Методологический плюрализм

Логическое несовершенство или практическая неприменимость (а чаще то и другое вместе) всех рассмотренных нами методологических доктрин не могли не породить сомнений в существовании некоего универсального Метода с большой буквы, оперирующего только логикой и фактами и хоро­шо защищённого от различных форм иррационализма.

Например, Дж. Робинсон давно обращала внимание на малую эффек­тивность методологических дискуссий, таких, как обсуждение исходных предпосылок теории. Одни предпосылки более удобны, а другие — более реалистичны. Выбор между ними определяется не какими-то высокими методологическими соображениями, а таким далёким от рациональности фактором, как темперамент ученого.

Вообще, с её точки зрения, метод представляет собой нечто, чем можно пользоваться, но нельзя определить. Методологию не почерпнёшь из кни­жек, утверждает Робинсон, когда человек хочет научиться кататься на вело­сипеде, он не читает инструкцию, а садится и едет. Так же следует посту­пать и в науке — отбросить все философские предрассудки и смело при­ступать к исследованию³.

В настоящее время подобный взгляд на метод, только более аргументиро­ванный и подкреплённый разработками таких философов-постпозитиви­стов, как Т. Кун и особенно П. Фейерабенд, широко распространился в эко­номической науке. Он получил название методологического плюрализма, так как придерживающиеся его экономисты — Д. МакКлоски, Б. Колдуэлл, X. Катоузиан и некоторые другие, отвергая идею единственно верного метода, признают равноправие любых способов обоснования теории.

Как полагают сторонники плюрализма в методологии, беда всех быто­вавших доселе методологических доктрин (за исключением, может быть, системного моделирования институционалистов) в их бессубъективности. Коль скоро ни эмпирические, ни рационалистические концепции не смог­ли предложить логически безупречного и работоспособного критерия отбора теорий, вполне уместно было бы попытаться отыскать причину вытеснения одних концепций другими во внешней стороне науки — в со­циально-культурном контексте её развития, конкретной экономической ситуации, психологии учёного как личности. Однако сделано это не было.

В своё время крупнейший физик XIX в. Г. Герц, имея в виду уравнения электродинамики, писал: «Невозможно избавиться от ощущения, что эти математические формулы существуют независимо от нас и обладают соб­ственным разумом, что они мудрее нас, мудрее тех, кто их открыл...». То же самое думают об экономических теориях и Хатчисон, и Фридмен, и Мизес, исключая, тем самым, субъект из теории познания.

Но науки без активно действующего в определённом социально-культур­ном контексте субъекта на самом деле не бывает. Учёный не столько откры­вает знание, сколько сам создаёт его. Допустим, один человек смотрит на ле­жащую на столе монету строго сверху, а другой — под некоторым углом. Пер­вому она представляется кругом, а второму — эллипсом. Означает ли это, что кто-то из них ошибается? С позиции методологического плюрализма, нет. Если два утверждения — условно говоря, «верное» и «ошибочное» — проти­воречат друг другу, то последнее не следует расценивать как несовершенное и неадекватное. Оно просто выражает другое знание, нежели утверждение «вер­ное», и потому имеет одинаковые права на существование.

В экономической науке как дисциплине общественной разброс мнений особенно широк. Так, главный конфликт капитализма марксист видит в присвоении капиталистом неоплаченного труда рабочего; для радикаль­ного либерала он состоит в ограничении государством свободы индивиду­ума; для феминистки все дело сводится к угнетению женщины мужчиной, а националиста больше всего беспокоит эксплуатация (реальная или мнимая) его народа другим. При этом все они хорошо аргументируют свои позиции и оказываются в той или иной мере правы.

Если примирить противоположные точки зрения не удаётся, то учёный, исчерпав всю собственную научную аргументацию, переходит от доказа­тельства своей правоты на чисто рациональной основе с помощью логики и фактов к убеждению оппонента в соответствии с выдвинутым Фейерабендом лозунгом «допустимо всё». Как утверждают методологические плю­ралисты, эту тактику экономисты используют не только в критических ситуациях, а практически всегда. Они постоянно ссылаются на авторитеты, апеллируют к морали, стремятся привлечь на свою сторону общественное мнение, взывают к властям и т. п. Причём, в плане продвижения теории на рынке идей вненаучные способы убеждения действуют не хуже любого научного доказательства.

В этом отношении показательна история кривой Лаффера. В ходе сво­ей первой предвыборной компании 1980 г. Р. Рейган обещал; 1) снизить налоги; 2) увеличить военные расходы; 3) сократить, а потом и ликвиди­ровать дефицит бюджета. Очевидно, что эти обещания плохо стыкуются друг с другом: откуда взять деньги на военные расходы, если налоги сокра­щаются, и как в таком случае можно сбалансировать бюджет? Дабы закрыть брешь в программе президента его сторонники использовали так называе­мую кривую Лаффера, графически отображающую идею, что с повышени­ем налогов поступления в казну увеличиваются лишь до определённого мо­мента, после которого дальнейшее усиление налогообложения имеет об­ратный эффект. В свете этой идеи экономическая программа Рейгана стала выглядеть более связной. Предполагалось, что сокращение налогов уси­лит трудовую мотивацию, увеличит общую эффективность экономики, даст толчок экономическому росту, расширит налоговую базу и облегчит соби­раемость налогов. В результате поступления в казну возрастут настолько, что откроется возможность, как для расширения военных расходов, так и для постепенной ликвидации дефицита бюджета.

Гипотеза Лаффера подверглась эмпирической проверке. Расчёты пока­зали, что сокращение налогов действительно способно стимулировать экономический рост, однако не в такой степени, которая могла бы обеспечить увеличение доходов государства.

Тем временем сторонники сокращения налогов развернули мощную про­пагандистскую компанию в поддержку кривой Лаффера, включая широкое привлечение средств массовой информации и индивидуальную работу с за­конодателями. Причём аргументация строилась не столько на цифрах и фактах, сколько на красноречивых рассуждениях о соответствии их проекта духу американского индивидуалистического капитализма: человек работает не для того, чтобы платить налоги, идущие на содержание неэффективной бюрократии и оплату досуга бездельников, не желающих искать работу

Таким образом, на чаши весов были положены научное доказательство бесперспективности сокращения налогов в виде эмпирической проверки кри­вой Лаффера — с одной стороны, и вненаучные способы убеждения в необхо­димости налоговой реформы в виде риторики и морализаторства — с другой. Убеждение оказалось сильнее доказательства. Кривая Лаффера вошла важной составной частью в «рейганомику» и реформа была всё-таки проведена.

В подобных примерах методологические плюралисты видят однознач­ное подтверждение тезиса Фейерабенда о том, что в науке «допустимо всё». Если бы дело обстояло иначе, утверждает, например, Д. МакКлоски, то многих открытий, которые являются общепризнанными вехами в истории экономической мысли, просто не было бы. В частности, не произошло Вы кейнсианской революции.

«Общая теория» совершенно очевидно не вписывалась ни в какие методологические рамки. Как признают сами лидеры кейнсианства, выска­занные в ней идеи были размыты, противоречивы, лишены микроэконо­мического обоснования". Такую работу априористы, считающие, что каждая категория с безупречной логикой выводится из неподлежащих со­мнению постулатов, должны были бы с ходу отвергнуть. Не соответство­вал труд Кейнса и эмпирическим критериям научности. Д. МакКлоски пишет: «Кейнсианские воззрения не были сформулированы в виде стати­стических выкладок вплоть до начала 1950-х гг., когда подавляющее боль­шинство экономистов молодого поколения уже считало их правильными. К началу 1960-х гг. модели ловушки ликвидности и акселератора, несмотря на неудачи в их статистическом подтверждении, преподавались экономис­там-первокурсникам в качестве общего места в науке»². Получается, что принятие «Общей теории» академическим сообществом было обусловле­но какими угодно мотивами — атмосферой неудовлетворённости, порож­дённой Великой депрессией, уже сложившимся авторитетом Кейнса как учёного и государственного деятеля, его риторическим даром, личным оба­янием или чем-то ещё, но только не строгим научным доказательством, как бы оно не понималось.

Отсюда методологические плюралисты делают вывод, что развитие на­уки идёт успешнее, когда учёный свободен от каких-либо методологичес­ких оков. Для сторонника любой концепции метода, который все ещё верит в его чудотворную силу, такое заявление звучит кощунственно. Однако сто­ронники плюрализма предлагают отнестись к этому как к данности. Поче­му экономисты должны строить методологию на основе каких-то фило­софских предписаний, которые меняются с калейдоскопической быстро­той, или имитировать методы других наук, тем более, что это все равно не получается? Не лучше ли черпать методологические знания из опыта соб­ственной дисциплины? Но если так, то каким бы путем теория не пробила себе дорогу, она остаётся фактом истории экономической мысли и способ ее доказательства или убеждения в её необходимости заслуживает не мень­шего уважения, чем любая философски обоснованная доктрина.

Если попытаться обозначить канву эволюции взгляда на метод в по­слевоенной экономической науке, то она могла бы выглядеть следующим образом:

1. На протяжении всей истории науки в ней существуют две противо­положные традиции — рационализма, согласно которому путь к знанию лежит через разум, и эмпиризма, видящего источники знания в опыте.

В экономической науке 1940-1950-х гг. соперничество между этими традици­ями выразилось в противостоянии между эмпиристами (например, Л. Роббинс), которые считали экономическую теорию системой чисто дедук­тивных выводов из постулатов, не подлежащих подтверждению или опро­вержению на основе опыта, и «ультраэмпиристов» (например, Т. Хатчисон), которые отказывались признать законность использования на лю­бом уровне анализа утверждений, не подтверждаемых непосредственно.

2. М. Фридмен, видя сильные и слабые стороны обеих точек зрения, попытался найти золотую середину между ними. В работе «Методология позитивной экономической науки» (1953) он предложил строить теорию путём догадок и опровержений. Выдвигается произвольная гипотеза. Она не основывается на опыте и прямой эмпирической проверке не подлежит. Из неё выводится следствие-предсказание, которое сопоставляется с не­посредственно наблюдаемыми данными. Судьба теории решается в соот­ветствии с принципом фальсификации К. Поппера: если эмпирические данные подтверждают следующий из гипотезы вывод, она считается «проб­но приемлемой», в противном случае — отвергается. В противоположность априоризму Фридмен считает, что только опыт решает судьбу теории, но в отличие от «ультраэмпиризма» не требует непосредственной проверки каж­дого звена теории, в том числе её исходных предпосылок.

Такая позиция привлекла многих своим решением проблемы соотно­шения мышления и опыта в познании экономических явлений. Предпо­ложение начинать построение со сколь угодно «нереалистических пред­посылок» оставляет простор для смелого интеллектуального поиска, а ка­тегорическое требование заканчивать исследования жёсткой эмпиричес­кой проверкой выводов не позволяет учёному оторваться от твёрдой почвы фактов. После непродолжительной, но довольно оживлённой дискуссии точка зрения Фридмена была в целом принята в качестве общепризнан­ной концепции метода.

3. Однако кризис экономической науки 1970-х гг. и произошедшие к тому времени изменения заставили академическое сообщество серьёзно усом­ниться в философии науки. Многие учёные пришли к выводу, что обще­принятая концепция метода не выполняет своих функций в силу несовер­шенства фальсификационистской доктрины, которая является её сердце­виной, и специфики предмета самой экономической теории из-за трудно­стей применения принципа фальсификации в ней хотя бы в ограниченных масштабах.

4. Это послужило толчком для формирования альтернативных концеп­ций метода. Наиболее заметные из них — системное моделирование институционалистов (Ч. Уилбер, Р. Харрисон, Д. Фасфелд и др.); радикальный рационализм, который пытаются возродить последователи некоторых других научных школ; методологический плюрализм (Д. МакКлоски, Б.Колдуэлл и др.). Ни энтузиасты системного моделирования, ни сторонники радикального рационализма не смогли разрешить проблем, стоящих перед когда-то общепринятой концепцией метода, несовершенство кото­рой сегодня очевидно для большинства специалистов. Поэтому в настоя­щее время все большее число экономистов склоняется к выводу об отсут­ствии единственно правильного метода и равноправии всех подходов к изучению действительности.

«Подобно тому, - пишет Б. Колдуэлл, - как не существует наилучше­го способа слушать симфонию Чайковского, писать книгу или растить ребёнка, не существует и наилучшего способа исследования социальной реальности». По-видимому, на сегодня — это лучшая рекомендация, кото­рую можно предложить работающим учёным.