь осваиваемые районы страны 250—300 тыс. семей.
В июле этого года решением Политбюро было принято, конечно же, тре­
бование Сталина. В августе представители руководства ОГПУ, предлагав­
шие учитывать опыт 1930 г., были понижены в должности и разосланы в
разные регионы страны. Даже Г.Г. Ягода потерял на год должность перво­
го зама управляющего ОГПУ6.

Среди документов 1931 г. опубликованы разосланная на места в нача­ле октября сводка ГУЛАГа о скверном положении спецпереселенцев (таком же, как и в 1930 г.), а также распоряжение от 29 декабря, ограни­чившее возможности передачи детей и стариков спецпереселенцев их род­ственникам, ввиду, якобы, «улучшения положения с устройством»7. При­веденные сведения настолько не соответствовали действительности, что меньше месяца спустя, а именно 26 января 1932 г., Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) о спецпереселенцах, возглавляемая Я.Э. Рудзутаком, в составе членов которой были Г.Г. Ягода и М.Д. Берман, оказалась вынужденной говорить о реальном положении крестьян, выселенных в необжитые места. В протоколах названной комиссии Политбюро, сохранившихся в материалах руководства ОГПУ, видно стремление не принимать на себя ответственность за бесчеловечное отношение к людям. Заседание 26 января

1932 г. было посвящено санитарному и культурно-бытовому состоянию
спецпоселений. И то, и другое в целом определялось как «неблагонадеж­
ное» из-за «непроведения хозорганами необходимого строительства
жилищ и подсоб-ных помещений» — колодцев, бань, лечучреждений и
др. Отмечалась «неудовлетворительная работа» органов здравоохранения,
а во многих местах и их отсутствие, «повышенная заразная заболевае­
мость и неприспособленность контингента спецпереселенцев к суровым ус­
ловиям необжитых районов», что вызвало «значительно повышенную
смертность».

Показательно, что данные подтверждали сведения, приведенные в письме В.Н. Толмачева, написанном 16 апреля 1930 г.8 Приводим текст из протокола от 26 января 1932 г.: «Особенно велика смертность среди детей младших возрастов (до 8-ми лет), доходящая в некоторых краях до 10% их численности в течение месяца. Эта смертность детей зависит не только от общих отрицательных факторов санитарных, бытовых, клима­тических, но и от недостаточного по количеству и неудовлетворитель­ного по качеству их питания*.

Комиссия Я.Э. Рудзутака приняла целый ряд решений, обеспечиваю­щих хотя бы самые скромные условия существования для людей, тем более семей, оказавшихся в необжитых местах и обязанных к повседнев-


ному труду. Однако эти решения принимались в основном через полгода, а в лучшем случае через 3—4 месяца после разгрузки эшелонов со спецпе­реселенцами там, где их никто не ждал. Таковы были неизбежные резуль­таты сталинских решений, принятых в 1931 г. В январе 1932 г. комиссия Политбюро ЦК признала «необходимым организовать на ближайшие 6 месяцев дополнительное питание наиболее слабых детей младших воз­растов (до 8-ми лет) в первую очередь» и сделать это через сеть обществен­ного питания в детяслях, дошкольных учреждениях или специальных детских столовых путем выдачи на руки. Однако комиссия тут же оказа­лась вынужденной «установить процент детей до 8 лет, получающих доба­вочное питание, в 20% от их общего наличия» с учетом дифференциации по краям и районам в зависимости от бытового положения спецпереселен­цев. НКСнабу предлагалось отпустить для этой цели на 6 месяцев по 50 тыс. полноценных пайков, содержащих необходимые продукты. Состав пайков требовалось согласовать с НКЗдравом.

Предложения комиссии по проблемам проживания спецпереселенцев могли быть лишь предварительными и частичными, например, указыва­лось: в краях, пораженных эпидемиями, следовало организовать специ­альные комиссии из местных представителей и принять к сведению сооб­щение НКЗдрава о посылке его крупных представителей 27 января на Урал и в Казахстан «для принятия необходимых мер по борьбе с эпиде­миями».

Наркоматы и хозяйственные органы, использующие труд спецпересе­ленцев, обязывались своевременно производить строительство для них жилищных и подсобных учреждений, включая санитарные, детские и др. Это важное решение в ряде случаев находило отражение в жизни. Нами публикуется информация в комиссию о поступивших в марте заявках ряда хозяйственных организаций Средне-Волжского края на предоставле­ние рабочей силы из спецпереселенцев, в совокупности составляющих 2,2 тыс. семей. В заявках сообщалось о жилищном строительстве и дру­гих видах обслуживания спецпереселенцев по линии Наркомздрава, Нар-компроса и др. (док. № 11). Мы, однако, не можем утверждать, что со­блюдение требований комиссии стало общим правилом.

Отметим, наконец, и другие решения комиссии Рудзутака, несколько смягчавшие положение спецпереселенцев: возможность оставлять на мес­тах семьи бежавших спецпереселенцев, не имеющих трудоспособных глав, снижать отчисления с зарплаты спецпереселенцев в фонд ОГПУ с 15% до 5%. Перед Политбюро был поставлен вопрос о возможности ам­нистии и восстановления в правах спецпереселенцев по ходатайствам хоз-организаций, подтвержденным ОГПУ.

Совершенно неожиданный поворот требований комиссии Политбюро к условиям жизни и труда спецпереселенцев, признание возможности их «амнистии» и даже своего рода оправдания побегов семей без трудоспособ­ных членов, выглядят почти героическим противостоянием сталинской позиции, что, конечно, невероятно. (Несколько ниже мы коснемся ряда изменений в поведении крестьян-колхозников, что могло потребовать хотя бы осторожности и учета тех обстоятельств, которыми раньше прене­брегали.) Комиссию Политбюро по раскулачиванию во главе с безогово­рочным исполнителем сталинской воли А.А. Андреевым заменила комис­сия по спецпереселенцам во главе с Я.Э. Рудзутаком, исполнительным членом Политбюро, но вместе с тем человеком отнюдь не без самостоя­тельного мнения. Задачей комиссии оставалось количественное наращива-


ние спецпереселенцев как массы подневольного труда, что требовало от ОГПУ предоставления сведений о численности невыселенных кулацких семей, наряду с требованиями сведений о состоянии спецпоселений. Пер­вые справки ОГПУ по состоянию на 25 января и 15 марта 1932 г. не были приняты к рассмотрению комиссией Рудзутака из-за неполноты сведений. Достаточно сказать, что в этих справках отсутствовали сведения по Ук­раине9.

Публикуемые в этом томе записки руководству деятелей СПО ОГПУ Г.А. Молчанова и Г.С. Люшкова (см. док. № 2, 3, 4, 5) свидетельствуют о готовности системы продолжать выселение «кулацких хозяйств», не до­жидаясь выяснения ситуации в целом, на что были направлены требова­ния комиссии Рудзутака. В этом отношении важна спецсправка СПО «О бегстве кулачества с мест постоянного жительства и из пунктов ссыл­ки». Как констатируется в документе, первые бегут «с целью уклонения от репрессий и выполнения гособязательств» (при раскулачивании), а вто­рые бегут из спецпоселений из-за «неудовлетворительных хозяйственно-бытовых условий». По сведениям на 15 марта 1932 г., речь шла о побегах 18 тыс. человек в Северо-Кавказском крае, 22 тыс. в Нижне-Волжском крае, 27 тыс. на Украине, почти 14 тыс. в Казахстане, 6 тыс. в Москов­ской обл. и т.д. (док. № 10).

Справка «О количестве учтенных невыселенных кулацких хозяйств по состоянию на 10 апреля 1932 г.» единственная, принятая к рассмотрению на комиссии Рудзутака. Общее число раскулаченных, но не выселенных семей, на 10 апреля определялось в 321 438, из которых было 85 491 «обеспеченных трудоспособными мужчинами» и «пролезших в колхозы и совхозы»; 51 117 семей, «трудоспособная часть которых находится в бегах» и «устроилась на работы в промпредприятия и строительства», проживая в городах; 73 031 семья скрывшихся «в полном составе... с по­стоянного места жительства»; 22 788 семей вовсе не имели «в своем соста­ве трудоспособных мужчин»; 64 495 семей, имевших «в своем составе трудоспособных», но отбывавших «наказания в лагерях или исправитель­ных домах» и «в ссылке». И наконец, в составе раскулаченных оказалось 18 750 семей бывших красногвардейцев, состоящих на службе в армии и даже лиц, имеющих особые заслуги перед революцией (док. № 14).

10 апреля комиссия Рудзутака рассмотрела данные о численности не­выселенных кулацких хозяйств и приняла решение «О выселении кула­ков». В течение текущего года, согласно этому решению, предлагалось выселить 30—35 тыс. семей кулаков, вычищенных из колхозов и раску­лаченных», обязавшись в ближайшее время «рассмотреть подробно, какое количество семей», «из каких районов» и «в какие края, области» напра­вить. При этом ОГПУ вменялось в обязанность обеспечить «особо тща­тельный подход» к выселению, заранее «заключить договора с хозоргана-ми на их трудовое использование» и «представить в Наркомфин Союза сметы на расходы по выселению кулаков». Отметим, что за время с 26 ян­варя по 10 апреля Комиссия по спецпереселенцам превратилась из органа Политбюро в орган ЦК ВКП(б), в результате чего значение постановлений этой комиссии сразу и намного утратило силу: из решений они стали всего лишь мнением. Характерно, что ни одна из известных нам последу­ющих справок СПО ОГПУ о невысланных кулацких хозяйствах (на 15 июля и 15 октября) для комиссии Рудзутака не была сделана — каж­дая начата, но не закончена10. Характерно также, что в документах


ОГПУ за 1932 г. нам больше не встречались упоминания о комиссии Руд-зутака.

Такое сокращение выселения раскулаченных семей, какое предложила комиссия Рудзутака, не было принято ни на верхах, ни в низах репрес­сивной системы. В апреле того же года СПО ОГПУ представило «Ориенти­ровочный расчет переселения кулацких хозяйств в 1932 году», охваты­вающий все 22 региона своей системы. По этому расчету в стране еще на­считывалось 85 775 кулацких хозяйств «с наличием в них трудоспособ­ных глав», из коих предлагалось выселить в течение мая—июня 38 650 се­мейств (док. № 16). Промедления не было — уже на 13 мая численность «изъятых голов кулацких семей, намеченных к выселению» достигла 17 273 человек. И это без сведений от Украины, Белоруссии, Башкирии, Казахстана и ряда других регионов11. К проблеме раскулаченных семей мы еще вернемся. Главной проблемой 1932 г. стало противоборство власти и крестьянства в целом.

В стране вновь выдвинулся на передний план старый «фронт» борьбы между крестьянством и властью — «борьба за урожай», а точнее борьба за хлеб независимо от урожая или неурожая. Практически полностью изъ­ятые за 1928—1930 гг. «невидимые» хлебные запасы крестьян поставили их в прямую зависимость от урожая данного года. Неплохой урожай зер­новых 1930 г., дополненный последними запасами деревни, вычищенны­ми при раскулачивании, позволили сталинскому руководству объявить о получении невиданного урожая, начать небывалый вывоз зерна на внеш­ний рынок (48,4 млн центнеров!). При этом были даже предоставлены льготы колхозам в очередных хлебозаготовках, а также соответственно увеличены обязательства для единоличников, чтобы тем самым побуждать их к коллективизации. Из-за засухи в пяти важнейших зерновых районах страны урожай 1931 г. оказался пониженным, но это не уменьшило план государственных хлебозаготовок, которые стали проводиться как перво­очередное задание, выполняемое буквально с первых обмолотов, без опла­ты труда колхозников, создания семенного фонда и необходимых запасов для самих колхозов. И вновь за рубеж было экспортировано 51,8 млн ц. К октябрю, когда в России кончается время земледельческих работ, стало ясно, что деревня остается на зиму без хлеба12.

В зерновых районах, особенно на Украине, официально называемые «продовольственные трудности» перерастали в настоящий голод, предоп­ределивший основные события 1932 г. в деревне. Этим же объясняется и характер документов ОГПУ 1932 г. — обстоятельные спецсводки о проис­ходящем в деревне. Таких практически больше не будет в информацион­ных документах ОГПУ. Однако не следует, что «спецсводки» 1932 г. срав­нялись полнотой и точностью сообщений со старыми сводками: сообщения о голоде преуменьшались и часто сводились к отдельным примерам, уход из колхозов приписывался воздействию кулаков, хотя и о фактическом положении дел все же сообщалось.

В первой же публикуемой нами сводке СПО ОГПУ о колхозном стро­ительстве, по данным на 15 января 1932 г., была изложена официальная трактовка новых форм противостояния крестьян государственному наси­лию. Первая вина возлагалась на «низовые, а в ряде случаев и районные совпарторганизации», которые «вплотную не подошли к вопросу органи­зационно-хозяйственного укрепления колхозов» и проявили «оппорту­низм» и «политическую близорукость» «в несвоевременном (?!) выполне­нии многими колхозами обязательств перед государством» и не смогли


«своевременно выявить и разоблачить классового врага»... Отмечались «крайне слабые темпы сдачи хлеба колхозами таких районов, как Украи­на, ЦЧО, СКК», то есть основных зерновых районов страны, «слабая орга­низация и учет труда», «уравниловка» и «поедоцкое распределение дохо­дов», а также «расшатывание трудовой колхозной дисциплины, усиление рваческих тенденций и выходы из колхозов». Все эти пороки, оказывает­ся, «умело используются кулачеством для усиления антиколхозной дея­тельности...» (док. № 1). Такова была официальная концепция сопротив­ления колхозного крестьянства возросшему сверх всякого предела наси­лию государственных хлебозаготовок.

В действительности, вся полнота ответственности за состояние коллек­тивных хозяйств того времени лежала на сталинском руководстве — на насильственной коллективизации крестьянских хозяйств, на безмерном форсировании и подчиненности новых форм производства посторонним целям, наконец, на полном игнорировании условий крестьянской жизни. Бросается в глаза совершенно искаженная трактовка распределения сель­скохозяйственной продукции в колхозах по едокам: «...в организации и учете труда при активном участии кулацко-зажиточных элементов фикси­руются многочисленные факты распределения доходов по едокам». Обра­щалось внимание на «факты распределения доходов по едокам по инициа­тиве правлений колхозов...» (док. № 1). В действительности же, в усло­виях нагрянувшего голода, когда селение оказывалось перед угрозой вы­мирания, распределение хлеба по едокам было естественным и необходи­мым. Это было хорошо всем известной традиционной нормой сельской жизни. Таким образом, перед нами характерное для сталинской политики объявление «кулацкой», «контрреволюционной» любой попытки самоза­щиты и протеста населения.

Сообщения о «продовольственных затруднениях» нарастали в сводках ОГПУ с наступлением весны, что соответствовало специфике деревенского голода, поскольку к марту—апрелю никаких запасов хлеба у большинства крестьян обычно не оставалось. Вместе с тем расширялась и территория «продовольственных трудностей», захватывая новые районы — Средней Волги, Урала, Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока и др. (см. док. № 8, 12, 14, 17, 18, 19, 21 и 22). В спецсообщении из Уральской об­ласти от 8 марта сообщалось, например, о колхозе, где «уже 3 недели как нет хлеба», «зарегистрированы случаи опухоли на почве голода». В дру­гом колхозе «...появилось массовое заболевание и опухоли», так как «кончился запас... колхозники, в том числе и школьники, сидят голод­ные ...со слезами приходят в правление и просят хотя [бы] фунт хлеба». Между собою говорят: «Надо бросать работу и уходить куда глаза глядят» (док. № 8).

Приведем сведения по Северо-Кавказскому краю из обширной сводки на 1 апреля (док. № 12): в земледельческих районах к началу апреля общее число голодающих достигло 1869 человек, зарегистрировано «смер­тей от голода — 8, опуханий — 6, употребления в пищу падали и суррога­тов — 45 случаев, покушений на самоубийство — 2». Учтем, что речь идет лишь о зарегистрированных случаях, что само по себе свидетельство­вало о неполной информации, ибо несчастья и беды всегда меньше реги­стрируются властями. Справка о положении в селах Украины начиналась с оговорки, «по неполным данным», в крестьянских семьях к началу ап­реля было «83 случая опухания от голода, 6 смертей». В ЦЧО хлеб, полу­ченный по 600 г на трудодень, колхозники съели к середине февраля и,


«не имея средств для его покупки, ходят по дворам и просят милосты­ню... Отмечены случаи заболевания семей колхозников и опухания детей». Из Нижнего Поволжья сообщали, что в северных (зерновых) райо­нах с декабря 1931 г. 1230 семей колхозников испытывают «острые прод-затруднения», что зарегистрированы 20 случаев опухания, 3 случая смертности и 1 случай покушения на самоубийство (док. № 12).

Сводка о продовольственных трудностях в деревне не могла обойти и связанных с ними потерь в поголовье рабочего скота, остающегося еще ос­новной тягловой силой на сельхозработах. Из-за недостатка кормов падеж лошадей исчислялся в тысячах и даже десятках тысяч голов, а сохранив­шееся поголовье на Украине оценивалось как непригодное для работ на 50%. Сходным было состояние тягла накануне весеннего сева и в других районах страны (см. док. №12).

Нарастание конфликта между сталинским режимом и крестьянством стало неизбежным и важнейшим фактором развития деревенских событий в 1932 г. Полуголодное, а местами и просто голодное существование и колхозного, и единоличного крестьянства, продолжающееся разрушение реального производства ставили сельское хозяйство страны перед катас­трофой. Все это не могло не вызвать активного протеста обманутого и ог­рабленного крестьянства.

Массовые выступления колхозного крестьянства возобновились еще в октябре—декабре 1931 г. Характер этих выступлений первоначально был местным и ограничивался требованиями преодоления угрозы голода. В Нижне-Волжском крае, как сообщала январская спецсводка, было «40 сел, где ежедневно в правления колхозов являются группы колхозни­ков (от 10 до 60 чел.), преимущественно женщины, с категорическими требованиями выдачи хлеба и угрозами расправы по адресу членов прав­ления». Отрицательные настроения проявлялись также в массовых невы­ходах на работу, в разборах обобществленного скота и имущества; «неор­ганизованном», то есть самовольном отходничестве на заработки в про­мышленные районы (док. № 1). Выступления такого типа преобладали и в других районах. На Украине, например, за время с 1 октября 1931 г. по 1 апреля 1932 г. ОПТУ насчитывало 259 выступлений, в которых приня­ло участие 23 039 человек — в среднем по 80—90 участников. «Резкий рост массовых выступлений... в марте» проявился и в количестве кон­фликтов — до 145, и в увеличении численности участников до 300— 500 человек в каждом из них (док. № 12). В справке СПО ОГПУ от 5 ав­густа приведены сведения за апрель—июнь 1932 г. с оговоркой, «по не­полным данным»: «Во II квартале 1932 г. отмечается значительный рост массовых выступлений...» — 949 против 576 в I кварале13. Более 1500 массовых протестов крестьянства за полугодие свидетельствовали прежде всего о том, что никаких надежд на продовольственную помощь, тем более на спасение от голода, крестьяне не питали.

Нельзя не сказать о том, что массовые выступления традиционно со­провождались физическими расправами с местным начальством, что офи­циально называлось «кулацким террором», а также распространением «листовок» и «анонимок», в которых грамотная часть протестующей де­ревни пыталась объяснить поведение власти («угроза войны» и т.д.) и призвать к активному сопротивлению. И то, и другое в октябре 1931 — марте 1932 гг. приняло весьма массовый характер и оказалось повсемест­ным, хотя и не достигло уровня предыдущего года.


Требования к местным властям о помощи и попытки стихийного овла­дения колхозными и другими хранилищами зерна и разных продуктов не решали проблему. Реальное спасение значительная часть крестьянских семей искала и находила в традиционном отходничестве на заработки в города и промышленные районы. С коллективизацией отходничество не прекратилось, но получило «организованный» характер и всемерно поощ­рялось. Как и до революции, в советское время в крестьянской стране многие работы в городах, в промышленности и на транспорте выполня­лись в очень большой мере руками крестьян. Их трудом осуществлялась индустриализация страны. Принятое 5 июля 1931 г. постановление ЦИК и СНК СССР «Об отходничестве» включало разделы, предусматривающие льготы для колхозников-отходников и для отходников-единоличников. Речь шла о налоговых льготах, об обеспечении семей колхозников-отход­ников «продовольствием и кормовыми средствами в том же количестве, какое получают колхозники», что предполагало оформление контрактов на работы через правления колхозов14.

«Неорганизованным отходничеством» обозначался самостоятельный отъезд на заработки колхозника, часто со всей семьей, без каких-либо обязательств, в том числе без обязательства вернуться. По данным сводки СПО ОГПУ, за январь—февраль 1932 г. «неорганизованно ушло» по 13 районам Одессщины 31 700 колхозников, по 27 районам Днепропет-ровщины — 89 300, по 13 районам Харьковщины — 4600 и по 5 районам Киевщины — 1120. В сумме это составляло 126 720 человек* (док. № 12). Эту цифру СПО ОГПУ повторило в статистической сводке о неор­ганизованном отходничестве за октябрь 1931 г. — март 1932 г. В приме­чании к этой статсводке отмечено: «Составлено по неполным данным 12 ПП». Общий итог неорганизованного отходничества колхозников за полугодие на территории всего 12 регионов составил 698 342 человека.

Система ОГПУ на местах насчитывала более 20 полномочных предста­вительств и хотя среди 12-ти приславших сведения об отходниках были ПП Украины, Среднего и Нижнего Поволжья и Московской области, где на стройках находили работу наиболее значительные массы отходников, действительная численность последних была значительно больше. К тому же отхожие заработки для крестьян оставались- необходимыми не только до уборки нового урожая, но и после (см. док. № 19, 21, 55), тем более, что в 1932 г. собрано хлеба было не больше, чем в 1931 г., а хлебозаготовки оказались еще беспощаднее15. «Неорганизованное отходничество» колхоз­ников продолжалось до вылавливания беженцев от голода в 1933 г.

Отходничество на заработки вне колхоза не исчерпывало реакции кол­хозников на порядки, обрекавшие их на полуголодное и голодное сущест­вование. Многие отходники не возвращались в колхозы, что одновременно означало и уход из родного села. Публикуемые нами документы отмечают факты невозвращения «неорганизованных отходников», но не сообщают их численности. Для ответа на этот важный вопрос потребуются специ­альные исследования.

Теперь обратимся к самому решительному и абсолютно отрицающему сталинский режим в колхозной деревне того времени явлению — к массо­вым выходам из колхозов крестьян, чьи хозяйства были коллективизиро-

* Отметим, что после сталинских хлебозаготовок в отходничество на заработки отправля­лись и единоличники: по 38 районам Украины их оказалось, «по весьма неполным дан­ным», 35,2 тыс. человек, оставивших без обработки 58 907 га земли (док. № 12).


ваны в 1930—1931 гг. В октябре 1931 г., то есть в разгар очередных хлебозаготовок, спасением для семей колхозников становился выход из колхозов с изъятием недавно обобществленного скота, прежде всего мо­лочного, земельного участка и инвентаря. Так начинался «отлив из кол­хозов».

При «выходе» крестьяне должны были подавать в правления колхозов заявления. Примеры наиболее радикальных из них приводились в свод­ках ОГПУ. Таким, например, было коллективное заявление колхозников с. Кикино Каменского района Средне-Волжского края, ярко воспроизводя­щее и реальные причины обобществления их хозяйств, и установившиеся порядки. Оно начиналось с сообщения о том, что «добровольного желания о вступлении в члены колхоза не изъявляли никогда, а получилось это под давлением в момент скотозаготовок, когда в нашей деревне разъезжал автомобиль с пулеметами...». Теперь же на опыте крестьяне узнали, что «...потребная норма людям, скоту и на семена и на другие фонды не учте­ны, ...норму хлеба вывозят, ничего не оставляя нам. Следовательно, можно ли жить при таких условиях? — Ясно, что нет». Результатом этого заявления прежде всего был арест «6 кулацких хозяйств» и «подстрекате­лей к массовому выходу» (док. Ml).

Статистическая сводка о выходах из колхозов с октября 1931 г. по март 1932 г. определяла, «по неточным данным 20 ПП», их количество в 253 370 хозяйств (семей). Главная неточность состояла в отсутствии дан­ных о выходах на Украине, где «отлив из колхозов» из-за голода был наиболее массовым. В примечаниях к названной статсводке указаны не­точности, порожденные, вероятно, какой-то чрезвычайной спешкой. Со­вершенно очевидно, что общая итоговая сумма выходов должна быть, по кра



2015-11-11 525 Обсуждений (0)
Спецсводка СПО ОГПУ № 4 о колхозном строительстве 0.00 из 5.00 0 оценок









Обсуждение в статье: Спецсводка СПО ОГПУ № 4 о колхозном строительстве

Обсуждений еще не было, будьте первым... ↓↓↓

Отправить сообщение

Популярное:
Почему человек чувствует себя несчастным?: Для начала определим, что такое несчастье. Несчастьем мы будем считать психологическое состояние...
Как распознать напряжение: Говоря о мышечном напряжении, мы в первую очередь имеем в виду мускулы, прикрепленные к костям ...



©2015-2020 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (525)

Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку...

Система поиска информации

Мобильная версия сайта

Удобная навигация

Нет шокирующей рекламы



(0.02 сек.)