Глава 10. Шалтай-болтай

Когда мы были только в самом начале пути, наше будущее зависело лишь от нашей непоколебимой сплочённости; такая позиция способствовала укреплению чувства братства внутри группы, что не так уж часто встречается. Однако успех группы принёс нам всё то, о чём мы мечтали, а также и то, что вовсе нам не было нужно, и в итоге разделил нас. «Да, мы сделали это!» – образно говоря; а это означало деньги, а деньги, в свою очередь, – свободу. Мы оказались свободными в своём выборе отделиться от группы и продолжить дальше свой собственный путь. А в этом мы зашли так далеко, что забыли, что означает работать в одной студии; забыли, что мы заплатили, чтобы заработать эту свободу.

В самом конце мы спохватились, как раз вовремя… Но за это время появились потери, растущая боль – то, чего нельзя было избежать. Для того чтобы вернуться к тому месту, с которого всё началось, нам всем надо было познакомиться заново, что называется срезать жир. Мы должны были открыть “Guns N’ Roses” заново. К тому времени прошло только несколько лет, но, казалось, мы все забыли что такое, быть самими собой. Вы будете удивлены, насколько быстро люди забывают о том, что по-настоящему ценно, как только неожиданно получают то, о чём никогда и не могла мечтать.

* * *

ТАК СЛУЧИЛОСЬ, ЧТО Я В КОТОРЫЙ РАЗ ЗАВЯЗАЛ С ГЕРОИНОМ; ТАК СЛУЧИЛОСЬ, что от меня ушла Миган (Megan), и так случилось, что я стал больше времени проводить в компании Даффа, слушая музыку, попивая, встречаясь с той или с другой – без одного не было другого. Всё это не представляло для меня большой важности… Я перешёл с героина на спиртное, как это бывало раньше, и я был вновь готов к работе. И это было здорово!

Иззи ещё не вернулся из Индианы – не был ещё готов к соблазнам Лос-Анджелеса, – поэтому именно я и Дафф стали наведываться в студию “Mates”, чтобы записываться. Мы надеялись, что и остальные последуют нашему примеру и будут придерживаться обычного графика, по которому мы до этого писали нашу музыку. Мы делали наброски нескольких новых песен и работали над ранее написанными темами. Как и в Чикаго, нашей целью было затащить назад в студию Иззи и Эксла, но мы знали, что прежде чем мы это сделаем, нам надо было решить вопрос со Стивеном. Стивен завоевал себе репутацию невыносимого наркомана и не хотел признавать очевидного. Стивен так и не повзрослел и оставил свои фантазии рок-н-ролльщика-старшеклассника, даже когда столкнулся нос к носу с угрозой навсегда расстаться с ними, поэтому наша запись была заброшена. Мы с Даффом разрывались между тем, что джемовали в студии “Mates”, и тем, что присматривали за Стивеном, который весьма кстати жил на одной улице с Даффом, однако, был таким изворотливым, каким была его зависимость от наркотиков. Когда мы играли в Чикаго, мы начали замечать, каким нервным и болезненным становился Стивен, но, вернувшись в Лос-Анджелес, я из-за своего собственного наркотического помрачнения не заметил, насколько плох он был.

Именно в это время я понял, насколько ухудшилось умственное и физическое здоровье Стивена. При тех обстоятельствах, думаю, с нашей стороны это было простительно, хотя, признаю, что как-то мы просто забыли о том, что Стивен был человеком, которому нужен был кто-то, чтобы за ним присматривать. Он был как любопытный ребёнок, которого не оставить одного в доме, в то время как остальные из нас были людьми со сложившейся манерой вести дела. Ты можешь делать всё, что тебе заблагорассудится, но на тебе лежит бремя ответственности; ты можешь совершать собственные ошибки, но именно тебе приходится иметь дело с последствиями. Так было, по крайней мере, с нами.

Всё это время, до окончания тура “Appetite”, потребление наркотиков было нерегулярным, для удовольствия и вовсе не из-за пристрастия. Потребление наркотиков не приводило ни к каким последствиям, или, по крайней мере, мы так думали, но именно в то самое время оно сыграло свою роль. Однажды я увидел, как черно может стать от сгущающегося мрака, и завязал. Стивен не нашёл сил, чтобы понять это, как понял я, или сделать шаг вперёд, чтобы это изменить. Стивен упорно отрицал свою зависимость, а для нас было сложно наехать на него, сложно даже для Даффа, который до сих пор употребляет кокаин. Стивен так и не нашёл в себе способности держаться линии между излишествами и тем, что стимулирует работоспособность.

Мы делали всё, что могли, чтобы вернуть Стивена в студию, но Стивена было трудно в чём-либо убедить. Он, бывало, спорил, а затем срывался и начинал ругаться. (На самом деле он и сегодня продолжает спорить, почему его выперли из группы.) Иногда мне казалось, что я нашёл нужные слова, чтобы он понял… но Стивен откалывал номер и не появлялся на репетиции. Стивена невозможно было убедить, да и не только Стивена, полагаю, а любого другого, пребывающего в том же состоянии рассудка. Да и что касается эмоций, Стивен был не намного старше третьеклассника; шестиклассника, максимум.

Мои попытки уменьшить пристрастие Стивена к наркотикам ставило меня, мягко выражаясь, в щекотливое положение. Вот он я, всё ещё пьяный, безапелляционно призываю Стивена к порядку. Уж чья бы корова мычала, мистер «недавно-завязавший-с-наркотой»! Я занимался тем, что критиковал собственное отражение в зеркале, находясь по другую его сторону. Я понимал, что поступаю немного лицемерно, но меня это не волновало. Разница между мной и Стивеном заключалась не в химическом составе той «диеты», на которой мы оба сидели, а в том, что я, в отличие от него, осознавал свою ограниченность. К сожалению, для Стивена, “Guns N’ Roses” должны были двигаться дальше любой ценой.

Иззи, я и Стивен поскользнулись на куче из героина и кокаина, но Стивен, в отличие от нас, так и не восстановил равновесия. Мы, бывало, заходили днём к нему домой, затем чтобы затащить его на репетицию, но его глаза красноречиво говорили нам обо всём, что мы хотели знать: зрачки, как крошечные чёрные булавочные головки, были отчётливо видны на голубой радужке его глаз. Он сидел и упрямо твердил, что больше не принимает героин, что он пьёт, ну, и немного употребляет кокаин, но мы знали обратное. И уж вовсе опровергало все его оправдания то, что мы с Даффом постоянно находили его тайники с героином; обычно он держал героин за сливным бачком в туалете или клал его за кровать. И не было, кроме нас с Даффом, никого, кто бы присматривал за Стивеном, – он встречался как-то с одной, но они расстались, и, однажды сильно вспылив, так и стал жить один. Мы предприняли несколько попыток с реабилитацией и мы действительно не раз заставляли его пойти обследоваться в центр «Исход» (“Exodus”). И каждый раз, как Стивен ложился на обследование, нам звонили из центра и сообщали, что он обдирал стены или сбегал через заднюю дверь. И что бы конкретно ни натворил бы там Стивен, он был предсказуем и где-то скрывался в течение нескольких последующих дней. Стивен просто поставил какой-то рекорд: за тот период он сбегал из центра реабилитации 22 раза. Мы с Даффом оставались верны Стивену, но мы знали, что рано или поздно хорошее отношение к Стивену, которое поддерживали остальные члены группы, наконец, иссякнет.

Тем временем мне и Экслу каким-то образом удалось вновь стать добропорядочными гражданами, и мы оба находились в предвкушении начала работы над новым альбомом – думаю, вновь начиналась страда! Эксл знал, что я успешно слез с героина и был твёрд в своём намерении держаться от наркотиков подальше. После стольких неудачных попыток Эксл, Дафф и я вновь возрождали утраченную сплочённость, и Иззи был не за горами. Мы все были рады видеть его в студии “Mates”, когда он, наконец, там объявился. Он не проводил на студии каждый день; может быть, два дня подряд, а потом брал себе выходной, но нас это вполне устраивало. С Иззи настолько легко ладить!

Он разучивал с Даффом, Стивеном и мной пару новых песен, и в те моменты былая энергия будто вернулась к нам, наполнила и наэлектризовала нас.

Мы все собрались у меня в доме и сочинили больше чем половину песен из обоих альбомов “Illusion” в акустике буквально за пару ночей. Вначале мы просмотрели весь материал, который скопился у нас с ранних дней и который так и лежал мёртвым грузом. Мы ещё раз обсудили “Back Off Bitch” и “Don’t Cry”. У нас была “The Garden” – песня, которую Иззи написал в соавторстве с Уэстом Аркином (West Arkeen). Ещё была “Estranged” – песня, которую Эксл сочинил на фортепьяно и над которой работал уже долгое время. Ещё в Чикаго он постоянно наигрывал одни и те же партии и продолжил работу над песней в Лос-Анджелесе; было очевидно, что песня сама рождается у него в голове. Я начал работу над гитарной партией к “Estranged” ещё в Чикаго, и поэтому, как только мы взялись за эту песню все вместе, она была окончена в два счёта.

Песня “November Rain” уже была готова к записи на альбоме “Appetite For Destruction”, но, поскольку на альбоме уже была “Sweet Child o’Mine”, большинство из нас согласилось, что на альбоме будет достаточно одной баллады. Кроме того, первоначальная демозапись “November Rain” длилась около 18 минут, и никто из нас на тот момент не захотел записывать её в студии. Это была песня, с которой Эксл возился уже не один год, наигрывая её каждый раз, когда под рукой оказывалось пианино; похоже, эта песня была с нами всегда, пока, наконец, не пришло время воздать песне должное. Когда Том Зутаут предложил нам попридержать “November Rain” до следующего альбома, Эксл разозлился на него, так много эта песня для него значила. Тем не менее, Эксл послушался, хотя этим решением он был страшно недоволен.

К тому времени у нас уже были черновые наброски к песне “Civil War”, появившиеся во время нашего первого Австралийского тура. Я сочинил музыку, а Эксл написал, а затем постоянно переделывал стихи, но всё стало на свои места, когда мы вновь взялись за эту песню. “You Could Be Mine” тоже не новая песня, она была написана во время сессий при записи “Appetite For Destruction”, и меня постоянно не оставляло чувство, что эта песня должна была быть именно на том альбоме, поскольку она, как никакая другая песня с альбома “Use Your Illusion”, напоминает мне о тех днях.

Мы столько времени буксовали на месте, но за ту пару ночей, проведённых в «Ореховом доме» (“Walnut House”), к нам вновь вернулась способность творить, берущая своё начало в отличном взаимопонимании между членами нашей группы: мы с Иззи оба предложили пару черновых набросков, и немедленно все принимались работать над ними, чтобы из них получились готовые песни.

У меня была запись “Bad Apples”, только-только сделанная мной в Чикаго, и “Get In The Ring”, музыку для которой сочинил Дафф. Все немедленно взялись за эти песни, так же как и за тот гитарный рифф, долгий и тяжёлый, как индуистская мантра, написанный мной, когда я жил с Иззи, и из которого получилась песня “Coma”. Песня длилась 8 минут и представляла собой один повторяющийся мелодический рисунок, который по ходу песни становился математически выверенным и завораживал слушателя своей точностью. Эксл обожал эту песню, однако, поначалу именно для этой песни он не мог подобрать текст. А поскольку он гордился своей способностью сочинять тексты песен, то это привело его в разочарование, пока однажды вечером, спустя месяц, текст сам пришёл ему на ум. Мы завершили работу над масштабной “Locomotive”, песней, которую я начинал делать вместе с Иззи. И ещё был “Dead Horse” – мотив, который сочинил на гитаре сам Эксл, так же как и текст песни, задолго до того как мы все познакомились. Дафф предложил “So Fine”, уже готовую песню с музыкой и текстом. Скоро мы поняли, что песен у нас более чем предостаточно для одного альбома. За несколько сессий мы быстро и относительно безболезненно свели воедино весь имевшийся материал.

Я до сих пор не пойму, почему мы не поняли этого раньше, но ясно, что как только мы взяли тайм-аут, оставили в стороне всё дерьмо и забыли всю неприязнь друг к другу, мы почувствовали, что к нам легко вернулась атмосфера прежней группы.

Забавная штука получилась с записью “Illusion”. За исключением пары вещей, работа с остальными песнями прошла без драматических разногласий по их аранжировке. Те песни, которые предложил я, “Locomotive” и “Coma”, были уже полностью готовы к тому моменту, когда Эксл написал для них стихи. За исключением масштабных фортепьянных песен, оставшиеся были очень просты и не требовали кропотливой работы. Мы не проводили дни напролёт в спорах о том, сколько раз в песне будет повторяться бридж, или какие мудрёные аккорды нам использовать для концовки. Воссоединившись как группа, мы пребывали в отличном настроении, некоторое время оттягиваясь все вместе. Мы все отлично ладили друг с другом, и опять всё было здорово!

Конечно, ничто не совершенно. Примечательно следующее: когда всё шло хорошо, Эксл всегда делал жизнь ещё интереснее. Одно из неоднозначных последствий нашего воссоединения было то, что Эксл захотел добавить в нашу группу секцию клавишных. Он хотел пригласить Диззи Рида, клавишника из “The Wild”, группе с незапатентованным названием, репетировавшей в загаженной студии-складе на пересечении Сансет и Гарднер, по соседству с нашей. Диззи был милым парнем; я просто не понимал, по какой причине нам в группу нужен был клавишник. Я был категорически против этого и чувствовал, что секция клавишных сделает звучание нашей великой рок-н-ролльной группы размытым. Фортепьяно или электрическое звучание – это здорово, но я принадлежу к старой школе игры, и я никогда не понимал неестественного, электронного звучания.

Эксл, с другой стороны, был в восторге от предстоящей творческой эволюции группы. Наши обсуждения этой идеи были сдержанными, поскольку мы все понимали, что группа пробует что-то новое… Иногда, бывало, мы отпускали шуточки по этому поводу, но Эксл знал, что остальные члены группы также не хотят этого. Тем не менее, насколько категорически я был против клавишных, настолько Эксл был за них.

Для того чтобы не осложнять отношения, я, наконец, с неохотой согласился, так же поступили и остальные парни, – это не стоило того, чтобы возвращаться туда, откуда мы только что вернулись. Диззи стал шестым «ганом», и мы без устали продолжили прикалываться над ним. Он был как Ронни Вуд в “Guns N’ Roses”. Это стало единственной творческой проблемой.

Запись “Illusion” напоминало мне то, как я всегда представлял себе сессии «Роллингов» во времена их молодости, – зависаешь в доме на Голливудских холмах и вместе работаешь над музыкальными идеями. Было здорово, что мы все – я, Иззи, Эксл, Дафф – находились в одной комнате и притом более или менее трезвые. Ну, у меня всегда был с собой коктейль, но тогда я, что называется, «до дна», не пил. Печально, что Стивен до конца не понимал этого.

Как я и опасался, Стивен стал «лишним человеком» в группе. На репетициях мы с Даффом с трудом выносили его. Эксл был осведомлён о том, что происходит со Стивеном, но не считал себя обязанным присматривать за ним 24 часа в день и 7 дней в неделю так, как делали это мы. Что касается Иззи, то он ничего бы и не стал делать по этому поводу. Стивен день ото дня становился тяжёлой обузой для группы.

Я НЕ СТАЛ БЫ ОТРИЦАТЬ, ЧТО, ВЫКИНУВ СТИВЕНА ИЗ “GUNS N’ ROSES” ЗА УПОТРЕБЛЕНИЕ НАРКОТИКОВ, ГРУППА ПОСТУПИЛА ГЛУПО И КРАЙНЕ ЖЕСТОКО…

Хрупкий карточный домик Стивена рухнул тогда, когда мы приступили к репетициям. Стивен был совершенно бесполезен, когда присоединился к нам на репетициях: зачастую он, бывало, к середине песни терял чувство такта или просто забывал, какую часть песни мы исполняли. Он был неспособен зафиксировать своё внимание на мне или Даффе, как делал это раньше. Это были тяжёлые дни, что-то надо было предпринимать. Группа, наконец, получила толчок; мы подготовили новый материал, и нам было необходимо записываться, а не топтаться на месте. Мы не могли допустить, чтобы репетиция одной песни превращалась в целое предприятие.

И не сказать, что мы были нетерпеливы со Стивеном. Мы перепробовали всё, что могли придумать, хотя, возможно, мы не должны были останавливаться… Хотя я не представляю, что мы могли ещё предпринять. Мы зашли так далеко, что обратились за помощью к людям вроде Боба Тиммонса (Bob Timmons), специалисту по реабилитации, который помог очиститься “Mötley Crüe”, мы обращались и к другим специалистам, у которых имелся опыт лечения больных, находившихся в сильной наркотической зависимости. Все их попытки оказались напрасными.

Нам поступило предложение выступить 7 апреля 1990 года на концерте в Индиане во время телемарафона “Farm Aid”[1]. Этот предложение нас распалило так же, как и те концерты, которые мы не так давно давали вместе с «Роллингами». Такой резкий старт подстегнул бы группу и вновь вернул бы нас в струю, потому что когда группа работает, мы несёмся во весь опор.

Мы выбрали несколько песен для шоу; мы закончили кавер на классическую вещь “Down on the Farm” группы “U. K. Subs” и выверили “Civil War”. Я находился в возбуждённом состоянии от предстоящей игры в составе группы, но наши планы вскоре были расстроены.

На сцену мы выходили вторыми. Стивен помчался бегом прямо к барабанной установке, находившейся на drum riser, довольно большой платформе, которую трудно не заметить, и с разбега прыгнул. Я думаю, он намеревался приземлиться рядом с барабанной установкой, но его пространственное восприятие и рефлексы, очевидно, ухудшились, и Стивен приземлился в четырёх футах (1,2 м) от платформы. Я смотрел на падение Стивена, это как будто было снято замедленной съёмкой. Стивен поставил нас более чем в неудобное положение. Весь концерт Стивен хромал; наше выступление можно было в лучшем случае назвать изворотливым. Хотя нас хорошо приняли фэны. Мы знали, отчего мы не были удовлетворены. У “Guns N’ Roses” и Стивена всегда был особый кураж (groove) и ритм, а когда их не стало, группа потеряла уверенность в себе, потому что теперь нам приходилось строить догадки. А это было не тем, что имело отношение к нашей группе. В основе группы лежала тонна самоуверенности.

Для Стивена существовал вариант – признаться в том, что он всегда лгал нам о том, что завязал. Хотя даже абсолютное признание не вышло бы таким откровенным, какой была его игра на том концерте. Было очевидно, что у нас серьёзная проблема. Стивен кололся в своей комнате и, возможно, кололся тогда, за минуту до отъезда на концерт. Затем, он всё ещё отрицал свою зависимость, но был открытым и общительным, как всегда. Мне было неловко и неприятно говорить с парнем, который, как ты знал, думает совершенно не то, что говорит. Он полностью потонул во лжи.

На тот момент правда заключалась в том, что если бы его техника игры оставалась бы такой же, как и прежде, я не думаю, что кому-нибудь из нас было дело до того, что там Стивен делает с собой, по крайней мере, мне бы точно. Если ты можешь совмещать и музыку, и наркотики, желаю тебе успехов! Мы не были озабочены проблемой здоровья Стивена так же сильно, как мы были вне себя от злости от его наркотической зависимости, которая мешала играть ему и, следовательно, всем нам. Так как бас и ударные являются основой любой рок-группы, мы находились в замешательстве.

“Farm Aid” стал последним концертом, который мы отыграли вместе со Стивеном. На обратном пути в Лос-Анджелес Стивену стало ещё хуже. Я не знаю почему. Может быть, он понимал, что конец близок, или, может быть, потому, что героин чертовски неприятная штука.

Чаша терпения переполнилась, когда нам предложили записать песню для благотворительного альбома “Nobody’s Child”, средства от продажи которого предназначались для румынских детей, оставшихся сиротами во время Румынской революции в 1989 году. Мы подумали, что это альбом предоставит отличную возможность для раскрутки песни “Civil War”. К тому времени мы отдалились от Стивена. Но в той сессии принимали участие мы, и принимал участие он. После окончания записи перед тем, как свести всю песню целиком, Майку Клинку (Mike Clink) пришлось вырезать и заново склеивать друг с другом кусочки дорожки с записанной партией ударных. Цифровой звукозаписи тогда ещё не было, Майк работал с аудиоплёнкой, и сведение партии ударных заняло у него долгие часы монтажа в его комнате, чтобы свести всю песню.

Это было как предзнаменование, и решение само возникло в голове. Терпения Эксла хватило настолько, насколько далеко зашёл Стивен, по этой причине нам пришлось провести неизбежное совещание, чтобы обсудить сложившееся положение. Заручившись поддержкой Алана (Alan Niven), Эксл настоял, чтобы мы вручили Стивену письменный ультиматум. Ультиматум представлял собой соглашение о трезвости (sobriety contract), которое Стивен под давлением должен был подписать. Текст соглашения был прост: если Стивен появится на сессии «под кайфом», он будет оштрафован; если совершит это три раза, его уволят, или что-то вроде этого. Стивен подписал этот договор, он согласился со всеми условиями, и как любой другой человек, невыносимо страдающий от героиновой зависимости, забыл свои обещания и продолжал жить так, как он жил до этого. Он предпринял единственную попытку – попробовал принимать бупринекс (Buprinex), но оказался слишком слаб, чтобы до конца преодолеть зависимость.

Как я понял, было похоже, что Стивен не нравился Экслу. Барабаны и рок-н-ролл были источником поистине необузданного энтузиазма Стивена, как и сама жизнь в целом. Его переполняла энергия и веселье просто от того, что он жил. Но Стивен был также до обидного прямолинеен и свободен в выражении своего мнения об Эксле или о ком бы то ни было в группе. Часто он высказывал это в лицо Экслу, и мнение Стивена не совпадало с тем, как Эксл поступал или действовал. Стивен говорил без оглядки о том, что он чувствовал, и не обращал внимания на условности. Мы с Даффом привыкли к этому и принимали комментарии Стивена с долей скептицизма, поэтому у нас получалось «отключаться», когда говорил Стивен. Но Эксл был более ранимым, чем я или Дафф, что мы также понимали. Я не хотел усложнять отношения с Экслом, пререкаясь с ним на репетициях или в студии по причине того, что он опоздал или ещё что. Но Стивен, бывало, отпускал шуточку или высказывал Экслу в лицо, что всегда производило обратный эффект. Стивен никогда не поступал злонамеренно; что бы он ни сбалтывал – всегда оказывалось правдой; это была невинная черта его личности. К сожалению, Эксла с его гиперзаниженным порогом чувствительности Стивен, я уверен, обижал чаще, чем просто по незнанию. Теперь я понимаю, что Стивен неумышленно подёргивал ниточки Эксла, но, как я уже сказал, я не думаю, что Эксл когда-либо отдавал Стивену должное за всё то, что привнёс Стивен в музыкальном плане в “Guns N’ Roses”, а именно движущую силу. Это, думаю, и обижало Стивена. Но мне-то откуда знать наверняка? С этим, возможно, связано гораздо больше, о чём я не могу говорить.

Эксл предельно ясно выразил своё отношение к Стивену уже на этапе подготовки (preproduction) альбома “Appetite” к выпуску. Когда подошло время готовить для альбома буклет, мы собрались для того, чтобы обсудить, кому каждый из нас выражает благодарность за помощь в работе при записи песен и выпуске альбома. Мы разговаривали, стоя на сцене в “Burbank Studios”, и кто-то из нас предложил, что, поскольку мы одна группа, мы должны разделить авторский гонорар ровно на пять частей, по 20 процентов каждому.

Эксл нахмурился. «Стивен никогда не получит столько же, сколько и я, 20 процентов, – сказал Эксл. – Я хочу 25 процентов, а Стивену достанется 15. Он же барабанщик. Он не принимает участия в сочинении песен наравне с нами». Мы пришли к следующему компромиссу: Эксл получил 25 процентов, я, Иззи и Дафф – по двадцать, Стивен – пятнадцать. Думаю, у Стивена надолго остался в памяти тот день.

Я не помню точно, когда это случилось, но много времени пройти не успело, когда Стивен нарушил условия договора, которым его обязали быть трезвым, и, поступив так, он был обречён. Мне было нелегко отпустить Стивена, потому что, как я и сказал, у Стивена никогда не было такой силы, чтобы завязать с наркотиками настолько быстро, если бы, конечно, он когда-нибудь завязал вообще. Но на тот момент ему пытались помочь все: его подруги, друзья, менеджеры. Но ничего не вызывало в нём сочувственного отклика, свидетельствующего о том, что Стивен готов работать над своей проблемой. В этом смысле Стивен был классической «уловкой-22»[2], потому что, сколько бы я ещё не провозился с ним, чтобы мы оставались вместе, но если бы группа упустила этот выгодный момент, то это могло означать конец для всех нас. У нас у всех были все разные и сложные характеры, но поскольку тогда мы уживались друг с другом, то дверь возможности для Стивена была открыта, хотя, возможно, была открыта и не надолго. Я не стал бы отрицать, что, выкинув Стивена из “Guns N’ Roses” за употребление наркотиков, группа поступила глупо и крайне жестоко. Это было также и лицемерно. Подумайте об этом, да это как шутка: «Его выперли из “Guns N’ Roses” за наркотики? Ты что, шутишь? Как такое вообще может быть?»

Следующее, что я помню, так это то, что встретил Стива в суде, потому что он подал на нас иск, поступив как полный осёл! Он настолько плохо выглядел, что я знал, что он делал, когда направлялся в туалет между перерывами в судебном заседании. Он просил присудить ему пару миллионов баксов за нарушение, допущенное при оформлении того договора, которым группа обязала его оставаться трезвым. При подписании данного договора ему нужен был адвокат, а его у Стивена как раз и не было. Ну, ещё бы! Благодаря нашим адвокатам, мы об этом не знали. Я был потрясён, когда узнал, что суд удовлетворил иск Стивена и обязал нас выплатить ему 2 миллиона долларов.

Всё закончилось так же непросто, как оно и было. Теперь пришло самое время искать нового барабанщика.

* * *

ЭТА НЕЛЁГКАЯ ЗАДАЧА ЛЕГЛА НА МЕНЯ, ДАФФА И ИЗЗИ. В МАЛЕНЬКОЙ репетиционной студии рядом с офисом Алана Нивена в городе Редондо-Бич (Redondo Beach) мы оборудовали помещение, где я уже в первый день прослушиваний осознал, насколько, мать твою, это будет сложно! В глубине души я знал: «Ну да, любой может играть на барабанах». Это так… Мы втроём думали, что найти замену будет просто, принимая во внимание, что наши песни все достаточно прямолинейны, написаны в роковом размере 4/4 с нечастыми, но интересными сменами размера – что, думали мы, в этом сложного! В конце концов, мы справились же с Фредом Карри (Fred Curry), когда у Стивена была травма, поэтому шансы у нас были хорошими. После нескольких ужасных дней, когда нам приходилось играть с бесполезными, несоответствующими претендентами, мы поняли, насколько велика была наша наивность. Манера игры барабанщика включает в себя его субъективное чувство ритма и микроподстройку ритма, что влияет на целостное восприятие песни, а также на саму группу, для которой барабанщик ведёт ритм.

Мы оставили студию в Редондо-Бич и вернулись в “Mates”, чтобы провести более тщательный поиск. Мы прослушали Мартина Чамберса (Martin Chambers) из “The Pretenders”, великолепного барабанщика и отличного парня; но мы должны были знать, что дело не выгорит в ту самую минуту, когда он вошёл в студию с огромной барабанной установкой, предназначенной для восьмирукого барабанщика-осьминога, на которой он играл в составе “The Pretenders”. То, что принёс Мартин, было больше чем стандартная барабанная установка, если не сказать слишком фантастичным для стандартной барабанной установки. У той штуки были округлые штанги, которые тянулись по всему периметру установки и на которые крепились тарелки – это было нелепо! Он устанавливал её, пока Дафф настраивался, чтобы немного с ним поиграть. Дафф был фронтлайнером – ему и барабанщику, прежде всего, надо было сыграться; без этого ни мне, ни Иззи не было даже смысла браться за гитары.

Я торчал в туалете, сидел на унитазе и читал журнал, когда Мартин и Дафф начали играть, и я, слушая их через дверь, подумал: «Чёрт подери!» Сидя в туалете, я делал нечто более привлекательное, чем то, что я услышал в тот момент, что лишний раз доказывает, что двое великолепных исполнителей, играющих вместе в одной комнате, не означает, что и звучат они вместе так же великолепно. Создание хорошей музыки гораздо более сложный процесс; оно включает в себя отличное понимание и смешение стилистических фишек исполнителей. Но это далеко не сумма отдельных частей; это больше походит на сотворение монстра Франкенштейна: вам нужны изобретательность… и молния!

Когда я вышел из туалета, Дафф всё ещё играл, но он бросил мне взгляд, из которого я понял всё, поэтому нет нужды говорить, что Мартин нам не подошёл. Как жёстко мы обломались! На тот момент Мартин был нашей главной ставкой в самом конце короткого списка кандидатов, который мы уже исчерпали. К чести Стивена и к неведению всех участников группы, настроение и энергия “Appetite” были заслугой в основном Стивена. У него была неповторимая манера игры на ударных, которую нельзя было заменить, истинное легкомыслие подростка, которое давало группе электрический разряд.

В одночасье рывок, который группа готовила последние несколько месяцев, вновь обернулся топтанием на месте, и хотя я этого не показывал, я запаниковал. «Ну всё, – подумал я, – мы обречены». Я почти склонился к мысли, что “Guns N’ Roses” распадутся из-за того, что мы не сможем найти нового барабанщика. И меня волновало, чем займусь я, если группа всё-таки распадётся.

* * *

ВСЁ ТО ВРЕМЯ, ПОКА МЫ ИСКАЛИ БАРАБАНЩИКА, МЫ С ДАФФОМ БЫЛИ неразлучны. На тот момент он расстался с Мэнди (Mandy), и мы, бывало, когда группа не работала, проводили время вместе. Чаще всего мы ходили в «У Борделло» (“Bordello’s”), клуб, принадлежавший бывшему основателю “Cathouse” Рики Рэчмэну (Riki Ratchman). Заведение было просто отличным. В глубине клуба было небольшое помещение для джем-сейшенов, в котором какая-нибудь группа могла запросто играть блюз, и я обычно заканчивал вечер в этой комнате, подыгрывая музыкантам. Это было здоровское место! Мы просто приходили туда, пили и джемовали. Но правда в том, что даже если ты и знаменит и тебя все любят, и всё в том же духе, эта или какая бы то ни было сцена, по крайней мере, для меня через некоторое время становится убогой, скучной и однообразной. Выступишь на ней два раза, ну, может, три, и ничего не остаётся, кроме скуки. Даже сегодня сцена голливудских рок-клубов никаких эмоций во мне не вызывает; меняются времена и музыкальные стили, но она остаётся всё той же. Если ты отыграл концерт и тебе нужно немного снять напряжение, рок-клуб – отличная идея! Но если ты просто слоняешься по городу, это похоже на то, будто ты попал в какое-то избитое клише, в стереотип, в который, как думают все подростки, превратится их жизнь, если они станут рок-звёздами. Быть частью этой иллюзии я не хочу.

Что я хочу этим сказать, так это то, что я предпочёл сидеть дома, пить весь день, слушать записи, играть на гитаре и сочинять музыку. Я не был затворником, таким, каким был, когда сидел на героине, но все мои мысли были прикованы к работе, поэтому проводить где-то время и общаться с кем-то – было для меня последней вещью. Я хотел быть более продуктивным для группы и был предан идее поднять группу на следующий уровень. В один из таких вечеров Дафф уговорил меня сходить в клуб “Peanuts”, чтобы поджемовать с какой-то небольшой, но отличной блюзовой группой, а закончили мы тот вечер в компании с девушкой Пилар (Pilar), которую подцепил Дафф. Пилар была сексуальной латиноамериканкой или ближневосточной девчонкой – не уверен, какой именно. У неё была такая подруга, что едва мог вымолвить слово; ей звали Рене (Ranee). У Рене была жизненная позиция, которая явно не соответствовала позиции девочки-школьницы; она держала голову прямо и сама осанка её говорила, мол, поздоровее тебя видали. Выглядела она здоровски и она это знала. И всё её обаяние просто зацепило меня как на крюк от трактора, потому что любая девчонка, которая, мать твою, усложнит мне жизнь, любая девчонка, которую не так просто заполучить, – это та самая, ради которой можно пуститься во все тяжкие. Если говорить печально известными словами Лемми Килмистера: «Погоня лучше, чем сама добыча». Рене не было никакого дела до того, чем я занимался, или какой дурной славой помнилась наша группа; ни в каком смысле она не была рок-фанаткой.

Она была моделью и амбициозной актрисой. Она была совершенно независимой. За пару недель я забросил наш Ореховый дом и переехал жить к Рене. У неё был отличная квартира, которую её папочка, перед тем как отойти в мир иной, купил ей на Valley Vista. Я думаю, во всей квартире был лишь небольшой столовый гарнитур, кровать и диванчик. Вот, как мы проводили наше время: я вставал утром и, мать твою, просто лежал на полу, пил водку и курил сигареты, пока не вставала Рене. Она уходила по своим делам, а я делал то же самое, и такой была наша с ней жизнь. Я пересмотрел кучу кулинарных шоу: «Голодный гурман» (“The Galloping Gourmet”), «Знаменитые шеф-повара Востока и Запада» (“Great Chefs of the East and West”) и кулинарный телеканал (The Food Network). Это было начало моего помешательства на кулинарных шоу, помешательства длиною в жизнь, хотя сегодня я не готовлю вовсе. По вечерам мы заказываем еду на дом.

Такова была моя домашняя жизнь. Тем временем мы по-прежнему не нашли барабанщика.

* * *

В ОДИН ДЕНЬ У НАС СОВЕРШЕННО НЕ ОСТАЛОСЬ ИДЕЙ, ГДЕ НАЙТИ
барабанщика, но я один не мог позволить, чтобы охота за барабанщиком положила конец нашей группе. Дафф, Иззи и я напрягали мозги. Мы обсудили лучших барабанщиков, которых мы видели за последнее время, но ни одна подходящая кандидатура не приходила на ум… пока однажды вечером у меня не случилось откровение. Я вспомнил, как пару месяцев назад ходил на концерт “The Cult” в “Universal Amphitheater” и был прямо загипнотизирован их барабанщиком. Он был, мать твою, изумителен! Я стоял на звукоотражательном экране и был очарован его игрой. Весь концерт я практически не слушал остальных музыкантов. Его игра была чрезвычайно энергична, а его звук создавал иллюзию присутствия; звук был огромен, подача была солидная, и в ней чувствовался авторитет. В тот момент, когда я вспомнил о нём, я не мог поверить, что я высидел столько говённых прослушиваний, не осознавая, что я знал подходящего парня.

Майку Клинку, нашему продюсеру, приходилось раньше работать с Мэттом Сорумом, барабанщиком, чьё участие в нашей группе пока было под вопросом, поэтому я немедленно позвонил Майку и оставил ему сообщение на автоответчике. Чуть позже я был уже немного пьян, лежал на спине, свесив голову с края кровати Рене, смотрел на телефон на полу и ждал, когда он позвонит. Наконец он звякнул. Я быстро поднял трубку.

- Алло? – сказал Майк в своей вкрадчивой манере.

- Привет, это Слэш. – сказал я. – Слушай, да, ты знаешь барабанщика из “The Cult”? Нам нужен барабанщик, а я этого парня видел – он великолепен, и я хочу выяснить, можно ли его заполучить?

- Ну, я не знаю, – ответил Майк, – давай я сделаю телефонный звонок.

- Окей.

Майк перезвонил тем же днём ближе к вечеру. «Слэш, – сказал Майк, – вот, что я узнал. Он, возможно, будет играть с вами. У тебя есть ручка? Записывай его номер».

Тем днём я много не двигался, я просто ждал момента, когда я ему позвоню, думая только о нём, потому что я знал, что так оно и будет. Я записал его номер на простыне, или на стене, или на руке, я уже и не помню где.

Я набрал номер и подождал. Мэтт поднял трубку.

- Алло?

- Э-э-э… Мэтт? Правильно? Это Слэш. – сказал я. – Я из “Guns N’ Roses”, и нам нужен барабанщик? Ты заинтересован?

Спустя два дня, Мэтт заглянул к нам на репетицию, и после двух, трёх песен Дафф, Иззи и я поняли, что нашли своего человека. Мы нашли музыканта со своим особым субъективным восприятием, работающего в такт с остальными членами группы, и в тоже время обладающего собственным стилем. У него была энергия, «рубилово» (the chops) и харизма, чтобы заполнить пустоту и привнести в звучание группы то, что его бы и изменило.

Я думаю, что мы с Даффом вытащили Мэтта развеяться куда-то (не помню куда, возможно в “The Rainbow”), чтобы задать ему вопрос, не собирается ли он к нам присоединиться, а получилось так, что мы все напились и накурились кокаина, что-то вроде того. Мэтт чувствовал себя в своей тарелке, он был в восторге. Не об этом ли мечтает каждый гастролирующий музыкант! Для настоящего рок-н-ролльного музыканта нет способа легче, чтобы сразу влиться в группу. После того, как Мэтт провёл в нашей компании какое-то время, стало очевидно, что “Guns N’ Roses” стали для него величайшей группой на всей планете. Гонорар был хороший, а в группе не существовало никаких п<