Эпизод двадцать первый 4 страница

Но он ошибался. То, что он услышал вместе с однокурсниками и преподавателем из уст простого советского инженера, было куда более впечатляющим, чем любые его домыслы и предположения.

В тот момент Рома Скворцов не мог знать, как далеко заведет его эта история. Какими захватывающими и мучительными станут ближайшие недели, о которых он будет вспоминать всю свою немалую земную жизнь. Не мог знать, что так и не найдёт ответы на вопросы, что будут тайком терзать его все годы, оставшиеся в его распоряжении.

Следующие несколько минут показались Скворцу нестерпимо долгими. Пока они ждали санитара с пациентом, Николай Юрьевич успел рассказать им, как Чернов оказался у них в клинике. А произошло это весьма банальным образом. Бдительный милиционер, дежуривший у станции метро «ВДНХ», обратил внимание на странно одетого мужчину, который выводил что-то длинной тонкой палочкой на жиже из талого снега. Подошел, козырнул, спросил документы. В ответ услышал объяснение, которое воспринял, как издевательство. Разозлившись, потащил наглеца в отделение, где и сдал старшему офицеру. Опытный майор быстро понял, в чем дело, распознав в задержанном тихого сумасшедшего. К его удивлению, документы у чудака были в порядке. Созвонившись с психиатрической скорой, он вызвал бригаду. Утомленный суточным дежурством врач перекинулся парой фраз с майором, недолго пообщался с Черновым, после чего стал оформлять документы на госпитализацию. А мент принялся составлять протокол. Вскоре формальности были улажены, и потрепанный службой «рафик» с цифрами «03» на грязном борту повез не по погоде одетого бедолагу в больницу на Потешной улице, которая выполняла роль психиатрического приемника-распределителя города. Вечером следующего дня, укомплектовав Вадима Андреевича картой из районной поликлиники, уже другая бригада скорой доставила его в стационар. Там он и попал в заботливые руки Николая Юрьевича.

Лешниц начал было рассказывать про первый осмотр, но дверь открылась, прервав его на полуслове. В кабинет неуверенной походкой, словно боясь провалиться под серый линолеум, как под весенний лед, вошел мужчина в синей больничной пижаме. Тот, ради которого они все собрались.

 

Я думаю, что здесь нам стоит совсем ненадолго прерваться, оставив санитара Мишу с пациентом Черновым на пороге кабинета Лешница, Скворца на пороге большого события в его жизни, а Матильду и группу студентов психфака на пороге уникального случая в их профессиональной практике. Это небольшое отступление не отнимет у тебя, кто бы ты ни был, много времени. Но оно расскажет тебе об одном важнейшем моменте всей этой истории.

Итак, уже на следующий день, обсуждая на паре у Матильды вчерашнюю практику, все студенты из группы Скворцова говорили, что не увидели во внешности Вадима Чернова совершенно ничего особенного. Обычный мужчина около сорока, среднего роста и телосложения. Если и были в его фигуре какие-то особенные черты (вроде выпирающего живота или широких плечей), то синяя ткань бесформенной больничной пижамы надежно скрывала их. Ее верхняя часть, которая была ему явно велика, закрывала ладонь и большую часть пальцев с аккуратно подстриженными ногтями. Мешковатые широкие брюки свободно свисали, почти целиком накрывая больничные тапки. Видны были лишь их коричневые, как у пегих гончих, носы.

Лицо его, которое могло бы нести отпечаток душевной болезни, тоже показалось будущим психологам весьма заурядным. Крупные размашистые черты делали Чернова похожим на простого деревенского парня, а не на жителя мегаполиса. Он казался уставшим и неважно выглядел, но не более того. Длинные темно-русые волосы, которые когда-то имели форму прически, были по казенному аккуратно зачесаны на косой пробор и наполовину закрывали покатый высокий лоб. Худые впалые щеки подчеркивали широкий, крепко сбитый нос картошкой и очерченные скулы, на которых были видны следы былого загара. Массивный подбородок соседствовал с тонкими обветренными губами, беловатыми от множества трещин.

Его большие серые глаза могли бы показаться выразительными, если бы их не дополняли сизые синяки и припухшие веки. Может, глаза эти и были зеркалом его души, но в них решительно ничего не отражалось. К особенностям внешности Чернова можно было бы отнести чуть оттопыренные уши. Причем, правое было оттопырено сильнее: его кончик торчал из-под прямых длинных волос.

Как это было ни странно, но один из самых занятных умалишенных страны (а может, и всего мира) имел самую банальную внешность. Даже Скворцов, который благодаря своему дару художника мог найти яркие и необычные черты в самых обыденных вещах, не нашел в лице Чернова ничего, что могло бы заинтересовать.

Другое дело – его речь. Как только пациент произнес первые слова, Скворец мгновенно почувствовал в них что-то неладное. Он не сразу смог понять, что именно. Но навязчивое ощущение чего-то неправильного настойчиво преследовало его, как только Чернов начинал говорить. И лишь спустя несколько минут Рома все понял. Сама манера Чернова говорить – вот что.

Да, она была крайне необычной. За два часа, что Чернов общался со своим лечащим врачом Лешницем, Скворцов ни разу не услышал, чтобы больной хоть как-то ошибся – запнулся, кашлянул, оборвал фразу или оговорился. Прослушивая запись беседы на пленке, можно было подумать, что Чернов тщательно и с выражением читает великолепно заученный текст. Он даже ни разу не протянул «э-э-э», подбирая слова. Главным образом потому, что он их не подбирал, а проговаривал, словно актер, выучивший роль назубок. Какие бы вопросы ни задавал ему врач, пациент отвечал на них так, словно бы готовился к ответу много дней.

За этой речью не было слышно живого человека, что немного испугало и очень заинтересовало Скворца. Не многие студенты почувствовали это. А те, кто почувствовал, во время разбора практики говорили лишь, что Чернов прекрасно излагает свои мысли, но ничего необычного в этом не находили.

А вот Матильда сразу обратила на это внимание, поняв, что стала свидетелем чего-то сверхъестественного. Она не могла найти объяснения и не стала акцентировать на этом внимание своих подопечных.

 

Но вот кто точно и очень серьезно обратил внимание на этот феномен, так это Николай Юрьевич Лешниц, который уже успел провести не один час в беседах со своим уникальным пациентом. И детальным образом фиксировал на аудиопленку все, что говорил Чернов. После чего прослушивал ее раз за разом, целиком и отдельными кусками, и даже на замедленной скорости. Он был уверен, что совершенно случайно наткнулся на новую, никем не описанную, психическую аномалию неизвестного происхождения. Был уверен настолько, что последние несколько дней собирал всю научную литературу, хоть как-то связанную с изучением речевых функций.

Будучи не только опытным врачом, но и от природы человеком осторожным, он не спешил делиться своим открытием с коллегами. Лешниц понимал, какой ему выпал шанс. Описав и хоть как-то изучив этот психический феномен, он смог бы сделать себе имя в мировой психиатрии и тогда… Доктор еще не в полной мере понимал, что тогда будет, но интуитивно чувствовал успех, который он заслужил, хоть и на старости лет. Николай Юрьевич отчетливо видел, почти как наяву, «Большой Психиатрический Справочник», открытый на букве «Л». Параграф «Лешница речевая аномалия» в ближайшем будущем должен был занять в нем свое достойное место, открыв новую страницу в психиатрии и прославив автора.

Практическое занятие Вишняковой и ее студентов он устроил специально. Маша была ему не конкурент, к тому же они с ее отцом были друзьями детства. Дети с психфака тем более не беспокоили его, здесь ему опасаться было нечего. В конце концов, лечащий врач – он и никто другой. На самом деле, ему была нужна запись большого массива речи Чернова. И не просто запись, а сделанная на официальном практическом занятии. Ведомость о его проведении – официальный документ. Кроме того, Матильда и ее студенты являлись свидетелями. Именно из этих соображений он решил показать пациента Чернова Матильде, хоть и не без некоторых опасений.

Но, в первую очередь, он опасался своих влиятельных коллег из крупных клиник и институтов. А больше всего – скотину Федосеева. Нынешний главный врач клиники был значительно моложе Лешница, врачом слыл посредственным, зато отличался недюжинным административным талантом. Проще говоря, жополиз и интриган был редкий. Именно он три года назад задвинул назначение Николая Юрьевича на должность главного врача клиники, в результате чего Лешниц так и остался заместителем. Антон Палыч Федосеев (которого многие в профессиональном сообществе за глаза называли Чеховым – за имя-отчество и отдаленную схожесть с великим писателем) занял тогда столь желанный и заслуженный Лешницем пост. Узнай он о том, какие записи изучает его заместитель до поздней ночи, услышь он хоть раз Чернова вживую… Не видать Николаю Юрьевичу пациента, как своих ушей, а стало быть, и параграфа в престижном справочнике в разделе на букву «Л». И Лешниц искренне боялся этого. Мысль о том, что в такой момент профессиональной удачи (на которую он даже не смел надеяться), все может рухнуть из-за этого бездарного функционера, приводила его в панику. Допустить появления статьи в справочнике на букву «Ф» он никак не мог. Успокаивало его лишь одно. Чванливый босс в последние пару лет практически не практиковал, предпочитая тяжелому труду психиатра комфортные поездки на международные симпозиумы, встречи с важными шишками из министерства здравоохранения и учредителями сомнительных благотворительных фондов.

Надо сказать, что такая деятельность приносила Федосееву ощутимые плоды. Несмотря на то что два корпуса клиники из четырех уже давно требовали серьезного ремонта, физиотерапевтическое отделение срочно нуждалось в новом оборудовании, а системы безопасности давно устарели, Антон Палыч почти закончил строительство комфортабельной дачи недалеко от Москвы, поменял свой дряхлый «жигуленок» на «Ауди» последней модели, отправил дочь-студентку учить английский в Америку, успокоил жену шубой и курортами и даже завел сногсшибательную любовницу журнально-глянцевого формата, которая была старше его дочурки на каких-то пару лет, называла его «кыся» и регулярно беззастенчиво просила немалые суммы. За всеми этими заботами главный врач Федосеев не успевал снизойти до лечебного процесса, справедливо полагая, что старик Лешниц вполне управится и без него.

В такой ситуации у Николая Юрьевича были все шансы сохранить Чернова в неприкосновенности, со временем опубликовать исследование и выйти на новую орбиту профессионального успеха. Прослушав все записи бесед со своим новым подопечным, он всецело осознал происходящее. В тот же вечер поклялся себе, что этот подарок судьбы он из рук не выпустит. Чего бы это ни стоило. И даже сам испугался своей решимости.

 

Но поспешим назад, в 1998 год, в кабинет Лешница, куда Мария Александровна Вишнякова привела своих любознательных студентов на встречу с уникальным пациентом. Отлично, мы ничего не пропустили. Санитар Миша еще даже не вышел из кабинета, только что заботливо усадив пациента на аскетичный стул, надежно прикрученный к полу. Советская психиатрия не балует пациентов мягкими кушетками – добро пожаловать на стульчик. Можно только догадываться, сколько отчаяния, страха и отстраненного блаженства видел этот угловатый предмет интерьера. Но в тот день даже он удивился бы услышанному, если бы Всевышний дал ему дар удивляться.

Прежде чем занять свое место напротив доктора, Чернов дружелюбно и с достоинством поздоровался с Николаем Юрьевичем. Усевшись, он с какой-то необъяснимой теплотой оглядел гостей Лешница. Внимательно посмотрев на Матильду, он произнес:

- Добрый день, доктор. Доктор, я ведь не ошибся?

Матильда, хоть и растерялась на мгновение, но виду не подала, спокойно поздоровавшись с больным. В дело вмешался хозяин кабинета.

- Видите ли, Вадим Андреевич, - с добродушной миной начал он, - наши молодые коллеги узнали о вашей потрясающей истории. Они были бы очень признательны, если бы вы рассказали нам ее еще разок. И как можно подробнее. Мы не хотели бы упустить даже самые незначительные детали. А если нам что-то будет не понятно, я вас обязательно переспрошу, договорились?

Чернов чуть заметно улыбнулся и пристально посмотрел на студентов.

- Это ваши будущие коллеги, Николай Юрьевич. Вы это имели в виду?- вполголоса сказал он.

Надо признать, что пациент с первых же секунд беседы произвел впечатление на практикантов своими нехитрыми догадками. В общем-то, любой человек, будь он даже и псих, мог без труда догадаться, кто есть кто в этой мизансцене. Но ореол «редкого больного» сделал свое дело, придав значимости словам Чернова. Скрупулезная отличница Машка Смирнова так и записала в блокнотике - «высоко развита интуиция».

- Ну что ж, давайте по порядку, с самого начала, - мягко, но настойчиво обратился к больному Лешниц, пропустив вопрос про будущих коллег мимо ушей.

И простой советский инженер, недавно побывавший в составе научной экспедиции в Перу, начал. Начал спокойно и буднично, ведь эта невероятная история была для него хоть и трагической, но совершенно очевидной.

- Мое имя Евгеникум Дельтас Нериаден. Для вас привычнее будет называть меня Евгением. Я родился и вырос довольно далеко отсюда, а именно - в двенадцати тысячах световых лет от вашей планеты. Я понимаю, что тот технический уровень, на котором находятся земляне, не дает вам возможности поверить в путешествие такого масштаба. Признаюсь честно, я и сам не ожидал, что судьба закинет меня так далеко, - в его голосе послышались нотки грусти. Стараясь побороть в себе эмоции, он выдержал небольшую паузу, покрутил пуговицу пижамы и продолжил.

- Виною моей разлуки с родной планетой и всеми, кто дорог мне, стало мое высокое происхождение. Я являюсь единственным потомком рода Нериаденов, достигшим полного совершеннолетия. История моей семьи насчитывает без малого 33 полных звездных оборота. Оперируя земными понятиями о времени, это около двадцати тысяч лет. Большую часть этого немалого срока Нериадены правили всем сущим на нашей планете. Мы называем ее Эльтизиара. На вашем языке это звучало бы как «Влекомая Звездой». Клан наш пережил немало счастливых и трагических лет. Основной миссией моих великих предков стало сохранение уникального равновесия между потенциалом планеты и потенциалом его обитателей.

Последнюю фразу Чернов сказал очень значительно, даже торжественно. Лешниц воспользовался паузой и вкрадчиво попросил:

- Вы не могли бы пояснить чуть подробнее, что это за равновесие такое?

Пациент с явным сожалением посмотрел на Николая Юрьевича, а потом и на всех остальных.

-Я уже успел убедиться, что вам это понятие незнакомо,- со вздохом ответил он.- Я совсем недавно нахожусь на Земле, но ясно понимаю, что причина всех ваших бед, от малых до великих, и есть нарушение этого равновесия. Цивилизация землян находится в дисгармонии со средой обитания и оттого развивается медленно и не вполне успешно. Важнейшая задача землян - поиск баланса. Ваши лучшие ученые должны были направить все свои усилия именно в это русло еще много веков назад. Вместо этого их силы направлены на хаотическое развитие прогресса, причем исключительно технического. Это еще дальше удаляет вас от баланса. Я бы даже сказал, что вы находитесь на опасном расстоянии от него. Земная цивилизация движется вопреки планете, а не благодаря ей. Долго так продолжаться не может. Некоторые из вас чувствуют это, часто неосознанно, интуитивно…

В голосе больного появилась неподдельная тревога, которая добавила в его речь искренности.

- Планета со временем неизбежно начнет противостоять такому положению вещей. Она станет стремиться к своей модели баланса. А в ней может не найтись место для человечества. В этом - главная угроза.

Скворцов заметил, что Матильда и Лешниц многозначительно переглянулись. И ему было понятно, почему. Этот с виду заурядный, усталый мужчина в синей больничной пижаме, которая немало повидала в этих стенах, говорил весьма абстрактные вещи с неумолимой ясностью и простотой. Харизма его повествования была настолько велика, что хотелось немедля обратиться в ООН с призывом опомниться. И срочно, всем миром, начать искать загадочный баланс. Кроме того, нескольких минут Скворцову хватило, чтобы заметить сверхъестественное качество речи этого человека. «Словно с листа читает. Или мне показалось? - подумал он.- Да нет, не показалось. Не просто читает, а так, будто репетировал не один день».

Так думал и Лешниц во время первой его беседы с этим уникумом. Матильда, будучи не только великолепным рассказчиком, но и чутким слушателем, тоже заметила эту особенность речи больного. Если б Чернов был свихнувшимся академиком – это можно было б отнести на счет мощного интеллекта и огромного опыта публичных выступлений. Но из уст инженера средней руки, да еще пережившего за последние месяцы столько тяжелых событий, все это звучало очень странно. И даже немного пугающе.

Тем временем Чернов продолжал.

- Как я уже и говорил ранее, главы моей семьи на протяжении долгих лет искали ключ к этому балансу, создавая и сохраняя его. Эта колоссальная духовная и интеллектуальная работа была под силу лишь элите, обладавшей знаниями, материальными богатствами и властью. Каждый, кто имел честь называться Нериаденом, всю свою жизнь посвятил этой миссии. Нередко им приходилось жертвовать своими интересами и даже подвергать себя опасности. Наш род знал немало трагических моментов, но каждый раз выходил победителем. Инстинктивное стремление к достижению баланса со временем превратилось в науку, а позже – в тончайшее искусство. Искусство это объединяло в себе философию, научные теории и практические разработки, культуру и незыблемые традиции. Оно проникало в каждое действие жителей Эльтизиары. Всех, без исключения. Так мы построили гармонию, - с нескрываемой гордостью сказал Чернов, который в тот момент больше походил на Дельтаса.

Оставаясь тем же сумасшедшим инженером связи, он еле уловимо изменился. Внимательный наблюдатель заметил бы, что рассказчик чуть развернулся в сторону импровизированного партера из стульев, буквально на несколько градусов. Плечи его как будто стали шире, отчего изможденная фигура приобрела скрытое изящество. Потухшие глаза теперь излучали уверенность, которая граничила с превосходством. Он внимательно посмотрел на своих слушателей, словно пытаясь понять, что означает для них само слово «гармония».

- И следующие семь звездных оборотов гармония властвовала на Эльтизиаре безраздельно. Все процессы в обществе протекали в согласовании с законами природы, потому как являлись их частью.

И гордость зазвучала в его голосе.

- Вы не могли бы привести какие-нибудь примеры? - вновь перебил Чернова Лешниц. - Боюсь, мне и моим коллегам не просто понять вас, раз уж мы так безнадежно отстали от вашей цивилизации.

- Да-да, конечно, - поспешно согласился пациент. - Плодоносящие болота засевались в тот момент, когда над ними разверзались грязевые дожди, которые питали посевы. И терлан созревал именно тогда, когда один из трех великих спутников проходил в самой нижней точке своей орбиты. Его гравитация раскрывала густое чрево болота и оно отдавало плоды, достать которые без помощи небесного тела было бы очень трудно.

- Вы сказали про один из трех спутников, Вадим Андреевич. - Лешниц всем своим массивным лицом изобразил крайнюю заинтересованность. - А сколько всего таких спутников на вашей родной планете?

- Всего их двенадцать, но лишь три великих существенно влияют на природные процессы и на обитателей Эльтизиары, - ответил Чернов с таким видом, словно вынужден был повторять ученому мужу прописные истины.- В период Большой Воды распускались растения, подобные земным цветам, но размером с ваши деревья. Они собирали воду в свои чашки, очищая и направляя прямо к городам, где ее уже ждали люди. И растения эти были творением рук семьи Нериаденов. Мой прямой предок вывел их много десятков веков назад, если говорить привычными вам терминами. Алые кувшинки, которые дарят моему народу мителий, тоже были созданы руками и интеллектом Нериаденов.

Предвидев вопрос о загадочном «мителии», Чернов вскользь добавил, что кувшинки эти достигают больших размеров и наполнены этим самым «мителием», который сильно напоминает наше молоко.

- Даже самое святое, что есть у всех живых существ во вселенной – роды, и те проходили в определенные фазы активности спутников, облегчая страдания роженицы и помогая ребенку сделать первый вдох. Святая бестелесная книга «Песнь единства», которая передается на Эльтизиаре устно из поколения в поколение, учила нас жить в мире с природой и двигаться с ней в одном направлении, словно мы единое целое. Через несколько земных тысячелетий наша наука достигла внушительного прогресса и продолжала развиваться. Вместе с ней укреплялась и гармония между Эльтизиарой и ее обитателями. Планета открыла нам другие миры за ее пределами, говоря проще – мы стали бывать в космосе.

- Летать в космос,- вполголоса поправил его доктор.

- Нет, вы не правы, - невозмутимо пресек всякие домыслы Чернов. - Мы не летали в космос на тех сооружениях, которые используют земляне. Мы перемещали в нем наше сознание, физически оставаясь в пределах Эльтизиары.

Кто-то из практикантов предательски брызнул сдавленным смешком. Одарив весельчака уничтожающим взглядом, Лешниц доверительно подался вперед к тому существу, которое еще недавно считало себя Вадимом Андреевичем Черновым.

- Друг мой! Сделайте милость, поделитесь технологией, - без тени иронии сказал он. - Это будет как минимум гуманно.

Чернов обреченно вздохнул. Так вздыхают взрослые, когда безуспешно пытаются научить двухлетку правильно пользоваться столовым прибором.

- Я не смогу объяснить вам сейчас этого в деталях. А если бы и смог… Все дело в излучении ближней звезды, которое отражается от гигантских озер и приобретает необходимые свойства. Боюсь, что для землян такая возможность безвозвратно потеряна, ведь у вас уже есть ракеты.

Теперь уже вздохнул Николай Юрьевич, словно искренне сожалея о безвозвратной утрате магических лучей. Не согласиться с таким доводом он не мог. Ракеты, действительно, были.

- А к нам какими судьбами? - как-то по-деревенски спросил он пациента.

Вопрос не смутил инженера, но на лице его промелькнула глубокая горечь.

- Это страшная история, и моя ссылка сюда, на Землю, - лишь малая ее часть, - все тем же безупречным литературным слогом продолжал он.

 

 

Эпизод десятый

Москва, июль 1963 года

А именно в этот момент, когда Вадим Андреевич на своем грузовике был готов трогаться в путь, к теплому морю, закадычные подруги Катя и Маша входили на площадку со стороны большой песочницы, которая на время должна была стать черноморским пляжем.

Анна Михайловна заметила Машу и Катю первая. И сразу сникла, стараясь не расплакаться, готовясь к очередной порции злобы и унижений. Спустя несколько секунд они тоже увидели ее. Точнее сказать, ее кукол, сидящих в кузове большого голубого грузовика, что стоял рядом с накренившейся горкой. Подруги сразу все поняли и выразительно переглянулись. Мерзкая дразнилка про жениха и невесту была их коронным номером. Осталось только выбрать удобный момент, чтобы отомстить Аньке. И Анька это понимала. От предчувствия беды засосало под ложечкой.

Ничего не подозревающий Вадик закончил осматривать грузовик перед дальней дорогой и всем видом показывал, что пора ехать. Лишь мельком взглянув на Анечку, сразу понял, что она чем-то расстроена.

- Ты чего? - спросил он и покосился на скамейку, где сидела Оксана Тимофеевна.

- Вади-и-ик, - жалобно протянула его избранница. - А давай лучше потом поиграем, как будто мы на море поехали, а?

- Тебя бабушка домой зовет? - догадался хозяин грузовика, стараясь выглядеть как можно более равнодушным, при этом заливаясь пунцовым румянцем.

- Нет, я просто сейчас не могу играть, - почти хныкая, ответила Анна Михайловна.

- Почему? - недоумевал Вадик.

- Ну, просто не могу, - уже шмыгая носом, ответила Анечка, готовая в любой момент разреветься. Она то и дело поглядывала на своих обидчиц.

- Скажи, почему, - спокойно, но твердо попросил вдохновитель дальнего вояжа. И угрожающе добавил. - А то обижусь.

Угроза сработала.

- Меня вон те девочки дразнят, - с трудом сдерживая слезы, призналась принцесса, еле заметно кивнув в сторону Маши и Кати.

- Вон те? - невозмутимо переспросил Вадька, не таясь, ткнув в них пальцем.

- Да, - ответила она одними губами. - Они сейчас женихом и невестой будут дразниться, - с испугом сказала Анечка, которая была готова провалиться сквозь землю.

- Эти? - протянул Вадик недоверчиво и забавно почесал ухо.- Не-е-е, эти не будут.

- Будут, будут, я знаю, - обреченно ответила Анна Михайловна и опять шмыгнула носом.

- Ничего ты не знаешь, - по-мужски отрезал он и быстрой походкой направился к девчонкам.

Подошел, встал рядом и что-то сказал им. Машка, презрительно фыркнув, что-то ему ответила. И хотя ответила довольно громко, Анечка услышала лишь «… подумаешь, как страшно». Но и этого ей было достаточно, чтобы понять, что этот мальчишка заступается за нее. Нервная дрожь, которая колотила ее с того момента, как она увидела ненавистную парочку, вдруг стала проходить. А Вадик продолжал беседу, подойдя к Машке почти вплотную. Было похоже, что Катя участие в разговоре не принимает. «Подумаешь», - опять донеслось до Анны Михайловны. А потом четко и громко прозвучало слово «понятно», сказанное Вадиком с вопросительной интонацией. Анечка была готова отдать всю свою коробочку с драгоценностями, лишь бы узнать, что он им такое говорит. Вдруг обе вредные девчонки, как по команде, развернулись и пошли в сторону маленькой песочницы, где стали рассаживать своих замызганных кукол.

А Вадька невозмутимо направился к ней, напевая что-то на ходу.

- Они тебя больше не тронут, не бойся, - гордо сказал он и протянул ей растаявшего «Косолапого».

Через несколько мгновений он уже тащил за веревку грузовик с отдыхающими, старательно изображая звук двигателя. Справа от него легкой изящной походкой шла совершенно счастливая Анна Михайловна. До всесоюзной здравницы было не более пяти метров. На двоих у них оставалось три конфеты и бескрайнее теплое Черное море.

Так играли они несколько часов, до самого обеда. Как это было, что говорили друг другу эти маленькие люди – мне неведомо. То время навечно останется с ними, не потревоженное ни одним любопытным взглядом.

Когда пришла пора обедать, Оксана Тимофеевна стала звать внучку. Как та ни умоляла подождать еще полчасика, бабуля была непреклонна. Поклявшись друг другу гулять теперь каждый день вместе, детям пришлось разойтись по домам. Оксана Тимофеевна крепко взяла Анну Михайловну за руку, и они пошли. Маленькая советская принцесса то и дело оборачивалась, чтобы еще раз взглянуть на своего принца. А он стоял у качелей. В белой рубашке с позолоченными пуговицами, в синих шортах с ремнем, на пряжке которого разгорался пионерский костер. Белые высокие гольфы делали его чем-то похожим на футболиста, а мягкие югославские сандалии, больше напоминающие мокасины, очень шли ему. От настоящего пионера его отделяло только отсутствие галстука. Галстука у него не было, ведь ему было всего лишь пять. Да и слава Богу, что не было. А то бедная Анна Михайловна совсем потеряла бы голову. Когда она, наконец, скрылась в дверях подъезда, он взял на руки грузовик и поплелся домой, что-то тихонько напевая себе под нос.

А вечером Анечка, вроде бы ни с того ни с сего, раскапризничалась. Требовала найти книжку, которую привез ей в подарок из Чехословакии кто-то из далеких родственников. Поставив весь дом с ног на голову, искала ее в самых невероятных местах. Все домашние прекрасно помнили яркое детское издание, но найти не могли. Книжка всегда была у Ани в комнате, да вот беда… Родители сделали в доме основательный ремонт, и некоторые вещи после этого основательно потерялись. Среди них была и злосчастная книжка. Зачем она так неотложно понадобилась Анне Михайловне, никто понять не мог. Но ребенок отчаянно требовал ее, продолжая перерывать весь дом.

Наконец-то пропажа нашлась. Схватив находку обеими руками, Анечка побежала к себе в комнату. С замиранием сердца стала листать ее. Начиная с первой страницы, старательно переворачивая листок за листком. Где-то в середине нашла изображение принца. На нем была белая рубашка с золотыми пуговицами. Та же рубашка, что была и на ее Вадике. Один в один. Теперь сомнений не было: Вадим Андреевич был принцем.

Конечно же, об этом свидетельствовала не только рубашка. Она лишь окончательно подтверждала это. А главным доказательством были его дела. Как и подобает настоящему принцу, он приносил диковинные дары, причем заморские. Карандаш был и диковинным, и заморским. Также он должен был победить страшное чудовище. Анна Михайловна и тут нисколько не сомневалась в Вадике. Папа ясно сказал, что самое страшное на свете – это подлость. Маша и Катя, если и не были самой подлостью, то, как минимум, являлись ее полномочными представителями. Отважный Вадька победил их – это факт. Принц должен угощать свою избранницу роскошной снедью. Говоря проще - деликатесами. Если для кого-то конфеты «Мишка Косолапый» не деликатес - это его личные проблемы. Для Анны Михайловны отныне именно это кондитерское изделие являлось главным деликатесом в мире. А вот про поездку на курорт в эпосе ничего сказано не было. Несмотря на это, она вполне здраво полагала, что вывезти даму сердца к морю – благородный поступок, достойный принца.

Итак, все основные признаки были налицо. Для полноты картины не доставало двух составляющих. Во-первых, принц должен отстоять честь дамы в схватке с коварным злодеем. Здесь Анечка была спокойна. Придет время – отстоит. Не может же он, в конце концов, все подвиги в один день совершить. Куда больше ее беспокоил другой момент. Каждый принц должен иметь верного друга – боевого коня. Желательно, белого. Хотя это условности, конечно. Масть животного – дело вкуса каждого. Но конь должен быть, это факт. Где Вадик мог прятать лошадь, она решительно не представляла. Теряясь в догадках, она перебирала самые невероятные варианты. Допустить, что верного коня у Вадика нет, она никак не могла. Уже засыпая, она вдруг вспомнила что-то про деревню, где он ловит рыбу с пацанами. Счастливая догадка озарила ее. «Лошадь он в деревне прячет, потому что скромный. Настоящий принц таким и должен быть – скромным. И как я могла подумать, что у него лошади нет?»