Феминистская критическая рефлективность и практика

Феминистская эпистемология, которую мы здесь обсуждаем, вообще развилась с точек зрения главной теории и постмодернизма. Традиционная теория точки зрения

делает знание, которое является единственной привилегией, тогда как постмодернизм отрицает эту форму знания и подчеркивает различные точки зрения, основанные на различных положениях, таких как цвет, класс, этническая принадлежность и сексуальная ориентация (Андерсон, 2004; Бристор и Фишер, 1993; Джой и Венкатеш, 1994). Проблема с неуместным акцентом на эксцентричность предмета в постмодернистской теории состоит в том, что феминистская практика раскалывается из-за разнообразия определений пола и других факторов. Феминистки, которые видят ценность обеих перспектив, договорились о способах, настаивая на том, чтобы брать на себя «ответственность в создании представлений, так же как посредством процесса «мобильного воображения» – буквально ставя себя на место другой женщины» (Кэмпбелл, 2004). Харауэй (1991, 1992, 1997) знает возможности такого подхода. Она определяет их в своей работе через два понятия: «ситуативного знания» и «дифракции». Кэмпбелл (2004, p. 165) интересуется, «Как могут феминистские научные исследования (ФНИ) признавать социальные требования к знаниям, в то время как они настаивают на феминистской критической практике?»

В истории феминистские мнения считали слабыми и ненаучными, и, следовательно, обесценивали их. Кроме того, феминистские исследования должны продемонстрировать, почему они обеспечивают более точное представление о мире, чем другие мнения (читайте: мнения «женофобов»). Поскольку выбор рассказов основан на акте убеждения, переговоры и аргументация являются необходимыми механизмами, с помощью которых общность воспринимает одну или более этих историй. Латур (2003a) признает, что «мы должны принять моральные суждения как стратегию переговоров и компромисса, которая разрешает новые меры и комбинации сетей» (p. 45). Он обеспечивает некоторую способность интроспекции того, как это было бы сделано полу-шуточным (но возможно смертельно серьезным) путем в одной из его популярных статей, «Диалог подготовился к объему в честь Донны Харауэй». Следует выдержка.

Эти два главных героя («Он» - это Лэтур, «Она» - Харауэй) признают, что она больше интересуется «диалектикой», и обеспокоена «различием». Это передает положение Латура, возможно, с большей ясностью, несмотря на глубокие перекрещивания:

Она: За исключением того, что без критической позиции этот запрос может продолжаться неопределенно долго, не изменяя изначальные позиции ни на йоту.

Он: За исключением тех случаев, когда это заканчивается тем, что проблема является непосредственно важной.

Она: Но Вы ограничиваете себя в острой критике.

Он: Критика – это ещё одно название статики, в случае, если Вы забыли свою физику. Не будет ли лучшим лозунгом: прежде всего, удостоверьтесь, что проблемы достигли критического уровня?

Она: Не утверждаете ли вы, что следует «увеличивать температуру» проблемы, не будучи при этом критичным?

Он: Не утверждаете ли Вы, что следует «увеличивать температуру» проблемы, просто испытывая негодование и разделяя его с приятелями? Вы путаете субъективное определение критического анализа с его объективным определением. Под угрозой проблема, которая должна быть разрешена.

Она: И она должна разрешиться без какого-либо эмоционального состояния? Включая тихое безразличие к решению?

Он: Не безразличие, скорее страстный интерес к неожиданному и удивительному решению. Я хочу сказать, что только критически мыслящие люди, настолько уверенные в том, кто должен победить и кто должен проиграть, которые фактически охлаждают проблемы до такой степени, что им удается уменьшить температуру проблемы... только они предпочитают чувствовать критичность, а не вызывать ее. И Вы знаете, почему так происходит? Потому что они не учитывают маленьких деталей.

Решение Латура (1993) состояло в том, что он называет «парламентом вещей». Все является временным, хотя могло бы существовать конституционное урегулирование. Проблемы, которые он поднимает, получают права на представление, эти вещи и права устанавливают отношения между собой, чтобы лучше сочетаться вместе. Харауэй не слишком впечатлена конституционными мерами. Вместо этого она волнуется, что некоторые вещи бесконечно создаются и реальны, а другие нет. Как можно вмешиваться через речь и действие в конфигурации реальности? Для Харауэй то, что является реальным, является также «иным» (например, собаки – это не пушистые дети). У них есть свои собственные частично различные специфики, и они заслуживают уважения. Тогда для нее «природы» (они во множественном числе – за этим нет никакой реальности), частично связаны с людьми, и они только частично созданы вместе. В этой степени связано отношение между людьми и природой. Иное не может быть полностью известно. Это относительно Одинакового, и это должно получить уважение.

Таким образом, несмотря на сожаления Латура о желании критически мыслящих победить, феминистки действительно обеспокоены тем, кто побеждает, кто проигрывает и почему проигрывает. По словам Кэмпбелла, это включает выяснение, «Какие у кого? С кем можно конкурировать? Кому препятствуют в конкуренции?» (2004, стр. 178). Эти вопросы предполагают, что вовлечена политика власти (определенная в прагматических сроках). Полевые исследования не нейтральны и участники не равны. Харауэй подчеркивает важность вмешательств в определение того, что «реально». То, что отсутствует в радикальных рефлексивных мнениях, и до некоторой степени в инфрарефлексивных мнениях – любое признание политической практики. Таким образом, теперь возникает вопрос, который появился у Вулгэра в 1980-ых – «Куда мы идем?». Харауэй (1997) дает частичный ответ, вводя понятие «дифракции» - термин, который она ввела для того, чтобы отразить процесс артикуляции; это подразумевает многократное чтение. Однако она действительно предлагает новые указания через свое понятие. Согласно Харауэй, дифракция составлена из «образцов вмешательства, не отражающих изображения. Это понятие возродит эффект связи, воплощения и ответственности на предполагаемом ином месте» (Харауэй, 1992, стр. 295). Эта модель зависит не от модели представления, а от модели артикуляции.

Но для выяснения, почему это понятие - полезное, мы должны начать изучать с ее понятия о «ситуативном знании». Харауэй (1991, 1997) всегда поддерживала недуалистическую версию науки и мира. Она подчеркивает меж- отношение во всех вещах, она относится с подозрением к двойным категориям и различиям (включая различия между природой и культурой и, шире, между мужчиной и женщиной), идентифицируя их как инструменты власти и притеснения. В этом смысле ее подход похож на подход Латура. Она утверждает, что «человеческие общества не существуют отдельно от всего, поскольку они произведены во взаимном диалоге с эко-системами, частью которых они являются... Никакая наука не должна предположить, что она изучает мир природы, лишенный культурного уклона, потому что это подразумевает слишком упрощенное различие между двумя предметами» (1991, стp. 187).

Ситуативное знание комбинирует способность интроспекции и элементы конструктивизма и феминизма. Оно принимает во внимание местоположение, частичное воплощение и частичную перспективу (1991, стp. 191). Поскольку оно позволяет признание того, как создаются мнения, оно является разрушительным в ориентации и намерении. Для Харауэй определенные социальные положения производят более точное описание мира. Ее слова исходят из ее верований: «Знание само по себе неравнодушно во всех его обликах, никогда не заканчиваемых, целых, и оригинальных: оно всегда строится и сшивается вместе недостаточно хорошим, и поэтому способно соединиться с иным, видеть по-новому, не утверждая того, что оно иное» (там же, стp. 7). Это не идентичность, которую она

ищет, это - частичные связи. Феминизм, она добавляет, «это значит любить другую науку: науку и политику интерпретаций, перевода и частичного понимания. Перевод всегда объяснителен, критичен и парциален. Локация – это уязвимость, она сопротивляется политике закрытия... Таким образом, наука становится парадигматической моделью не закрытия, а спорного и оспоренного». Ее путь проходит через понятие окружающей относительности (подобно Латуру) и постструктурализма в качестве формы частичного воплощения и материализма. Текст постструктуралиста пишется в и на теле с помощью методов повседневной жизни.

Но положение Харауэй, говорит Кэмпбелл (2004), не без недостатков. Например, она не делает различие между точкой зрения феминистского ученого и любой другой женщины в обществе. У феминисток есть политическая ориентация, которая может или не может быть разделена другими женщинами. Хотя критический анализ феминизма может отличаться от порабощенного знания женщин, Харауэй, кажется, не различает их совсем. Во-вторых, в то время как она признает многократные топоры притеснения, она не теоретизирует их, кроме подразумевания того, что притеснение это - эффект конкретной социальной структуры. Она не считает, что общество производит подчиненные позиции, кроме общего описания белого капиталистического патриархата (там же, стp. 176). Третья проблема – напряженность между конструктивизмом и эмпиризмом. Оба метода составляют знания (конструктивизм) тогда как нет никакой возможности критического анализа, и они не составляют их, когда есть возможность критического анализа (феминизм) (там же, стp. 177).

Харауэй, кажется, колеблется между конструктивистской природой всего знания, в то же самое время, устанавливает феминистскую теорию точки зрения, требует точных описаний действительности и таким образом, не является релятивисткой. Вулгэр (1988, стp. 98) называет это «онтологической подтасовкой выборов». Поэтому «знание становится способом воссоединиться с миром, и осознать то, что мы должны изучить образцы, созданные взаимодействиями» (Харауэй, цитировано по: Кэмпбелл, 2004, стp. 174). Дифракция подразумевается с различными возможными образцами, которые создают взаимодействия с иным. Этот образец вмешательства позволяет изменить существующие значения.

Харауэй (1997, стp. 198) описывает дифракцию как оппозиционную практику, в которой мы учимся заново продумывать наши политические цели с аналитической и образной точки зрения существующих в различных сетях к предметам доминирования. Она утверждает, что точка зрения – познавательный, психологический и политический инструмент для соответствующего знания. В феминистской теории точки зрения есть ответственность и приверженность идеалам, таким как свобода и правосудие (стp. 199). Однако она не описывает, как такие методы должны быть осуществлены, хотя она поощряет других женщин участвовать в представлении будущего феминистской практики.

Кэмпбелл продолжает линию мысли Харауэй. Она признает три элемента в новых феминистских исследованиях: тип аналитического знания не унитарный, но зависит от этнической принадлежности, класса и пола; для того, чтобы почувствовать себя на месте других женщин, требуется творческое мышление; и наконец, такое знание основано на политических обязательствах феминистского знающего (стp. 176).

Она далее предлагает, чтобы ФНИ произвели регулирующие стандарты для управления. Это означает задавать твердые вопросы. Какие материальные ресурсы необходимы и доступны? У кого есть к ним доступ? Кто не может пользоваться данными ресурсами? Затем, женщины должны пересмотреть сети, через которых построено феминистское знание. Если теория сети актера (переделанная Харауэй) является подходящей, то вопросы о том, кто актеры и какие актанты являются центральными, становятся важными. Из-за возможности разрушительного

способа, такие процессы должны управляться явными феминистскими политическими целями свободы и правосудия.

Хотя ни Харауэй, ни Кэмпбелл не определяют, кто не учтен и кто включен в этот процесс, мы хотим, чтобы ответственность и обязательство нашли компромисс, чтобы преодолеть различия: по полу, этнической принадлежности, сексуальной ориентации и классу.

Куда мы идем?

Цель этой главы состояла в том, чтобы охарактеризовать три типа рефлективности и продемонстрировать сложности рефлексивных взглядов. Мы предполагаем, что радикальная рефлективность, прежде всего, сосредоточена на уверенности в риторических устройствах, которые приводят «к более правдоподобным» текстам. Мы соглашаемся с Латур, однако, что лучше признать, что одна беллетристика лучше, чем другая. Но которые из историй являются лучшими? Какие критерии мы можем использовать, чтобы принять такие решения, не прекращая линии обсуждения преждевременно, как утверждает Латур? Для него то, что является «иным» в одном виде конституционного урегулирования, могло бы иметь права на то, чтобы быть учтенным еще раз. Это – продолжающийся и бесконечный процесс; любое преждевременное прекращение могло бы противоречить целям свободы и истины. Понятие Харауэй о ситуативном знании и дифракции обещает новую позицию по этому предмету из-за ее акцента на политической практике и прагматизме, отсутствующих в предложениях, предлагаемых Латуром. Оба признают политически вовлеченные методы, но феминистское положение настаивает на ответственности и приверженности принципам свободы и правосудия в определении реальности.

Хотя мы не явно обрисовываем рефлективность в маркетинге и изучении потребительского спроса, мы выдвигаем на первый план несколько указаний. Во-первых, если бы, как говорит Латур, мы были бы обеспокоены «скрещиванием» в наших исследовательских работах, междисциплинарный подход привел бы к написанию намного лучших историй. Для того чтобы достичь этого требуется акцент на стиль, риторику и детали. Поэзия, беллетристика, фильмы и журналистское письмо – некоторые из возможностей для этого. Примеры уже появились в Журнале Изучения потребительского спроса и Потребления, Рынков и Культуры.

В соответствии с аргументом Харауэй, мы предполагаем, что ситуативное знание требует более глубокого понимания потребителей, их контекстов, их сетей взаимодействий и их различных точек зрения. Холт (1995) использует обобщающее понятие «потребительских методов». Мы утверждаем, что именно в этих методах и заключается потребительское знание. Прагматизм – также вопрос, поставленный феминистками. Возможно, мы должны начать сосредотачиваться на проблемах, которые могут помочь потребителям жить лучше и более удовлетворенно жизнью. Знание их потребностей, страхов, желаний, мечтаний и даже прав посредством рассказов их историй могло бы помочь достигнуть этой цели, особенно если мы расширяем нашу аудиторию, для того, чтобы включить потребителей непосредственно так же, как наших академических коллег. С целью написания значений государственной политики исследование владельцев ранчо Пеньялозы (2001) ориентируется на выполнение только того, что является совместимым с сообществами.

Мы заключаем тем, что ясно формулируем некоторые из проблем, поднятых Сандрой Хардинг (2004) по ценностям феминистской теории точки зрения к философии науки. Теория точки зрения была самой «раздражающей» феминистской теорией, когда дело доходило до постпозитивистской философии науки или даже до научных исследований. Ситуативное знание и позиционирование в создании знания, кажется, заставили понервничать и сумели выдержать обсуждение того, как живо построена наука во всех дисциплинах, и не только феминистских. Пока обсуждение продолжается и проблемы актуальны, процесс состоит точно в том, к чему призвал Латур – нет никакого права преждевременно закрывать обсуждение.

Вот суть заключения Хардинг (2004, стp. 32) о ценности критического анализа открытий в науке, поддерживанного теорией точки зрения: «Это сосредотачивается не на выборе отдельных рациональных мыслителей, как делает философия науки, ограниченная ее эпистемологическими линзами; но на коллективном сознании периода, что избирает для нас интересные гипотезы вне диапазона, вне горизонта, вне видов критической мысли, в котором дисциплинарные концептуальные основы производятся легко». Именно в этом контексте вопросы Кэмпбелла, такие как: «Какие ресурсы развернуты?» и «У кого есть доступ к ним?» - станут главными в феминистской практике.

Теория точки зрения попыталась избежать чрезмерного конструктивизма и сопутствующего релятивизма постпозитивистской науки. Для Харауэй (1991, стp. 187), оно требует признания исторически сложенных научных действий. Она отмечает, что «проблема для феминисток состоит в том, как иметь одновременно мнение радикального исторического непредвиденного обстоятельства для всех требований знаний и предметов, критической практики для того, чтобы признать наши собственные семиотические технологии за внесение вкладов и приверженность нонсенсу, преданному мнениям реального мира». Эти взгляды, на которых держится мир, «где правда и власть не выходят из тех же самых социальных локаций» (Хардинг, 2004, стp. 34), требуют новых способов создания научного исследования.

Именно здесь мы можем начать разработку и реализацию соответствующего и целеустремленного изучения потребительского спроса.

Признательность

Мы признательны гранту Научного совета Общественных наук и Гуманитарных наук № 410-2004-1497. Мы хотели бы поблагодарить всех наших рецензентов, особенно Лайзу Пеньялозу, Эрика Арнулда, Эйлин Фишер, Жан-Себастьяна Марка и Расса Белка, который уделил время, чтобы помочь нам усовершенствовать наши идеи. Мы сожалеем, что не могли включить некоторые проблемы, поднятые нашими рецензентами из-за ограничений пространства и времени.

Библиография

Agar, Michael (1982), ‘Toward an ethnographic language’, American Anthropologist, 84 (4), 779–85.

Allen, D. (1995), ‘Hermeneutics: philosophical traditions and nursing practice research’, Nursing Science Quarterly, 8 (4), 174–82.

Anderson, Elizabeth (2004), ‘Feminist epistemology and philosophy of science’, Stanford Encyclopedia of Philosophy, (summer), p. 1–36. (http://plato.stanford-edu/archives/sum2004/entries/feminism-epistemology/).

Anderson, Paul F. (1986), ‘On method in consumer research: a critical relativist perspective’, Journal of Consumer Research, 13 (September), 155–73.

Arnould, Eric and Craig Thompson (2005), ‘Consumer culture theory’, Journal of Consumer Research, (March) 31 (4), 868–93.

Belk, Russ (1991), ‘The history and development of the consumer behavior odyssey’, in Russell W. Belk (ed.), Highways and Buyways: Naturalistic Research from the Consumer Behavior Odyssey, Association for Consumer Research, Provo, UT: pp. 1–12.

Borgerson, Janet (2005), ‘Materiality, agency, and the constitution of consuming subjects: insights for consumer research’, Advances in Consumer Research, 32, 439–43.

Bourdieu, Pierre (2000),Pascalian Meditations, trans. Richard Nice, Cambridge: Polity (originally published 1997).

Bourdieu, Pierre and L.J.D. Wacquant (1992), An Invitation to Reflexive Sociology, Chicago: University of Chicago Press.

Bristor, Julia and Eileen Fischer (1993), ‘Feminist thought: implications for consumer research’, Journal of Consumer Research, 19 (March), 518–36.

Callon, Michael (1986), Some elements of a sociology of translation: domestication of the scallops and the fisherman of St. Brieuc Bay’, in J. Law (ed.), Power, Action and Belief: A New Sociology of Knowledge, London: Routledge & Kegan Paul, pp. 196–233.

Campbell, Kristin (2004), ‘The promise of feminist reflexivities: developing Donna Haraway’s project for feminist science studies’, Hypatia, 19 (1), 162–82.

Costa, Janeen (ed.) (1994), Gender Issues and Consumer Behavior, Thousand Oaks, CA: Sage.

Crapanzano, Vincent (ed.) (1977), Case Studies in Spirit Possession, New York: Wiley.

Dove, Michael R. (1999), ‘Writing for, versus about, the ethnographic other: issues of engagement and reflexivity in working with a tribal NGO in Indonesia’, Identities, 6 (2–3), 225–53.

Fabian, Johannes (1983), Time and the Other: How Anthropology Makes its Objects, New York: Columbia University Press.

Firat, Fuat and Alladi Venkatesh (1995), ‘Liberatory postmodernism and the re-enchantment of consumption’, Journal of Consumer Research, 22 (December), 239–67.

Foley, Doug (2002), ‘Critical ethnography: the reflexive turn’, Qualitative Studies in Education, 15 (5), 469–90.

Gadamer, Hans-George (1976), Philosophical Hermeneutics, trans and ed. David Linge, Berkeley: Berkeley University Press.

Geertz, Clifford (1973), Interpreting Cultures, New York: Basic Books.

Geertz, Clifford (1988), Works and Lives, Stanford: Stanford University Press.

Gould, Stephen J. (1991), ‘The self-manipulation of my pervasive, perceived vital energy through product use: an introspective praxis perspective’, Journal of Consumer Research, 18 (September), 194–207.

Gouldner, Alwin W. (1970), The Coming Crisis of Western Sociology, London: Heineman.

Haraway, Donna (1991), ‘Situated knowledge: the science question in feminism and the privilege of partial perspectives’, Simians, Cyborgs and Women, New York: Routledge.

Haraway, Donna (1992), ‘The promise of monsters: a regenerative politics for inappropriate/d others’, in Lawrence Grossberg, Cary Nelson and Paula Triechler (eds), Culture Studies, New York: Routledge.

Haraway, Donna (1997), Modest_Witness @ Second_ Millennium: Femaleman Meets_ Oncomouse, New York: Routledge.

Harding, Sandra (2004), ‘A socially relevant philosophy of science?’, Hypatia, 19 (1), 25–47.

Hirschman, Elizabeth (1993), ‘Ideology in consumer research, 1980 and 1990: a Marxist and feminist critique’, Journal of Consumer Research, 19 (March), 537–55.

Holt, Doug (1995), ‘How consumers consume: a typology of consumption practices’, Journal of Consumer Research, 22 (June), 1–16.

Hopkinson Gillian, C. and Margaret K. Hogg (2005), ‘Stories: how they are used and produced in market(ing) research’, in Russ Belk (ed.), Handbook of Qualitative Methods in Marketing, Cheltenham, UK and Northampton, MA, USA: Edward Elgar Publications.

Joy, Annamma (1991), ‘Beyond the Odyssey: interpretations of ethnographic research in consumer behavior’, Russell W. Belk (ed.), Highways and Buyways: Naturalistic Research from the Consumer Behavior Odyssey, Provo, UT: Association for Consumer Research, pp. 216–233.

Joy Annamma and Alladi Venkatesh (1994), ‘Postmodernism, feminism and the body: implications for consumer research’, International Journal of Research in Marketing, 11, 333–57.

Latour, Bruno (1987), Science in Action: How to follow Scientists and Engineers through Society, Cambridge: Harvard University Press.

Latour, Bruno (1988), ‘The politics of explanation’, in Steve Woolgar (ed.), Knowledge and Reflexivity: New Frontiers in the Sociology of Knowledge, London: Sage.

Latour, Bruno (1993), We Have Never Been Modern, trans.Catherine Potter, Cambridge: Harvard University Press.

Latour, Bruno (1999) ‘How to talk about the body? The normative dimension of science studies’ (http://www.ensmp.fr/~latour/articles).

Latour, Bruno (2003a) (pop articles), ‘Dialogue prepared for a volume in honor of Donna Haraway, edited by Sharon Ghamari’ (http://www.ensmp.fr/~latour/poparticles).

Latour, Bruno (2003b), ‘Why has critique run out of steam? From matters of fact to matters of concern’, Critical Inquiry, 30 (2), 1–11.

Lynch, Michael and Steve Woolgar (1990), ‘Introduction: sociological orientations to representational practice in science’, in Michael Lynch and Steve Woolgar (eds),Representations in Scientific Practice, Cambridge: MIT Press.

Marcus, George (1994), ‘What comes (just) after post? The case of ethnography’, in Norman Denzin and Y. Lincoln (eds), Handbook of Qualitative Research, London: Sage, pp. 563–74.

Marcus, George and Dick Cushman (1982), ‘Ethnographies as texts’, Annual Review of Anthropology, 11, 25–69.

Marcus, George E. and Michael M.J. Fischer (eds) (1986), Anthropology as Cultural Critique: An Experimental Moment in the Human Sciences, Chicago: University of Chicago Press.

Michalowski, Raymond (1996), ‘Ethnography and anxiety: field work and reflexivity in the vortex of U.S.–Cuban relations’, Qualitative Sociology, 19 (1), 59–82.

Murray Jeff and Julie Ozanne (1991), ‘The critical imagination: emancipatory interests in consumer research’, Journal of Consumer Research, 18 (September), 129–44.

Nader, Laura (1972), ‘Up the anthropologist: perspectives gained from studying up’, in Dell Hymes (ed.), Reinventing Anthropology, pp. 284–311.

Peñaloza, Lisa (2005), ‘Have we come a long way baby? Negotiating a more multicultural feminism in the marketing academy in the U.S.’, in Miriam Catterall, Pauline McLaran and Lorna Stevens (eds), Marketing and Feminism, London: Routledge.

Ramachandaran, Vilanayur (2003), ‘Neuro science: the new philosophy’, BBC Radio 4–Reith Lectures (http://www.bbc.co.uk/radio4/reith2003/).

Ricouer, Paul (1970), Freud and Philosophy: An Essay on Interpretation, New Have: Yale University Press.

Rosaldo, Renato (1993), Culture and Truth: The Remaking of Social Analysis, London: Routledge and Boston: Beacon Press.

Said, Edward (1979), Orientalism, New York: Vintage Books

Sherry, John F. and John W. Schouten (2002), ‘A role for poetry in consumer research’, Journal of Consumer Research, 29 (September), 218–34.

Smith, Dorothy (1987), The Everyday World as Problematic, Boston: North Eastern University Press.

Stern, Barbara B. (1993), Feminist literary criticism and the deconstructionism of ads: overview and illustrative analysis’, Journal of Consumer Research, 19 (March), 556–66.

Stoller, Paul (1997), Sensuous Scholarship, Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press.

Thomspon, Craig J. (1997), ‘Interpreting consumers: a hermeneutical framework for deriving marketing insights from the texts of consumers’ consumption stories’, Journal of Marketing Research, 34 (4), 438–56.

Thompson, Craig, Barbara Stern and Eric Arnould (1998), ‘Writing the differences: poststructural pluralism, retextualization, and the construction of reflexive ethnographic narratives in consumption and market research’, Consumption, Markets and Culture, 2 (2), 105–61.

Van Maanen, John (1988), Tales of the Field: On Writing Ethnography, Chicago: University of Chicago Press.

Wallendorf, Melanie and Merrie Brucks (1993), ‘Introspection in consumer research: implementation and implications’, Journal of Consumer Research, 20 (December), 339–59.

Wasserfall, R. (1993), ‘Reflexivity, feminism and difference’, Qualitative Sociology, 16, 23–41.

Woolgar, Steve (1988), ‘Reflexivity is the ethnographer of the text’, in Steve Woolgar (ed.), Knowledge and Reflexivity: New Frontiers in the Sociology of Knowledge, London: Sage.