Под покровом легенды : утверждение и опровержение

Воображение — звезда человека, его небесное или супранебесное тело.

Мартин Руланд. Алхимический лексикон. (London, 1892)

 

Одно из самых любопытных и тщательных исследований тайны Фулканелли было предпринято в 1930-х годах двадцатидевятилетним парижским оккультистом Робером Амбеленом. В этой главе мы раскроем и исследуем его аргументацию, однако хочу сразу предупредить, что его заключения и выводы далеко не обязательно совпадают с нашими. Причины тому кроются в дальнейшем развитии истории Фулканелли, о котором речь пойдёт в своё время.

Амбелен прочёл обе книги Фулканелли и, частично вдохновлённый ими, пустился в самостоятельное исследование готической архитектуры, средневековых строительных гильдий и используемого ими астрологического и магического символизма. В результате он написал собственную книгу «В тени соборов» и принялся искать себе издателя. Работа содержала щедрую подборку графического и фотографического иллюстративного материала, и так сложилось, что для одной из иллюстраций ему понадобилось разрешение Фулканелли и его издателей.

Амбелен отправился к Жану Шемиту, первому издателю работ Фулканелли, чтобы получить его разрешение и обсудить, как создавалась «Тайна соборов».

По Амбелену, Шемит рассказал ему, что в начале 1926 года к нему явился невысокого роста человек с длиннющими усами, торчащими в разные стороны по «галльской» моде. Незнакомец, не назвавший своего имени, завёл с Шемитом беседу об особенностях древней архитектуры, формах и декоре, в особенности же о готическом стиле, являвшемся, по его утверждению, неким шифром. Шифр этот, заявил он, был не чем иным, как древним арго, сленгом, до сих пор известным под названием «зелёного языка» (langue verte). Зелёный, как он поведал Шемиту, был цветом посвящения. Он продолжал толковать о глубоком философском смысле жаргона, об игре слов и двусмысленностях, с течением времени вошедших в идиоматическую систему повседневного языка под видом простых поверхностных каламбуров. В действительности же они составляли древний Герметический язык, таинственный Язык птиц, «солнечный жаргон» посвящённых. Поведав всё это, он ушёл.

Несколько недель спустя в издательство к Шемиту явился другой посетитель, представившийся как Эжен Канселье. Он принёс рукопись, которую предложил Шемиту прочесть и оценить возможность её издания, на что тот охотно согласился. То была весьма красиво оформленная рукопись на квадрилле — писчей бумаге квадратного формата, имевшей широкое хождение, — цвета сепии. Манускрипт был озаглавлен «Тайна соборов, Эзотерическая интерпретация Герметического символизма Великого Делания». Подписан он был Фулканелли.

Далее Шемит рассказывал:

 

«Я внимательно ознакомился с рукописью и почти не удивился, обнаружив в ней те же речевые конструкции, что и у моего таинственного посетителя, говорившего о „зелёном языке", „солнечном жаргоне" и связи между готическим искусством и Герметической алхимией. Ввиду того что работа была необычайно интересна, я решил издать её максимально роскошно и ограниченным тиражом. Месье Канселье объяснил мне, что автор, таинственный Фулканелли, пожелал остаться неизвестным и не будет принимать участия в работе, поэтому все вопросы касательно издания мы будем обсуждать между собою и с художником, нанятым для выполнения иллюстраций. На том мы и порешили — и я никогда не встречался больше ни с кем, кроме упомянутых двух господ».

 

Вскоре Канселье привёл к Шемиту художника Жана-Жюльена Шампаня, который и выполнил все иллюстрации.

По словам Амбелена, Шемит сказал ему следующее: «Я без особого удивления узнал в нём своего таинственного посетителя, бывшего у меня в прошлом месяце».

Далее он добавляет:

 

«Хотя на первый взгляд к иллюстратору относились просто как к талантливому человеку, принимающему участие в работе, но не несущему никакой особой ответственности, к моему удивлению, месье Канселье выказывал ему крайнее уважение и восхищение, обращаясь к нему поминутно в процессе разговора или же спрашивая его совета то „Учитель", то „мой Учитель". Когда же Шампань при этом не присутствовал, Канселье всё равно называл его за глаза „мой Учитель"».

 

В результате у Шемита не осталось вопросов относительно подлинной личности Фулканелли.

Как он сказал Амбелену: «О Фулканелли, будь он реальным человеком с таким именем или же некой таинственной личностью, скрывающейся под этим псевдонимом, не было никаких вопросов. Никто даже не заговаривал об этом, а выносил суждения, принимал решения и делал выбор всегда Шампань. Именно по этой причине я и сделал вывод, что Шампань и Фулканелли были одним и тем же лицом».

Естественно, Амбелена рассказ издателя удивил и заинтриговал. В конце концов, он и сам написал книгу, весьма похожую на труды Фулканелли и даже посвятил её этому человеку, которого считал настоящим Учителем. На фронтисписе «В тени соборов» значится: «Памяти Фулканелли, мастера Великого Делания и Философа Огня, мы посвящаем этот грубый и несовершенный очерк герметической эзотерики».

Кроме того, внимание Амбелена к Шампаню привлекла и статья, помещённая в популярном оккультном еженедельнике «Ваша удача» (№ 13 от 20 июня 1935 года). Её автором был оккультист Жюль Буше, которому в то время исполнилось тридцать три года. В ней описывалась иллюстрация, которую Шампань сделал для книги Буше. Когда Амбелен связался с Буше, тот признался, что описание сделано самим Шампанем.

Оно гласило:

 

«Сводчатая арка в стиле пламенеющей готики, поддерживаемая двумя готическими колоннами, обрамляет собой открывающуюся панораму Ливийской пустыни. На заднем плане видны три пирамиды — Хеопса, Хефрена и Микерина, а также великий караванный путь, соединяющий Верхний и Нижний Египет. Они освещены лучами восходящего солнца; над самым горизонтом стоит луна на ущербе. Итак, здесь можно видеть происхождение египетской науки и её достигнутый в Средние века зенит, обозначенные во времени, и универсальный символизм оппозиции Солнца и Луны — в пространстве.

На первом плане находится раскрытая книга, на которую с любопытством смотрит маленький хамелеон — символ изменений цвета, через которые проходит вещество во время многочисленных реакций; он несёт девиз создателя всего сущего: „Ego eimi to Alpha kai to Omega,, — „Я семь Альфа и Омега, Начало и Конец"».

 

Как сообщает Амбелен, Канселье всегда держал своего друга Шампаня за чрезвычайно одарённого иллюстратора, совершенно никакого понятия не имеющего об алхимии. Поэтому в описании Шампаня его весьма удивили астрологические символы Солнца и Луны (философских серы и ртути), египетские картины и хамелеон как знак изменений цвета в процессе трансмутации. А после разговора с издателем Шемитом Амбелен решил во что бы то ни стало докопаться до истины.

До самой своей смерти в 1932 году Жан-Жюльен Шампань жил практически дверь в дверь с Канселье на шестом этаже дома 59-бис по улице Рошешуар. Когда в 1936 году Амбелен позвонил по этому адресу, оказалось, что консьержка, мадам Лабиль, всё ещё живёт там. Она рассказала Амбелену, что за всё время проживания Шампаня в этом доме к нему наведывались только три человека: Эжен Канселье, Жюль Буше и Гастон Соваж. Он занимал маленькую комнату в мансарде. Всё его имущество составляли небольшой шкафчик, стул, стол и кровать, на которой во время болезни, что свела его в могилу, он нередко спал полностью одетым. На последних стадиях недуга он ел всего один раз в день. Еду ему приносил сначала Соваж, а потом сама мадам Лабиль. Когда Шампань умер, его сестра забрала всё, что ему принадлежало, в том числе и все бумаги, которые могли после него остаться.

Мадам Лабиль рассказала, что Шампань занимал только одну комнату и что у него не было другого помещения, которое можно было бы использовать в качестве лаборатории, не было ни соответствующего оборудования, ни книг. Тем не менее она согласилась, что Канселье выказывал Шампаню огромное уважение, часто называя его «Учитель» или «мой Учитель».

Далее Амбелен обратился к Жюлю Буше, который рассказал ему, что в течение более чем двадцати лет посещал собрания на квартире у Шампаня. Он опроверг утверждение консьержки, что у того в комнате не было никаких книг. Там не было книжных полок, сказал он, но на полу возле кровати громоздились горы книг. Во время этих еженедельных посиделок, а в особенности когда Шампань уже не мог свободно передвигаться по квартире из-за болезни, он мог достать любую нужную ему книгу, не вставая с кровати, просто протянув руку. Он ненавидел электрическое освещение и, чтобы найти книгу, использовал огромную парафиновую лампу, к которой приделал увеличительное стекло, концентрирующее и направляющее луч света, словно небольшой прожектор.

Буше утверждал, что Шампань был не просто художником. У него была старая жестянка из-под печенья, в которой он держал гальбанум, или смолистую камедь. (Это вещество получали из двух видов растений, ferula galbaniflua u ferula rubricaulis, и использовали для облегчения застоя в лёгких). Время от времени Шампань открывал банку, подносил её к носу и несколько раз глубоко вдыхал. Он говорил Буше, что смола обладала волшебными свойствами и помогала ему получать интуитивные прозрения, которых он искал.

Амбелен сообщает, что Буше дал ему немного шампаневского «волшебного благовония», состава которого он не знал. Путём многочисленных экспериментов Амбелену удалось воспроизвести этот состав, после чего он даже вставил его формулу в одну из своих книг под названием «Благовоние Розы и Креста».

Буше также сообщил, что Шампань практиковал «экстериоризацию» — в наши дни известную как «астральная проекция» или опыт пребывания вне тела. Он утверждал, что может выпускать наружу «тонкое тело» через область селезёнки или же солнечного сплетения и, пребывая в это время во сне или трансе, входить в контакт с разнообразными источниками информации на «астральном» плане. Пробуждаясь от этих трансовых состояний, он прекрасно помнил всю полученную таким образом информацию. (Это полностью совпадает с данными тех, кто практикует ритуальную магию. Селезёнка и солнечное сплетение рассматриваются некоторыми оккультистами как центры тонкой энергии тела, подобные индийским чакрам.)

Буше рассказал Амбелену, что, как ни странно, Шампань испытывал довольно сильный ужас перед оккультизмом «левой руки» и часто советовал ему держаться подальше от групп, практикующих подобного рода магию. Буше утверждал, что последовал этому совету, однако в 1941 году опубликовал книгу «Учебник практической магии», которая, по мнению Амбелена, написавшего к ней предисловие, свидетельствовала об обратном.

Открыв эту новую сторону характера обнищавшего иллюстратора, Амбелен решил продолжить свои изыскания и выяснить историю его жизни. Результаты он время от времени публиковал — вплоть до 1962 года — в периодически выходивших «Тетрадях башни Сен-Жак». Его статьи выходили под заглавием «Жан-Жюльен Шампань, псевдоним — Фулканелли» в разделе «Досье Фулканелли». Именно из этого источника я и почерпнул бóльшую часть информации для этой главы.

Жан-Жюльен Шампань родился в шесть часов вечера 23 января 1877 года в Леваллуа-Перре, что на Сене. Сначала он вёл тихую, ничем не примечательную жизнь. О его детстве и юности известно очень мало, за исключением того, что его приняли в знаменитую Школу изящных искусств в Париже, где он стал учеником прославленного художника Жана Леона Жерома. Лет в четырнадцать или пятнадцать он, по данным Амбелена, заинтересовался алхимией и герметическим символизмом тайных обществ. Элементарную химию он изучил самостоятельно в маленькой, оборудованной своими силами лаборатории у себя дома в Вилльер-ле-Бель. Сооружена она была на деньги его матери. Его сестра рассказывала, что изучать Великое Делание Шампань начал в шестнадцать лет. Судя по всему, алхимические штудии выросли непосредственно из экспериментов с сочетаниями цветовых пигментов в художественной школе.

Шампань был невысокого роста молодой человек, весьма эксцентричный даже для студента художественной школы. Он носил длинные прямые волосы, расчёсанные на прямой пробор и ниспадающие гладкими прядями до середины шеи. Даже довольно ранние его фотографии, сделанные в возрасте около двадцати лет, изображают его с большими, тщательно ухоженными усами, устремлявшимися в стороны и немного вверх, по так называемой галльской моде. У него были большие синие, выразительные глаза. На акварельном портрете, выполненном позднее его другом Эженом Канселье, Шампань немного похож на молодого Сальвадора Дали. (См. ил. 8). Однако выражение лица у него скорее мягкое, задумчивое и совершенно лишённое отрепетированной «маниакальности», столь свойственной испанскому сюрреалисту.

Ил. 8. Жан-Жюльен Шампань (по акварельному портрету, выполненному Канселье)

Хотя молодой Шампань, судя по всему, вполне серьёзно относился к своим алхимическим исследованиям, основу его репутации заложило довольно извращённое чувство юмора, которое проявлялось в утончённо-злых шутках над доверчивыми сверстниками.

В Школе изящных искусств Шампань научился копировать старые манускрипты и весьма преуспел в этом, используя чернила своего собственного изобретения, которые содержали небольшое количество кислоты, разъедавшей пергамент и придававшей ему антикварный вид. В каллиграфии он был настоящим специалистом, что подтверждают иллюстрации, воспроизводящие алхимические манускрипты, которые он сделал для книги Фулканелли. Иногда он зарабатывал на жизнь, копируя рукописи за деньги. Это вовсе не означает, что он профессионально занялся подделкой рукописей, хотя время от времени и использовал свои способности копииста для собственного развлечения.

Амбелен считает, что для иллюстраций книги Фулканелли у Шампаня были увеличенные фотографии фрагментов готических памятников — потолочных украшений, соборных барельефов — специально сделанные очень бледными очерки архитектурных деталей, едва различимые на бумаге, по которым он уже рисовал сепией. В результате получались невероятно точные воспроизведения разных герметических символов.

В 1907 году в возрасте около тридцати лет Шампань завёл дружбу с семьёй Лессеп, состоятельными наследниками Фердинанда де Лессепа (1805-1894), выдающегося дипломата и инженера, построившего Суэцкий канал. Сын де Лессепа, также по имени Фердинанд устроил лабораторию на рю Вернье неподалёку от Порт-де-Шампер, и пригласил Шампаня и ещё одного господина, Макса Розе, поработать там вместе с ним.

Одним из плодов, которые принесла эта работа, было открытие Шампанем «воздушных санок» — любопытного агрегата с пропеллером, приводимым в движение мотором. Вполне возможно, это средство передвижения было бы довольно удобно на дорогах. Впоследствии оно было преподнесено в дар царю Николаю II. Амбелен утверждает, что у него была фотография этого странного механизма на авеню Монтень с Шампанем за рулём. На снимке имеется дата — 1911 год — и посвящение Максу Розе.

Амбелен предполагает, что у Шампаня были связи при русском императорском дворе, возможно приобретённые через его современника, оккультиста Папюса (Жерара Анкоса). Однако более вероятно, что контакты с царём могли иметь место исключительно благодаря высокому положению семьи де Лессеп.

В 1916 году Шампань познакомился с Эженом Канселье, которому в ту пору было всего семнадцать лет. (По данным Брата Альберта, Канселье утверждал, что встретил Фулканелли годом ранее, в 1915-м). Они сразу же стали хорошими друзьями, и, как пишет Амбелен, Шампань взял его себе в ученики. Должно быть, именно в то время Шампань и Канселье и поселились на рю Де-Рошешуар. Шампань продолжал быть вольным художником, иногда используя в качестве агента Канселье; кроме того, он продолжал исследовательскую работу в компании Лессепа и Розе.

В 1921 году Фердинанд де Лессеп, у которого было два сына, Поль и Бертран, решил устроить вторую лабораторию в замке де Лере, что в Бурже, и взял Шампаня с собой в качестве домашнего учителя для мальчиков. По данным Амбелена, Шампань хвастался, будто уже через шесть месяцев сможет создать золото. Но даже изведя шестьдесят граммов золота на разного рода алхимические опыты, он не добился ни малейшего успеха.

Какова бы ни была природа экспериментов, проводимых в замке де Лере, можно с уверенностью утверждать, что, по крайней мере, часть из них была направлена на производство различных терапевтических препаратов. Старый консьерж замка рассказал Амбелену, как во время пребывания в нём Шампаня одна из кухарок уколола руку рыбьей костью. В ранку попала инфекция, рука распухла и почернела. Шампань использовал какое-то чёрное притирание с резким запахом, и через две с небольшим недели рука была полностью здорова. Жюль Буше, в свою очередь, сообщает, что Шампань впоследствии сделал мазь, которую использовали в госпиталях для лечения гангрены.

Амбелен пишет, что именно в этот период Шампань впервые увидел герметические скульптуры расположенной неподалёку усадьбы Лальмон, странный символизм которых Фулканелли проанализировал, а сам Шампань проиллюстрировал в «Тайне соборов».

Как долго Шампань оставался в замке Лере, доподлинно неизвестно. Канселье говорит, что художник вернулся в Париж в 1925 году, но, возможно, он несколько раз наезжал в столицу в этот период, поскольку Жюль Буше утверждает, что познакомился там с Шампанем в 1922 году. Однако это не совпадает с другим заявлением того же Буше — что он посещал собрания на квартире у Шампаня «в течение почти двадцати лет», ибо последний умер всего десять лет спустя, в 1932-м.

Когда они впервые встретились, Буше работал в фирме «Рон-Пуленк», где в своё время служила также Луиза Барб, погибшая в 1919 году в результате приёма «эликсира». В их лаборатории Буше познакомился с кузеном Шампаня, который в итоге и настоял, чтобы художник взял Буше и Гастона Соважа в ученики.

В сентябре 1922 года Канселье, по его собственным словам, осуществил трансмутацию в Сарселе при помощи порошка, данного ему Фулканелли. Это звучит особенно интересно ввиду того, что, как мы слышали, Шампань потратил шестьдесят граммов золота на безуспешные эксперименты в замке де Лере.

В этой истории уже встречались довольно спорные моменты в зависимости от того, чьи данные принимать за точку отсчёта — Буше или Канселье, но начиная с этого года противоречия становятся особенно многочисленными. Канселье почти полностью отвергает всё, сказанное Буше, но к его версии событий мы вернёмся немного позднее.

Амбелен сообщает, что Буше часто вспоминал тот период, когда его Учитель — то бишь Шампань — писал свои работы. Вот, что Амбелен об этом пишет: «Он рассказывал мне о вспышках гнева, которые бывали у Шампаня, когда, делая правку готового текста, он вдруг обнаруживал опечатки или ошибки в расположении текста. Гранки «Тайны соборов» и «Философских обителей» приходилось переделывать по восемь раз под пристальным наблюдением автора. И каждый раз Шампань обнаруживал очередные недочёты и требовал новых исправлений».

Следующее утверждение Амбелена, тоже основанное на словах Буше, выглядит просто убийственно. Если, разумеется, считать его правдой.

 

«Именно Шампань настоял на том, чтобы самостоятельно написать предисловия к обеим книгам, а потом попросил своего старейшего и самого преданного ученика Канселье их подписать».

 

К этому времени, пишет Амбелен, Шампань основал «диковинное тайное общество, название которого было призвано ещё лучше замаскировать то, чем оно, собственно, занималось». Оно называлось «Гелиопольские братья», и обе работы Фулканелли были посвящены ему.

«На самом деле, — пишет Амбелен, — состав Гелиопольских братьев ограничивался самим Шампанем, Максом Розе, Дижолями, Канселье, Соважем и Буше, к которым стоит, пожалуй, добавить ещё Штайнера и Фожерона».

Суть их деятельности состояла, вероятно, в том, что Гелиопольские братья представляли собой узкий круг современных алхимиков, использовавших таинственное имя Фулканелли в качестве знамени, хотя на самом деле это был не кто иной, как Жан-Жюльен Шампань, или, если угодно, его альтер эго.

Теперь давайте ознакомимся с его доводами в пользу этого предположения.

Амбелен пишет, что Буше принимал участие в подготовке обеих работ Фулканелли, исполняя обязанности корректора. Также он цитирует посвящение, помещённое Эженом Канселье на фронтисписе его книги «Две алхимические ложи»:

«Жюлю Буше,

Нашему с Шампанем общему другу, герметисту, который лучше, чем кто бы то ни было, знает тайну личности Фулканелли.

От всего сердца, Эжен Канселье».

Амбелен обращает внимание читателя на значительную разницу в возрасте между Шампанем и его учениками. Если последние были относительно молоды и неискушенны в алхимическом искусстве, то у Шампаня за плечами было тридцать восемь лет непрерывного стажа практической работы. Когда вышли «Философские обители», ему было пятьдесят три, в то время как Канселье, знакомому с ним уже четырнадцать лет, исполнился всего тридцать один год. Буше в то время было двадцать восемь, и в группе он был всего восемь лет. (Что опять-таки противоречит утверждению Буше, что он более двадцати лет посещал собрания у Шампаня.)

Штайнер и Розе были друзьями Шампаня ещё до Первой мировой войны и занимались у него в лаборатории де Лессепа на рю Вернье, как впоследствии Канселье и Буше на рю Рошешуар.

Вот как Амбелен это комментирует: «Гелиопольские братья образовывали нечто вроде услужливой свиты вокруг своего Учителя, скрывавшей его от чужих глаз и позволявшей пользоваться анонимностью, которую он так любил...»

И всё же невозможно избавиться от ощущения, что всё это как-то не вяжется с другими сторонами искромётной личности Шампаня — хотя бы с теми же его розыгрышами. Его жестокое чувство юмора во всей красе предстаёт в одном из рассказанных Буше анекдотов. Однажды Шампань убедил наивного молодого ученика, что первым важным шагом на пути постижения алхимического искусства является запасание достаточно большого количества угля, которого бы хватило на поддержание огня в горне в течение достаточно долгого времени. По наущению Шампаня бедный юноша мешок за мешком таскал к себе в комнату уголь, пока в результате там не осталось места, едва достаточного, чтобы лечь и вытянуться во весь рост. Когда же наступило время разжигать огонь, потребный для предстоящего алхимического эксперимента, Шампань отвёл молодого человека в сторону и весьма серьёзно объяснил ему, что поиск Философского камня — дело не только опасное, но и совершенно тщетное. После чего удалился, оставив того без возможности войти в собственную квартиру и, увы, почти без денег.

Ещё одна из шуток Шампаня состояла в том, что он написал редактору «Французского меркурия», представившись месье Полем Лекуром, издававшим периодический журнал «Атлантида», который был целиком и полностью посвящён тайнам мифического «утраченного континента». Надо сказать, что методологически всё было исполнено просто блестяще. Используя свой дар копииста, Шампань сварганил письмо, в котором всё было идеально — печатный бланк, выбор чернил, почерк и подпись. В письме читателей «Французского меркурия» призывали вносить пожертвования в фонд сооружения памятника жертвам великой атлантической катастрофы. Памятник предполагалось соорудить в Саргассовом море, ввиду чего он, скорее всего, должен был быть плавучим. Попало ли письмо в печать или было безжалостно выкинуто редакторами, неизвестно, однако ничего не подозревающий Поль Лекур получил от издателя «Меркурия» гневную отповедь, которой совершенно не понял и, более того, не заслужил.

Все эти милые забавы не вяжутся с образом человека, желающего остаться анонимным главой тайного оккультного общества. И тем не менее они соответствуют личности умного и эрудированного человека, написавшего все работы, приписываемые Фулканелли, которые мы более подробно рассмотрим в следующей главе.

Несмотря на всё это, Амбелен заявляет: «Было бы, однако, совершенно неправильно сделать из вышесказанного вывод, что Шампань не был искренним последователем Герметических искусств».

Он предполагает, что у Шампаня был туберкулёз и тот пустился на поиски Философского камня и эликсира в надежде на исцеление. А чтобы не привлекать внимания к «ненормально долгой жизни», которой он в перспективе намерен был достичь, Шампань и решил заранее спрятаться за псевдонимом.

«Именно отсюда и проистекает его желание остаться неизвестным для читателей своих книг и укрыться за псевдонимом, к которому его ученики питали глубочайшее уважение», — пишет Амбелен.

Но кое-что в его аргументах всё ещё вызывает подозрения. Если Амбелен допускает, что Шампаню удалось создать Камень — а он именно это и делает, — то как он согласовывает это с его очевидной смертью в 1932 году? Очень просто — никак.

Давайте теперь рассмотрим мнение Канселье относительно амбеленовской теории, что Шампань и Фулканелли — одно лицо. Прежде всего, Канселье совершенно справедливо указывает, что Амбелен взял несколько фактов, неправильно их интерпретировал и пустился в совершенно разнузданные измышления относительно якобы вытекающих из них событий. Так, Амбелен, к примеру, заявляет, что Шампань умер в больнице Броссэ от водянки ноги, приведшей к ампутации пальцев. Канселье, который ухаживал за Шампанем вплоть до последних часов его жизни, говорит, что смерть настигла его в маленькой комнатушке на шестом этаже дома номер 59-бис по улице Рошешуар в совершенно ужасном состоянии по причине гангрены обеих ног. И пальцы его были не ампутированы, а отвалились в самом прямом смысле слова.

Амбелен утверждает, что они с Буше протестовали, когда в 1935 году прошёл слух, что Фулканелли готовится выпустить третью книгу. Именно тогда, пишет он, начали говорить, что Фулканелли вовсе не мёртв и живёт себе припеваючи в Бразилии или Аргентине. Когда же он обнаружил, что Канселье «сохранил тросточку Шампаня и одежду, которая была на нём в момент смерти», то окончательно укрепился в убеждении, что Шампань и был Фулканелли. Вот какое жуткое предположение он по этому поводу делает: «Если месье Канселье сохранил эти улики, то сделать это он мог либо затем, чтобы иметь возможность установить с их владельцем посмертную связь, либо же потому, что "скромный иллюстратор книг Фулканелли" был для него чем-то гораздо большим, нежели просто случайным попутчиком, а именно тем, кого он, согласно многочисленным свидетельствам, при жизни величал "мой Учитель"».

Канселье, в свою очередь, утверждает, что ни одно из этих предположений не соответствует истине. Что касается первого из них, то, принимая во внимание не самые приятные обстоятельства, сопутствующие смерти человека от гангрены, поверить ему вовсе не трудно.

«Я забрал, — говорит Канселье, — не трость, а костыли Шампаня, которые немедленно отдал какой-то сестре милосердия. Что же до последних одежд, которые, по словам Амбелена, я оставил себе, то это форменная ложь, достойная тех кафе, где она родилась. Любой, кто может себе представить, как выглядит склерозирование артерий, переходящее в гангрену с обильным кровоизлиянием и выделением болезнетворных жидкостей, вряд ли сможет на полном серьёзе допустить, что я тайно присвоил ради целей какого-то грубого колдовства эти жалкие, отвратительные, несущие заразу тряпки».

Амбелен также заявляет, что Канселье после смерти Шампаня прибрал к рукам картотеку, которую художник составил на основе той, что была у Дижоля. Буше, по его утверждению, взял себе несколько оригинальных рисунков, выполненных Шампанем для работ Фулканелли, а также несколько книг по алхимии.

Канселье возражает, что каталог, о котором идёт речь, принадлежал самому Фулканелли и использовался исключительно при написании двух его книг. Он потерял его — вместе с двумя своими собственными картотеками, содержавшими четыре тысячи карточек и отражавшими двадцать лет работы, — в мае 1940 года. Однако Канселье добавляет: «Благодаря месье Амбелену я нашёл наконец объяснение таинственному исчезновению оригинальных рисунков к "Тайне соборов", выполненных на бристольском картоне, и, по всей вероятности, моих копий неопубликованных работ о Никола Валуа[176]; теперь я знаю — он их просто украл».

Однако «свидетельства» Амбелена на этом не заканчиваются. Он заявляет, что в оригинальном издании «Тайны соборов», которое Шампань дал Жюлю Буше, имелась надпись:

 

Моему другу, Жюлю Буше,

Адепту высоких наук, я дарю в знак

самой сердечной симпатии,

А.Г.Н.Фулканелли

Ил. 9. Факсимиле предполагаемой подписи Фулканелли

Амбелен утверждает: сделана она почерком Шампаня, и добавляет, что весьма маловероятно, чтобы Фулканелли — в 1926 году предположительно ещё живой — позволил простому иллюстратору Шампаню подписывать таким образом написанную не им книгу.

Далее он сообщает, что на надгробном камне Шампаня на кладбище в Арнувиль-ле-Гонесс, имеется следующая надпись:

 

Здесь покоится Жан-Жюльен Шампань,

Apostolicus Hermeticae Scientiae[177]

1877 — 1932

 

Начальные буквы латинского титула — Apostolicus Hermeticae Scientiae — те же самые, что предшествуют подписи Фулканелли на принадлежавшем Буше экземпляре книги. От близкого друга Канселье я знаю, что это было всего лишь ещё одно проявление позёрства и бахвальства Шампаня. Как отмечал Жак Садуль, на публике Шампань любил выдавать себя за Фулканелли, что с трудом можно счесть поведением, достойным истинного Адепта. Тот же самый источник информировал меня, что сестра Шампаня настояла на том, чтобы на могиле брата, в соответствии с его пожеланием, была начертана эта латинская надпись.

И снова трудно мысленно увязать мудрого автора книг Фулканелли и эгоцентричного хвастуна Шампаня. Если Шампань был Фулканелли и хотел сохранить это в секрете, выдумав некоего таинственного алхимика, за чьим образом он намеревался скрыть свою подлинную личность, то подобным действием он уничтожал мистификацию всей своей жизни. С другой стороны, если на самом деле он не был Фулканелли и просто хотел присвоить славу великого алхимика как в жизни, так и в смерти, его поступки выглядят более последовательными. Однако ни в том, ни в другом случае это не соответствует тому духу, которым пронизаны реальные работы Фулканелли.

Трудно себе представить, как запойный пьяница и хвастун, всем своим поведением торопивший собственную смерть, мог создавать работы, свидетельствующие о глубочайших познаниях, и в то же время поддерживать столь изощрённую мистификацию, сохраняя при этом верность и доверие своих друзей. Вспомним, что Канселье ухаживал за Шампанем в последние годы его жизни, полные нищеты и унижений. Даже после его смерти Канселье никогда не говорил о своём друге Шампане и его пьянстве в пренебрежительном ключе. Он отрицал, что Шампань был Фулканелли и настаивал, что он всего лишь иллюстрировал работы Учителя. К чему человеку продолжать молчать об ошибках своего умершего друга, если у него нет на это причин самого благородного свойства? Ведь пороки Шампаня могли бы послужить лучшим аргументом в пользу того, что он не был и не мог быть подлинным Адептом.

Но давайте вернёмся к аргументации Амбелена.

Стремясь доказать, что Шампань отнюдь не был невеждой в алхимии, он пишет, что художник был известен как алхимик — «и весьма подкованный по этой части» — ещё до Первой мировой войны. В то время, утверждает он, первая жена доктора Сержа Вороноффа, знаменитого своими экспериментами с «обезьяньими железами»[178], связывалась с Шампанем по поводу результатов его знаменитых исследований процесса возвращения юности.

В целом не возникает сомнений, что Шампань действительно изучал алхимию и обладал не просто поверхностным знанием предмета. Но это ещё не доказывает, что он был Фулканелли.

В качестве ещё одного «неопровержимого» доказательства Амбелен приводит пресловутый гербовый щит, изображённый на последней странице оригинального издания «Тайны соборов».

На этом щите помимо многочисленных алхимических символов имеется девиз на искажённой латыни: UBER САМРА AGNA.

Полное имя Шампаня, напоминает Амбелен, было Жан-Жюльен Юбер Шампань — третье имя он получил в честь отца, Альфонса-Юбера. Принимая во внимание, что Шампань, несомненно, знал фонетическую каббалу — как о том свидетельствует издатель Шемит, — а также опираясь на текст самой книги, можно открыть истинный смысл этого девиза. Uber Campa Agna, как авторитетно заявляет Амбелен, согласно каббалистической традиции работы с одинаково звучащими словами, представляет собой фонему, непосредственно намекающую на Юбера Шампаня. Поскольку это словосочетание является искажением нормальной латыни, его невозможно перевести со всей точностью. Приблизительно оно выглядит так: «А за (Uber) полем (campus) — или же за морским коньком (сатра) — ярочка (agna)». Учитывая, что H во французском языке — немая согласная, a Ch может произноситься твёрдо как «к», всю фразу можно с натяжкой услышать как «Юбер Шампань».

Далее он указывает, что символизм герба как с геральдической, так и с алхимической точки зрения прямо указывает на Шампаня.

Этот герб, заключённый в чёрный круг, изображает средневековый рыцарский шлем анфас, забрало которого образует крест, а ниспадающий намёт служит фоном для девиза. Амбелен пишет:

 

«...шлем анфас как геральдический символ является исключительной привилегией королей, а король в алхимии, как и короли явленные, есть гость, способный поднять из зеленой земли таинственное двуликое Дитя. (Элемент, обладающий двойной природой, в алхимической терминологии — „ребис", гермафродит.) Забрало, образующее крест, говорит о том, что королевский сан в данном случае есть воистину знак царственности металла, ибо крест представляет собой традиционный символ тигля, встречающийся в алхимических манускриптах, и звучащий по-латыни как crucibilum».

 

Под этим крестом и располагается, собственно, герб, о котором Амбелен говорит следующее:

 

«Художник особо подчёркивает устремлённость ввысь древней двойной арки, чтобы привлечь внимание зрителя к расположенному вершиной вниз треугольнику, символизирующему вечный женский принцип воспроизведения, а также союз земли и воды. Если рассматривать этот герб в свете традиционной терминологии, то можно прочесть послание, зашифрованное в геральдических символах: „На золотом поле серебряный морской конёк passant[179], помещённый вертикально..." Три элемента Делания присутствуют здесь: Огонь, красный цвет; Серебро, символ философской Ртути, и Золото, символ философской серы».

 

Морской конёк, по его мнению, является здесь символом Универсального вещества. Далее он цитирует «Христианский бестиарий» Шарбонно-Лассе и объясняет, что морской конёк — это эквивалент древнего восточного «джинна», или духа магии — создания, которое, как считали Диоскорид, Плиний и Гален, обладало силой предупреждать и исцелять разные болезни, и которое тот же Гален и в особенности Аэтий называли символом Божественного Света. Как и дельфин, он был проводником, указывающим душам умерших путь к островам блаженства, а для алхимиков служил символом Первой Ртути.

Далее Амбелен рассуждает, что золотое поле (champ d'or) есть ещё одна звуковая аллюзия на фамилию Шампаня. Кроме того, в Пикардии и Сентонже «Шампань» произносится как «Кампань», что, в свою очередь, служит обозначением возделанного поля. Le campagnard означает «труженик», а именно этим словом алхимики называют того, кто работает с Огнём.

Этот сложный корпус алхимических, геральдических и фонетических корреляций он завершает предпоследним абзацем «Тайны соборов», в котором содержатся аллюзии на царственность (увенчание), смирение и скромность труженика (алхимика) и важность природы:

 

«Наконец, когда долгие годы кропотливых трудов увенчает успех, когда его желания осуществятся, Мудрец, презрев с