Многозначительные разговоры 4 страница
Тони.— В безопасности? — Тони чувствовал, как спускается темнота. Веки стали тяжелыми, мысли тупыми и неповоротливыми. — Никогда не чувствовал себя в безопасности. — Ш-ш-ш, — произнес тот же голос. — Отдохни немного. Я никуда не денусь, я всегда буду с тобой, Тони. — Кто ты такой? Может быть, незнакомец ответил ему, но Тони уже не услышал. Ночь окутала его, одеяло, и он уснул в ее мягких объятиях без всяких мыслей, желаний и снов. Дом там, где сердце Я стремлюсь, как и всякий человек, чувствовать себя как дома всюду, где бы ни находилась. Майя Анджелоу[13] Солнце? Да, снова было солнце. Но на сей раз солнечный свет был другой, не как вчера: более мягким и приглушенным. Тони резко сел. Где он? Этот вопрос заставил его вспомнить вчерашние события: туннель, дорожки, развилки, дверь в стене, ирландца Джека и еще одного человека. На этом воспоминания обрывались. Может быть, Тони все еще спит и видит сон внутри сна? Он уснул — а может быть, видел во сне, что спит. Солнечные лучи пробивались сквозь шторы. Тони разглядел, что находится в какой-то комнате, временно приспособленной под спальню. кровати с выпирающими пружинами лежал тонкий матрас; одеяло, которым он был укрыт, оказалось потрепанным и рваным, но чистым. Раздвинув шторы, Тони увидел тот же пейзаж, который впервые открылся ему, когда вошел в дверь. Когда это было? Вчера или раньше? А может быть, никогда? Вдали виднелись каменные стены; между ними тянулись террасы, на которых кое-где группами и поодиночке росли деревья. Среди них затерялись отдельные постройки — едва заметные и ничем примечательные. Послышался стук в дверь. Три удара, как прежде. Тони застыл около стены, приготовившись к тому, что опять окажется неведомым образом по ту сторону двери. — Войдите, — произнес он. Это слово прозвучало скорее как вопрос, чем как приглашение, но уж так вышло. — Ты не можешь открыть дверь? — послышался уже знакомый голос. — У меня руки заняты. — Да, конечно, прошу прощения, — произнес Тони и открыл дверь, потянув ее на себя. За дверью стоял тот же незнакомец с пронзительными карими глазами, и Тони неожиданно вспомнил слово «безопасность». Этот человек сказал, что он в безопасности. Это, конечно, звучало успокоительно, но вместе с тем совершенно непонятно. — Не возражаешь, если я войду? — с усмешкой спросил незнакомец. В руках он держал поднос с кофе и десертами. На вид он был одного возраста с Тони, одет в джинсы и футболку, кожа темно-бронзовая; такой оттенок ей придали, по-видимому, ветер и солнце. Тони внезапно осознал, что сам он одет в синий с белым больничный халат — судя по всему, открытый сзади: по спине гулял легкий сквозняк. В целом это не противоречило обстановке, однако Тони стало неловко, и он постарался одной рукой кое-как запахнуть халат. — Прошу прощения, конечно, — пробормотал он в растерянности и, сделав шаг в сторону, придержал дверь, чтобы незнакомец мог войти. — Смотри, все твое любимое: кофе из «Баристы» и разные пончики — со сливками «манго-танго» из «Вуду-донатс» и с ягодным желе из «Хевенли донатс». Чем не идеальное начало нового дня! — Ох, спасибо! — Тони взял большую чашку с рисунком в виде птичьего пера. В ней был ванильный латте с безупречной пенкой, от которого шел ароматный пар. Тони отхлебнул горячего кофе и подержал его во рту, наслаждаясь вкусом, затем присел на краешек пружинного матраса. — А ты не будешь? — Нет. Я люблю чай и с утра уже выпил не одну чашку. — Незнакомец пододвинул стул поближе к Тони и сел. — Полагаю, сынок, у тебя накопилось немало вопросов, так что спрашивай, а я постараюсь ответить подоходчивее. — Мне все это снится? Незнакомец откинулся на спинку стула и улыбнулся. — Видишь ли, за этим вопросом стоит другой, так что, боюсь, ответ не вполне удовлетворит тебя. Снится ли это тебе? И да и нет. Давай я сначала попробую ответить на вопрос, который самом деле стоит за тем, который ты задал. Энтони, ты лежишь в коме в клинике Орегонского медицинского университета. И одновременно — ты здесь. — Как? Я в коме? — Да-да. Именно это я только что сказал. — Я в коме? — Тони был поражен и машинально сделал еще один глоток горячей жидкости. — А это? — кивнул он на кофе. — А это кофе. — Я знаю, что это кофе, но существует ли он на самом деле? Как я могу одновременно быть в коме и пить латте? — Боюсь, если бы я попытался объяснить, ты все равно не понял бы. — Поверить не могу. Я в коме… — повторил Тони ошеломленно. Незнакомец встал и положил руку Тони на плечо. — Знаешь, мне нужно кое-что сделать — прямо за этим домом. Может, обдумаешь все вопросы и задашь мне их там? Твоя одежда вон в том шкафу, и туфли тоже. Когда будешь выходи. — Ладно. — Вот и все, что смог выдавить из себя Тони, даже посмотрев на незнакомца, который тем временем вышел из комнаты. Как ни странно, но в том, что он сказал, был смысл. Если они в коме, тогда все, что с ним происходит, — всего лишь выражение глубоких бессознательных переживаний. Все нереально и неистинно. Позже он и не вспомнит об этом. Подумав об ирландце Джеке, улыбнулся. Какое облегчение. По крайней мере он не умер. Тони допил кофе. Вкус был вполне реален, но, очевидно, в мозгу есть какие-то пусковые механизмы, которые стимулируют разнообразную деятельность — например, память — и могут создавать псевдореальность вроде латте на завтрак… или пончика с «манго-танго». потянулся за остатками десерта. Да-а, если бы удалось найти подходящую упаковку, можно было бы сделать неплохой бизнес на таких завтраках: ни тебе лишних калорий, ни вреда от кофе сахара, ни проблем с поставщиками. Тони покачал головой: что за бредовая ситуация — чистое безумие! Да и можно ли вообще назвать «ситуацией» то, что в реальности не существует и о чем невозможно будет потом вспомнить? Доедая последний кусочек, он решил, что пора уже выглянуть за дверь. Хотя в будущем это, несомненно, сотрется из его памяти, сейчас-то он здесь и ничего не потеряет, приняв участие в происходящем. Тони умылся, поблагодарив свое воображение за то, что оно не забыло обеспечить его теплой водой, и быстро оделся. Сделав глубокий вдох, он открыл дверь и вышел из комнаты. Оказалось, что он провел ночь во флигеле дома, какие строят на ранчо. Это сооружение видело лучшие времена. Краска, покрывавшая деревянные стены, шелушилась. Все было но скромно и уж никак не претендовало на роскошь. Тони привык к совсем другим стандартам. Дверь выходила на широкую террасу, тоже порядком обветшалую, которая опоясывала весь Незнакомец стоял, прислонившись к перилам, и в ожидании Тони ковырял в зубах травинкой. Подойдя к нему, Тони оглядел прилегающую территорию. Вид она представляла довольно странный: местами содержалась в порядке, а местами была совершенно запущена. полуразвалившимся заборчиком с трудом угадывались остатки заброшенного сада, заросшего чертополохом и прочими сорняками. В центре сада высился многолетний дуб, с которого свисали перекосившиеся детские качели, которые то и дело покачивал легкий ветерок. За этим садом был еще один, такой же старый, неухоженный и бесплодный. Все в целом выглядело отжившим и одичалым. Лишь отдельные островки диких горных цветов или случайная роза скрашивали общую непривлекательность места, словно стремясь смягчить боль утраты почтить чью-то память. «Возможно, тут неплодородная почва», — предположил Тони. Воды и солнца, казалось хватало, но очень многое зависит от того, что скрыто под дерном. Порыв ветра донес несомненный аромат дафны, нежный и мягкий. Этот запах напомнил Тони о матери: то был ее любимый цветок. Если, как Тони подозревал, все это — лишь игра его воображения, которое пытается связать воедино хранящиеся в мозгу мысли и воспоминания, то неудивительно, что он чувствует себя здесь на редкость легко и свободно. Что-то в этом унылом пейзаже притягивало Тони или крайней мере находило в его душе отклик. Незнакомец сказал, что здесь «безопасно». Сам употребил бы какое-нибудь другое слово. — Что это за место? — спросил Тони. — Жилье, — ответил незнакомец, глядя вдаль. — Жилье? Что ты имеешь в виду? — Место, где можно жить, обитать, где твой дом, жилье. — По тому, как он это произнес, чувствовалось, что незнакомец любит это место. — Дом? Джек тоже назвал это место домом, но добавил, что это «не совсем» дом. И еще сказал — уж не знаю, в каком смысле, — что это «не совсем» ад. — Ты еще не знаешь Джека, — ухмыльнулся незнакомец. — Он — непревзойденный мастер красноречия. — Я не все понял из того, что он говорил, но получил некоторое представление о том, чем отличается реальность от истины. — Хмм, — протянул собеседник, но ничего больше не сказал, словно не желая прерывать поток мыслей Тони. Они постояли молча некоторое время, взирая на окружающее по-разному — один с пониманием и сочувствием, другой с некоторой неловкостью и даже смятением. — Когда ты говоришь о жилье, ты имеешь в виду этот старый полуразвалившийся дом прилегающий участок тоже? — Жилье включает в себя все — то, что ты видел вчера, и даже больше; то, что находится этой огороженной территории, и то, что вне ее, — одним словом, все. Но здесь, — он обвел рукой пространство внутри ограды, — здесь центр жилья, его сердце. То, что происходит здесь, влияет на все остальное. — А кто всем этим владеет? — Никто. С самого начала было решено, что это место не будет ничьим «владением»Последнее слово незнакомец произнес с омерзением. — Оно должно быть свободным, открытым, ничем не ограниченным, никому не принадлежащим. Повисло молчание. Тони подыскивал подходящие слова, чтобы задать следующий вопрос. — Хорошо, а кто тогда здесь живет? Губы незнакомца тронула улыбка. — Я! — ответил он. — Ты живешь здесь? — переспросил Тони, хотя и так было понятно, что живет. Незнакомец был довольно сложной проекцией подсознания Тони и каким-то образом взаимодействовал ним. К тому же в действительности никто не стал бы жить здесь, в таком запустении одиночестве. — Разумеется. — И тебе нравится жить одному? — Не знаю. Никогда не пробовал. В Тони разгоралось любопытство. — Что ты имеешь в виду? Здесь ведь больше никого не видно. А-а, ты о Джеке? Или, может быть, здесь есть еще люди вроде него? Познакомишь меня? — Других таких, как Джек, больше не существует. Что же до прочих, то всему свое время. Человек помолчал. — Нам спешить некуда. Опять наступило молчание. Оно длилось так долго, что Тони уже начал ощущать неловкость. Он пытался вызвать в памяти какой-нибудь образ или впечатление, которое придало бы смысл происходящему, но не мог вспомнить ничего. Ни подходящих картинок, ни мыслей, ни даже фантазий. А вдруг это просто проекция, порожденная его одурманенным лекарствами, погруженным в кому мозгом? Кто знает… — И давно ты здесь живешь? — Сорок с чем-то лет, не помню точно. Целую жизнь, можно сказать. — Да, это не шутка, — откликнулся Тони, покачав головой. Прозвучала эта фраза довольно неискренне, с оттенком превосходства. Надо совсем уж рехнуться, чтобы прожить сорок лет таком диком месте. Сам он рехнулся бы за сорок часов, а не то что за сорок лет. Надеясь__________, что незнакомец не прочел его мыслей, Тони искоса взглянул на него. Но тот либо действительно ничего не заметил, либо просто не придал значения. Тони уже проникся симпатией к этому человеку. Казалось, он из тех редких счастливчиков, которых не мучают конфликты ни с окружающим миром, ни с самим собой. Непохоже было, чтобы он преследовал какие-то корыстные цели, искал преимуществ, хитрил, как большинство знакомых Тони. Наверное, можно сказать, что одн оволен жизнью ,— но опять же, какой человек в здравом уме будет доволен, живя здесь в одиночестве? Для Тодноив ольство и скук абыли синонимами. Возможно, этот тип просто невежествен и необразован, никуда не ездил и не знает, что где-бывает лучше. Тем не менее он был проекцией подсознания Тони, а следовательно, должен что-то означать. — Так скажи мне, если можно, кто ты такой? — задал Тони вполне естественный вопрос. Незнакомец медленно повернулся к нему лицом и посмотрел на него удивительно проницательными глазами. — Тони, я тот, о ком твоя мать говорила, что он никогда не покинет тебя. Тони потребовалась всего лишь секунда, чтобы осознать смысл сказанного. Он невольно отступил на шаг. — Иисус?! Ты? Ты Иисус? Незнакомец ничего не ответил, по-прежнему глядя на Тони, и тот опустил глаза, чтобы собраться с мыслями. Он понял, что это правда. Конечно, это Иисус! Он же написал его имя листке. Кого еще он мог вызвать в своем воображении, находясь в коматозном состоянии, не Иисуса, архетип всех архетипов, угнездившийся в одном из самых дальних уголков нейронной сети? И вот Иисус стоял перед Тони, нейронная проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности. Тони поднял голову, и тут незнакомец вдруг ударил его ладонью по щеке — довольно чувствительно, но не настолько сильно, чтобы оставить след. Тони был ошарашен, в вспыхнул гнев. — Это просто чтобы ты осознал, насколько активно твое воображение, — рассмеялся незнакомец. В глазах у него светилась доброта. — Удивительно, какую оплеуху может закатить проекция, не существующая в действительности и не имеющая реальной сущности, правда? Пожалуй, в присутствии третьего лица Тони испытывал бы более сильное замешательство гнев. В данной же ситуации он был скорее сбит с толку и удивлен. — Отличное доказательство! — хмыкнул он. — Настоящий Иисус никогда не ударил человека. — Откуда ты знаешь? Из личного опыта? — Человек, называвший себя Иисусом, ухмылялся с явным удовольствием. — Заметь, Тони, это ты убедил себя, что я — порождение твоего бессознательного, одурманенного психотропными средствами. Отсюда и возникает дилемма: либо я тот, за кого себя выдаю, либо ты в глубине души веришь в Иисуса, который способен ударить человека. Выбирай, что тебе больше нравится. Этот якобы Иисус стоял, сложив руки на груди, и наблюдал, как Тони пытается разрешить парадокс. Наконец Тони ответил: — Полагаю, что я действительно верю в Иисуса, способного ударить меня. — Ага! — засмеялся Иисус и приобнял Тони за плечи. — Молодец. Значит, мертвмыоег ут истекать кровью! Ты по крайней мере стараешься быть последовательным в своих умозаключениях, даже если они неистинны и затрудняют тебе жизнь. Позиция, конечно, неудобная, но понятная. Тони пожал плечами и рассмеялся. Фраза насчет мертвых, истекающих кровью, немало озадачила его. Не сговариваясь, будто одинаково зная, куда им надо, Тони с Иисусом спустились по ступенькам и направились вверх по склону холма к перелеску. Снизу казалось, что деревья растут в самой высокой точке всей огороженной территории, вплотную к серой каменной стене, неподалеку от того места, где Тони встретился с Джеком. Вероятно, оттуда можно было разглядеть не только все пространство внутри стен, но и то, что находилось за их пределами, долине. По пути Тони продолжал расспрашивать Иисуса. Как бизнесмен, он был решительно озадачен. — Ты прожил здесь сорок с лишним лет, а место такое неприглядное и запущенное. Не хочу тебя обижать, но почему ты так мало успел сделать за это время? — Тони постарался, чтобы слова не прозвучали как упрек, однако Иисус воспринял их именно так. — Возможно, ты прав. Наверное, я не очень хороший хозяин. Сейчас это лишь жалкая былого величия. Когда-то здесь был великолепный дикий сад, прекрасный, открытый, свободный. — Я не хотел упрекать тебя… — начал было Тони, но Иисус только отмахнулся улыбкой. — Просто это не очень-то похоже на сад… — объяснил Тони. — Ну да, есть над чем поработать, — вздохнул Иисус, покорно констатируя факт. — Похоже, восстанавливать его — сизифов труд, — добавил Тони, желая смягчить свою прямоту. Почему-то в любой беседе ему всегда нужно было чувствовать свое превосходство. — Да, наверное, времени потребуется много, но что я теряю? — последовал невозмутимый ответ. — Не хочу показаться невежливым, но не кажется ли тебе, что давно пора уже за это взяться? Тут многое можно сделать: очистить землю от сорняков, разрыхлить ее, удобрить, выращивать растения. Думаю, тут есть потенциал. Достаточно пригласить несколько специалистов оборудованием — возможно, даже с парой бульдозеров. Это сильно ускорит дело. Я заметил, что кое-где стены начинают проседать и осыпаться. Почему бы не нанять архитектора, инженера и каменщиков? Они справятся месяцев за шесть. Заодно можно снести старый дом построить новый. — Тони, это живая земля, а не стройплощадка. Она настоящая, она дышит; это не фабричный продукт, который можно произвести по своему усмотрению. Когда вмешиваешься со всякой техникой в природный процесс, когда пытаешься сократить сроки естественного роста добиваешься преждевременного понимания или созревания, то получаешь вот это. — Он обвел рукой окружающую территорию. Тони не был уверен, употребляет ли Иисус местоимение «ты» как неопределенно-личное или как собственно личное, относящееся непосредственно к собеседнику. Он почел за лучшее промолчать. — Мы можем двигаться только в том направлении и с той скоростью, какие установила сама земля, — продолжал Иисус. — Нужно относиться к земле со смиренным почтением и дать возможность делать то, что ей по сердцу. Из уважения к ней мы должны, оставаясь приверженцами истинного, не колеблясь подчиниться ее представлениям о «реальности», чего бы нам это ни стоило. Поступать с землей иначе — значит занять позицию агрессоров, пользователей-разрушителей. И не будет никакой надежды на ее восстановление. — Сэр, — произнес Тони в некотором замешательстве оттого, что не до конца понимает собеседника, — вы говорите метафорами, которые в переводе на нормальный язык не всегда понятны. Вы отзываетесь об этой земле так, словно это живой человек, которого вы знаете любите. Но это ведь просто почва и камни, холмы, дикие цветы, сорняки, вода и прочее. — Вот-вот, — сказал Иисус, положив руку Тони на плечо и слегка сжав его, — потому ты не можешь понять то, что я говорю. Я не употребил ни одной метафоры, зато сам ты только и говоришь. Ты так свыкся с привычными тебе метафорами и так в них уверовал, что не видишь истины. Тони остановился, театральным жестом воздел руки, словно желая обнять все пространство перед собой, и заявил: — Но это же просто пыль, грязь! Это не живой человек, а прах. — Ну вот, Тони, ты сам сказал: прах к праху. Грязь. Вот оно, недостающее звено! Однако сама эта мысль казалась абсурдной и потрясала воображение. Посмотрев опять в глаза Иисуса, Тони со страхом выдавил из себя: — Ты хочешь сказать, что все здесь — не только внутри этих стен, но и за их пределами живое существо?! Взгляд Иисуса был тверд. — Я хочу сказать тебе даже больше, Тони. Я хочу сказать, что это живое существо — ты! — Я?! Нет, это совсем уже невероятно. Этого не может быть! Тони чувствовал себя так, словно какой-то невидимый кулак сразил его одним ударом солнечное сплетение. Он повернулся и сделал несколько шагов, пошатываясь и озираясь. В миг его восприятие изменилось, он увидел все окружающее до того ясно, что ему стало страшно. Он уже вынес приговор этому месту, судя о нем отстраненно и свысока, объявил заброшенным и погибшим, просто помойкой, восстанавливать которую не стоит труда. Такова была его собственная оценка. Выражая ее, он старался быть вежливым и не слишком категоричным, но лишь внешне. На самом деле, будь его воля, Тони снес бы все, что тут жило росло, землю бы закатал асфальтом и возвел бы на ней небоскребы из бетона и стали. Все вокруг казалось уродливым, бесполезным и не заслуживало ничего, кроме полного уничтожения. Тони упал на колени и закрыл глаза руками, словно желая подыскать новую ложь, которая заполнила бы пустоту, оставшуюся после гибели старой, уцепиться за новую иллюзию, которая дала бы ему убежище, защитила его и утешила. Но что понято, то понято. Решив быть честным, Тони отнял руки от лица; мысли его прояснились, и противостоять этому было нельзя. осмотрелся — на этот раз с большим вниманием. Но ничто из увиденного ему не понравилось, не вызвало в душе отклика. Это было загаженное никчемное место, настоящая помойка, досадное пятно на лике земли, в остальном вполне симпатичной. Если все это действительно отражение его самого, его сердца, то… Тони был, мягко говоря, сильно разочарован, а говоря откровенно, готов был возненавидеть себя. Слезы — проявление слабости, и Тони их презирал. Он еще в детстве поклялся никогда плакать. Но тут он не смог сдержаться. Он не просто заплакал, а зарыдал. Дамба, которая строилась годами, рухнула, и он оказался бессилен перед бурей нахлынувших на него чувств. спрашивал себя, они ли сотрясают все его тело, или это земля под ним содрогается. — Не может быть, — всхлипывал он, стараясь не глядеть на Иисуса, — этого просто может быть. — Затем откуда-то из глубины его существа вырвался крик: — Я не хочу, чтобы было правдой! Пожалуйста, скажи мне, что это неправда! — умолял он. — Неужели это все, я собой представляю, — слабый, жалкий, никчемный человечишка? К этому сводится вся жизнь? Неужели я так уродлив и гадок? Пожалуйста, ну скажи, что это не так. Волны жалости и отвращения к самому себе захлестывали его одна за другой; душа, казалось, готова была разорваться по швам. Очередная мощная волна опрокинула Тони на землю. опустился рядом с ним на колени и обнял его сильно и нежно, смягчая невыносимую боль чувство утраты. Похоже, только благодаря этим объятиям Тони не развалился на части. Он боялся, как бы обрушившийся на него ураган переживаний не разрушил его рассудок; что он считал до сих пор настоящим и правильным, обращалось в пыль и прах. Но затем, словно луч света, пробившийся между туч, явилась спасительная мысль: что если он, напротив, как сейчас обрел и свой разум, и сердце, и душу? Тони рыдал, закрыв глаза, не желая видеть позорное зрелище собственной никчемности. Всепонимающий Иисус уткнул его заплаканное лицо мокрым носом себе в плечо. Но стоило одной волне схлынуть, как новая с силой подхватывала Тони, и порой ему казалось, что удары вот-вот вывернут его наизнанку. Годами сдерживаемые чувства, вырвавшись на свободу, обрели голос и стремились выразить себя. Но постепенно их напор ослаб, а потом и вовсе затих, и лишь отдельные короткие спазмы еще сотрясали Тони. И все это время его держал, не разжимая объятий, Иисус. Наконец, когда воцарилось спокойствие, он заговорил. И уцелел один Боль напоминает нам, что мы живы, а любовь напоминает, зачем мы живем. Тристан Овайн Хьюз[14] — Послушай меня, Тони. — Иисус снова погладил его по голове, как ребенка, как сына. Душа каждого человека — это целая вселенная. Твои родители создали с помощью Бога новую душу, которая будет существовать вечно. Они оба участвовали в этом, обеспечивая генетический материал и все прочее, чтобы создать поразительное творение, хотя и небезупречное. приняли из их рук то, что они принесли нам, и, в соответствии с особенностями их жизни и эпохи, добавили то единственное, что мы могли им дать, — жизнь. И вот ты был зачат — живое чудо, ворвавшееся __________в жизнь, вселенная среди множества вселенных, не изолированная, не сама себе, а связанная с другими и предназначенная существовать в сообществе, с другими и с Богом. — Ха! Это я-то живое чудо? — хмыкнул Тони, уставший бороться со слезами. Он думал, уже выплакал их все и запас истощился, но оказалось, кое-что еще оставалось, и они опять покатились по щекам. — Как бы не так. — Чтобы что-то стало «не так», надо, чтобы сначала оно было «так», — возразил Иисус. Внешний образ мало о чем говорит. Внутренний мир больше внешнего, надо только уметь видеть. — Не уверен, что хочу его видеть или знать о нем что-нибудь, — проворчал Тони. — Это слишком больно. Я и так стыжусь того, что увидел, лучше бы мне оставаться незрячим. И к же я не верю, что все это, включая тебя, реально. — Боль реальна и истинна, Тони. Доверься мне. Изменения, происходящие без усилий, боли и страдания, без чувства потери, — только иллюзия. Это не настоящие изменения. — Я не хочу меняться, — заявил Тони, снова задрожав. — Я не могу. А что касается доверия, то это слово не из моего лексикона. Я обхожусь без него. — Оно и понятно, — усмехнулся Иисус. — Зато в моем лексиконе оно имеется. Тони продолжал сидеть, опустив голову на грудь, не двигаясь и не открывая глаз. чувствовал себя глупо, казался сам себе совершенно беззащитным, но не хотел ничего предпринимать. — Не понимаю, как быть, — признался Тони. — Знаешь, кого мне сейчас больше всего хватает? — Он открыл глаза и глубоко вздохнул. — Матери. Иисус тут же вытащил откуда-то красный носовой платок и протянул его Тони. Тот благодарностью взял платок и высморкался. — Тони, твоя мать была последней, кому ты доверял. Невозможно жить в одиночестве диктовать жизни свои условия. Ты был создан человеческим сообществом для того, чтобы в нем, создан по образу Бога, который никогда не существовал вне сообщества. — Бог существовал только в сообществе? — Да, только. Я же говорил тебе, что никогда не был один. Я ничего не делал исключительно __________по собственной воле. Вся моя личность построена на отношениях с другими. — Никогда не мог этого понять. — Ничего страшного. Это надо не понять, а пережить. Тони опять вздохнул. — Так что же случилось со мной? Если это место — отражение моего «я», то как вышло, я превратился в безжизненную пустыню? — Если смотреть с твоей точки зрения, то получится, что с тобой «случилась» жизнь: повседневные большие и маленькие потери; приятие и накопление предательства и обмана; отсутствие родителей в тот момент, когда они очень нужны; выход из строя различных систем; решения, принятые ради самозащиты, которые помогли тебе выжить, но закрыли твою душу всего, что могло бы ее исцелить. — А если посмотреть с твоей точки зрения? — С моей точки зрения, это была не жизнь, а смерть, не-реальность, вовсе предназначенная для тебя. Это была не-любовь, не-свет, не-истина, не-свобода… Это смерть. — Значит, я умираю? Вот почему все это происходит со мной? — Сынок, ты умираешь с того момента, как был зачат. И хотя смерть — чудовищное люди приписывают ей могущество, каким она не обладает. Свет рампы отбрасывает на задник сцены твоего бытия слишком большую тень, и в результате ты боишься даже тени смерти. — Я не понимаю. — Это очень серьезный разговор, и многих тем лучше сегодня не касаться. Сейчас главное, чтобы ты понял: твой страх перед смертью обусловлен ограниченностью твоего мировосприятия. Широчайший размах и величиже изни непрерывно поглощают и истощают всю силу смерти, преодолевая ее. Ты считаешь смерть концом, прекращением существования подлинных ценностей, и она становится для тебя непреодолимой стеной, неизбежным губителем радости, любви и всех связей. Для тебя смерть — последнее слово, окончательная разобщенность с миром. Правда же в том, что смерть — лишь тень всего этого. То, что называешь смертью, — действительно своего рода разобщенность, но совсем не такая, как представляется. Ты сосредоточился на последнем мгновении жизни и построил все свое существование на страхе перед этим мгновением, вместо того чтобы признать, что смерть вездесуща, она присутствует в каждом из твоих слов и жестов, решений, печалей. И она же твоем неверии, в твоей лжи, в суждениях и предрассудках, в нежелании прощать и жажде власти, в предательстве и попытках спрятаться от жизни. А само событие смерти есть лишь одно из проявлений ее присутствия. Ты же придал ему всеобъемлющий смысл, не сознавая, ежедневно плаваешь в океане смерти. Тони, ты не был предназначен для смерти, как и смерть не была предназначена для этой вселенной. Момент смерти — это и обещание, крещение в океане, который несет не гибель, а спасение. Люди переделали жизнь на свой лад и превратили ее в жизнь, а мы из уважения к ним включили ее в общую картину мира как один из фрагментов. теперь вы переживаете эту подспудную борьбу между жизнью и смертью каждодневно, пока не освобождает от этого момент смерти. При этом предполагалось, что вы будете переживать
Популярное: Как вы ведете себя при стрессе?: Вы можете самостоятельно управлять стрессом! Каждый из нас имеет право и возможность уменьшить его воздействие на нас... Как построить свою речь (словесное оформление):
При подготовке публичного выступления перед оратором возникает вопрос, как лучше словесно оформить свою... Как выбрать специалиста по управлению гостиницей: Понятно, что управление гостиницей невозможно без специальных знаний. Соответственно, важна квалификация... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (422)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |