Глава вторая (431й год) 6 страница

Феодосии, раздраженный и утомленный, кончил тем, что согласился на это. А так как и Восточные прислали ему такую же просьбу, то он решил, чтобы обе стороны прислали от себя делегатов в Константинополь для изложения взаимных своих жалоб перед императором и миролюбивого решения всех споров в присутствии священной консистории. Пульхерию, быть может, пытались склонить к тому, чтобы отвергнуть присутствие консисториальных чиновников на заседаниях собрания делегатов; но она дала себе слово, что будет сама лично присутствовать там, чтобы в случае нужды победить влияние их на государя. Это был уже большой успех; но победа все еще не была вполне обеспечена. Здесь дело шло только о неприязненных отношениях друг к другу Кирилла и Иоанна Антиохийского, о взаимной вражде между собой двух собраний, из которых каждое считало себя святым Эфесским Собором. Что же касается до Нестория, то дело его казалось совсем покинутым: мы говорили уже, что Феодосии крепко не любил затруднений; всякий, кто только вовлекал его в них, был его личным врагом. А с тех пор как он неблагоразумно принял сторону этого патриарха, сколько неприятностей обрушилось на него: раскол между церквами, разделения между народами, смуты и волнения даже в имперском городе, где монахи осмелились шумной процессией явиться перед воротами его дворца, чтобы навязать ему свою волю, наконец, возвращение его сестры к благосклонности общественного мнения и почти к новому регентству. Несторий стал для него ненавистен; в присутствии государя не смели даже произносить имени этого патриарха.

Перемена мыслей, совершившаяся в уме государя, не замедлила обнаружиться и в умах придворных, для которых несчастный патриарх еще так недавно был идолом и оракулом. Теперь на него посыпались проклятия; его считали достойным наказаний всякого рода: постановленное прежде низложение его казалось уже недостаточным, теперь одна только ссылка его могла гарантировать спокойствие государя. Из свидетельств современников мы узнаем, правда, что спокойствие императора не было единственной причиной этого так внезапно проявившегося при дворе отвращения от Нестория: Феодорит уверяет, что некий Павел, племянник Кирилла, щедрой рукой расточал золото во всех закоулках дворца. Но для того, чтобы отвернуть придворных от Нестория, когда они ясно видели решительную перемену к нему императора, кажется, вовсе не было надобности пускать в ход эти "золотые стрелы", хотя и они, конечно, не вредили делу. Евнух Схоластик, бывший покровитель и друг Нестория, написал ему письмо с рассчитанной холодностью²⁷¹. Преторианский префект Антиох, на которого патриарх больше всего рассчитывал и которому он неосторожно открыл свое сердце, выказал в отношении к нему еще большую холодность.

Несторий понял все, и как он был по природе горд, то притворился, что принимает немилость государя без ропота, и даже с некоторым довольством. "Я не хочу никому быть в тягость, — отвечал он Схоластику, — у меня никогда не было честолюбия, и самым горячим желанием моим всегда было — уединиться в монастыре, где я мог бы свободно предаваться изучению Св. Писания и отеческих творений, которое всегда было отрадою моей жизни"²⁷². Почти то же самое он писал и Антиоху. Эти бывшие Друзья его злоупотребили его письмами, чтобы убедить Феодосия, что бывший любимец его и сам ничего более не желал, как Удовольствия жить в уединении: этим уверением они устранили в Душе монарха и последние беспокойства совести, которые он мог еще испытывать.

II

Императорское повеление²⁷³, объявленное епископам через комита Иоанна, который еще не покинул Эфеса, исполнило радостью приверженцев обеих партий. Император повелевал, чтобы каждое из собраний прислало к нему от себя по восьми депутатов для изложения перед ним взаимных жалоб своих и совместного рассмотрения их в присутствии консисториального совета его²⁷⁴. Это равенство представительства для обоих собраний, столь неравномерных по числу своих членов, показалось Восточным, сторонникам Иоанна Антиохийского, добрым знаком благосклонного внимания к ним императора; но и сторонники Кирилла, отцы Эфесского Собора, не оченьто сетовали об этом: хорошо извещенные о том, что происходило в Константинополе, они знали, что эта кажущаяся невыгодность их положения будет возмещена могущественными влияниями, которые уже работали в их пользу. Поэтому в обоих лагерях приступили к выбору депутатов и составлению для них инструкций.

Сторонники Кирилла, отцы Эфесского Собора, никогда не терявшие из вида, что дело их собрания есть общее дело всей христианской Церкви, Востока и Запада, Греции и Рима, и должно быть защищаемо совместно представителями церквей греческого Востока и латинского Запада, избрали в число своих депутатов двух (из трех) папских легатов: римского пресвитера Филиппа и епископа Аркадия; Ювеналий Иерусалимский, вицепредседатель их Собора, заступил в депутации место заключенного в тюрьме председателя его, Кирилла, и брал с собой пять епископов, отличавшихся наибольшей твердостью в православии и мужественной энергией в защите его: Флавиана Македонского, Фирма Кесарийского, Феодота Анкирского, Акакия Мелитинского и Евоптия Птолемаидского²⁷⁵. В состав депутации Восточных вошли наиболее известные ученостью богословы их партии с Иоанном Антиохийским и Феодоритом Кирским во главе²⁷⁶: они льстили себя надеждой победоносно выдержать предстоящие им на конференции богословские прения со своими противниками.

Полномочия, данные своим депутатам обоими собраниями, любопытны в том отношении, что они ясно показывают, как, в особенности с одной стороны, все в них соображено и направлено было к тому, чтобы предупредить всякую возможность обоюдного миролюбивого соглашения. В инструкции, составленной отцами Эфесского Собора для своей депутации, предписывалось депутатам не входить с Иоанном Антиохийским и его отступническим скопищем ни в какие примирительные сделки. А если бы император потребовал от них непременного соглашения с Восточными, то, по долгу повиновения императорской воле и власти, дозволялось изъявить согласие на это примирение, но не иначе, как на следующих трех условиях:

1) если противники их, Восточные, согласятся со своей стороны на низложение Нестория и предадут его учение анафеме²⁷⁷;

2) если они письменно извинятся перед святым Вселенским Собором в оскорблениях, нанесенных ими председателям его²⁷⁸;

3) наконец, если вместе со своими противниками они примут деятельное участие в ходатайстве об освобождении святейших епископов Кирилла и Мемнона²⁷⁹.

Инструкция Собора, подписанная всеми членами его, с Веринианом Фригийским во главе (занимавшим место председателя, конечно, по старшинству лет), была повелительна: в случае если бы депутаты в чемлибо уклонились от ее предписаний, Собор грозил не только не признать сделанного депутатами, но их самих лишить общения с собой²⁸⁰.

Полномочия, данные собранием Восточных своей депутации, были гораздо шире и либеральнее: они предоставляли депутатам полную свободу и власть действовать по своему благоусмотрению и принимать всякие обязательства, какие они сочтут нужными для блага веры и мира Церкви, перед самим ли императором, или в его консистории, или в сенате, или в Соборе отцов, — с уверением, что собрание со своей стороны одобрит все, что будет сделано ими с Целью утверждения благочестия, церковного мира и благочиния, и Утвердит своими подписями всякий акт соглашения. Одно только ограничение положено было для полноты их правомочий: им решительно воспрещалось принимать еретические главы, прибавленные Кириллом Александрийским к вере отцов никейских, вместе с его анафематствами; это был предмет веры, не допускавший никакой сделки²⁸¹.

Отправляя своих депутатов в Константинополь с такими полномочиями, и то и другое собрание вместе с тем снабдило своих уполномоченных особым посланием к императору. Восточные в своем послании выставляли себя ревностными охранителями догмата веры, утвержденного отцами никейскими, в ненарушимой целости и чистоте, и заклинали Государя всем, что есть святого в мире, обратить строгое внимание на известные главы и анафематства Кирилла, привносящие в веру совершенно чуждые правым догматам мнения, и повелеть подвергнуть их тщательному исследованию и обсуждению на собрании делегатов Собора в личном своем присутствии, — предоставляя со своей стороны ему самому, по надлежащем выяснении исследуемого предмета с обеих сторон, порешить его окончательно своим верховным судом, по своему разуму²⁸², и таким образом уничтожить произошедшее в церквах гибельное раздвоение в вере; ибо "как в одном государстве не должны быть вводимы два различные порядка, так тем более в единой Церкви не могут быть терпимы два противоположные учения"²⁸³. Отцы Эфесского Собора в своем послании изливали "глубокую и непрестанную скорбь, сокрушающую всех священников христовых, о невиновном заключении Кирилла и Мемнона под стражу по клевете, взведенной на них Иоанном Антиохийским", и умиленно просили и молили его величество, припадая к благочестивым стопам его с распростертыми руками, освободить от уз невинно страждущих председателей их собрания, чтобы святой Собор их не оставался без главы, а вместе с ними разрешить от уз и все собрание их, ибо "вместе с этими узниками, как братьями и председателями святого Собора, и все члены его пребывают в узах"²⁸⁴.

Как бы для того, чтобы нагляднее показать разделение партий, обе депутации отправились в путь различными дорогами: депутаты Собора избрали морской путь, а депутаты Восточных — сухопутный, более длинный, и в дороге должны были покинуть одного из своих товарищей, Имерия Никомидийского, по крайней усталости от путешествия вынужденного остановиться в своем епископальном городе.

Едва депутаты отправились в путь, как Несторий, находившийся под стражей в Эфесе, получил от своего старого друга, преторианского префекта Антиохия, письмо, сохранившееся до нашего времени²⁸⁵. Антиох писал ему, что император, принимая в соображение выраженное архиепископом желание жить в уединении, позволяет ему оставить Эфес и выбрать по своему желанию как место убежища своего, так и путь, по которому намерен туда отправиться; а для того, чтобы избавить его от всяких забот и неприятностей путешествия, ему дается стража для охранения и предоставляются в распоряжение его государственные перевозные средства.

Несторий очень хорошо понял, что это был приговор ссылки, и просил назначить ему местом ее монастырь Евпрепия²⁸⁶, где прошли первые годы его церковного служения, — на что, через того же Антиоха, вскоре и получил согласие императора. Упавший с такой высоты и так внезапно, архиепископ не склонился, однако же, и под этим тяжким ударом, нанесенным ему рукой друга; он с гордостью отвечал, что считает для себя великой честью быть низложенным за веру и желал бы испросить себе одной только милости у императора, а именно: чтобы благочестивый государь удостоил в публичной грамоте осудить опасные для веры предложения Кирилла, и чтобы эта грамота была прочитана во всех городах империи; тогда он, Несторий, удалился бы в монастырское уединение вполне удовлетворенным: он исполнил бы свой последний долг перед Церковью²⁸⁷.

Между тем как бывший константинопольский патриарх получил в такой форме свободу изгнания, Кирилл и Мемнон все еще находились в тюрьме и были так строго охраняемы, что ночью солдаты ложились спать перед дверями их камер²⁸⁸. Вести о таком суровом обращении императорских чиновников с узниками — ратоборцами за православную веру, доходившие до Константинополя, одна другой печальнее, возбуждали в среде константинопольского клира и монашества глубокое негодование и сильное раздражение против правительства, готовое перейти в открытое волнение. Такое настроение умов в имперском городе не могло остаться без влияния на предстоящее собрание конференции, и еще до открытия ее не замедлило сказаться на перемене места ее заседаний.

Местом собрания конференции император сначала назначил Константинополь, но, перед самым прибытием депутатов, вследствие некоторых зловещих признаков опасного волнения, обнаружившихся частью в клире, частью между монахами, он нашел нужным отменить это решение и перенести собрание ее в Халкидон, который считался предместьем Константинополя, но находился под управлением другого епископа. Халкидон к тому же обладал превосходным местом для помещения двора и собрания конференции, Руфиновой виллой, вдвойне знаменитой на Востоке, как плод грабительства Руфина, любимого министра Феодосия Великого, и как театр осуждения Иоанна Златоуста вследствие преследования его александрийским патриархом Феофилом. По какомуто роковому совпадению здесь опять шло дело о константинопольском архиепископе, преследуемом архиепископом александрийским. Руфинова вилла, которая в Vм веке слыла чудом искусства²⁸⁹, заключала в своих стенах огромный собор во имя апостолов Петра и Павла, Apostoloeum, — церковь столь же обширную, как и великолепную, к которой был присоединен монастырь, обязанный заботиться о ее поддержании.

Обе депутации соединились в Халкидоне в начале сентября, а 4го числа этого месяца была открыта конференция в присутствии императора, сопровождаемого преторианским префектом Антиохом и консисториальным советом. Депутаты той и другой стороны вручили императору принесенные ими от своих доверителей послания, и в коротких словах изложили перед ним выраженные в них требования: депутаты собрания Кирилла — требование признания и утверждения постановленного их Вселенским Собором осуждения Нестория за его нечестивое учение, а депутаты Восточных — встречное требование предания формальному обсуждению учения противоположной стороны, Кирилла и его приверженцев, признаваемого собранием Восточных опасной ересью. Император, казалось, благоприятствовал Восточным; он одобрил заявленное ими требование, как вполне справедливое, и дал им позволение свободно высказать свои мнения о неправоте учения их противников и представить тому доказательства. Тогда они с жаром стали доказывать, что составленные Кириллом против Нестория анафематства, признанные на собрании сторонников его содержащими в себе правое учение веры, скрывают в себе гибельный яд еретического учения Аполлинария, сливавшего два естества во Иисусе Христе, Божеское и человеческое, в одно смешанное естество и усвоившего самому Божественному естеству Его то, что свойственно одной только плоти, — видимо стараясь самой горячностью нападений вызвать своих противников на спор. Но депутаты собрания Кирилла, оставаясь верными данной им инструкции — не входить с Восточными ни в какие рассуждения о вере, доколе те формально не отрекутся от Нестория и не осудят вместе с Собором нечестивого учения его, не позволили увлечь себя в богословские прения; они ограничились только тем, что возобновили на словах требование, формально выраженное в их инструкциях, о возвращении свободы Кириллу. ''Ввиду таких тяжких обвинений, взводимых на Кирилла, — говорили они, — надобно, чтобы он лично присутствовал на конференции, чтобы иметь возможность самому отвечать за себя"²⁹⁰. Но император, повидимому, не обратил должного внимания на это справедливое заявление, и депутаты Восточных продолжали невозбранно изобличать своих противников в аполлинаризме, при видимом сочувствии к себе императора и консисторских его советников²⁹¹. Когда они обвиняли одного из выдающихся и наиболее ревностных сторонников Кирилла, бывшего некогда другом Нестория, но потом ставшего непримиримым его противником, Акакия Мелитинского, в том, что он в комментариях своих положительно утверждал, что Божество "может страдать"²⁹², то император обнаружил сильное негодование: "потряс одеждою и отступил назад перед таким богохульством"; но Акакий, лично присутствовавший на заседании в качестве депутата, поспешил оправдаться, энергично протестуя против такого превратного истолкования его слов. Этот протест приостановил лившийся из уст Восточных поток изобличений своих противников, но не уклонил их от цели, которую они преследовали. "Правильно или неправильно понимаем мы друг друга, — сказали они, — но то не подлежит сомнению, что между нами существует глубокое взаимное недоразумение по отношению к одному из важнейших вопросов веры, которое может быть устранено только путем взаимных объяснений и публичных прений. Поэтому мы снова предлагаем и настаиваем, чтобы вопрос веры, по поводу которого возникли все разногласия между нами, прежде всего подвергнут был тщательному и всестороннему обсуждению в общем собрании"; и эта речь понравилась императору, так как мысль, в ней заключающаяся, была и его собственной мыслью, не один раз формально выражаемой в его грамотах к Собору. "Вы правы, — сказал он, — так пусть же обе стороны составят и представят мне письменное изложение своих верований". — "Мы не имеем, да и не желаем иметь никакого другого изложения веры, кроме Символа веры Никейского"²⁹³, — отвечали ему на это депутаты Восточных, и непосредственно затем представили ему копию этого символа, подписанную всеми Восточными в Эфесе, что опять понравилось императору²⁹⁴. Что же касается депутатов Кириллова собрания, то они отказались исполнить желание императора за неимением на то полномочий от Собора. "Мы посланы сюда святым Вселенским Собором, — сказали они, — не для того, чтобы снова исследовать и обсуждать то, что уже окончательно обсуждено и решено собранием представителей всей христианской Церкви Востока и Запада, а для того, чтобы настоятельно просить утверждения и приведения в исполнение соборного определения". Император не сделал им на это никакого замечания и — закрыл заседание.

Это первое заседание конференции показалось Восточным благоприятным для их видов, и по окончании его они удалились к себе с сердцем исполненным радости; но эта радость была преждевременна, они скоро должны были в этом увериться.

Халкедонский епископ оказался таким же всецело преданным сторонником Кирилла и ревностным поборником деяний Эфесского Собора, как и епископ эфесский; он скоро дал почувствовать депутатам "отступнического сборища" (так называлось собрание Восточных сторонниками Кирилла), что они имеют в лице его второго Мемнона. Считая их отлученными от Церкви раскольниками, он решительно воспретил им вход в церкви своего города, предоставив в то же время противникам их, депутатам Эфесского Собора, полную свободу молитвенных собраний, богослужения и проповеди во всех своих церквах. Третируемые как язычники, Иоанн Антиохийский и его товарищи наняли себе в городе одно место, чтобы собираться там для общей молитвы, совещания о текущих делах, а в случае надобности и для проповеди. Эта импровизированная капелла состояла из большого открытого двора, окруженного четырьмя портиками, над которыми возвышалась галерея²⁹⁵.

Как только стало известно в городе, что Восточные епископы собираются в известном месте на общую молитву и говорят там проповеди о вере, в новооткрытую часовню их стало стекаться множество народа, чтобы послушать их речи. Каждое утро двор был полон слушателями, приходившими не только из Халкидона, но даже из Константинополя; Феодорит проповедовал здесь несколько раз, Иоанн Антиохийский также. Восточные только по прибытии своем в Халкидон узнали, что Несторий "за восемь дней до их представления императору отпущен был из Эфеса с позволением идти куда угодно"; эта новость глубоко опечалила их, а вместе с тем и сильно раздражила: они не скрыли этого в своих проповедях. Феодорит мужественно говорил верным константинопольцам: "Несторий все еще ваш епископ; пораженный незаконным и еретическим собранием, но не осужденный Церковью, он должен считаться невинным и не перестал быть вашим пастырем. Поговаривают уже о том, чтобы заместить его другим; но я объявлю здесь от имени Церкви, что преемник его, кто бы он ни был, будет всегда считаться только узурпатором и самозванцем; а если он будет поставлен сторонниками ереси прежде чем будет выяснено и определено истинное учение веры, то вместе с тем — схизматиком и еретиком". Эти горячие протесты, передаваемые в Константинополь, не оставались там без ответа, и Восточные по выходе из часовни не раз встречали толпу клириков и монахов, бросавших в них камнями; Феодорит утверждал, что между монахами были и переодетые невольники²⁹⁶. С другой стороны епископ халкидонский указывал на них императору, как на бунтовщиков, старающихся возмутить народ, и как на нарушителей канонических правил Церкви, совершающих таинства в неосвященном месте. Этот донос, ввиду смутного, возбужденного состояния умов, сильно тревожил императора, который в глубине своей души не переставал, однако, питать благорасположение к Восточным.

Депутаты собрания Восточных почти каждый день давали отчет своим доверителям, жившим в Эфесе, и друзьям о событиях своей жизни и ходе порученного им дела в Халкидоне. Непосредственно после первого заседания конференции они писали своему синоду такие, исполненные надежды, строки: "По молитвам вашей святости мы получили позволение явиться (в собрание) в присутствии благочестивейшего императора, и по Благодати Божией одержали верх над противниками нашими; ибо все представленное нами было принято благочестивейшим императором благосклонно, а противников наших и до настоящего дня не слушали, внимая тому, чему надлежало, т.е. чтобы вера блаженных отцов была утверждена... Мы знаем также, что и вся консистория весьма расположена к нам, потому что все видят, что мы ратуем за благочестие... Весь константинопольский народ во множестве приходит к нам через Босфор, прося нас мужественно защищать веру, и мы с трудом можем удерживать его, чтобы не подать повода противникам нашим к нареканию на нас"²⁹⁷. Несколько дней спустя картина меняется и Феодорит пишет своему иерапольскому митрополиту следующее интересное письмо, в котором он так хорошо рисует нам овладевшее им уныние, возрастающее нерасположение к Восточным консисторским советников и затруднения, испытываемые по их делу Феодосием: в нем можно приметить даже грустный симптом видимого поражения их — начало внутреннего разъединения в их рядах. "Не осталось ни одного рода моления и настояния, увещания и требования, каким мы не воспользовались бы перед благочестивейшим императором и именитой консисторией, убеждая их всевидящим Богом и Господом Иисусом Христом, имеющим судить мир по правде, чтобы не оставляли они в небрежении святой веры, которую хотят исказить принявшие еретические догматы, и предписали бы принимать только то, что изложено в Символе Никейском..; но до сих пор не имели в этом никакого успеха; слушатели колеблются то туда, то сюда. Мы с клятвой уверяли императора в том, что нам невозможно примириться с Кириллом и Мемноном, что мы не можем войти в общение и с их сторонниками прежде, чем они отвергнут еретические главы. Таково наше твердое намерение; но те, кои ищут своих сил, а не Христа Иисуса, хотят примириться с ними против нашей воли, несмотря ни на что... Что касается нашего друга (т.е. Нестория), то всякий раз, как мы упомянем о нем, тотчас начинают его бранить, а нас укорять в отпадении: так сильна вражда против него всех находящихся здесь. И это весьма прискорбно; но хуже всего то, что сам император, преимущественно перед всеми, питает к нему отвращение, возмущается одним его именем и прямо говорит: "Пусть никто не говорит мне о нем, его дело кончено..."²⁹⁸. При таком положении дел мы хлопочем уже о том, как бы поскорее освободиться нам отсюда и вас освободить из хаоса, потому что вам нельзя ожидать здесь ничего хорошего. Сами судьи подкуплены деньгами и прямо утверждают, что во Христе одно только естество Божеское и человеческое вместе"²⁹⁹.

"Но народ, слава Богу, расположен к нам довольно хорошо и приходит к нам во множестве. Мы начали даже рассуждать с ним о вере, устроив для этой цели нарочитые большие собрания, — и нас слушают с таким удовольствием, что охотно оставались бы до часа пополудни, если бы чтонибудь защищало их от палящих лучей солнца. Народ собирается на большом дворе, окруженном четырьмя портиками, а мы говорим ему сверху, с возвышения, находящегося под самой кровлей. Но весь клир с добрыми монахами показывает себя сильно неприязненным к нам: когда мы возвращались из Руфинова дворца (по окончании заседания конференции), то в нас бросали каменьями, причем многие из монахов и мирян, бывших с нами, были ранены. Император узнал, что У нас собирается по временам множество народа, и, встретившись со мной наедине, сказал: "Я узнал, что вы устраиваете неправильные и незаконные собрания". Я отвечал ему на это: "Так как ты, государь, позволяешь мне говорить с тобой свободно, то выслушай же меня милостиво. Еретикам, отлученным от Церкви, позволительно и говорить в церкви и совершать священнодействия, а нам, ратующим за веру и благочестие, нельзя даже и входить в церковь; справедливо ли это?" — "Так что же вы хотите, чтобы я сделал?" — спросил он меня. — "То же, что сделал твой казначей, комит Иоанн, когда он прибыл в Эфес, — отвечал я. — Заметив, что противники наши устраивают общие собрания и совершают торжественные служения, а мы не делаем собраний, он решительно воспретил им это, говоря: "Я не позволю делать собрания на той и другой стороне, пока вы не примиритесь друг с другом". И твоему благочестию надлежало бы приказать здешнему епископу, чтобы он не дозволял устраивать собраний ни нам, ни им, доколе мы не придем к соглашению". — Император отвечал мне: "Я не могу приказывать епископам". — "Так не приказывайте и нам ничего, — возразил я. — Мы возьмем себе одну церковь, отворим ее для народа, и ваше благочестие увидит, что к нам придет народа больше, чем к ним". Потом я прибавил: "На собраниях, которые мы устраиваем, не бывает ни чтения Священного Писания, ни жертвоприношения, а совершаются одни только молитвы за веру и за ваше величество, да говорят проповеди о вере". Император нашел, что это дело хорошее, и с тех пор не воспрещал нам делать это. Таким образом собрания приходящих к нам слушать наше учение продолжаются беспрепятственно и постоянно возрастают; а мы всетаки ежедневно находимся в опасности и страхе, видя устраиваемые против нас козни клириков и монахов, при постыдном нерадении и потворстве властей"³⁰⁰. Считая главной и существенной задачей своей миссии — добиться формального обсуждения и осуждения "еретических глав" Кирилла с их анафематствами, депутаты собрания Восточных не переставали на всех заседаниях конференции³⁰¹ энергично настаивать перед императором и консисторией на необходимость подвергнуть "измышленные Кириллом и принятые его сторонниками на частном собрании их в Эфесе новые догматы веры тщательному исследованию, и чтобы вызвать упорных противников своих из принятого ими положения пассивного сопротивления на деятельные состязательные прения, предлагали им такую дилемму: Если вы верите, что анафематства Кирилла содержат в себе правое учение веры, то представьте нам в присутствии императора и консистории доказательства того, что они действительно согласны с исповеданием веры св. отцов, а мы со своей стороны беремся доказать вам, что они явно противоречат учению православной веры и большей частью сходны с еретическими учениями; если же вы и сами, в глубине вашей совести, не имеете уверенности в их истине, то признайтесь в этом откровенно и отвергните их вместе с нами"³⁰². Император одобрил это предложение, как разумное и справедливое, советуя со своей стороны депутатам собрания Кириллова не отказываться от предлагаемого им состязания о вере; но, оставаясь неуклонно верными данной им инструкции, депутаты Собора решительно не хотели входить с Восточными ни в какие рассуждения о вере, считая их, после состоявшегося определения Вселенского Собора относительно Несториева учения, возбудившего все смуты и споры в Церкви, не только излишними, но и превышающими компетенцию конференции: частное собрание нескольких епископов, (хотя бы то и в присутствии императора и консистории), говорили они, не имеет права и власти переобсуждать и перерешать то, что обсуждено и решено Вселенским Собором. "Противники наши, — писали Восточные депутаты своему собранию, — постоянно говорят о своем собрании в Эфесе так надменно и заносчиво, что прямо не позволяют даже и рассуждать о том, что постановлено ими на этом собрании; а власти терпят эту заносчивость, нисколько не стараясь усмирить их, принудив силой войти в исследования"³⁰³. После многократных настоятельных просьб, словесных и письменных, Восточные Добились наконец у императора формального обещания устроить письменную конференцию. Так назывались конференции, на которых присутствовали нотарии для записывания в протоколе подлинных показаний каждой из состязающихся сторон; это была самая торжественная форма богословских прений.

Полагаясь вполне на слово императора, Иоанн Антиохийский и его товарищи деятельно готовились к предстоящим прениям, на которых они надеялись поразить своих противников с измышленными предводителем их еретическими мнениями, как вдруг получили уведомление, что конференции не будет, что император утром того самого дня, в который имела быть обещанная им конференция, уехал в Константинополь, приказав депутатам Эфесского Собора следовать за собой в имперский город для участия в выборе и поставлении преемника Несторию, а депутатам собрания Восточных оставаться в Халкидоне³⁰⁴. Это неожиданное событие было большим ударом для Восточных. Императорское повеление об избрании и поставлении на место Нестория другого епископа указывало на решительную перемену, произошедшую во мнениях императора относительно Эфесского Собора: оно означало, что император, в продолжении шести месяцев считавший его собранием незаконным и возмутительным, покоряясь силе вещей, признает его наконец законным Вселенским Собором и постановленные им решения повелевает привести в исполнение.