РАЗБИТЬ ЗЕРКАЛО САМОРЕФЛЕКСИИ

 

Мы провели ночь на том месте, где я занимался вспоминанием происходившего со мной в Гуаймасе. Поскольку моя точка сборки была все еще податливой, дон Хуан ночью помогал мне достичь новых ее положений, которые затем уходили в глубь моего сознания и совершенно забывались.

На следующий день я был не в состоянии вспомнить ничего из случившегося и воспринятого. Тем не менее я остро ощущал, что приобрел какой-то странно важный опыт. Дон Хуан подтвердил, что моя точка сборки сместилась глубже, чем он ожидал. Однако он отказался хотя бы намекнуть на то, что же именно я сделал. Он лишь сказал по этому поводу, что рано или поздно я вспомню все.

В полдень мы продолжили подъем в горы. Мы шли молча, не останавливаясь почти до самого вечера. Во время неспешного подъема на пологий скальный уступ дон Хуан неожиданно заговорил. Я не понял ни слова. Он повторял это до тех пор, пока я не сообразил, что мы остановимся на широком плато, видимом с того места, где мы находились сейчас. Еще он сказал, что там за валунами и густым кустарником можно укрыться от ветра.

– Скажи, можешь ли ты определить место на этом плато, которое наилучшим образом подошло бы нам для ночевки? – спросил он.

Еще раньше, во время подъема, я приметил почти незаметный выступ. Он казался темным пятном на склоне горы. Я обнаружил его, быстро скользнув взглядом по этому месту. Теперь, когда дон Хуан спрашивал о моем мнении, мне удалось определить пятно еще более темное, почти черное, на южной стороне утеса. Этот казавшийся мрачным уступ и почти черное пятно на нем не вызывали ни малейшего чувства страха или беспокойства. Мне нравился уступ, а его черное пятно нравилось еще больше.

– То пятно очень темное, но оно мне нравится, – сказал я, когда мы достигли края скалы.

Дон Хуан согласился с тем, что на этом месте будет лучше всего провести ночь. Он сказал, что тут имеется особый уровень энергии и что ему тоже нравится эта приятная темнота.

Мы направились к скальным выступам. Дон Хуан определил нужное место по валунам, и мы сели, прислонившись к ним спиной.

Я сказал, что, с одной стороны, выбрать именно это место было просто моей удачной догадкой, но с другой – я не могу не учитывать тот факт, что воспринял его глазами.

– Я бы не сказал, что ты воспринял его исключительно глазами, – сказал дон Хуан. – Все было немного сложнее.

– Что ты имеешь в виду, дон Хуан? – спросил я.

– Я хотел сказать, что у тебя есть способности, о которых ты до сих пор не догадываешься, – ответил он. – Поскольку ты весьма беспечен, ты можешь думать обо всем, что ты замечаешь, как об обычном чувственном восприятии.

Он сказал, что если я сомневаюсь в этом, то могу вновь спуститься к подножию горы и убедиться в справедливости его слов. Он предупредил, что я не смогу заметить темный выступ, просто глядя на него.

Я всячески заверил его, что ни в коем случае не сомневаюсь, поскольку не собираюсь вновь спускаться с горы.

Однако он настаивал на спуске. Я думал, что он делает это, просто чтобы поддразнить меня. Меня это раздражало, ведь, по моему мнению, сейчас он должен быть серьезным. Он так смеялся, что даже закашлялся.

Он отметил, что все животные могут выделить в местах своего обитания территории с особыми уровнями энергии. Большинство животных боятся этих мест и избегают их. Исключением являются горный лев и койот, которые ложатся там и даже спят, не обращая внимания на последствия. Но только маги намеренно ищут такие места из-за их особой эффективности.

Я спросил его, что это за эффекты. Он сказал, что они проявляются в виде толчков укрепляющей энергии, и заметил, что такие места могут находить и люди, живущие в естественной среде, хотя они и не догадываются об их существовании и оказываемом ими действии.

– Как же они узнают, что нашли такие места? – спросил я.

– Они никогда не узнают, – ответил дон Хуан. – Маги, наблюдая за людьми, идущими по горным тропам, замечают, что, когда те устают, они располагаются на отдых именно в местах, которые имеют положительный уровень энергии. С другой стороны, проходя по территории с вредным потенциалом энергии, они становятся нервными и прибавляют шагу. Если спросить их об этом, они ответят, что хотят быстрее пройти данный участок, потому что чувствуют прилив энергии. Однако все наоборот – единственное место, придающее им энергию, есть то, где они чувствуют усталость.

Он сказал, что маги могут находить такие места, воспринимая всем своим телом небольшие всплески волн энергии там, где они находятся. Возросшая энергия магов, полученная за счет исчезновения чувства собственной важности, позволяет их чувствам расширить свой диапазон восприятия.

– Я постоянно стараюсь показать тебе, что единственно правильными действиями как для магов, так и для обычных людей являются те, что направлены на сопротивление вовлечению нас в наш образ себя, – продолжал дон Хуан. – Цель Нагваля в отношении его учеников – это разбить зеркало их саморефлексии.

Он добавил, что каждый ученик – это особый случай и что Нагваль предоставляет духу позаботиться о деталях.

– Каждый из нас в равной степени подвержен своей саморефлексии, – продолжал он. – Это проявляется в виде потребностей. Например, до того, как я стал на путь знания, моя жизнь была бесконечной чередой потребностей. И даже годы спустя после того, как Нагваль Хулиан взял меня под свое крыло, я все еще испытывал множество потребностей, может быть, даже в большей степени, чем раньше. Однако существуют и маги, и обычные люди, которые не нуждаются ни в чем. Они получают умиротворение, гармонию, смех, знание непосредственно от духа. Такие люди не нуждаются в посредниках. Другое дело – ты и я. Я – твой посредник, моим был Нагваль Хулиан. Посредники, кроме того, что предоставляют минимальный шанс – осознание намерения, – еще и помогают разбить зеркало саморефлексии. Единственной конкретной помощью, которую ты когда-либо получал от меня, является разрушение твоей саморефлексии. Если бы это было не так, ты попросту терял бы время. Это единственная реальная помощь, которую я тебе оказывал.

– Но ты научил меня, дон Хуан, большему, чем кто бы то ни было за всю мою жизнь, – запротестовал я.

– Я учил тебя разным вещам только для того, чтобы завладеть твоим вниманием, – сказал он. – Хотя ты и уверен, что это обучение было важной частью моих инструкций, однако ты заблуждаешься. От инструкций немного пользы. Маги утверждают, что значение имеет лишь сдвиг точки сборки и что такой сдвиг, как тебе известно, зависит от возрастания энергии, а не от инструкций.

Затем он сделал странное заявление. Он сказал, что любое человеческое существо, соблюдающее особую, весьма простую последовательность действий, может научиться сдвигать свою точку сборки.

Я заметил, что он противоречит самому себе. Последовательность действий для меня и означала выполнение инструкций. Она заключалась в выполнении тех или иных процедур.

– В мире магов ты найдешь сплошные противоречия в терминах, – ответил он. – На практике же никаких противоречий нет. Та последовательность действий, о которой я говорю, приходит из способности осознавать ее. Для этого необходим Нагваль. Вот почему я сказал, что Нагваль только предоставляет минимальный шанс. Но этот минимальный шанс не является инструкцией такого, например, типа, как та, что нужна тебе, чтобы научиться управлять машиной. Минимальный шанс заключается в осознании духа.

Он объяснил, что та особая последовательность, которую он имел в виду, является осознанием чувства собственной важности как силы, фиксирующей точку сборки в одном положении. Когда чувство собственной важности уменьшается, то больше не расходуется энергия, которая обычно тратится на его поддержку. Накопленная таким образом энергия затем служит своего рода трамплином для отправления точки сборки в невообразимое путешествие автоматически и непреднамеренно.

Такой сдвиг точки сборки уже сам по себе означает отход от саморефлексии, а это, в свою очередь, обеспечивает четкое связующее звено с духом. Он добавил, что в конце концов именно саморефлексия когда-то и разъединила человека с духом.

– Как я уже говорил тебе, – продолжал дон Хуан, – магия – это путешествие с целью возвращения. Мы, одержав победу, возвращаемся к духу, спускаясь при этом в ад. И из ада мы приносим трофеи. Одним из таких трофеев является понимание.

Я сказал ему, что упомянутая им последовательность кажется очень легкой и очень простой, когда он говорит о ней, но когда я пытаюсь воспользоваться ею на практике, то она оказывается прямой противоположностью простоте и легкости.

– Наши трудности на этом простом пути, – сказал он, – вызваны нежеланием большинства из нас принять факт, что на самом деле требуется так мало, чтобы идти по нему. Мы ожидаем инструкций, обучения, проводников, учителей, и, когда нам говорят, что никто из них нам не нужен, мы не верим этому. Мы становимся нервными, затем теряем веру и под коней сердимся и разочаровываемся. Реальная же помощь, которая нам действительно нужна, заключается не в методах, а в правильном указании. Если кто-нибудь дает нам возможность осознать, что необходимо освободиться от чувства собственной важности, – это и есть реальная помощь.

Маги говорят, что мы не нуждаемся ни в чьих убеждениях в том, что мир бесконечно сложнее, чем наши самые необузданные фантазии. Так почему же мы так зависимы? Почему мы так страстно желаем найти себе проводника, когда все можно сделать самому? Вот ведь вопрос, а?

Дон Хуан не сказал больше ничего. Очевидно, он хотел, чтобы я подумал над этим, но меня занимало другое. Мое

вспоминание подорвало определенные устои, которые я считал незыблемыми, и я отчаянно нуждался в том, чтобы он дал мне другие устои. Я нарушил затянувшееся молчание, выразив свою озабоченность. Я сказал ему, что уже смирился с тем, что вполне возможно забыть от начала до конца все происходящее со мной в состоянии повышенного осознания. До сего дня я хорошо помнил хотя бы все то, что я совершил под его руководством в состоянии обычного осознания. Однако завтрак с доном Хуаном в Ногалесе не существовал для меня до тех пор, пока я не вспомнил его. А это событие должно было иметь место в обычном мире.

– Ты не принимаешь в расчет кое-что весьма важное, – сказал он. – Присутствия Нагваля достаточно, чтобы точка сборки сместилась. Я уже не раз шутил над твоей убежденностью в необходимости удара Нагваля. Производимый мною удар по спине между лопаток – это лишь способ отвлечь внимание. Он служит для того, чтобы устранить твои сомнения. Маги используют физический контакт, чтобы дать толчок телу. Такой толчок не дает ученику, которым манипулируют, ничего, кроме уверенности.

– Но кто же тогда сдвигает точку сборки, дон Хуан? – спросил я.

– Это делает дух, – ответил он тоном человека, готового потерять терпение.

Казалось, он сдержался и, улыбаясь, покачал головой из стороны в сторону, выражая этим жестом свое бессилие.

– Мне трудно принять это, – сказал я. – Мой ум руководствуется принципом причин и следствий.

Он разразился своим необъяснимым смехом – необъяснимым, конечно, с моей точки зрения. Наверное, я выглядел раздраженным. Он положил руку мне на плечо.

– Время от времени я смеюсь так потому, что ты сумасшедший, – сказал он. – Ответ на все, о чем ты меня спрашиваешь, находится прямо у тебя перед глазами. Однако ты не видишь его. Я думаю, сумасшествие – твой бич.

Его глаза были такими лучистыми, такими озорными, что я и сам рассмеялся.

– Я продолжаю настаивать на том, что в магии не существует процедур, – продолжал он. – Нет никаких методов и ступеней. Единственное, что имеет значение, – это сдвиг точки сборки. И ни одна процедура не может привести к этому. Это следствие, которое проявляется само по себе.

Он подтолкнул меня, как бы выпрямляя мне плечи, а

затем стал пристально смотреть мне в глаза. Мое внимание немедленно сконцентрировалось на его словах.

– Посмотрим, как ты все это себе представляешь, – сказал он. – Только что я объяснил, что сдвиг точки сборки происходит сам по себе. Но я сказал также и то, что присутствие Нагваля вызывает сдвиг точки сборки его ученика и что способ, с помощью которого он маскирует свою безжалостность, или способствует, или препятствует этому сдвигу. Как бы ты разрешил это противоречие?

Я признался, что как раз собирался спросить его об этом противоречии, поскольку осознал его существование. Но я бы и думать не посмел о том, чтобы разрешить его. Я же не практикующий маг.

– Но кто же ты тогда? – спросил он.

– Я студент, изучающий антропологию, который старается разобраться, чем занимаются маги, – сказал я.

Такое заявление не совсем соответствовало истине, но не было и ложью. Дон Хуан смеялся безудержно.

– Слишком поздно ты спохватился, – сказал он. – Твоя точка сборки уже сместилась. Именно такой сдвиг и делает человека магом.

Он заявил, что кажущееся противоречие на самом деле является двумя сторонами одной медали. Нагваль вызывает сдвиг точки сборки тем, что помогает разрушить зеркало саморефлексии. Но это все, что может сделать Нагваль. Реальным сдвигом занимается дух, абстрактное. Нечто такое, что нельзя увидеть или почувствовать, чего, казалось бы, нет, но что существует реально. По этой причине маги утверждают, что точка сборки смещается сама собой. Но они также говорят, что ее сдвигает Нагваль. Нагваль, будучи проводником абстрактного, имеет возможность выражать его посредством своих действий.

Я вопросительно взглянул на дона Хуана.

– Нагваль смещает точку сборки, и все же не он сам делает это, – сказал дон Хуан. – Возможно, тебе будет понятнее, если я скажу, что дух проявляется в соответствии с безупречностью Нагваля. Дух может смещать точку сборки в результате простого присутствия безупречного Нагваля.

Он сказал, что ему хотелось бы прояснить все это, поскольку в случае неправильного понимания у Нагваля возрастает чувство собственной важности, которое в конечном счете приводит его к саморазрушению.

Переведя разговор на другую тему, он сказал, что, поскольку дух не имеет ощутимой сущности, маги имеют дело

скорее с особыми конкретными примерами и обстоятельствами, во время которых они могут разбить зеркало саморефлексии.

Дон Хуан заметил, что в связи с этим важно понять практическое значение различных способов, посредством которых Нагваль маскирует свою безжалостность. Он сказал, что, например, моя маска великодушия пригодна, чтобы иметь дело с людьми на поверхностном уровне, но бесполезна как способ разрушения их саморефлексии, поскольку вынуждает меня требовать от них почти невозможных решений. Я требую от них прыжка в мир магии без какой-либо подготовки.

– К такому решению, как этот прыжок, необходимо подготовиться, – продолжал он. – А для того чтобы подготовиться к нему, подойдет любая маскировка Нагвалем своей безжалостности, кроме маски великодушия.

Наверное потому, что мне отчаянно хотелось верить в реальность своего великодушия, его замечания относительно моего поведения вновь пробудили во мне огромное чувство вины. Он заверил меня, что незачем чего-то стыдиться и что единственным нежелательным последствием моего ложного великодушия является отсутствие положительного эффекта.

Хотя в этом отношении, по его словам-, я и походил во i многом на его бенефактора, моя маска великодушия слишком грубая и явная и не годится для меня как будущего учителя. С другой стороны, маска рассудительности, как у него самого, является очень эффективной для создания атмосферы, благоприятной для смещения точки сборки. Его ученики всецело верили в его псевдорассудительность. Фактически они были так воодушевлены ею, что дону Хуану легко удавалось оказывать на них нужное влияние и заставлять напрягать все силы.

– Случившееся с тобой в Гуаймасе является примером того, как замаскированная безжалостность Нагваля разбивает зеркало саморефлексии, – продолжал он. – Моя маска сразила тебя. Ты, как и все вокруг меня, верил в мою рассудительность. И конечно, превыше всего ты ожидал, что я непрерывно сохраняю эту свою разумность.

Когда же я начал не просто изображать поведение дряхлого немощного старика, но стал таковым, ты изо всех сил старался восстановить мою непрерывность и свою саморефлексию. И ты сказал себе, что меня, наверное, хватил удар.

В конце концов, когда уже невозможно стало верить в непрерывность моей разумности, твое зеркало начало разрушаться. С этого момента смещение твоей точки сборки стало лишь делом времени. Единственное, что еще оставалось под вопросом, – достигнет ли она места без жалости.

По-видимому, дону Хуану показалось, что я скептически отнесся к его словам, поэтому он объяснил, что мир нашей саморефлексии, или нашего разума, очень хрупок и держится лишь на нескольких ключевых идеях, которые образуют его основополагающий порядок. Когда такие идеи рушатся, этот основополагающий порядок перестает действовать.

– Что это за ключевые идеи, дон Хуан? – спросил я.

– В данном случае, как и в примере с аудиторией цели-тельницы, о которой мы говорили, ключевой идеей является непрерывность, – ответил он.

– Что такое непрерывность? – спросил я.

– Это идея о том, что мы являемся затвердевшей глыбой, – сказал он. – В нашем сознании мир держится на том, что мы уверены в своей неизменности. Мы еще можем согласиться с тем, что наше поведение можно как-то изменить, что могут измениться наши реакции и мнения, но идея изменения внешности или идея возможности быть кем-то другим не является частью основополагающего порядка нашей саморефлексии. Как только маг прерывает этот порядок, мир разума останавливается.

Я хотел спросить у него, достаточно ли прекратить индивидуальную непрерывность, чтобы вызвать сдвиг точки сборки. Казалось, он предвидел мой вопрос. Он сказал, что такой перерыв является просто ослаблением сопротивления. Сдвигу точки сборки на самом деле помогает безжалостность Нагваля.

Затем он сравнил действия, совершенные тем вечером в Гуаймасе, с действиями целительницы, о которой мы говорили раньше. Он сказал, что эта целительница разбивала зеркало саморефлексии присутствовавших на ее сеансе людей с помощью серии действий, которые не имели эквивалентов в ее повседневной жизни – драматическая одержимость духом, изменение голоса, разрезание тела пациента так, чтобы были видны внутренности. Как только непрерывность идеи людей о самих себе была разорвана, их точки сборки готовы были сместиться.

Дон Хуан напомнил мне, что когда-то он познакомил меня с понятием остановки мира. Он сказал, что остановка мира является такой же необходимостью для мага, как для меня – чтение или письмо. Она заключается в том, что в ткань повседневного поведения привносится какой-то диссонирующий элемент с целью всколыхнуть обычно монотонное течение событий повседневной жизни – событий, разложенных нашим разумом по полочкам нашего сознания.

Диссонирующий элемент назывался «не-деланием», или противоположностью «деланию». Делание – это все, что является частью целого, в котором мы отдаем себе отчет. Неделание, в свою очередь, есть элемент, не принадлежащий к этому строго очерченному целому.

– Маги, будучи сталкерами, в совершенстве понимают человеческое поведение, – сказал он. – Они понимают, например, что человеческие существа являются плодом инвентаризационного списка. Знание этого или иного списка делает человека учеником или мастером в своей области.

Маги знают о том, что если инвентаризационный список среднего человека разрушается, такой человек или расширяет его, или же рушится его собственный мир саморефлексии. Обычно человек стремится включить в свой список новые темы, если они не противоречат основополагающему порядку этой описи. Однако если темы противоречат друг другу, разум человека рушится. Инвентаризационная опись – это разум. И маги принимают это во внимание, когда пытаются разбить зеркало саморефлексии.

Он объяснил, что в тот день он тщательно отобрал средства для разрушения моей непрерывности. Он постепенно преобразился в по-настоящему немощного старика, а затем, с целью усиления моей непрерывности, взял меня с собой в ресторан, где все знали его таким стариком.

Я прервал его. До меня дошло противоречие, которого я не замечал раньше. Тогда он говорил, что причиной его превращения было желание почувствовать, каково быть стариком. Это был благоприятный и неповторимый случай. Я понял это так, что никогда раньше он стариком не был. Однако в ресторане все знали дона Хуана как немощного старика, которого не раз хватал удар.

– Безжалостность Нагваля имеет много аспектов, – сказал он. – Это что-то вроде инструмента, который приспосабливают для различных целей. Безжалостность – это состояние бытия. Это определенный уровень намерения, которого достигает Нагваль. Нагваль использует его, чтобы вызвать смещение собственной точки сборки или точки сборки учеников, а также в целях сталкинга. В тот день я

вначале действовал как сталкер, притворившись стариком, а под конец я действительно превратился в немощного старика. Моя безжалостность, контролируемая глазами, вызвала сдвиг моей точки сборки. Хотя я и до этого не раз бывал в ресторане как больной старик, я действовал как сталкер, всего лишь разыгрывая роль старика. Но никогда раньше моя точка сборки не смещалась так далеко в область старости и помешательства.

Он добавил, что, поскольку он намеревался быть старым, его глаза потеряли блеск, что я и заметил немедленно. На моем лице отразилось беспокойство. То, что глаза его перестали излучать свет, было следствием использования их для намеренного перемещения в состояние старика. Как только точка сборки дона Хуана достигла необходимого положения, он смог перевоплотиться и во внешности, и в поведении, и в ощущениях.

Я попросил его рассказать подробнее об идее использования глаз для манипуляции намерением; у меня было смутное чувство, что все это мне знакомо, но даже мысленно я не мог оформить свое знание в слова.

– Все, что можно сказать по этому поводу, сводится к тому, что намерением управляют глаза, – сказал он. – Я знаю, что это так и есть. Однако, как и ты, я не могу точно выразить свое знание. Маги разрешают это противоречие, принимая нечто совершенно очевидное: человеческие существа бесконечно более сложны и загадочны, чем наши самые необузданные фантазии.

Я настаивал на том, что он до сих пор не прояснил сути дела.

– Я могу сказать лишь одно – это делают глазами, – сказал он сухо. – Не знаю как, но глаза делают это. Они притягивают намерение чем-то неопределенным, чем-то, что содержится в их сиянии. Маги говорят, что намерение проходит через глаза, а не через разум.

Дон Хуан отказался прибавить к сказанному еще что-нибудь и вернулся к объяснению моего вспоминания. Он сказал, что раз его точка сборки достигла особого положения истинной старости, все мои сомнения должны были полностью исчезнуть. Но поскольку я очень гордился своей сверхрациональностью, я немедленно попытался объяснить его перевоплощение.

– Я неоднократно повторял, что слишком большая рациональность является помехой, – сказал он. – Человеческие существа обладают очень глубоким чувством магии. Мы сами являемся частью тайны. Рациональность есть лишь тонкий наружный слой. Если мы удалим этот слой, то под ним обнаружим мага. Однако некоторые из нас с большим трудом могут проникнуть под поверхностный слой – другие же делают это с легкостью. Ты и я очень похожи в этом отношении – оба мы должны были трудиться до кровавого пота, прежде чем избавимся от саморефлексии.

Я объяснил ему, что для меня держаться за свою рациональность – вопрос жизни и смерти. Важность этого для меня только выросла, когда я стал постигать мир магии.

Дон Хуан заметил, что тогда, в Гуаймасе, моя рациональность стала для него исключительным испытанием. С самого начала дон Хуан должен был пустить в ход все известные ему средства, чтобы подорвать ее. С этой целью он начал сильно давить ладонями на мои плечи и почти пригнул меня к земле своей тяжестью. Этот грубый физический маневр послужил первым толчком для моего тела. В сочетании со страхом, вызванным разрушением непрерывности, такой прием пробил стену моей рациональности.

– Но только нарушить рациональность было недостаточно, – продолжал дон Хуан. – Мне былоизвестно, что для » того, чтобы твоя точка сборки достигла места без жалости, я должен был полностью прервать твою непрерывность. Все это произошло, когда я по-настоящему стал стариком и заставил тебя бегать по городу, а под конец разозлился и ударил тебя. Ты был шокирован, однако находился на пути к мгновенному возвращению в нормальное состояние, и тогда я нанес последний удар по твоему зеркалу саморефлексии. Я завопил, что ты убийца. Я не ожидал, что ты убежишь, забыв о твоей склонности к вспышкам ярости.

Он сказал, что, несмотря на то что я очень быстро пришел в себя, моя точка сборки достигла места без жалости. Это случилось в момент, когда я разозлился на дона Хуана за его маразматическое поведение. Или, возможно, все произошло наоборот: я разозлился потому, что моя точка сборки достигла места без жалости. Однако это неважно. Важно то, что моя точка сборки сместилась в нужное положение.

Как только она там оказалась, мое поведение заметно изменилось. Я стал холоден и расчетлив и больше не заботился о своей безопасности.

Я спросил у дона Хуана, видел ли он все это. Я не помнил, чтобы я рассказывал ему об этом. Он ответил, что узнать о моих чувствах помогло ему воспоминание о своем собственном когда-то пережитом опыте.

Затем он отметил, что моя точка сборки начала фиксироваться в новом положении тогда, когда он вновь стал самим собой. Но к тому времени моя уверенность в его обычной непрерывности была настолько поколеблена, что больше не служила связующей силой. С этого момента новое положение моей точки сборки позволило мне выстроить новый тип непрерывности, характеризующийся странной отрешенной твердостью – той твердостью, которая стала с тех пор нормой моего поведения.

– Непрерывность столь важна в нашей жизни, – продолжал он, – что если она нарушится, то тут же немедленно восстанавливается. Для магов, однако, при достижении точ кой сборки места без жалости непрерывность никогда не становится прежней.

Поскольку по природе ты медлителен, ты до сих пор не заметил, что с того дня в Гуаймасе ты стал, помимо всего прочего, способен воспринимать любое нарушение непрерывности в ее истинном виде – после символической борьбы твоего разума, конечно.

Его глаза сияли и смеялись.

– Именно тогда ты и проявил свою замаскированную безжалостность, – продолжал он. – Тогда твоя маска, конечно же, не была столь совершенной, как сейчас, но то, что ты получил тогда, было зачатками твоей маски великодушия.

Я попытался протестовать. Мне не понравилась идея замаскированной безжалостности, в каком бы виде он не преподносил ее.

Он настоятельно посоветовал вспомнить тот момент, когда я обрел эту маску.

– Когда ты почувствовал, что тебя снова охватывает холодок ярости, – продолжал он, – ты должен был замаскировать ее. Ты не шутил с этим, как бывало делал со мной мой бенефактор. Ты не пытался судить о ней разумно, как когда-то это делал я. И ты не притворялся, что заинтересован ею, как Нагваль Элиас в свое время. Что же сделал ты? Ты спокойно пошел к своей машине и отдал половину свертков парню, помогавшему тебе их нести.

До сего момента я не помнил, чтобы кто-то помогал мне нести свертки. Я сказал дону Хуану, что видел огоньки, мелькавшие перед моими глазами, и думал, что видел их потому, что находился из-за холодной ярости почти на грани обморока.

– Ты не был на грани обморока, – ответил дон Хуан. – Ты был на грани самостоятельного вхождения в состояние сновидения и видения духа, так же как Талиа и мой бенефактор.

Я сказал дону Хуану, что отнюдь не великодушие заставило меня отдать свертки, а лишь холодная ярость. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы успокоиться, и первое, что попалось мне под руку, были свертки.

– Но именно об этом я тебе и говорю. Твое великодушие не есть нечто подлинное, – сказал он и рассмеялся.

 

БИЛЕТ В БЕЗУПРЕЧНОСТЬ

 

Пока дон Хуан говорил о том, как разбить зеркало саморефлексии, совсем стемнело. Я сказал ему, что чудовищно устал, и предложил прервать наше путешествие и вернуться домой. Однако он настаивал на продолжении пути, заметив, что необходимо использовать каждую минуту наших с ним встреч, чтобы рассмотреть истории магов или вспоминать происходившие у меня сдвиги точки сборки.

Я был не в духе и пожаловался на то, что сильная усталость может породить во мне чувство неуверенности и неопределенности.

– Твоя неуверенность вполне понятна, – сказал дон Хуан как нечто само собой разумеющееся. – В конце концов, ты имеешь дело с новым видом непрерывности. Нужно время, чтобы привыкнуть к ней. Воины проводят годы в таком состоянии, когда они уже не обычные люди, но еще и не маги.

– Что с ними происходит? – спросил я. – Они выбирают что-то одно?

– Нет. У них нет выбора, – ответил он. – Все они в конце концов осознают, что стали магами. Трудность заключается в том, что зеркало саморефлексии чрезвычайно могущественно, и его можно одолеть только после беспощадной битвы.

Он замолчал и, казалось, ушел в свои мысли. Тело его напряглось, как это бывало не раз, когда, по моим наблюдениям, он погружался в своего рода глубокую задумчивость, которую он сам характеризовал как сдвиг точки сборки, делающий возможным вспоминание.

– Я хочу рассказать тебе историю о билете мага в безупречность, – вдруг сказал он после почти получасового молчания. – Сейчас ты услышишь историю моей смерти.

И он стал описывать события, происходившие после его прибытия в Дуранго, когда он все еще был переодетой женщиной и около месяца скитался по Центральной Мексике. Он сказал, что старый Белисарио доставил его прямиком на гасиенду, чтобы спрятать от преследовавшего его чудовищного человека.

Сразу по прибытии дон Хуан – довольно смело, если принять во внимание его замкнутый нрав, – представился всем, кто жил в доме. Среди его обитателей было семь красивых женщин и странный необщительный мужчина, не проронивший ни слова. Дон Хуан восхитил прелестных женщин своим рассказом о чудовищном человеке. Больше всего им понравилась его маскировка, которую он до сих пор носил, а также связанная с ней история. Они без устали слушали рассказ о подробностях путешествия дона Хуана и наперебой советовали, как усовершенствовать знания, полученные им за время путешествия. Дона Хуана удивляли их непостижимые для него уравновешенность и уверенность.

Семеро женщин были утонченными особами, и ему было хорошо с ними. Он полюбил их и доверял им. Они обращались с доном Хуаном с уважением и учтивостью. Однако что-то в их глазах говорило ему о том, что под внешним очарованием таится ужасная холодность, невыносимая для него отчужденность.

Однажды дону Хуану пришла в голову мысль о том, что, поскольку эти женщины так раскованны и не обращают внимания на формальности, все они, должно быть, легкого поведения. Однако он быстро понял, что это не так.

Однажды он остался один и пошел бродить по округе. Его поразили размеры особняка и прилегавших земель. Никогда ничего подобного он не видел. Это был старый дом колониальных времен, обнесенный высокой стеной. Внутренние балконы были уставлены цветочными горшками, а в патио росли громадные фруктовые деревья. Их тень вызывала ощущение тишины, уединения и умиротворения.

Комнаты в доме были просторными. На первом этаже вокруг внутренних двориков были открытые переходы. На верхнем этаже располагались загадочные спальни, куда дону Хуану входить не разрешалось.

Впоследствии он был немало удивлен возникшим у женщин глубоким интересом к его благополучию. Они делали для него все. Казалось, они ловили каждое его слово. Никогда раньше к нему не относились так хорошо. Но и такого одиночества он никогда раньше не ощущал. Дон Хуан постоянно находился в обществе красивых странных женщин и все же был так одинок, как никогда прежде. Он полагал, что это чувство одиночества проистекало от неумения предсказывать поведение женщин или понимать их истинные чувства. Он знал о них лишь то, что они ему сами о себе говорили.

Через несколько дней после прибытия дона Хуана женщина, казавшаяся лидером, принесла ему совершенно новую мужскую одежду и сказала, что больше не надо носить женское платье в качестве маскировки, поскольку чудовищный человек, кем бы он ни был, сейчас куда-то исчез. И еще ему позволили гулять там, где он захочет.

Дон Хуан попросил встречи с Белисарио, которого он не видел со дня своего прибытия. Женщина сказала, что Белисарио уехал. Перед отъездом он сказал, что дон Хуан может оставаться в доме сколько захочет, но только до тех пор, пока не минует опасность.

Дон Хуан признался, что ему грозит смертельная опасность. На гасиенде он часто видел чудовище, рыскающее по окрестным полям. Женщина не поверила ему и напрямик сказала, что он плохой актер и нечего притворяться, иначе его поставят на место. Она заявила дону Хуану, что их дом не для бездельников. Здесь все – серьезные люди, очень много работают и не могут позволить себе держать нахлебника.

Такие слова оскорбили дона Хуана. Он вылетел из дома и тут же наткнулся на чудовище, рыскавшее в декоративном кустарнике у стены. Его гнев сменился на страх. Он снова вбежал в дом и стал просить женщину, чтобы ему позволили остаться. Он обещал бесплатно батрачить, лишь бы его не прогоняли.

Она согласилась, но дону Хуану предстояло принять два условия: не задавать вопросов и беспрекословно выполнять все, что прикажут. Она предупредила, что, если он нарушит эти условия, его пребывание в доме будет под вопросом.

– Я с трудом подчинился, – продолжал дон Хуан. – Мне не хотелось принимать ее условия, однако я знал, что чудовище бродит поблизости. В доме я был в безопасности. Я знал, что ужасный человек всегда останавливался у невидимой черты, окружавшей дом примерно в радиусе сто метров. Внутри ее я чувствовал себя в безопасности. Насколько я мог заметить, что-то удерживало чудовище на расстоянии, и это меня вполне устраивало. И еще я заметил, что, если рядом был кто-то из живших в этом доме людей, монстр не показывался.

Через несколько недель, ничего не изменивших в ситуации, вновь появился молодой человек, который, как считал дон Хуан, жил в доме чудовищного человека под видом старого Белисарио. Он сказал дону Хуану, что только что прибыл, что его зовут Хулиан и он – владелец гасиенды.

Дон Хуан, естественно, спросил, почему тот больше не маскируется. Молодой человек взглянул ему прямо в глаза и без колебаний заявил, что не знает ни о какой маскировке.

– Как ты смеешь находиться в моем доме и нести такую чепуху? – закричал он на дона Хуана. – За кого ты меня принимаешь?

– Но ведь ты – Белисарио, правда? – настаивал дон Хуан.

– Нет, – ответил молодой человек. – Белисарио – старик, а меня зовут Хулиан, и я молод. Разве ты не видишь?

Сбитый с толку, дон Хуан сказал, что он не вполне уверен, было ли это маскировкой, и только тут сообразил, насколько абсурдна его догадка. Если старик не был замаскированным юношей, то оставалось лишь перевоплощение, а это было еще большим абсурдом.

Дон Хуан в замешательстве спросил о чудовище. И молодой человек ответил, что не имеет понятия ни о каком чудовище. Он допускал, что дона Хуана что-то испугало, иначе бы старый Белисарио не предоставил ему убежища. Но какими бы ни были причины, заставлявшие дона Хуана прятаться, его это не интересовал