Глава 7. Жажда расстройства 3 страница

Дом был настоящим ранчо с тремя спальнями, располагавшимися вдоль коридора, проходившего через весь дом. Самую дальнюю спальню занимал Рыжий Эд (Red Ed) со своей подругой/женой. Их комната была закрыта для всех, потому что Эд был самым здоровым байкером в той тусовке, а его подруга представляла еще большую угрозу – даже от одного взгляда на нее пропадало все желание переспать с нею – но вместе они составляли довольно милую пару. Никто даже не пытался войти в их спальню, и, насколько я знаю, там так никто и не побывал. В средней спальне жили другие байкеры, Пол и Дел Джеймс (Paul and Del James). Их комната больше походила на небольшую домашнюю студию; ну а Вест занимал ближнюю спальню, в которой творился такой свинарник (pigsty), что никто не хотел туда заходить. Единственное, что там можно было сделать, так это только лечь на кровать; там царил такой беспорядок, что уже нельзя было ни встать, ни сесть.

Слышал, что в Адском Доме был задний двор...Хотел бы я на него взглянуть. За все время, проведенное там, включая время официального проживания, я ни разу не был на кухне. Она была одним из тех мест рядом с гостиной, где собирались случайно зашедшие, как и я, люди, оставляя мощных байкеров в спальнях наедине с их подружками. Посетителям разрешалось заходить в гостиную, кухню и другие комнаты...Полагаю, это был своеобразный «притон». А еще в том доме была кладовка, в которой Вест частенько закрывался, чтобы отдохнуть. Там творился невообразимый хаос, но иногда применялось негласное правило, когда никто не пытался официально проживать там и общая площадь становилась сплошным, доступным каждому, полем боя, где без проблем могли разбить что угодно или даже развести костер.

Не представляю, кому пришло в голову сдавать этот дом, ибо он превратился в общую отвратительную груду барахла, ничего ужаснее которого в странах первого мира я не видел. Дом был вторым с конца зданием в квартале, окруженный жилыми домами, а перед ним был разбит газон, запущенный до такой степени, что дом больше походил на холм. Он находился южнее Сансет на Пойнсеттия (Poinsettia), а если немного дальше пройти по кварталу, то упрешься в дом из фильма «Психо». Из того, как мы проводили ночи, можно было уяснить несколько вещей, важнейшей из которых было то, что если ты куда-нибудь лег в этом доме, то твои шансы подцепить вшей равнялись 2:1. Я до сих пор не понимаю, почему некоторых из нас не забирали каждую ночь в полицию. Как правило, все машины и мотоциклы ставились прямо на газон, повсюду валялся мусор, а приходившие люди включали музыку на полную громкость и она орала на весь дом ночи напролет. Адский Дом был настолько хриплым, что любой голос, раздававшийся там, начинал вибрировать.

Одним из постоянных жителей Адского Дома был Дел Джеймс, само противоречие: он был зататуированным байкером до мозга костей, но при этом он еще и был поэтом. Дел тесно общался со всеми нами, но теснее всех – с Экслом. Эксл по-настоящему сдружился с ним, откликаясь на его интеллект и то, как Дел терпеливо выслушивал все его восхищения. Они много написали вместе и, думаю, продолжают писать до сих пор. Дел написал сценарии для нескольких наших клипов, а также короткий рассказ, вдохновивший Эскла на написание текста “November Rain”.

Пока группа из-за поисков продюсера находилась в состоянии простоя, мы очень часто посещали Адский Дом, но я был единственным бродягой, поэтому не только веселился, но и жил там. В Адском Доме я даже дал несколько первых интервью. Когда я читал их, то не мог понять, почему журналистов шокировала окружающая обстановка. Для меня она была вполне нормальной и привычной.

ОНА ЗАРАЗИЛА ВСЕХ И КАЖДОГО ИЗ НАС ВШАМИ.

Другим местом моего обитания помимо Адского Дома и жилого комплекса стриптизерш, находившегося через улицу от квартиры Иззи и Стивена, был стрип-клуб на Сансет Седьмая Вуаль (Seventh Veil), работающий до сих пор. Мне нравилось жить с несколькими девушками, работавшими там, в их квартире на Голливудском Бульваре, где мы обычно пьянствовали длинными ночами. Одну из тех девушек звали Кэмерон (Cameron). Мы все с нею переспали по одному или несколько раз, а Стивен перестал с нею встречаться какое-то время, потому что она заразила всех и каждого из нас вшами. Это было довольно нелепо; за ее лицо мы стали называть ее Крэберон (Craberon). Я поверил ей на слово, думал, что подхватил вшей в Адском Доме или еще каком-нибудь сомнительном месте, где мне в то время пришлось ночевать, но я ошибся. У Крэберон была небольшая уютная квартира в Западном Голливуде, и однажды, когда я переспал с нею, то опять подцепил вшей.

Другой, еще более разнузданной стриптизершей была Адрианна Смит (Adrianna Smith), девушка, с которой спали и Стивен, и Эксл и которую он навсегда увековечил на нашем первом альбоме...но мы получали все это в гораздо меньших объемах. Моя маленькая вселенная над Седьмой Вуалью была просто великолепной: я заваливался туда около одиннадцати вечера, забирал у девушек чаевые, уходил в винный магазин, закупался Джимом Бимом (Jim Beam) (Джеком Дениелсом для бедных), а когда девчонки возвращались с работы, начиналась крутая вечеринка. Для человека, не имеющего за душою ни гроша, это был наилучший вариант: крутое, безрассудное место, полное девчонок, где я спокойно мог пить или заниматься всем, чем хотел, не вспоминая о тяжелых временах.

Где-то далеко в своих мозгах я понимал, что мы не можем выбирать продюсера, и что инерция разрушала нас. Я был законченным наркоманом, напиваясь и употребляя наркотики, когда хотел, к тому же у меня осталось очень мало денег – отдых не пошел нам на пользу. Я снова начал ходить по друзьям и жить уличной жизнью, ночуя на кушетках – но все это было хуже, чем раньше. Но тогда это представлялось довольно забавным, потому что я лишь иногда работал вместе с группой. Сейчас я понимаю, что мы были полностью дезорганизованы и все дерьмо, в котором мы увязли, создали мы сами. Глубоко внутри я знал, что должен завязать со всем этим, что дальше уже просто некуда падать.

В то время арестовали нашего дилера Сэмми, и это стало по-настоящему поворотным моментом. Я был в квартире у Иззи и Стивена в день, когда девушка Иззи Дейзи пошла на встречу к Сэмми за нас туда, где тусовалось большинство его клиентов. Полицейские готовили облаву, поэтому когда Дейзи ушла и не вернулась, мы забеспокоились. Чуть позже она позвонила нам из тюрьмы. Они забрали всех клиентов Сэмми, и мы собирались вытаскивать ее из тюрьмы, но Сэмми не возвращался очень долгое время. Это была настоящая проверка для нас; помню, мы с Иззи безуспешно бродили по улицам в поисках наркотиков. Творился какой-то страшный беспорядок. Я перестал возвращаться к Ивонне, забегал к ней всего три раза. Я пробыл у нее несколько дней, но мне становилось хуже, я снова мог простудиться.

Тем временем Тот Зутот стал себе на уме. Однажды он вызвал нас в Geffen, мы решили, что опять нужно обсудить очередную кандидатуру продюсера, поэтому он хочет с нами встретиться. Когда мы пришли к нему в офис, он все время смотрел нам в глаза. Я только лишь кивал головой, до сих пор не придя в себя после пребывания у Ивонны, а отдохнувшие ребята выглядели просто ужасно.

«Какого черта я должен что-то делать для вас?» - спросил он. – «Посмотрите на себя. Неужели вы думаете, что сможете записать альбом?! Ребята, вы должны сделать это вместе! Соберитесь! Время уходит!»

Он бросал слова на ветер, но они производили впечатление медленно, но уверенно, не особо заморачиваясь на этом, или даже признавая это, мы начали собираться вместе.

Алан Найвен и Том Зутот направляли каждого продюсера в городе на встречу с нами, и когда они уже начали думать, что это бесполезно, нашелся один человек – Майк Клинк (Mike Clink). У нас была всего одна сессия с ним, мы записывали “Shadow of Your Love”, она была лучшей песней, которую мы играли на репетициях, со времен Hollywood Rose. Наша версия песни не вошла в альбом, но ее выпустили на японском варианте EP.

Потом мы снова и снова переслушивали то, что получилось: и наконец-то услышали свою игру на пленке в том виде, в каком и хотели. Там звучали только мы, но немного улучшенные, Клинк прочувствовал сущность Guns N’Roses. Наконец, все заработало. Мы провели семь месяцев в чистилище, с трудом играя и иногда лишь записываясь не с теми продюсерами. Это было похоже на вечность, потому что с нашим образом жизни мы и на десятую долю не напоминали группу.

Майк Клинк молодец, он знал, как направить нашу энергию в нужное русло. Он знал, как понять наше звучание, не меняя его тональности, а также он легко находил общий язык с каждым из нас. Секрет Клинка был прост: он не пренебрегал нашим звучанием – он просто много работал над тем, чтобы правильно понять его, и все. Даже странно, что до него никто не мог этого сделать. Клинк работал с Heart and Jefferson Starship, но нас подкупило то, что он присутствовал на записи Lights Out UFO. Этот альбом был знаменательным для нас, потому что игра гитариста Майкла Шенкера (Michael Schenker) была поразительной и просто потрясающе звучала.

Обычно мне встречались продюсеры из тех людей, которые всегда реагируют на проблемы других, но никогда на свои собственные. Они сначала рассказывают им, что нужно делать, как играть, каким должно быть звучание – и все в таком духе. Но вот за что их сложно уважать, так это за то, что чаще всего у них нет своего лица, какой-то своей изюминки. Майк же отличался от них, он был приветливым, никогда не навязывался, был легок на подъем, спокоен и наблюдателен. Он знал, что лучше не в одиночку строить предположения, а всем вместе обсуждать проблему. Мы с самого начала уважали его.

Мы засели в студии S. I. R. с Майком за пультом, группа свободно себя чувствовала, на нашей первой сессии мы начали работать над песней, которая в последствии стала “You could Be Mine”. На следующей сессии мы взялись за “Perfect Crime”, которую принес Иззи. Мы не писали новый материал, но нам было очень комфортно там работать.

Мы начали записывать демо-версии песен, отобранных для Appetite; с Майком у нас все получалось намного лучше, чем раньше. Единственный творческий сдвиг произошел, когда мы начали следовать предложениям Алана. В оригинальной версии “Welcome to the Jungle” повторялся фрагмент, где Эксл пел: “When you’re high, you never want to come down” («Когда ты высоко поднимешься, то ни за что не захочешь спускаться»). Алан предложил уменьшить количество повторов. И он был прав. Это сократило песню. Более того, все наши песни были прочувствованы такими, какими они должны были быть. Это было испытание тем, как хорошо песни могут звучать в студии, и какое настроение мы в них вложили. Мы никогда не прислушивались к советам – кто бы их не давал. Но мы были готовы попробовать, и поняли, что они действительно работают. В то время Алан занимался менеджментом Great White, а еще он был их продюсером и соавтором песен. Это было замечательным обстоятельством, но тогда мы не осознавали этого, потому что нам казалось, что та сессия прошла не очень хорошо, а “Welcome to the Jungle” стала отличаться от всех песен. Меня никогда не волновали отношения Алана и Great White, но когда мы узнали о них, нас охватило тихое недовольство, которое распространялось на всех нас как снежный ком.

Я могу только догадываться, как радовался Том тому, что Guns N’Roses наконец-то нашли продюсера и менеджера, с которыми мы хотели работать. На это ушла пара лет, но в конце концов он убедил лейбл поверить в нашу группу лунатиков и вернуть нас на тот путь, который обещал нам.

Алан заказал нам Rumbo Studio в Canoga Park, в которой очень нравилось работать Клинку, чтобы записать несколько живых песен. Canoga Park располагался там, где вырос Стивен, в Долине, которая находилась, по моим меркам, в другой стране. Думаю, что тогда они хотели увезти нас подальше от Голливуда, чтобы заставить сосредоточиться на записи. Алан снял для нас комнаты в Оуквудсе (Oakwoods), которые ничем не отличались от обычных гостиничных номеров по всему миру. Еще для всевозможных переездов он взял на прокат микроавтобус. По неясным для меня причинам водителем назначили меня.

Майк нанял себе в помощь нескольких настоящих профессионалов: Поки (Porky), известного гитарного техника, и Джейма-О (Jame-O), техника для ударных. На их счету были сотни записей; настоящие мастера своего дела, чьи вечеринки мы очень любили. Они были бесценными для нас.

Запись настоящего альбома в приличной студии была для нас в новинку: раньше мы записывали демо-версии в разных местах Лос-Анджелеса. Некоторые из них были довольно легендарными: ранние версии “Don’t Cry” и “Welcome to the Jungle” мы записали в Голливуде, в студии, похожей на ту, где Led Zeppelin записывали свой второй альбом. Некоторые наши сессии были легендарными в другом смысле, например, однажды мы втянулись в разборку с владельцем одной дерьмовой студии в Голливуде по поводу дополнительной платы. Он был чокнутым и наставил на нас пистолет.

«Черт возьми, вы должны заплатить мне», - сказал он, широко раскрыв глаза. – «Сейчас же!»

«О, да, конечно», - ответили мы. – «Да, мы чего-то тупим...ты прав, мы уходим».

Кто-то выкинул наши записи на улицу, и до выстрелов дело не дошло.

В первый день записи мы разбирали “Out Ta Get Me”, играя все, как и прежде, но в абсолютно новой обстановке: мы сидели в огромной гостиной и просто играли. Когда я прослушал запись, то понял, что в моих руках находится большая проблема: проходя сквозь студийное оборудование моя гитара звучала как дерьмо.

За весь период безрассудства я заложил почти все свои инструменты, включая Лес Пол Стива Хантера (Steve Hunter’s Les Paul). Когда мы репетировали в Бурбанке, я попросил Marshall прислать мне несколько усилителей, но так и не заплатил за них, поэтому компания забрала их обратно. У меня было три гитары, но я считал, что у меня не было ничего. Две из них были Jacksons, одну из которых сделали специально для меня: это был черный Firebird с моей тату Ширли (Shirley tattoo) на корпусе (звучала она дерьмово). Другая была похожа на прототип Strat, с дугой на конце, которую мне дали на время, а я так и не вернул ее. В мире существует всего лишь две такие гитары. Моей третьей гитарой был красный BC Rich Warlock. И ни одна из них не звучала должным образом, проходя через студийное оборудование.

Я очень расстроился и нервничал. Время шло, я должен был заставить свои гитары звучать на альбоме просто превосходно. Но я не знал, как это сделать, потому что был банкротом. я пытался меньше пить и прыгать, опираясь на опыт предыдущих сессий, понимая, что когда-нибудь соберусь и запишу все свои партии.

Остальным не нужно было этого делать – Иззи, Дафф и Стив играли превосходно, поэтому их партии не нуждались в доработке.

Запись, в отличие от проживания в Долине, проходила замечательно. После наших ночных вечеринок Том Зутот, Эксл, Дафф и Майк расходились по домам. Предполагаю, что мы с Иззи и Стивеном отправились в Оутвудс и продолжили веселиться. Обычно мы были очень возбуждены, поэтому не хотели сидеть дома; разумеется, мы очень быстро стали довольно проблематичными жителями Canoga Park. Мы считали, что ночная жизнь должна быть везде, поэтому искали что-нибудь похожее на рок-клуб, паб или бар. Мы заваливались туда и видели очень консервативных любителей диско, которые пытались навязать нам его или еще каких-нибудь завсегдатаев с окраин, создававших обстановку в стиле кантри.

В это же время Алан нанял нам охранника – парня по имени Льюис (Lewis), который ходил за нами. Его вес был то ли 300, то ли 400 фунтов (около 136 – 181 кг – прим. Nusha), а в его седане, которые выпускали в конце 70-х, водительское сиденье было полностью придвинуто к заднему, чтобы он мог на него сесть. Льюис был милым парнем, нравился мне, но во время выполнения своих служебных обязанностей он постоянно ел. Льюис избрал свой путь, не знаю, как ему удавалось пробираться к черному входу или куда-нибудь еще, куда мы шли, и одновременно забирать с кухни огромную коробку с едой. Обычно ему давали картонную коробку, битком набитую открытыми баночками со всем, что было в меню того или иного клуба. Причем в них было не буррито (испанское блюдо, лепешка с начинкой из мяса, сыра или бобов – прим. Nusha) или тако (острый соус к мясным блюдам – прим. Nusha) или еще какая-нибудь бесплатная еда – Льюису устраивали полноценный обед. Он забирал всю еду, относил в нашу машину и ел.

Тем временем, внутри клуба, трое из нас с трудом избегали всевозможных драк. Мы были психами, большую часть времени пугая людей, причем иногда это получалось просто ужасно. К счастью, толпа красношеих фермеров не тащила нас на парковку – иначе мы могли бы помешать Льюису обедать.

Ночная жизнь Долины довольно скучна, поэтому однажды ночью после отличного дня в студии и четырех часов упорного пьянствования, мы могли сделать только одно: разнести нашу комнату в Оуквудсе в стиле Кейт Мун (Keith Moon). Мы оторвали все, что не было прибито к стенам и разбили все на мелкие кусочки. Мы перевернули кровати, разбили светильники и вытащили все ящики на кухне. Мы разбили огромную раздвижную стеклянную дверь, окна, а также все зеркала, стаканы и тарелки в этой квартире; мы сломали телевизор и подставку, на которой он стоял. Обломки и стекла валялись повсюду. Я проснулся на кушетке, которая тоже была сломана, с безумным похмельем и осмотрел комнату сквозь еле открывшиеся глаза.

«Ого», - промямлил я...себе.

Когда мы с сообщниками окончательно проснулись, то договорились солгать: мы решили, что кто-то устроил погром в комнате, пока нас там не было. Мы пришли туда поздно ночью и сразу легли спать, предпочтя разобраться с этим утром. На следующий день в студии мы рассказали эту историю Алану, потому что в то время ему пришлось стать матерью нашей группы, как Малкольму Макларену (Malcolm McLaren) пришлось сделать это для Sex Pistols.

Мы продумали все детали нашей гребаной версии событий, но когда Алан начал задавать вопросы, история стала запутанной и прозрачной. Перед этим он вызывал нас по одному, и мы во всем признались. Забавно было, когда он принял свое решение. Алан решил приехать в Оуквудс и рассказать там эту же историю. Они на нее не купились – не знаю почему – поэтому эта история стала нашим клеймом позора. Мы были под запретом во всем Оуквудсе. Очевидно, запрет наложили навсегда на всю территорию, потому что спустя пять лет я жил в другом их районе, и опять создал кучу проблем, на сей раз по ошибке: моя змея – не помню, какая из них была тогда со мной – захотела приключений и заползла в туалет. Вылезла она в соседней комнате и кого-то очень сильно напугала. Я сожалею об этом...

Мы закончили записывать живьем основные версии песен всего лишь за несколько недель; все звучало великолепно – кроме моей гитары. Алан арендовал время в студии Take 1, чтобы записать мои партии, но у меня до сих пор не было подходящего инструмента. Я не знал, что делать; пытался круто играть и не показывать, что нервничаю, однако, наше время заканчивалось, а решение было не принято. В самый последний день в Rumbo Алан зашел в операторскую и положил кейс для гитары на маленький диванчик перед пультом. Небольшой участок комнаты, где стоял диван, освещался одной лампочкой, поэтому, когда Алан открыл кейс, стало прекрасно видно гитару.

«Я одолжил ее у одного местного парня в Рeдондо Бич (Redondo Beach)», - сказал он. – «Он сделал ее собственными руками. Попробуй сыграть на ней».

Она выглядела хорошо: это была изумительная копия Лес Пола 1959 года огненного цвета, без медиаторов, но с двумя звукоснимателями Seymour Duncan. Я взял ее в руки, она мне понравилась, но я ни разу не подключал ее с тех пор, как приехал на первую сессию в Take 1.

У меня остались романтические воспоминания о днях, проведенных там: с первого до последнего момента все, что там происходило, было для меня чем-то волшебным. Студия была маленькой комнатой без штор – просто восхитительная домашняя студия, но я впервые записывал только свои гитарные партии, и то, что мы там сделали, больше нельзя было повторить.

Когда я играл на своей новой гитаре, то думал, что она звучит довольно хорошо; теперь я был готов искать подходящие усилители. Мы начали испытывать различные усилители Marshall, но это оказалось очень трудоемким делом. Помню, притаскивал каждый арендованный усилитель в операторскую, подключал к нему микрофон и включал в сеть. Я брал несколько аккордов, а потом вместе с техником, Майком Клинком, переключали усилитель, и я продолжал играть. Майк что-то регулировал в операторской или менял настройки микрофонов, потом я брал еще несколько аккордов, и все начиналось снова. Все было бесполезно. Майк Клинк был вежливым и спокойным парнем, который разрешал нам делать все, что было нужно, даже если что-то могло и подождать: у меня находились все арендованные и возвращенные усилители; мы перепробовали восемь штук, прежде чем нашли тот, который отвечал моим требованиям. Это было похоже на божественное действие, потому что тот усилитель не продавался в магазинах – этот Marshall просто кто-то забыл.

Я пользовался им на протяжении всей записи и хотел оставить себе после окончания сессии; фирме-арендодателю я сказал, что его украли из студии. К сожалению, мой техник вернул его без моего ведома. Когда S. I. R. получила усилитель, про который я сказал, что он украден, они отказались вернуть мне его: когда я позвонил, мне сказали, что его уже кто-то арендовал.

Как бы то ни было, когда я услышал свою гитару через усилитель, то понял, что наконец-то все правильно; это был волшебный момент. Я подключил усилитель и все остальное, начал брать аккорды – ммм...неописуемо! Получилась отличная комбинация Les Paul / Marshall, при которой глубина гитарного тона и скрип усилителя превосходно сочетались. Все это звучало изумительно.

«Оставь так», - сказал Майк. «Не переключай. Вообще ничего не делай».

Он добавил несколько незначительных настроек и звучание стало еще лучше. Ничего не изменишь – ни настройки моей гитары, которые мы подбирали целую сессию, ни микрофоны, которые мы приносили, ни повороты ручек, ничего! Мы нашли то звучание, которое я искал, и не собирались ничего менять.

Эта гитара до сих пор со мной. Ее создал Джим Фут (Jim Foot), владелец Music Works в Редондо Бич. Он смастерил вручную около 50 таких копий Лес Пола, не упустив ни малейшей детали. Она навсегда стала моей единственной гитарой, и до сих пор остается незаменимой в студии. Ее звучание отличается на каждой записи, но это очень верная гитара. Она еще раз показывает, насколько капризен процесс записи: размеры и форма комнаты, используемый пульт, так же, как и молекулярные показатели воздуха – влажность и температура – играют огромную роль в звукозаписывающем процессе. Где находятся гитара и усилители, как они подключены к микрофонам; все эти вещи могут оказать сильное влияние на результат.

Тогда я ничего об этом не знал, но я рад тому, что мы ни на миллиметр не передвигали ни гитары, ни усилители во время записи Appetite – в то время это было довольно забавно. Но сейчас я понимаю, почему никогда не смогу повторить точно такое же звучание, как на тех сессиях. Это нечто больше, чем просто играть на таких же инструментах в похожей комнате. Существует множество интересных приспособлений для инструментов и необходимых технических штучек для усилителей, которыми я пользовался во время записи Appetite, но их уже нельзя точно воссоздать. Сейчас я использую усовершенствованный Marshall, похожий на прежний, но даже с той самой гитарой не могу добиться такого же звучания. Это невозможно, потому что у меня нет той самой студии и тех самых условий. Те сессии были единственными в своем роде.

Я целыми днями занимался песнями; просыпался, наливал себе кофе с Jack Daniel’s – или это был Jack Daniel’s с кофе? – и приступал к работе. Инструменты Иззи лежали рядом – не имело смысла носить их на запись, да он и не собирался: его партии были то там, то сям, всего лишь самая сущность великолепной ритм-гитары, с которой он проводил слишком много времени, или записывал ее поверх песен, сыгранных вживую, что было довольно глупо. В основном, Иззи играл то, что называется «сердцем песни», причем их авторство не имело значения; если кое-что убрать из наших песен, то можно услышать изящество простых, характерных для Иззи, ритмов.

Как только все сложилось, наша группа нашла простой, но эффективный способ играть вместе. Стивен смотрел на мою левую ногу, чтобы выбрать ритм, а потом смотрел на Даффа, чтобы соединить свои сбивки и бас. Между этими двумя была очень крепкая дружба – они передавали друг другу все изменения и тонкости каждой песни посредством зрительного контакта. Тем временем Иззи играл все риффы, которые, помимо Даффа, играл и я: пока Иззи писал довольно простой рисунок аккордов, заменявших такт, мы использовали технику записи риффов Led Zeppelin. На каждую сильную долю у Иззи находилась слабая. Это создавало замечательный комплекс звучания рок-н-ролльной группы, но на самом деле играть таким образом было очень просто.

Первой песней, над которой я работал в студии со своей новой гитарой, была “Think about you”, а последней – “Paradise City”. Дафф уходил оттуда и целыми днями где-то тусовался, потому что теперь я не употреблял наркотики и вернулся к спиртному с искренним желанием, поэтому мы с ним вновь стали друзьями-алкоголиками. Я заходил за Даффом в квартиру на Crescent Heights, где он жил с Катериной, а в студии мы появлялись около полудня. Он тусовался, слушая, что я там играю, до вечера, потом мы гуляли по Голливуду в поисках проблем. В то время их очень легко можно было найти в Cathouse.

Cathouse находился в здании, используемом Osco’s, смешном диско, высмеянном в фильме «Благодарю Господа за эту пятницу» (“Thank God It’s Friday”). Помнится, Osco’s было местом для всех тех «сумасшедших» людей, которые жили, когда я был ребенком, но я ни разу не был там. Я видел его через улицу: все эти широкие штаны и плащи, шелковые рубашки и тонкие пояса, блестящие туфли и сияющих девушек в красных, голубых или желтых шелковых платьях, снующих повсюду. Но сейчас это место изменилось, оно стало нашим; в большей или меньшей степени оно превратилось в клуб, но тогда мы еще не знали об этом. Напоминало ситуацию, если бы нам заказали там столик в VIP-зоне, но ничего об этом не сказали.

Когда мы только начали тусоваться около него, мы были кроткими и пугливыми, пока не поняли, что владелец Рики Рэчтман (Riki Rachtman) очень сильно хочет видеть нас на своей сцене. Однажды мы поняли, что можем выступить там, и из кротких тихонь мы превратились в неконтролируемых сумасшедших: ну, как если бы психам предоставили свободу действий. Я был известен тем, что когда я был не в настроении, то разбивал пивные бутылки о голову безо всякой на то причины, а также наслаждался лестничным дайвингом, кубарем слетая с главного в Cathouse длинного лестничного пролета в то время, когда там ходили люди. Сейчас я очень нервничаю, когда смотрю «Чудаков» (Jackass). Я никогда не просуну рыболовный крючок сквозь щеку, но определенно мысленно возвращаюсь к тем временам.

Помню, однажды Майк Клинк решил потусоваться вместе с нами; он впервые пришел вместе с девушкой, на которой только что женился. Я изо всех сил старался вести себя прилично и завязать диалог, но, как только я отошел от них (в стиле действий Сида Вишеса), то наткнулся об огромное круглое окно, осколки которого разлетелись надо мной.

Cathouse стал нашим убежищем на финальной стадии записи альбома. Я знал, что Никки Сикс (Nikki Sixx) хорошо известен в Cathouse, потому что он частенько там бывал. Конечно, при каждом удобном случае я приезжал к Ивонне. Это место было просто создано для нас, туда даже Эксл ходил, который обычно уделял нам повышенное внимание – даже когда мы были немного не в себе, потому что он редко ходил с нами по клубам и барам. Дафф, Иззи и я были вусмерть пьяными крысами, но Эксл был более сложным и обычно придавал другое значение происходившему. И, в конце концов, он просто не вырубался, как мы.

Как правило, после Cathouse я проводил ночи в чьем-нибудь доме – обычно хозяевами были незнакомые мне люди. Еще чаще ими оказывались девушки, и, если мне везло, они разрешали остаться у них до утра, потом я садился в нанятый микроавтобус, по пути в студию заезжал за Даффом, и мы продолжали работу над следующей песней. Так мы и жили – в то время у меня не было денег, но я справился. Второй завтрак мне давали из студийных запасов – как правило, это была тако (горячая свернутая маисовая лепешка с начинкой из рубленого мяса, сыра, лука и бобов и острым соусом – прим. Nusha). Мы с Даффом напивались еще до того, как приходили в Cathouse, где всю ночь получали бесплатную выпивку; на обед мы ездили в McDonald’s, где играли в игру «собери несколько купонов и получи еду». Если ты что-нибудь покупал, то тебе давали один из отрывных билетов, по которому можно было получить бесплатную порцию картошки фри, Колы или гамбургер. Это была одна из рекламных акций McRib, которая называлась Mac the Knife, поэтому я набрал пару лишних килограмм. Мы вместе покупали еду, а потом возвращались на Голливудские холмы.

Еще одним моим развлечением было вымещение злости на арендованных микроавтобусах, которые Алан достал для нас. Все начиналось ни с того, ни с сего, я просто выбивал окна, разбивал зеркала – любое стекло находилось в опасности. Я проехал на одном из них через железное заграждение, и разнес и забор, и микроавтобус. Я замучил их до такой степени, что казалось, будто бы их протаранили. Я пошел за новым автобусом, и сломал фары еще до того, как добрался до колеса. Как-то ночью я подвозил девушку до дома по дороге в Эдинбург и Санта-Монику (Edinburgh and Santa Monica), думая, что все в порядке. Потом я понял, что уже восемь утра, машина припаркована во втором ряду, колесо спущено, свет включен, а пассажирская дверь открыта настежь. Очевидно, девушка ушла, когда спустило колесо. Было весело – только от того, что меня не поймали. Помню, проснулся, оценил ситуацию и очень веселился. Не представляю, какого черта я там делал.