Глава вторая (431й год) 5 страница

И посланы были к нему от Собора три епископа с повесткой явиться на заседание Собора. Но, пришедши к дому, занимаемому Иоанном, они нашли его окруженным солдатами, которые не допустили их приблизиться даже к воротам дома, и — не добившись ничего, возвратились ни с чем. Тогда Кирилл с живостью указал собранию на обнаружившийся контраст в отношении к Собору между поведением Иоанна Антиохийского с одной стороны, и его — Кирилла — и Мемнона с другой, как на наглядное доказательство внутренней неправоты первого и невинности последних. "Вот я и Мемнон, — сказал он, — св. Собор видит это, мы оба стоим здесь безбоязненно, ожидая правосудия от Собора, потому что имеем чистую совесть и готовы защищать правоту своего дела. Но у еретика Нестория и защитника его Иоанна, как видно, одна забота — пренебрегать законами святой Церкви, а когда их призывают дать отчет в своих поступках — запираться в своих домах и не допускать к себе тех, кто канонически призывает их к оправданию в том, в чем они обвиняются. Поступая таким образом, Иоанн, очевидно, сам произносит на себя суд: он боится придти на Собор, и тем самым обличает дерзость своих поступков. Да удостоит же ваша святость отменить законным приговором его дерзкий суд на нас и определит что должно против самого того, кто нанес нам оскорбление..."

Председатель собрания, Ювеналий Иерусалимский, сказал на это, что антиохийскому епископу, всеконечно, следовало бы из уважения к святому и Вселенскому Собору, по первому же приглашению его, тотчас придти для оправдания себя в обвинениях, на него взводимых, и оказать должное повиновение присутствующему на нем апостольскому престолу Рима, равно как и апостольскому епископу Иерусалимской церкви, тем более, что по обычаю, основанному на апостольском предании и установлении, он имеет право верховного управления и суда над антиохийским престолом: но, если он, по обычной гордости своей, не захотел принять и выслушать послов наших, то мы, последуя обычаям и правилам суда церковного, должны оповестить его вторично".

И посланы были к Иоанну три другие епископа с приглашением явиться в присутствие Собора. Но и это вторичное посольство было не много чем успешнее первого: прибывши к дому, занимаемому Иоанном, депутаты Собора нашли его попрежнему окруженным солдатами, но встретив стоявших подле него клириков, упросили их доложить о себе Иоанну и получили от него только такой ответ: "Мы не хотим иметь никакого дела с людьми, низложенными и отлученными нами²⁴⁷; пусть они не беспокоят себя повторными приглашениями нас".

Ввиду такого оскорбительного для членов Собора ответа, когда Кирилл и Мемнон, один за другим, настоятельно стали просить собрание уничтожить законным порядком дерзкий приговор, постановленный на них Иоанном и его сообщниками, а за оскорбление, нанесенное им этим приговором, подвергнуть виновников его законному суду, Собор постановил: "Приговор о низложении Кирилла и Мемнона, как не имеющий никакого канонического основания, считать бессильным и не могущим нанести какоелибо бесчестие тем, кто потерпел от него оскорбление, а суждение об Иоанне и его сообщниках иметь в следующем заседании, по предъявлении ему третьего, требуемого канонами, приглашения явиться на суд Собора"·

На следующий день, 17 июля, когда отцы Собора снова собрались на заседание (пятое) в той же церкви Марии, Кирилл Александрийский, в дополнение и усиление прежней жалобы своей на Иоанна Антиохийского, обратил внимание Собора на то, что Иоанн Антиохийский в составленной им и обнародованной по городу грамоте обвиняет его — Кирилла — в ереси Аполлинария, и энергично протестовал против этой оскорбительной клеветы, настоятельно требуя неотложного суда. "Я никогда не держался мнений ни Аполлинария, ни Ария, ни Евномия, — говорил он, с жаром защищая честь своего благоверия, — ас детства воспитан в правых апостольских догматах, под руководством православных и святых отцов; а Аполлинария, Ария, Евномия... и всякую другую ересь, включая и новоизобретенные хулы Нестория и его сообщников, анафематствую... Пусть обвиняющие меня в ереси самолично явятся в присутствие Собора и докажут истинность взводимого ими на меня обвинения; а если они откажутся придти, чтобы подтвердить доказательствами свое обвинение против меня, то пусть сами подвергнутся этому обвинению. Я настоятельно прошу св. Собор канонически пригласить Иоанна и его сообщников, составивших эту клевету на меня, и прошу об этом не ради одной только личной чести иерейской совести моей, но и ради чести высочайшего имени, потому что эта клевета на меня, как видно из памфлета, доведена была ими до слуха благочестивейшего императора". Собор нашел это требование вполне основательным и отправил к Иоанну с тремя епископами, в сопровождении нотария, третье и последнее приглашение, составленное по форме.

Эта третья депутация, благодаря случайной встрече ее около Дома, занимаемого Иоанном с некоторыми знакомыми антиохийскими пресвитерами, была несколько успешнее, чем две первые: и ей, правда, не удалось ни видеться лично с Иоанном, ни передать ему врученного ей от Собора письменного объявления, но она всетаки успела, через посредство лиц близко стоявших к Иоанну (его архидьякона и пресвитеров) довести до сведения Иоанна содержание этого объявления, так что ему нельзя уже было более в оправдание своего непослушания Собору ссылаться на неведение, а это было и достаточно для того, чтобы Собор имел полное право су. дить его заочно.

Когда из рассказа возвратившихся депутатов о результате своего посольства стало очевидно для всех и несомненно, что Иоанн Антиохийский сознательно и решительно не хочет явиться в присутствие Собора для оправдания себя в обвинениях, на него возводимых, и через это сам себя уличает в виновности, Собор безотлагательно приступил к суду над ним и, настойчиво побуждаемый Кириллом к решению этого дела, без всяких дальнейших рассуждений единогласно изрек на Иоанна и его сообщников приговор церковного отлучения, формулированный в следующих выражениях: "За оскорбления, нанесенные Иоанном и его сообщниками Кириллу и Мемнону, св. Собору следовало бы произнести против виновных суд по всей строгости законов (т.е. приговор низложения); но считая долгом епископского благодушия действовать и судить в духе кротости и терпения, он определяет только: да будут они — Иоанн Антиохийский и соучастники его поступков (поименно тридцать три епископа, в числе коих значится и Феодорит Кирский) отлучены от церковного общения и да не имеют они никакой власти, принадлежащей священническому сану до тех пор, пока, раскаявшись, не исповедуют своих заблуждений" (т.е. не присоединятся к св. Собору). Вместе с этим приговором на Иоанна и Восточных Собор снова объявил, что приговор Иоанна и Восточных на Кирилла и Мемнона не имеет решительно никакой силы. Покончив таким образом с этим прискорбным и тягостным делом, Собор счел своим долгом донести об этих оставшихся определениях своих императору и Папе Римскому, обстоятельно изложив весь ход этого дела, с приложением и самых протоколов соборных заседаний...²⁵⁰

Итак, поразив Нестория, Кирилл обезоружил и защитников его — Восточных. Но ему не достаточно было этих побед над ересью; он знал и понимал очень хорошо, что еретический образ мыслей, пораженный им в лице Нестория, получил свое начало не в голове Нестория и не в его архиепископском авторитете черпал свою силу; что Несторий был только восприимчивым учеником и последовалем другого, гораздо более его сильного умом и ученостью богослова Антиохийской церкви, которого Восточные считали отцом своих отцов, Феодора, епископа мопсуэтского; и что вся сила и глубина того сочувственного отношения, которое обнаруживали Восточные к Несторию, основывалась главным образом на почти благоговейном уважении их к этому общему своему учителю, стоявшему во главе ученого богословского направления мысли, господствовавшего на Востоке. Поэтому привлечь этого идола Восточных на суд Вселенского Собора, чтобы разбить его на развалинах его поклонника Нестория, — вот чего, конечно, хотелось бы еще Кириллу, для полного торжества над ересью... Но, за отсутствием основательных поводов к прямому нападению на него, он не осмелился этого сделать: высокий почет, окружавший епископа мопсуэтского, в глубокой старости уже готовившегося в это время предстать на нелицеприятный суд праведного судьи, ставил между ним и Кириллом преграду, которую александрийский епископ перешагнул только позже, ограничившись на этот раз одним косвенным нападением на Феодора, случай к которому, кстати, скоро представился.

Через пять дней после пятого заседания Собора, 22 июля, когда епископы и легаты опять собрались на заседание (шестое) в епископском доме Мемнона, под председательством Кирилла, чтобы обсудить и принять меры к утверждению православной веры и умиротворению церквей, некто по имени Харисий, пресвитер и эконом Филадельфийской церкви, в поданой им Собору письменной жалобе заявил, что некоторые единомышленные с Несторием пресвитеры (Иаков и Антоний), пришедшие из Константинополя с рекомендательными письмами к лидийским епископам от отъявленных несторианцев Анастасия и Фотия, будучи приняты филадельфийским епископом Феофаном в состав своего клира, стали распространять в его среде принесенное ими из Константинополя какоето новое изложение веры, составленное в виде символа, и успевши склонить многих неопытных клириков к подписанию его, стали затем вводить его даже в церковную практику, вместо Символа Никейского; когда же он, — Харисий, находя это изложение веры несогласным с православной верой, отказался принять его и воспротивился незаконному употреблению его в Церкви, то они выставили его перед епископом как еретика и воспретили ему цер. ковное общение и священнослужение, хотя он вовсе не еретик и мыслит благочестиво, как это видно из прилагаемого им за своей подписью исповедания веры, буквально сходного с Никейским Символом. Представляя при этом Собору и самый текст того неправославного, по его мнению, символа, с подписями на нем обольщенных, он просил великое собрание рассудить по справедливости, прав ли был он — Харисий — в том, что, вопреки настоянию сослуживцев и начальников своих, отказался принять этот символ и протестовал против введения его в церковное употребление²⁴⁹. Собор внимательно рассмотрел этот символ веры. Оказалось, что это было изложение веры, принадлежащее в главных и существенных чертах перу Феодора Мопсуэтского. По чувству глубокого уважения к его автору оно принято было многими епископами крайнего Востока. В первой половине его излагалось вполне православное учение о Божественных лицах Пресвятой Троицы; но во второй половине, в учении о тайне Воплощения, проводились мысли о соединении в Иисусе Христе двух естеств, существенно сходные с воззрением Нестория. Ввиду этойто нечистой примеси оно, без дальнейших рассуждений, признано было еретическим и осуждено; но имя автора его — Феодора — не было, однако же, упомянуто в осуждении²⁵⁰. По этому поводу Собор постановил известное общее правило, которым решительно воспрещалось впредь составлять, писать или произносить какойлибо другой символ, кроме Символа Никейского, и в этом последнем делать какиелибо изменения, или дополнения, или опущения,—под страхом — для епископов и клириков — низложения, а для мирян — анафемы²⁵¹. Но так как некоторые, видимо принимая этот символ веры, искажали истинный смысл его слов по своему произволу, то, полагая его в основу веры, Собор нашел нужным в предупреждение неправильного толкования его, выбрать важнейшие свидетельства из св. и православных отцов, показывающие, как они сами понимали и завещали понимать его; и для этого, снова пересмотрев места, прочтенные на первом заседании, внести их в акты Собора для всеобщего руководства²⁵².

Осуждение символа Феодора Мопсуэтского было ударом, направленным против Восточных, которые оказывали почти настоящее поклонение этому ученому богослову их Церкви; другой, скоро последовавший за тем, более прямой удар, исходивший из тех же рук, нанесен был иерархическим правом, или вернее, быть может, притязаниям самого их патриарха. Антиохийские архиепископы с некоторого времени, основательно или неосновательно (права и круг власти патриархов в это время еще не были определены с точностью, да и сам титул патриархов еще не был установлен), усиленно и настойчиво домогались главенства (т.е. права рукоположения епископов и верховного суда над ними) над церковью острова Кипра, в гражданском отношении стоявшего в зависимости от епарха Востока; но кипрский епископат и клир, основываясь на древних порядках, узаконенных Никейским Собором, энергично отстаивал независимость своей Церкви. Незадолго до открытия Эфесского Собора случилось, что митрополия острова, город Константия, лишился своего пастыря (Троила). Иоанн Антиохийский не преминул воспользоваться этим случаем, чтобы положить конец этой распре: он решил вместе с епископами, собравшимися в это время в Антиохии, чтобы отправиться отсюда в Эфес, перенести это дело на суд Вселенского Собора, в полной надежде, конечно, что Собор решит вопрос в его пользу, и с тем вместе упросил проконсула Востока, Дионисия, послать строжайшее предписание, как гражданскому правителю острова, так и митрополитанскому клиру Констанции, чтобы на вакантную митрополичью кафедру не смели никого избирать и постановлять до решения этого спорного дела Собором. Но кипрские епископы еще до получения этого предписания успели уже поставить на место умершего законно избранного их Собором нового митрополита и, получив предписание проконсула, согласно его смыслу, отправили от себя трех или четырех епископов в Эфес ходатайствовать пеРед Собором об утверждении принадлежащего им издревле права; в числе этих депутатов был и новопоставленный архиепископ Ригин. Прибывшие в Эфес депутаты с самого начала присоединились к тесно сплоченным рядам сторонников Кирилла, а стоявший во главе их архиепископ Константин, кроме того, успел заявить перед всеми пламенную ревность о православии в пышной речи против Нестория, произнесенной в кафедральном эфесском соборе и заслужившей общее одобрение. Когда все важнейшие дела, относящиеся к утверждению веры, были решены Собором и настало время перейти к рассмотрению стоявших на очереди дел, относящихся к церковному управлению, кипрские епископы тотчас же представили Собору письменное заявление о насильственных домогательствах антиохийского патриарха подчинить своей власти Кипрскую церковь, прося св. Собор справедливым определением своим положить конец этим несправедливым посягательствам антиохийского властолюбия на их исконную свободу и независимость. Собор принял это жалобное заявление своих членов на действия представителя "отступнического сборища" благосклонно и в заседании, бывшем 31 июля в церкви св. Марии, под председательством Кирилла, — после того как кипрские епископы устно и письменно засвидетельствовали, что "от самых времен апостольских все кипрские епископы равно как и митрополиты их избираемы и поставляемы были Поместным Собором епископов, а ни антиохийский патриарх, ни другой какойлибо никогда не имели права рукоположения и суда в их церковной области", — на основании известного правила Никейского Собора решил дело в их пользу, постановив вместе с тем, по этому поводу, общее правило: "чтобы в каждой церковной области сохраняемы были неприкосновенными те права и преимущества, какие она имела от начала, по древнему обычаю, и никто из епископов не простирал своей власти на область, прежде и издревле не признававшую власти ни его самого, ни его предшественников, дабы, под предлогом священства, не вкралась в Церковь гордость мирской власти и мы не утратили мало помалу той свободы, которую даровал нам своей кровью Господь наш Иисус Христос, освободитель всех человеков"²⁵³. Таким образом патриарх Востока отселе навсегда лишен был возможности украсить свою корону драгоценной жемчужиной Кипрской церкви...

Сессия Эфесского Собора подходила уже к концу, когда 2го или 3го августа прибыл из Константинополя в Эфес чрезвычайный и полномочный посол императора. Такой же точный исполнитель предписаний, как и Кандидиан, но более его образованный, такой же искренний и честный, как Ириней, но не приверженный, подобно этому сановнику, ни к какой партии, комит Иоанн пользовался репутацией человека строгого и справедливого. Уже одно прибытие его в эфесский порт привело всех в смятение, — так, по крайней мере, он сам выражается в официальном донесении своем императору. Епископы обеих партий, узнав о его прибытии, поспешили встретить его при выходе на берег, исключая, впрочем, Кирилла и Мемнона, которые остались в своих домах. Императорский посол, обменявшись с ними взаимными "почтительными приветствиями" и видя их в сильном волнении и смятении, объявил им, чтобы на следующий день они все прибыли в его дом для объявления им императорской воли, предупредив в то же время главных вождей их — Кирилла и Мемнона, Нестория и Иоанна Антиохийского — чтобы они явились к нему прежде общего собрания, так как он желал бы переговорить с ним особо. А чтобы при одновременном их приходе не приключилось какоголибо скандального столкновения, он определил порядок, в каком они должны прибыть к нему, назначив каждому отдельный вход. Несторий со своими приверженцами явился первый, почти с зарею; затем прибыл Иоанн Антиохийский с епископами Востока, а немного позже его и Кирилл с отцами Эфесского Собора²⁵⁴; не явился один только Мемнон, задержанный в доме внезапно объявшей его болезнью²⁵⁵.

Как только собрание оказалось в полном составе, верховный императорский комиссар развернул свиток бумаги, в которой заключались его полномочия, и хотел было читать ее; но епископы, стоявшие на стороне Кирилла остановили его. "Светлейший комит, — сказали они, — мы не можем слушать императорской грамоты в присутствии низложенного Собором еретика Нестория и отлученных от церковного общения епископов Востока; по правилам Церкви нам не следовало бы выносить даже и вида их; как же вы хотите, чтобы мы слушали послание благочестивейшего императора в общении с ними?" — "Это что такое? — воскликнули в свою очередь епископы, стоявшие на стороне Нестория и Иоанна Антиохийского. — Мы слушаем же светлейшего комита в присутствии этих людей, — они указывали на Кирилла и его сторонников, — хотя и считаем их также низложенными и отлученными нашим Собором еретиками: мы слушаем по чувству подобающего почтения к благочестивейшему императору но если они не могут выносить и вида досточтимого Нестория требуя удаления его из собрания, то и мы со своей стороны не хотим более сносить соприсутствия их с нами и требуем удаления Кирилла". За этими словами с обеих сторон поднялся такой оглушительный шум и крик, послышались такие резкие выражения взаимной неприязни и угрозы, что комит Иоанн был испуган излишеством проявившегося буйства. "Это было, — писал он императору, — настоящее возмущение, даже более — настоящая битва, сражение"²⁵⁶.

В таком беспорядочно шумном и неистовом препирательстве сторон прошло почти все утро. Пробуя положить конец этому неумеренному и бесплодному раздражению партий одной против другой, комит Иоанн пригласил Нестория и Кирилла, присутствие которых наиболее возбуждало яростные споры и разжигало страсти, удалиться из собрания. "Императорское послание, — сказал он, обращаясь к обеим враждующим сторонам, — адресовано не к той или другой партии, а ко всему Собору епископов; если же Кирилл и Несторий находят несообразным с чувством своей совести совместное присутствие их здесь, то они могут невозбранно удалиться; отсутствие их, я полагаю, не только не помешает исполнению возложенной на меня императором миротворной миссии, но быть может окажется даже вполне благоприятным для мира". Но Кирилл и Несторий, поддерживаемые своими сторонниками, требовали, каждый для себя, права остаться на заседании, и спор возобновился еще с большей силой. Наконец, частью добровольно, частью насильно, оба архиепископа должны были оставить залу.

По удалении Кирилла и Нестория императорскому комиссару удалось наконец коекак, при помощи военной силы, водворить в собрании тишину и склонить присутствующих к слушанию императорской грамоты²⁵⁷. Тогда послание императора было прочитано и выслушано без перерыва. В нем заключалось приглашение епископов от лица императора (подкрепляемое приложенным к императорской грамоте увещательным посланием к Собору маститого епископа веррийского Акакия) братски соединиться между собой в единодушном стремлении к мирному разрешению возникших в Церкви недоумений и споров о вере и уверение в том, что после единодушного утверждения ими католического догмата благочестия они тотчас же получат разрешение возвратиться домой, в занимаемые ими епархии. Вместе с этим оно уведомляло также, что постановленное Собором низложение Нестория, Кирилла и Мемнона одобрено и утверждено императором". По прочтении императорской грамоты снова послышались в собрании возгласы и протесты с обеих сторон. Сторонники Нестория и Иоанна Антиохийского заметили императорскому комиссару, что так как Кирилл и Мемнон, за произведенные ими беспорядки и насилия, низложены их Собором канонически, то этот приговор Собора по всей справедливости мог быть одобрен и утвержден государем; но что касается до низложения Нестория, то оно, как постановленное незаконным собранием, по справедливости должно быть признано недействительным. Сторонники Кирилла и Мемнона (отцы Эфесского Собора) в свою очередь еще с большей силой ставили на вид, что их Собор канонически низложил только еретика Нестория за его нечестивое учение, а затем по всей канонической форме и Иоанна Антиохийского, отделившегося от Собора и принявшего сторону Нестория, но отнюдь не Кирилла и Мемнона, досточтимых "председателей Собора", и если постановленное их Собором низложение Нестория признано императором законным, то и низложение Иоанна Антиохийского, постановленное тем же Собором, должно иметь в глазах императора такую же силу. Но императорское правительство имело единственной целью, не входя в рассуждения о канонической правильности приговоров постановленных собраниями, похитить у партий главных агитаторов, мешавших, по его мнению, соединению их в одно общее собрание. Это была мера чисто административная, только для вида укрытая за приговорами обоих собраний, умышленно приписанных одному общему Собору. Так как обе стороны протестовали с возрастающим жаром и шумом, то заседание опять было прервано. "Я не знаю, — скромно признавался верховный императорский комиссар в своем отчете Феодосию, примирятся ли когданибудь между собой благочестивейшие епископы; что до меня касается, то я не понимаю, откуда могла взяться у них такая ожесточенная вражда?"²⁵⁸

Между тем день склонился уже к вечеру и приближалась ночь, а ничего еще не было сделано; опасаясь, как бы из взаимного препирательства партий не вышло "еще большего возмущения"²⁵⁹ комит Иоанн закрыл заседание, а сам отправился в церковь св. апостола Иоанна помолиться у гроба своего патрона. В это время солдаты отправились в дома Нестория и Кирилла и арестовали их: Несторий отдан был под стражу комита Кандидиана, а Кирилл под стражу другого императорского чиновника, комита Иакова, в общественную тюрьму²⁶⁰. Мемнон, извещенный о том, что произошло, прибежал в церковь св. Иоанна оправдаться перед императорским комиссаром в своем отсутствии на заседании. "Вы объяснитесь у меня на дому", — сказал ему тот; и когда Мемнон отправился туда, то был арестован и посажен в надежное место. Таковы были события первого дня.

Изведав на опыте, как глубока и сильна была рознь между партиями, и как нелегко было установить между ними желаемое согласие, комит Иоанн все еще не терял, однако же, надежды, что по удалении со сцены Нестория, Кирилла и Мемнона ему удастся, быть может, под впечатлением страха, произведенным арестами этих вождей партий, то увещаниями и просьбами, то настойчивыми требованиями и угрозами, склонить епископов обеих партий к более мирным чувствам, и — на следующий же день пустил в ход все бывшие в его распоряжении средства для достижения этой цели. Восточные, как нельзя более довольные отлучением и арестом Кирилла и Мемнона, казалось, готовы были уступать давлению императорского комиссара и подавали ему некоторую надежду на возможность с их стороны пойти на сделки, если только сторонники Кирилла выкажут со своей стороны расположенность к тому. Но отцы Эфесского Собора, глубоко оскорбленные и раздраженные заключением "председателей их Собора" в темницы, не хотели и слышать о примирении с отступниками Собора, отвечая на все увещания и угрозы верховного императорского комиссара решительным отказом: "Вот наши тела — говорили они ему, — (делайте с нами, что хотите); вот наши церкви (лишайте нас их, если вам угодно), вот города (ссылайте нас в ссылку в любой из них); власть в ваших руках; но привести нас в общение с Восточными, прежде нежели будут уничтожены их клеветы на наших сослужителей, прежде чем они вместе с нами осудят еретика Нестория и исповедуют православную веру, вы не можете"²⁶¹.

Потерпев таким образом полную и решительную неудачу по первому, и самому главному, пункту данной ему инструкции, верховный императорский комиссар занялся вторым пунктом инструкции, стараясь в точности узнать, каково было в сущности мнение большинства епископов по вопросу о наименованиях пресвятой Девы Марии — θεοτόχο? и ανϋροποτόχο?, породившему все эти прискорбные разногласия и споры. С этой целью он написал отдельно каждому из обоих главных собраний епископов, чтобы они немедленно прислали ему письменное изложение своей веры, для представления его императору; что же касается до маленькой группы Нестория, то ее не сочли нужным и спрашивать о ее мнении по этому вопросу, так как его можно было узнать и не спрашивая ее.

Восточные, получив это предписание, почувствовали себя в большом затруднении, как им формулировать свое исповедание веры ввиду Кирилла, анафематства которого они так решительно отвергали: одни из них согласны были усвоить пресвятой Деве наименование Богородицы, не отрицая в то же время решительно и наименования Ее человекородицею; другие же решительно не согласны были на такую уступку Кириллу: "Мы,— говорили они, — готовы скорее отдать руки свои на отсечение, чем подписать такое определение веры"²⁶². Поспорили, поспорили и — кончили тем, что, вместо затребованного императорским комиссаром изложения своей веры по данному вопросу, послали ему копию Никейского Символа, подписанную всеми ими, присовокупляя, что "это изложение веры они считают вполне достаточным для полного уразумения благочестия, для указания пути истины и для обличения нечестивого еретического заблуждения" (т.е. учения Кирилла, изложенного в его анафематствах), и что "в этом исповедании веры, не прибавляя и не примешивая к нему ничего нового и чуждого, они желают оставаться навсегда"²⁶³.

Что же касается до отцов Эфесского Собора, то, положив на частном заседании, бывшем на другой день после ареста Кирилла и Мемнона, не входить с верховным императорским комиссаром ни в какие рассуждения доколе вожди их не будут освобождены из заключения, они, не колеблясь ни минуты, наотрез отказались исполнить его требование. "Мы не хотим подвергать себя бесчестию, — отвечали они, — мы призваны сюда не для того, чтобы дать отчет в нашей вере, как какиенибудь еретики, а для того, чтобы утвердить колеблемую еретиками веру, и мы утвердили ее, постановив канонический приговор на еретика Нестория; (вот вам копия этого приговора, если вам нужно знать его). Мы не находим нужным прибавлять к этому чтолибо большее в разъяснение нашей веры; вера наша известна; это — вера всей Церкви, и император не имеет нужды учиться ей ныне; он знает ее и крещен в ней²⁶⁴.

Еще раз обманутый в своем ожидании, верховный императорский комиссар старался посредством личных расспросов наиболее важных и влиятельных членов той и другой партии разведать мнение их по спорному вопросу веры. Из этих расспросов он пришел к убеждению, что громадное большинство епископов принимало выражение "Дева Мария — матерь Божия", и — заключил отсюда, что это было учение, которое император должен считать православным и поддерживать своим авторитетом в государственных актах. В таком духе и составлен был отчет его императору о своей миссии.

После этого императорскому комиссару оставалось только распустить собрания и отправить епископов к их церквам; но те самые люди, которые столько раз и так настоятельно просили, чтобы им дозволено было возвратиться домой, теперь решительно отказывались ехать. Сторонники Кирилла, отцы Эфесского Собора, объявили, что они не оставят председателя своего Собора одиноким в его заключении и готовы следовать за ним даже в изгнание²⁶⁵.

И Восточные со своей стороны, хотя и по другой причине, высказались в том же смысле: им крайне прискорбно было отказаться от ожидаемого ими Вселенского Собора, на котором они рассчитывали поразить своего противника и его анафематства. Таким образом, обе партии с одинаковой живостью протестовали против решения комита Иоанна, обращаясь с апелляционными просьбами к императору, чтобы он удостоил их лично выслушать и рассудить между ними. Это был настоящий отказ в повиновении; императорскому комиссару не оставалось ничего более, как уехать обратно в Константинополь, чтобы дать отчет о своей миссии.

Между тем в его отсутствие в императорском дворце произошла большая перемена: слабый и нерешительный ум Феодосия повернул от одного полюса к другому. Депутаты Собора (египетские епископы—Феопемп, Потамон и Даниил, о которых говорено было выше), посланные Кириллом в Константинополь для объяснения императору деяний Собора, некоторое, довольно значительное время, оставались в имперском городе и после того, как они исполнили это поручение. Находясь в сношениях с Кириллом²⁶⁶, они вовремя получали точные и обстоятельные сведения обо всем, что происходило в Эфесе в их отсутствие, о всех делах, желаниях и нуждах Собора, и сообщали обо всем этом кому следовало, поддерживая и возбуждая в константинопольском клире и народе бдительную внимательность к колеблющемуся положению соборного дела и ревностную готовность постоять за православную веру вместе с подвизающимися за нее отцами Собора²⁶⁷. Узнав о заключении Кирилла и Мемнона под стражу и последовавшем затем давлении, производимом комитом Иоанном на отцов Собора с целью примирения их с Восточными, они, по настоятельному призыву Кирилла и всего Собора, удвоили свою энергию и, вместе с другими епископами, бывшими в Константинополе²⁶⁸, успели воспламенить в среде константинопольского клира и народа такую ревность о правой вере и Решимость защищать ее, что в имперском городе начали обнаруживаться признаки крайне возбужденного состояния умов, которое не могло быть оставлено правительством без должного внимания²⁶⁹. Не довольствуясь этим успехом, они нашли возможность видеться с "царственными девами", и в ярких чертах изобразив перед ними опасность, угрожающую вере и Церкви, возбудили религиозную ревность Пульхерии, которую начинали уже приводить в уныние неблагодарность царственного брата ее и притеснения двора. Бывшая регентша возвысила свой голос, принудила евнухов и придворных к молчанию, и — Феодосии преклонил перед ней свою голову. Она энергично поддержала требование отцов Эфесского Собора²⁷⁰, чтобы император перенес дело Собора в свой трибунал и решил его самодержавно.