УДК 94(510) ББК 63.3(5Кит) 4 страница

5 6 Западная Чжоу

сына, тот лишил титула государыни свою главную жену, дочь князя из удела Шэнь, и несколько раз пытался убить ее сына Ицзю, который уже давно был объявлен законным наслед­ником.

Шэнь-хоу, разгневанный дядя бывшей жены Ю-вана, об­разовал союз, в который вошли несколько варварских пле­мен, и в 771 году до н. э. выступил в поход на столицу. Испу­ганный Ю-ван приказал зажечь сигнальные огни, чтобы вы­звать подкрепление, но на сей раз никто не пришел ему на помощь. Вместе со своей любимой наложницей он бежал на восток и был убит у подножия горы Лишань, а Бао Сы попа­ла в плен к варварам. Удельные князья вместе с Шэнь-хоу поддержали наследника Ицзю и провозгласили его Сыном Неба. Чтобы избежать столкновений с племенами варваров, постепенно становившимися все могущественнее, новый пра­витель перенес столицу на восток, в Лои, выполнив наконец волю мудрого Чжоу-гуна. Перенос столицы стал началом пе­риода Восточной Чжоу, первая фаза которого известна как эпоха «Весны и Осени».

ГЛАВА 4

Восточная Чжоу

(771-476 гг. дон. э.)

Для правящего дома это была глубокая осень, если не зима. Светский авторитет власти почти полностью исчез, един­ственные реальные функции, которые она исполняла, носи­ли религиозный характер, поскольку, чтобы заручиться под­держкой богов для всей нации, никто, кроме Сына Неба, не мог совершать необходимые жертвоприношения и церемо­нии — например, такие как символический акт вспашки с сопровождающими его ритуалами в начале года, гарантиру­ющий защиту от неурожая. Пока царь выполнял роль вер­ховного понтифика, удельные князья боролись между собой за политическое и экономическое влияние. Делая это, они не останавливались перед инцестом, похищением женщин, коррупцией pi прочими разновидностями безнравственных поступков. Они интриговали, плели коварные заговоры, под­купали, предавали и вели войны, чтобы подчинить себе бо­лее слабых соседей и расширить свои земли на север, запад и юг через Янцзы, в процессе создания почти независимых государств внутри государства.

Технически в существовании объединенного государ­ства не было особого смысла, поскольку царь обладал ман­датом Неба на управление всей землей. Царство Чжоу за-

58 Восточная Чжоу

щищала его цивилизация: люди, не принявшие ее полно­стью, были варварами. Даже некогда маленький удел Шэнь — чей правитель сверг глупого Ю-вана, а впослед­ствии отвоевал восточные земли у варваров — по-прежнему считался полуварварским. В период «Весны и Осени» един­ственными цивилизованными субъектами — княжествами или так называемыми царствами — считались те из них, ко­торые располагались в бассейне реки Хуанхэ, где культуры и династии прошлого глубоко укоренились в плодородных лессовых почвах. Все вместе они назывались Чжунго, Сре­динное царство. (Позднее сам Китай начал использовать это название, что неудивительно для страны, считающей себя центром мироздания — Поднебесной — и единственным хра­нилищем цивилизации; китайцы называют так свою страну до сегодняшнего дня.)

В Срединное царство входило одиннадцать княжеств и еще примерно четырнадцать находилось за его пределами; но из этих двадцати пяти почти половина попала в зависи­мость от своих более могущественных соседей, охваченных бесконечными пароксизмами амбиций. Борьба амбиций ча­сто прерывалась потребностью в объединении перед лицом угрозы со стороны варваров. В отсутствии авторитарного царя кто-то достаточно сильный должен был возглавлять союзы княжеств. Поэтому начиная с 685 года до н. э. в хро­никах упоминается череда «диктаторов», которые, чтобы сохранить видимость подчиненности царю, назывались «ге­гемонами». Каждый из них был самым могущественным феодальным правителем своего времени, который не толь­ко руководил военными кампаниями, но также исполнял роль верховного арбитра в спорах между другими князьями, формировал союзы для сдерживания чрезмерной агрессии, получал налоги, ранее платившиеся в царскую казну, и об­ладал почти такой же абсолютной властью, какой прежде рас­полагал чжоуский ван. Благодаря таким мерам большую

Восточная Чжоу 59

часть периода «Весны и Осени» удавалось сохранять неко­торое подобие государственного единства.

Несмотря на падение морали и отсутствие стабильности, это был период значительного прогресса. Прежде всего, в Китае наступил железный век — через шесть или более сто­летий после начала использования сыродутного процесса для получения железа из руды хеттскими племенами; очень ско­ро китайцы значительно обогнали Запад в технологии про­изводства железа. На Ближнем и Среднем Востоке метал­лургов было немного, и они ревниво оберегали свой секрет — использование древесного угля для науглероживания рас­плавленной железной руды; это может объяснить запозда­лое проникновение металлургии на север. Самое удивитель­ное то, что китайцам, к тому времени уже успевшим довести до совершенства свои мощные гончарные мехи, — которые позволяли поддерживать температуру, необходимую для производства литого железа, заметно отличавшегося от за­падного сыродутного железа, — и быстро перешедшим к про­изводству стали, удавалось более двух тысячелетий сохра­нять свои знания при себе, вплоть до того момента, когда ти­гельная плавка была заново изобретена в Англии в XVIII веке. Дело не только в том, что на Западе производили исключи­тельно сыродутное железо, но так же и в том, что за один раз его можно было получить не более тридцати фунтов против китайского литого железа в отливках по полтонны. Сыро­дутное железо превращалось в листы лишь путем долгой и тщательной ковки, в то время как китайский металл можно было отливать: доступный и дешевый, он использовался для изготовления кухонной посуды, оружия, сельскохозяйствен­ного инвентаря, упряжи для лошадей и скота. Его также пре­вращали в плужные лемехи, поскольку к этому времени уже появился плуг.

Распространение технологии производства железа среди княжеств способствовало укреплению независимости их эко-

60 Восточная Чжоу

номик. Самым богатым было княжество Ци, которое, кроме получения дохода от продажи железной руды, снабжало весь восток страны солью, что добывалась выпариванием морской воды, и этот промысел по приказу князя стал государствен­ной монополией. Разница в благосостоянии княжеств допол­нялась многими другими различиями, с которыми мог столк­нуться путешественник: местные диалекты, системы мер и весов и даже ширина дорог. Но, вероятно, больше всего та­кого путника поразило бы единство цивилизации, посколь­ку та всегда имела связи со своим прошлым и, как дерево, на протяжении своей жизни нигде не прерывалась и не увяда­ла, а лишь пускала то там, то здесь новые ветви, еще больше ее укреплявшие.

В основание этой цивилизации было заложено почтитель­ное отношение к родителям, вскормленное культом покло­нения предкам. Общество и религия, человек и бог объеди­нялись в семейном союзе, созданном жертвоприношением, ритуалом и неизменным статусом живых и мертвых. Этот союз обычно состоял из нескольких поколений, живущих в одном доме, где старшие родители, сначала мужчина, затем его вдова, обладали абсолютной властью, получая в ответ безграничную преданность:

Отец мой и мать породили меня, Заботой своей окружили меня, Они обласкали, вскормили меня, Взрастили меня, воспитали меня, Взлелеяли нежно ребенком меня, Вне дома и дома носили меня, Мой долг перед ними, что в сердце возник, Как небо безмерное, столь же велик!

Каждый должен быть готов умереть за своего брата или отомстить за него, если кто-то причинил ему вред. В ари-

Восточная Чжоу 61

стократических кругах, когда разгоралась борьба за власть между княжествами или внутри них, это могло привести к уничтожению всех родственников убитого, даже если тот был казнен за измену, чтобы таким образом исключить возмож­ность мести со стороны рода. В то же время, вне зависимо­сти от социального статуса, наказание за преступление час­то распространялось на всех членов семьи злоумышленни­ка, чтобы подчеркнуть доктрину коллективной семейной ответственности. Семейное достояние также считалось об­щим, хотя глава семьи имел полное право распоряжаться им по своему усмотрению и, вместо того чтобы, как это было принято, назначить наследником старшего сына своей глав­ной жены, он мог завещать все имущество кому-то еще, даже сыну любимой наложницы.

Эта возможность открывала наложнице, которая обычно была всего лишь игрушкой в руках своего хозяина, выбрав­шего ее из числа слуг, один из немногих путей к привилеги­рованному положению внутри семьи. Значительно более высоким рангом обладала главная жена, за которой следо­вали другие жены, принадлежавшие к тому же социальному классу, что и хозяин, к которому наложница, как правило, даже не мечтала присоединиться. Полигамия, как и обычай заводить наложниц, стала следствием роста благосостояния чжоусцев и социального доминирования мужчин, что явля­лось одним из главных отличий их общественного устрой­ства от шанского, которое было близко к матриархату. У каж­дого состоятельного хозяина дома был свой гарем, что при­вело к появлению нового класса — евнухов, — впоследствии сыгравшего экстраординарную роль в китайской истории.

Положение женщин мало отличалось от рабства, из ко­торого они могли освободиться только благодаря сексуаль­ной привлекательности, сильному характеру, преклонному возрасту или хитрости и коварству. Характерным примером здесь может послужить женщина, которая сделала все для

62 Восточная Чжоу

того, чтобы князь заподозрил законного наследника ее мужа в попытке его отравить и вместо ложно обвиненного чело­века назначил наследником ее собственного сына. Статус женщин делал неизбежными интриги, которые на протяже­нии веков становились причиной гибели династий. И пото­му неудивительно, что мужчины, имевшие достаточно осно­ваний обвинять себя самих, жаловались словами поэта:

Не в небесах источник смут, А в женщине причина тут.

Моралисты обожали рассказывать истории о катастрофах, навлеченных на голову выдающихся мужчин их женщина­ми, — катастрофах, подобных тем, что положили конец дина­стиям Ся и Шан. О человеке, казненном из-за того, что он выдал важный секрет своей жене, они говорили: «Он пробол­тался своей жене; он и в самом деле заслуживает смерти».

Второстепенный статус женщин хорошо иллюстрируют некоторые стихи, посвященные царю, которые, однако, в рав­ной мере применимы ко всем высшим слоям общества:

Коль сыновья народятся, то спать Пусть их с почетом кладут на кровать, Каждого в пышный оденут наряд, Яшмовый жезл, как игрушку, дарят. Громок их плач... Заблестит наконец Их наколенников яркий багрец — Примут уделы и царский дворец!

Если ж тебе народят дочерей, Спать на земле уложи их скорей, Пусть их в пеленки закутает мать, В руки им даст черепицу играть! Зла и добра им вершить не дано...

Восточная Чжоу 63

С раннего детства женщину готовили к будущему браку. Она помогала по дому, училась ткать, шить одежду и гото­вить. И она занималась исключительно китайской разновид­ностью женского труда — шелководством. Согласно преда­нию, идея изготовления шелковой ткани впервые пришла в голову главной наложнице легендарного Желтого импера­тора, когда она наблюдала за тем, как шелкопряд прядет свою нить. В любом случае не вызывает никаких сомнений то, что эта индустрия была очень древней, зародившейся до динас­тии Шан, и в период Чжоу постепенно приобретала все боль­шее значение в изготовлении одежды для высших классов общества, а также в бартере и выплате дани. В то время, ког­да золото уже давно распространило свой блеск по всему западному миру, шелк в Китае стал объектом алчности и источником вдохновения. Жители Запада впервые увидели этот материал лишь в самом конце I тысячелетия до н. э., а затем еще много веков не знали, как его производить, по­скольку это был один из самых важных технологических сек­ретов в истории, ревностно оберегаемый китайцами, кото­рые казнили всякого, кто пытался тайно вывезти гусениц шелкопряда из страны. Но для нашей молодой женщины шелководство было самым обычным делом. Китаянка зна­ла, что для того, чтобы размотать длинную непрерывную нить с кокона, сплетенного гусеницей, куколку необходимо во­время убить, поскольку иначе она появится в виде бабочки и разорвет кокон; знала, что гусеницу нужно держать на не­изменной диете из тутовых листьев; и еще множество дру­гих вещей, которые она, несомненно, считала значительно менее важными, чем обучение чтению и письму, также отно­сившееся к числу ее домашних занятий.

Она могла надеяться на замужество примерно в семна­дцатилетнем возрасте. О браке договаривались ее родители и родители жениха, последним обычно бывал юноша лет двадцати, носивший другую фамилию — если мы говорим о

64 Восточная Чжоу

представителях высших слоев общества, поскольку только те имели фамилии. Однако в жизни девушки бывали такие случаи, как посещения храмов или выезды на природу вес­ной, когда влюбчивое сердце могло привести к мукам и ра­достям тайных свиданий.

Ворот одежды блестит бирюзовый на нем. Сердце мое скорбит бесконечно о милом моем. Хоть никогда не хожу я его повидать — Сам почему не зайдет он проведать наш дом? Вечно резвится он, вечно беспечный такой, Вечно торчит он на башне стены городской. День лишь его не увижу, а сердце мое Словно три месяца ждет, истомится тоской!

Данные строки, как и все остальные стихи, процитирован­ные в этой главе, позаимствованы из «Шицзин», или «Книги песен и гимнов», одного из величайших завещаний древно­сти мировой литературе. Она содержит около трехсот стихо­творных произведений, лирических и литургических (для пе­ния или чтения во время церемоний), неизвестных авторов, большая их часть принадлежит фольклору. Эти стихи были собраны в рассматриваемый нами период, около 600 года до н. э., и вошли в состав классических произведений, которые на протяжении последующих тысячелетий играли важнейшую роль в китайском обществе, и к ним мы еще вернемся. В од­ной из многочисленных любовных песен «Шицзин» расска­зывается о настойчивости некого Чжуна, представляющей собой резкий контраст со сдержанностью вышеупомянутого молодого человека в одежде с бирюзовым воротом:

Чжуна просила я слово мне дать Больше не лазить в наш сад на беду И не ломать нам сандалы в саду.

Восточная Чжоу 65

Как я посмею его полюбить? Страшно мне: речи в народе пойдут. Чжуна могла б я любить и теперь, Только недоброй в народе молвы Девушке нужно бояться, поверь!

Насколько сильно ей следовало бояться, становится яс­ным из суждения, имеющего для нас знакомое звучание:

Будь осторожна, девушка, и ты: Не принимай ты ласки от дружка! Коль завелась утеха у дружка, О ней он все же может рассказать... А девушке про милого дружка На свете никому нельзя сказать!

Это фрагмент длинного произведения, где женщина рас­сказывает о том, как она, вопреки воле своей семьи и окру­жающих, тайно бежала с возлюбленным. Последующие годы заставили ее горько пожалеть о содеянном:

Состарились с тобою мы, а ты

Мне в старости наполнил сердце злом!

Так Ци сжимают берега кругом,

Так сушей сжат в низине водоем.

Я помню: волосы сплела узлом,

Беседовали мы, смеясь вдвоем...

Быть верным клятву дал ты ясным днем!

Ты обманул... Могла ли знать о том?

И в мыслях не держала я, поверь!

Что делать мне? Всему конец теперь.

Но что насчет девушек, ради которых ни один Чжун не лазил через стену сада и которых никто не пытался подгово­рить на тайный побег?

66 Восточная Чжоу

Слива уже опадает в саду, Стали плоды ее реже теперь. Ах, для того, кто так ищет меня, Мига счастливей не будет, поверь.

Сливы уже опадают в саду, Их не осталось и трети одной. Ах, для того, кто так ищет меня, Время настало для встречи со мной.

Сливы опали в саду у меня, Бережно их я в корзинку кладу. Тот, кто так ищет и любит меня, Пусть мне об этом скажет в саду.

Традиция предписывала, чтобы отцу девушки в храме предков поднесли гуся, посланного отцом жениха в знак предложения о замужестве. Если отец девушки соглашался, гадателю поручали узнать мнение духов, и если то было бла­гоприятным, их также просили выбрать время. В назначен­ный день жених подъезжал к дому невесты в своем экипаже. Она поджидала его вместе с «дуэньей» либо, возможно, млад­шей сестрой или другими родственницами, которым была уготована роль вторых жен — царь мог иметь из одной бла­городной семьи до девяти таких спутниц. После обмена це­ремониальными приветствиями женщины забирались в по­возку невесты, а место возничего занимал жених. После того как колеса повозки совершали три оборота, он возвращался в собственный экипаж и, следуя за невестой, отправлялся в поездку до своего дома. Здесь проходил праздничный пир, по окончании которого пара удалялась в покои для новобрач­ных. На этом дело не заканчивалось, поскольку на следую­щий день невеста должна была приготовить для родителей жениха церемониальную трапезу, а затем, в свою очередь,

Восточная Чжоу 67

отведать еду, предложенную ими. Даже если первоначаль­ное знакомство проходило гладко, невесту все равно ждал трехмесячный испытательный срок, в течение которого ее могли отправить домой как непригодную для замужества. Если все было хорошо, ее принимали как настоящую жену, представляли предкам мужа, и впоследствии она принима­ла участие во всех семейных жертвоприношениях и ритуа­лах. Семья мужа теперь становилась в такой же степени и ее семьей, как если бы она в ней родилась, и родители мужа ожидали от нее такого же полного повиновения, как и от соб­ственных детей.

Однако женщина обладала и собственными правами, осо­бенно если она была главной женой, в чьих руках порою даже находилась жизнь и смерть ее собственных слуг. Конечно же, она должна была вести себя скромно, когда в дом приходи­ли гости, и даже оставаться за ширмой, если ее муж был кня­зем, принимающим важных людей: но гости часто приноси­ли ей подарки в знак своего уважения. И ее положение было вполне надежным до тех пор, пока она повиновалась роди­телям мужа, блюла верность, рожала детей, а также не воро­вала или не болтала слишком много. («Коль с длинным язы­ком жена, все беды к нам влечет она», — сказано в «Шицзин».) Нарушая эти правила, женщина рисковала разводом — муж просто отправлял ее собирать вещи. Но муж не мог выгнать свою жену, если у той не было родительского дома, куда она могла бы направиться, или если она доказала свою почти­тельность к его родителям тем, что носила по кому-то из них трехлетний траур, либо если при вступлении в брак они были бедными, а затем разбогатели. Она же, со своей стороны, была привязана к мужу до конца жизни, и на вдов, повторно вы­шедших замуж, смотрели косо.

Ее главная цель состояла в том, чтобы родить младенца мужского пола, который со временем будет совершать жерт­воприношения предкам. Тем не менее станет ли один из ее

68 Восточная Чжоу

сыновей наследником, зависело главным образом от того, насколько сильное влияние женщина имеет на своего мужа: он мог доверять ей полностью, постоянно спрашивать у нее совета, даже поручать ей управление целым княжеством на время своего отсутствия в военном походе, но в то же время она всегда рисковала получить удар в самое сердце:

С новой женою пируете вы, Видно, нечистою счел меня ты?.. Славу мою опорочил, и вот — Я, как товар, не распроданный в срок... Или забыл ты, что было давно? Что лишь со мною обрел ты покой?

Если же с женщиной на самом деле плохо обращались, единственное, что она могла сделать, — это обратиться за помощью к собственной семье. Так, например, в одной ста­рой истории рассказывается о молодом человеке, который, как он признался своему другу, женился только для того, чтобы занять более высокое положение в обществе. Он так плохо обращался со своей женой, что, когда она пожалова­лась брату, тот связал мужа и подвесил к ветке дерева высо­ко над землей. Когда друг незадачливого молодожена про­ходил мимо, то в ответ на его мольбы о помощи с усмешкой сказал: «Не понимаю, чем ты так недоволен. Ты ведь сам го­ворил, что хочешь занять более высокое положение, и вот теперь ты на высоте».

Но как бы женщина ни страдала большую часть своей жизни, с наступлением пожилого возраста всем ее невзго­дам приходил конец. Пожилые люди обоих полов пользова­лись всеобщим уважением и обладали всевозможными при­вилегиями, а если ее муж умирал первым, то изменение в статусе женщины, в сравнении с прежним подчиненным по­ложением, было еще более разительным, поскольку она при-

Восточная Чжоу 69

обретала огромный авторитет. Влияние, если не тирания, пожилых женщин Китая вряд ли сравнимо с тем влиянием, которое они когда-либо имели на Западе. Его последствия могли быть печальными, но также и абсурдными, в чем в начале XX века на собственном опыте смог убедиться швед­ский ученый Андерсон, когда вел поиски синантропа: ему пришлось остановить раскопки ископаемых останков древ­него человека после того, как одна старая женщина, возму­щенная тем, что он угрожает покою древних духов, уселась в раскопе и отказалась двигаться с места. Всеобщая враждеб­ность по отношению к каждому, кто пытался проявить не­уважение к старой женщине, вынудила Андерсона покинуть место раскопок. Показательный случай из жизни высших слоев общества был записан в период «Весны и Осени». Один высокопоставленный чиновник устроил званый ужин, в ходе которого к столу была подана очень маленькая черепаха. В ре­зультате главный гость заявил: «Господа, прежде чем есть эту черепаху, давайте подождем, пока она подрастет», — и с этими словами вышел за дверь. Мать хозяина была так раз­гневана скупостью своего сына, что выгнала его из собствен­ного дома. Она позволила ему вернуться только через пять дней, после того как в дело вмешалась самая высокопостав­ленная женщина — жена князя.

Главным фактором в образе жизни любой женщины — качество ее одежды, комфорт, образование, степень влияния на дела в целом — являлся социальный класс, к которому она принадлежала. Государство Чжоу периода «Весны и Осе­ни» сохранило классовую структуру Восточной Чжоу. На са­мом дне общества находились рабы, хотя, возможно, их было меньше, чем в любом другом месте Древнего мира, а за ними следовали крестьяне, большая масса людей, которые напол­няли армии и чей подневольный труд обеспечивал пищей княжества, а также создавал для последних материальную опору — ирригационные сооружения, дороги (многие были

70 Восточная Чжоу

трехполосными), храмы, здания различного рода и массив­ные стены вдоль границ.

Эти крестьяне были привязаны к своим феодальным пра­вителям, и если те взваливали на крестьян бремя непосиль­ных налогов или подвергали чрезмерному гнету, оставалось только поднять восстание, рискуя почти неминуемой смер­тью, либо убежать туда, где, согласно народной молве, усло­вия жизни были лучше:

Ты, большая мышь, жадна,

Моего не ешь пшена.

Мы трудились — ты хоть раз

Бросить взгляд могла б на нас.

Кинем мы твои поля —

Есть счастливая земля,

Да, счастливая земля!

В той земле, в краю чужом

Мы найдем свой новый дом.

Крестьяне были необразованными и крайне суеверными. Главной передышкой от тяжелого труда служили для них длинные ежегодные праздники, в ходе которых религиозная торжественность уступала место вакхическим ритуалам с участием деревенских юношей и девушек. Они, как прави­ло, были ближе своих хозяев к добрым и злым духам, при­сутствовавшим во всех силах природы, временах года, земле и небе, на каждом перекрестке дорог, во всех доминирую­щих чертах ландшафта, таких как горы и реки (дух Хуанхэ обладал особой властью над боевыми действиями: военачаль­ник, надеющийся на победу в сражении, бросал в реку в ка­честве жертвы тот ценный предмет, который был затребо­ван у него во сне). Крестьяне, в сравнении с представителя­ми высших социальных слоев, были в значительно большей степени привержены шаманизму, ранней форме религии,

Восточная Чжоу 71

основанной на поклонении природе, которая практиковалась в северной Евразии с древних времен. Главный участник камланий — шаман — облачался в странные одежды, впадал в транс, исполнял исступленные пляски, пророчествовал, из­гонял злых духов и вызывал дождь. Представители высших классов были невысокого мнения о шаманах и презритель­но относились к их тесному общению с духами, считая, что в нем есть очень много от заискивания и раболепства. Лишь в крайне редких случаях шаман мог достичь сколько-нибудь значимого положения в органах власти, но он — или она, поскольку шаманизм предлагал женщинам редкую возмож­ность сделать профессиональную карьеру — пользовался большим уважением среди народных масс.

Над крестьянами располагался смешанный класс, куда входили домашние слуги, моряки, рудокопы, ремесленники и даже разбойники, а также коробейники, многие из кото­рых к тому времени уже успели превратиться в купцов. Хотя купцы не носили отличавшей их одежды и не имели рангов, они обладали возможностью разбогатеть на торговле, осо­бенно полотном и едой. Расширяющаяся сеть дорог и посто­ялых дворов, построенных для чиновников и посланников, облегчала передвижение купцов по всему Китаю, и они не могли упустить такую возможность сбора коммерческой, политической и военной информации для своего княжества. На границах княжеств они платили пошлины: чрезмерная добыча обесценила раковины каури, и им на смену пришли медь и другие металлы. Существовала единица веса, равняв­шаяся примерно половине фунта (220 г), но в 600 году до н. э. до идеи чеканить монеты, которые только что появи­лись на Ближнем Востоке, оставался еще целый век.

Доминирующим классом по-прежнему была аристокра­тия. Напрямую или через покровительство аристократы дви­гали китайскую цивилизацию вперед, и именно на них мы сейчас обратим свое внимание.

ГЛАВА 5

Восточная Чжоу

(771-476 гг. дон, э.).

Продолжение

Аристократия, занимавшая верхнюю часть по сути двухклас-сового чжоуского общества, сама была стратифицирована. Царь, или ван, стоял над всеми, но скорее по титулу, чем по факту, поскольку многие князья открыто называли себя ва-нами собственных княжеств. Таким образом, царство Чжоу оставалось единым государством только по названию, в от­личие от своей обширной современницы Персидской импе­рии (при династии Ахеменидов), в которой сатрапы входив­ших в ее состав провинций и областей напрямую подчиня­лись столице.

Ниже князей Чжоу на социальной лестнице располага­лись представители трех старших рангов — маркизы (хоу), графы (бо) и бароны (цзы). Среди оставшихся шести рангов были менее благородные сословия рыцарей, министров и ученых, численность которых быстро увеличивалась. Кня­жества разделялись и подразделялись на владения, принад­лежавшие представителям младших рангов, каждый из них находился в вассальной зависимости от вышестоящего пра­вителя, которому платил дань и оказывал услуги. В то же время хозяин владения обладал абсолютной властью над его обитателями.

Восточная Чжоу. Продолжение 73

Последние не могли рассчитывать на защиту закона, имев­шего достаточно расплывчатые очертания. Вплоть до XX ве­ка в Китае, как и в Великобритании, не было письменной конституции; но в отличие от британцев, а также своих со­временников — ассирийцев, персов и израильтян, которые имели объемные письменные своды законов, чжоусцы вер­шили правосудие, руководствуясь главным образом обыча­ями, неписаными прецедентами и общечеловеческим чув­ством справедливости. Когда в 536 году до н. э. министр од­ного из княжеств составил свод законов, отлитый в бронзе, другой чиновник горячо протестовал, говоря, что правители древности полагались на свое чувство правоты, моральные нормы и добродетельных чиновников; и хотя они могли ус­танавливать наказания, «чтобы удержать людей от крайно­стей», в то же время они никогда не пытались придать им четкий статус, поскольку «когда люди точно знают законы, они перестают испытывать трепет перед властями. В них про­сыпается мятежный дух, и они начинают прибегать к сло­весным уловкам».

Существующие законы были связаны главным образом с воинской дисциплиной и уголовными преступлениями. Пер­вые были направлены, например, против мародерства или нарушения субординации ради личных целей, и колесничий мог поплатиться жизнью только за то, что выехал из общего строя; уголовные законы подвергали преступников суровым наказаниям — от смертной казни (осуществляемой различ­ными способами, в том числе и бросанием в котел с кипя­щей водой) до штрафов, между которыми располагались клеймение, кастрация, а также отсечение носа, ушей, паль­цев ног и ступней. Но все эти наказания предназначались Для простолюдинов и, как правило, применялись по реше­нию хозяина обвиняемого. В среде аристократии письмен­ного свода законов вообще не существовало, хотя, если ка­кой-то феодал был значительно сильнее своего обидчика, он

74 Восточная Чжоу. Продолжение

мог потребовать для того наказания в виде смертной казни, конфискации имущества или понижения в ранге до просто­людина.

В гражданских судебных разбирательствах (которые про­ходили только между равными, поскольку никто не мог иметь каких-либо претензий в отношении человека, занимающего более высокое положение) и уголовных делах законы, по всей видимости, полностью зависели от того, как судьи интерпре­тируют обычаи. Многие преступления разбирались внутри семьи или клана, и вся судебная практика носила настолько локальный характер, что судьи обычно хорошо знали сторо­ны, принимающие участие в судебном споре, и им не было безразлично общественное мнение. Хотя судебная система без адвокатов и ставящая справедливость выше закона способна у многих вызвать симпатии, не следует забывать, что она была подвержена коррупции (например, судья мог получить пода­рок в виде красивой девушки) и оставляла непривилегиро­ванных на милость привилегированных.