Глава пятьдесят первая 7 страница

Как того требовал обычай, мужчина принес в коричневато-сером тряпичном мешке черную курицу, которой тут же завязал глаза, и зарезал ее над огнем, обратив свой взор на восток. Куриная кровь не затушила костер, а напротив еще больше усилила его жар: заплясали высокие голубые языки пламени, и молодая женщина в течение нескольких минут внимательно в них вглядывалась, не обращая на клиента никакого внимания. Наконец, она встала, собрала маленькой лопаточкой пепел и бросила его наземь перед креслом, где мгновенно появились контуры пятиконечной звезды. Тогда она взяла мужчину за руку, усадила в кресло, наказав сидеть прямо, не двигаясь и держа раскрытые ладони на подлокотниках. Сама встала на колени в центре пятиконечной звезды и пронзительным голосом начала декламировать столь же длинное, сколь и непонятное заклинание:

«Аl barildim gotfano deck min brin alabo dordin falbroth ringuam albaras. Nin porth zadikim almucathin milko prin al elmim enthoth dal heben ensouim: kuthim al dum alkatim nim broth dechoth porth min michais im endoth, pruch dal maisoulum hol moth dansrilim lupaldas im voldemoth. Nin hur diavosth mnarbotim dal goush palfrapin dush im scoth pruch galeth dal chinon min foulchrich al conin butathen doth dal prim».

По мере того как заклинание произносилось, дым становился все прозрачнее. Вскоре появились рыжеватые фумаролы, сопровождавшиеся потрескиванием и искрением. Затем голубоватые языки пламени вдруг взметнулись ввысь и почти тут же опали: позади огня, скрестив на груди руки, стоял и широко улыбался Мефистофель.

Это был скорее классический и даже несколько условный образ Мефисто. У него не было ни рогов, ни длинного раздвоенного хвоста, ни козлиных копыт; его зеленоватое лицо являло глубоко утопленные в глазницы темные глаза, густые иссиня-черные брови, заостренные усики и бороденку а ля Наполеон III. Из его неопределенного одеяния выделялись лишь кружевное жабо и жилет темно-красного цвета; все остальное скрывалось под большим черным плащом на красной шелковой подкладке, переливавшейся в полумраке.

Мефистофель не промолвил ни слова. Он лишь очень медленно склонил голову, поднеся правую ладонь к левому плечу. Затем вытянул руку над огнем, который теперь казался почти прозрачным, но источал очень едкий дым, и поманил к себе мужчину. Тот встал, приблизился и остановился перед Мефистофелем, по другую сторону огня. Дьявол протянул ему сложенный вчетверо пергамент, на котором был начертан десяток непонятных знаков, затем взял мужчину за левую руку, уколол его большой палец стальной иглой и, выдавив каплю крови, скрепил ею договор; в противоположном углу документа, своим левым указательным пальцем, должно быть, густо испачканным жирной сажей, он быстро поставил собственную подпись, напоминавшую большую, но почему-то трехпалую ладонь. Затем разорвал лист на две половины, одну положил в карман своего жилета, а другую с низким поклоном протянул мужчине.

Ингеборг пронзительно вскрикнула. Раздался звук сминаемой бумаги, что-то вспыхнуло, залив всю комнату ослепительным светом, ударил гром, и сильно запахло серой. Вокруг огня повалил густой и едкий дым. Мефистофель испарился. Обернувшись, мужчина вновь увидел сидящую в кресле Ингеборг; перед ней, на полу, пятиконечной звезды уже не было.

Несмотря на некую избыточность антуража и чрезмерную сухость исполнения, явление, кажется, соответствовало ожиданиям мужчины, поскольку он не только не торгуясь заплатил обещанную сумму, но спустя месяц, опять не представившись, дал знать Ингеборг, что один из его друзей, проживающий во Франции, питает сильное желание присутствовать при церемонии, похожей на ту, которую он сам имел честь наблюдать, и что этот друг готов дать ей пять миллионов французских франков и к тому же оплатить ее расходы по переезду и пребыванию в Париже.

Так Ингеборг и Блант очутились во Франции. Но, к несчастью для них, — не они одни. За три дня до их отъезда Аурелио Лопес, чьи дела складывались неудачно, приехал к ним в Анкару и потребовал, чтобы они взяли его с собой. Они не могли ему отказать. Втроем они поселились в большой квартире на втором этаже, еще заранее договорившись, что Блант не будет вообще показываться на людях. Было также решено не нанимать горничную и метрдотеля, а вместо этого использовать Аурелио, который под именем Карлоса выполнял бы функции шофера, телохранителя и слуги.

За два с лишним года Ингеборг вызывала Дьявола 82 раза, получая за это вознаграждения, размер которых доходил до двадцати, двадцати пяти, а один раз даже тридцати миллионов (старых) франков. В списке ее клиентов — шесть депутатов (трое из них действительно стали министрами, а один — всего лишь помощником госсекретаря), семь высших чиновников, одиннадцать руководителей предприятий, шесть генералов и высших офицеров, два профессора медицинского института, несколько спортсменов, немало известных кутюрье, владельцы ресторанов, директор газеты и даже один кардинал; остальные — деятели искусств, литературы и особенно театра. Все ее клиенты были мужчинами, за исключением одной негритянки, оперной певицы, которая мечтала спеть Дездемону; прошло не так много времени после подписания пакта с Дьяволом, как она осуществила свою мечту благодаря «негативной» постановке, вызвавшей настоящий скандал, но сделавшей знаменитыми певицу и режиссера: роль Отелло пел белый певец, все остальные роли исполняли негры (или загримированные белые), причем «переворачивались» также костюмы и декорации, и все, что было белым или светлым (например, платок и подушка, если взять два самых важных аксессуара), становилось темным или черным, и наоборот.

Никто никогда не подвергал сомнению «реальность» явления и законность пакта. Лишь однажды один из ее клиентов удивился тому, что у него по-прежнему была тень, и он по-прежнему видел себя в зеркале, и Ингеборг пришлось ему объяснить, что Мефистофель предоставил ему эту привилегию, дабы его «не распознали и не сожгли живьем на городской площади».

Насколько Ингеборг и Блант могли предположить, действие пакта оказывалось почти всегда благотворным: обычно одной уверенности во всемогуществе хватало для того, чтобы продавшие душу Дьяволу совершали чудеса, которые в принципе могли ожидать от себя самих. Во всяком случае, проблем с клиентами у супругов не было. Не прошло и трех месяцев после их прибытия в Париж, как Ингеборг уже приходилось отклонять непрекращающиеся предложения и устанавливать все более высокие тарифы, все более длительные сроки ожидания, все более строгие подготовительные испытания. Когда она погибла, ее «журнал заказов» был заполнен на год вперед, более тридцати претендентов ожидали своей очереди, а четверо из них, узнав о ее гибели, покончили собой.

Мизансцена явления не очень отличалась от той, что практиковалась в Анкаре, за исключением того, что теперь сеансы начинались уже не в темноте. Вместо расширяющихся кверху светильников стояли напольные, тяжелые на вид черные цилиндры с большими круглыми стеклянными лампами наверху, которые излучали яркий синий свет, слабеющий незаметно и позволяющий клиенту как следует убедиться в том, что в комнате кроме него и молодой женщины никого нет, а все выходы герметично закрыты. Регулировка яркости света и высоты пламени, обеспечение звукоизоляции для получения эффекта грома, активизация таблеток ферроцерия для создания искр на расстоянии, управление железными опилками и магнитами — все эти приемы трюкачества были усовершенствованы, а к ним добавлены новые, в частности, использование определенных насекомых отряда aphaniptera , обладающих фосфоресцирующим свойством и туманно-зеленым ореолом, а также употребление специальных духов и благовоний, что при смешении с постоянно густым ароматом лилий и тубероз создавало благоприятный для восприятия сверхъестественных явлений настрой. Этих ингредиентов никогда бы не хватило для убеждения человека мало-мальски скептического, но лица, принимавшие условия Ингеборг и выдерживавшие предварительные испытания, приходили в назначенный для пакта вечер уже готовые поверить.

К несчастью, профессиональный успех не избавлял Ингеборг и Бланта от Карлоса, который продолжал их шантажировать. Поскольку Ингеборг предписывалось говорить только по-датски, а также на некоем диалекте верхне-фризского языка, с помощью которого она изъяснялась с Мефистофелем, филиппинец сам договаривался с клиентами, а колоссальные суммы, которые те выплачивали, полностью забирал себе. Его надзор был постоянным, и, выходя за покупками, он заставлял бывшего офицера и его жену раздеваться, а их одежду запирал на ключ, опасаясь упустить этих куриц, несущих золотые яйца.

В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году перемирие в Пханмунджоме вселило в них надежду на предстоящую амнистию, которая освободила бы их от этого невыносимого гнета. Но через несколько недель Карлос с торжествующей улыбкой на устах принес им уже устаревший номер газеты «Louisville Courrier-Joumal» (штат Кентукки): мать одного из солдат, служивших под началом лейтенанта Стенли, удивлялась тому, что не нашла имя Бланта Стенли в списке военнопленных, освобожденных северными корейцами. Встревоженное военное ведомство решило провести дополнительное расследование. Следственная комиссия еще не вынесла окончательное решение, но сделанные выводы уже позволяли выдвинуть предположение о том, что лейтенант Стенли — дезертир и предатель.

Ингеборг потребовалось несколько месяцев, дабы убедить мужа в том, что ему следует убить Карлоса, и тогда они смогут бежать. Апрельским вечером тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года Бланту удалось усыпить бдительность филиппинца и удавить его подтяжками.

Они обшарили всю квартиру и обнаружили тайник, в котором Карлос хранил более семисот миллионов наличными в разных валютах и драгоценностях. Они спешно собрали два чемодана и приготовились к отъезду, рассчитывая уехать в Гамбург, куда многие приглашали Ингеборг для устройства ее дьявольской коммерции, но перед выходом Блант машинально посмотрел в окно и сквозь ставни увидел двух мужчин, которые, как ему показалось, наблюдали за домом, — и запаниковал. Разумеется, угрозы Карлоса не могли быть приведены в исполнение за считанные секунды после его убийства, но Блант, не покидавший квартиру с тех пор, как в нее вошел, решил, что по распоряжению филиппинца за ними уже давно следят, и принялся отчитывать жену за то, что она этого не заметила.

По утверждению Стенли, именно во время этой ссоры Ингеборг, державшая в руке маленький пистолет, случайно погибла.

Блант Стенли был осужден во Франции за преднамеренное убийство, убийство, совершенное по неосторожности, публичное использование оккультных знаний (статьи 405 и 479 Уголовного кодекса), а также мошенничество. Затем он был выдворен из страны, доставлен в Соединенные Штаты, осужден военным судом за государственную измену и приговорен к смертной казни. Благодаря президентскому указу его помиловали, а высшую меру наказания заменили пожизненным заключением.

Очень скоро распространился слух, что он обладает сверхъестественными способностями и может вступать в связь — и сговор — с адскими силами. Почти все надсмотрщики и заключенные исправительного учреждения Абигоз (штат Айова), многие полицейские, судьи и политики просили его походатайствовать за них перед тем или иным злым духом для разрешения того или иного дела. Обустроили даже специальную приемную, чтобы там он мог принимать состоятельных людей, которые испрашивали аудиенции и приезжали со всех концов Соединенных Штатов. Менее богатым людям, не имевшим возможности оплатить подобную консультацию, за пятьдесят долларов предоставлялась возможность дотронуться до его тюремного номера 1 758 064176, соответствующего общему числу дьяволов в Аду, поскольку их демоническое войско состоит из 6 легионов, каждый из которых состоит из 66 когорт, каждая из которых состоит из 666 отрядов, каждый из которых состоит из 6 666 воинов. Всего за десять долларов можно было приобрести одну из его флюидных игл (это были старые использованные стальные иголки от патефона). Для многих общин, конгрегаций и конфессий Блант Стенли олицетворял Лукавого, и немало фанатиков совершили преступления в Айове с одной лишь целью — попасть в Абигоз и попытаться его убить. Но при пособничестве охранников и с помощью других заключенных он сумел создать свою личную охрану, которая его эффективно защищает вплоть до настоящего времени. Если верить сатирической газете «Nationwide Bilge», он входит в десятку самых богатых заключенных в мире.

Только в мае тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, когда тайна Шомон-Порсьен была уже разгадана, стало понятно, что двое мужчин, действительно наблюдавших за домом, являлись частными детективами, нанятыми Свеном Эриксоном для слежки за Верой де Бомон.

Из комнаты, в которой Лорелея вызывала Мефистофеля, и где позднее произошло двойное убийство, мадам Моро решила сделать кухню. Для нее дизайнер Анри Флери задумал авангардистскую инсталляцию, публично провозгласив ее прототипом кухни XXI века: намного обгоняя свое время, эта кулинарная лаборатория использовала самые замысловатые технические усовершенствования и была оснащена микроволновой печью, невидимыми самонагревающимися плитками, дистанционно управляемыми комбайнами, способными выполнять сложнейшие программы по подготовке и термической обработке. Все эти сверхсовременные устройства были хитро встроены в бабушкины комоды, чугунно-эмалированные печи времен Второй империи и антикварные лари. За навощенными дубовыми дверцами с медными накладками и засовами скрывались электрические мясорубки, электронные кофемолки, ультразвуковые фритюрницы, инфракрасные грили, полностью транзисторные электромеханические измельчители, дозаторы, миксеры и агрегаты для очистки овощей; однако заходящий на кухню видел лишь стены, выложенные дельфтской плиткой под старину, домотканые полотенца для рук, старые весы Роберваля, эмалированные кувшины с красненькими цветочками, аптекарские колбы, плотные скатерти в клетку, грубые полки, застеленные холщовыми майеннскими салфетками, на которых стояли кондитерские формочки, оловянные мерки, медные кастрюльки и чугунные котелки, а на полу — узорчатую плитку, чередующую белые, серые и охристые прямоугольники и местами украшенную орнаментом из ромбов, которая в точности копировала напольную мозаику в часовне одного вифлеемского монастыря.

Кухарка мадам Моро, крепкая бургундка родом из Парэ-лё-Моньяль по имени Гертруда, не поддалась на эти грубые уловки и сразу же заявила хозяйке, что она никогда не будет готовить на этой кухне, где все перепутано, и ничего не работает так, как она привыкла. Она потребовала окно, каменную раковину со стоком для воды, настоящую газовую плиту с конфорками, садок-фритюрницу, деревянную колоду для разделки мяса, и самое главное — закуток, чтобы хранить там свои пустые бутылки, свои плетенки для сыра, свои кошелки для фруктов, свои мешки с картошкой, свою миску для мытья овощей и свою корзинку для салата.

Мадам Моро приняла сторону кухарки. Уязвленному Флери пришлось убрать всю свою экспериментальную аппаратуру, сколоть кафель, демонтировать трубы и электрическую проводку, передвинуть перегородки.

Из антикварностей с патиной в духе французской кухни старых добрых времен Гертруда оставила те, которые могли ей пригодиться — скалку для пирогов, весы, коробку для соли, чайники, кастрюли, судки для рыбы, черпаки и разделочные ножи, — а все остальное распорядилась спустить в подвал. Из деревни она привезла кое-какую утварь и принадлежности, без которых не могла обойтись: кофемолку и круглый заварочный чайник, шумовку, цедилку, давилку, пароварку и коробку, в которой она всю жизнь держала свои стручки ванили, свои трубочки корицы, свои шляпки гвоздики, свой шафран, свое драже и свои цукаты из дягиля, ту самую старую квадратную жестяную коробку из-под печенья, на крышке которой маленькая девочка откусывает уголок песочного «Petit-Beurre».

Глава LXVI

Марсия, 4

Относясь к мебели и безделушкам, которыми она торгует, по-свойски, мадам Марсия и клиентов воспринимает как своих друзей. Вне зависимости от дел, которые она с ними ведет и в которых она часто оказывается крайне неуступчивой, ей удалось со многими из них установить отношения, далеко выходящие за рамки деловых контактов; они угощают друг друга чаем, приглашают друг друга на ужин, играют в бридж, ходят в оперный театр, смотрят выставки, одалживают друг другу книги, обмениваются кухонными рецептами и даже вместе отправляются в круизы по греческим островам или на экскурсии в Прадо.

У ее магазина нет названия. Над дверной ручкой просто приклеены белые курсивные буковки

К. Марсия, Антиквариат

Еще более скромно, на двух маленьких витринах, выглядят изображения кредитных карточек, которые принимаются к оплате, и название специализированной службы, которая отвечает за охрану магазина в ночное время.

Собственно магазин состоит из двух комнат, связанных узким коридорчиком. Первая комната — через нее входят посетители — отведена под мелочь: безделушки, курьезы, научные приборы и аппараты, светильники, графины, шкатулки, фарфор и бисквит, картинки с модами, мебельную фурнитуру и прочие предметы, которые покупатель может забрать сразу же после приобретения, даже если они имеют большую ценность. Этой частью магазина заведует теперь уже двадцатидевятилетний Давид Марсия, которому после аварии на 35-х ежегодных соревнованиях «Боль д’Ор» 1971 года пришлось навсегда распрощаться с мотогонками.

Сама мадам Марсия, осуществляя руководство всем магазином, больше занимается другой половиной, той, на которой мы находимся сейчас, дальней комнатой, прямо сообщающейся с подсобным помещением и предназначенной скорее для крупных предметов обстановки, гостиных гарнитуров, фермерских и монастырских столов с длинными скамьями, кроватей с балдахинами и шкафов нотариусов. Обычно она сидит там во второй половине дня, для чего и установила свое бюро, маленький столик с тремя ящиками орехового дерева конца восемнадцатого века, на котором стоят две серые металлические картотеки: одна заведена на постоянных клиентов, чьи вкусы ей хорошо известны и которых она приглашает лично ознакомиться со своими последними приобретениями, вторая — на все предметы, которые она пропустила через свои руки, каждый раз стараясь описать их историю, происхождение, особенности и дальнейшую судьбу. Кроме этого, поверхность узкой столешницы занимают черный телефон, блокнот, черепаховый карандаш со вставным грифелем, маленькое конусообразное пресс-папье с основанием сантиметра полтора в диаметре, которое, несмотря на миниатюрность, все же весит три «аптекарские унции», то есть более 93-х граммов, и вазочка работы Галле с пурпурным цветком ипомеи, разновидности бессмертника, известной также под именем «Звезда Нила».

По сравнению с подсобным помещением и даже с ее спальней, в этой комнате мало мебели; сейчас не самое благоприятное время года для торговли, но мадам Марсия вообще, из принципа, никогда не продавала много вещей одновременно. Распределяя их между подвалом, подсобным помещением и комнатами собственной квартиры, она не спешит пополнять свои запасы и не видит необходимости перегружать комнату, где выставлена мебель, которую она желает в данный момент продать и которую предпочитает представить в специально задуманном для нее антураже. Одна из причин постоянных перемещений всей этой мебели заключается как раз в стремлении ее выигрышно подать, что и заставляет мадам Марсия менять декорации чаще, чем это делал бы художник-оформитель в каком-нибудь модном универмаге.

Ее последнее приобретение, центральный объект нынешней экспозиции в этой комнате — гостиный гарнитур в духе fin-de-siècle, найденный в семейном пансионе Давоса, где несколько лет прожил один венгерский последователь Ницше: инкрустированный металлическими вставками круглый стол в окружении обитых кресел с витыми подлокотниками и стоящее сзади канапе того же стиля с подушками из шелкового бархата. Вокруг этих несколько тяжеловесных австро-венгерских «людвиговских тортов» мадам Марсия расположила предметы, которые им гармонично соответствуют своей барочной вычурностью, либо наоборот контрастно отличаются от них своей грубовато-деревенской, диковатой чужеродностью или ледяным совершенством: слева от стола — одноногий столик розового дерева, на котором лежат трое старинных часов тонкой работы, очень красивая чайная ложечка в форме листка, несколько книг с раскрашенными миниатюрами, в переплетах под металлическими замками, инкрустированными эмалью, и гравированный зуб кашалота — прекрасный образчик тех самых skrimshanders , что китобои изготавливали, дабы заполнить долгие часы вынужденного безделья, — на котором изображен впередсмотрящий, висящий на рангоуте.

По другую сторону, справа от кресел, стоит строгий металлический пюпитр с двумя длинными раздвигающимися кронштейнами, завершающимися подсвечниками, на котором лежит удивительная гравюра, вероятно, предназначавшаяся для старинного трактата по естественным наукам: с одной стороны — рисунок павлина (peacock ) в профиль, строгий и сдержанный эпюр, где оперенье собрано в нечеткую, почти тусклую массу, и лишь большой глаз в белом окаймлении да хохолок в виде короны подают какой-то проблеск жизни, а с другой стороны — изображение той же птицы, но уже анфас, с распущенным хвостом (peacock in his pride ), настоящее буйство красок, игра переливов, мерцаний, сверканий, озарений, по сравнению с которыми какой-нибудь готический витраж покажется бледной копией.

На фоне пустой дальней стены выгодно представлены резное панно из светлого черешневого дерева и богато расшитый шелковый гобелен.

И, наконец, у витрины, в приглушенном свете скрытых светильников, — четыре предмета, которые, похоже, находятся в некоей неуловимой, хотя и тесной взаимосвязи.

Первый предмет, расположенный по левую руку, — это средневековая пьета, крашеная деревянная скульптура почти в натуральную величину на цоколе из песчаника: Мадонна с искаженным от страдания ртом и сведенными бровями и Христос с гротескно подчеркнутыми анатомическими подробностями и большими сгустками запекшейся на ранах крови. Эту работу приписывают рейнскому мастеру, датируют четырнадцатым веком и считают типичной для подчеркнутой реалистичности того периода с присущей ей склонностью к мрачной трактовке сюжетов.

Второй предмет стоит на маленьком мольберте в форме лиры. Это эскиз Кармонтеля — угольный карандаш и пастель — к портрету Моцарта в детстве; некоторые детали отличают его от окончательной версии картины, хранящейся сегодня в музее Карнавале: Леопольд Моцарт стоит не позади сидящего на стуле сына, а перед ним, причем развернувшись в три четверти, чтобы, не отрываясь от чтения клавира, иметь возможность присматривать за ребенком; что касается Марии-Анны, то и она изображена не в профиль, по другую сторону от клавесина, а анфас, перед клавесином, причем так, что частично заслоняет ноты, которые разбирает юный гений; легко предположить, что Леопольд сам попросил художника внести эти изменения, которые так же, как и в окончательном варианте картины, отводят центральное место сыну, но все же представляют в более выгодном свете и отца.

Третий предмет — большой пергамент в рамке из черного дерева, наклонно установленной на невидимой нам подставке. В верхней части пергамента очень тщательно воспроизведена персидская миниатюра: день еще только занимается, а на ступенях у дворца юный принц стоит на коленях и разглядывает спящую перед ним принцессу. В нижней части пергамента изящно выписаны шесть строк Ибн Зайдуна:

И я бы в тревоге томился, не зная,

Соблаговолит ли Властитель моей Судьбы,

Снизойдя, как султан Шахрияр,

Наутро, когда я прерву свой рассказ,

Отложить мою смертную казнь

И позволит ли мне в тот же вечер продолжить.

Последний предмет — испанские доспехи пятнадцатого века с намертво спаянными ржавчиной швами.

На самом деле мадам Марсия специализируется на так называемых «живых» механических часах. В отличие от других механизмов и музыкальных шарманок, скрытых в шкатулках, бонбоньерках, набалдашниках тростей, вазочках, флаконах для духов и т. д., ее вещи обычно не являются чудесами техники. Их ценность заключается в их редкости. Если башенные куранты с движущимися фигурками типа «жакмар» или настенные ходики на гирях типа швейцарских шале с кукушкой распространены повсеместно, то более или менее старинные образцы, в которых указание часов и секунд есть лишь повод для оживления механической картины, — будь то карманные часы на цепочке, часы-«луковицы» или часы-«мыльницы» с откидывающимися крышками, — встречаются крайне редко.

Первые экземпляры представляли собой миниатюрные жакмары с одним или двумя едва выпуклыми персонажами, которые звонили каждый час в почти плоские колокольчики.

Затем появились часы фривольные, названные так самими часовщиками, которые — пусть даже соглашаясь их изготавливать — все же отказывались их продавать у себя, то есть в Женеве. Эти изделия распространялись среди агентов Индийской Компании для продажи в Америке или на Востоке, но редко доходили до пункта назначения; чаще всего, еще в европейских портах, они становились предметом столь интенсивной подпольной спекуляции, что вскоре практически исчезли из обращения. В общей сложности было изготовлено несколько сотен таких часов, а сохранилось не более шестидесяти, и более двух третей из них принадлежат одному американскому часовщику. Из составленных им скупых описаний этой коллекции — он ни разу не позволил сфотографировать и даже осмотреть хотя бы один экспонат — можно предположить, что изготавливавшие их мастера особенно не стремились отличиться богатством воображения; на тридцати девяти из сорока двух принадлежащих ему часов изображена одна и та же сцена: гетеросексуальный коитус двух взрослых особей человеческого рода одной расы (белой или, как иногда до сих пор еще говорят, кавказской): мужчина лежит плашмя на женщине, которая растянулась на спине (так называемая «поза миссионера»). Секунды отмечаются телодвижениями мужчины, таз которого ежесекундно поднимается и опускается; женщина указывает минуты левой рукой (плечо на виду), а часы — правой (плечо скрыто). Сороковой экземпляр идентичен тридцати девяти предыдущим за исключением того, что готовые фигурки подкрашены и женщина оказалась негритянкой. Он принадлежал работорговцу по имени Сайлас Бакли. Сорок первый экземпляр, отличающийся более изящным исполнением, представляет Леду и Лебедя: ритм их любовной страсти задает ежесекундный взмах крыльев. Сорок второй экземпляр, примечательный тем, что принадлежал шевалье Андреа де Нерсиа, иллюстрирует один из эпизодов его знаменитой книги «Лолотта, или Мое послушничество»: переодетого субреткой юношу насилует мужчина, обладающий — как видно из-под распахнутой полы сюртука — неимоверно большим членом; мужчина стоит сзади, а его жертва, ряженная горничной, с задранной юбкой стоит перед ним, опираясь на дверной наличник. К сожалению, представленное американским часовщиком описание не указывает, каким образом в этом экземпляре отмечаются часы и секунды.

Коллекция мадам Марсия насчитывает всего лишь восемь подобных часов, зато она отличается большим разнообразием; кроме старинного жакмара с двумя кузнецами, поочередно стучащими молотками по наковальне, и «фривольностей» в духе американской коллекции, все остальные экспонаты — игрушки викторианской и эдвардианской эпох, чьи часовые механизмы чудом сохранились в рабочем состоянии:

— мясник, разрезающий на прилавке баранью ногу;

— две испанские танцовщицы: одна показывает часы, взмахивая кастаньетами, другая отмеряет секунды, опуская веер;

— клоун атлетического сложения, сидящий на некоем подобии гимнастического коня и выгнувшийся таким образом, что его прямые вытянутые ноги указывают часы, в то время как голова качается в такт секундам;

— двое солдат: один подает семафорные сигналы (часы), другой, с ружьем на ремне, отдает честь каждую секунду;

— лицо мужчины, на котором длинные и тонкие усы — часовые стрелки; глаза, стреляя то влево, то вправо, отмечают секунды.

Что касается самого курьезного экспоната этой небольшой коллекции, то его сюжет, похоже, взят прямо из «Доброго маленького чертенка» графини де Сегюр: ужасная мегера сечет маленького мальчика.

Леон Марсия с самого начала отказывался заниматься этим магазином, однако именно он подал жене идею столь узкой специализации; если во всех крупных городах мира есть специалисты по механическим автоматам, игрушкам и часам, то экспертов в области «живых» часов не существует. Вообще-то мадам Марсия оказалась, по прошествии стольких лет, обладательницей восьми часов совершенно случайно; она вовсе не считает себя коллекционером и охотно продает предметы, с которыми долго жила, ничуть не сомневаясь, что найдет новые, которые будут ей нравиться не меньше старых. Ее деятельность сводится скорее к тому, чтобы эти часы выискивать, воссоздавать их историю, проводить их экспертизу и сообщать о них всем интересующимся. Лет десять назад, во время путешествия по Шотландии, она остановилась в Ньюкасле-апон-Тайн и в муниципальном музее обнаружила картину Форбса «Крыса за занавеской». Она заказала фотокопию в размер картины и, вернувшись во Францию, принялась ее разглядывать в лупу, чтобы узнать, имелись ли интересующие ее часы в коллекции леди Фортрайт. Так как ответ оказался отрицательным, она подарила репродукцию Каролине Эшар по случаю ее свадьбы с Филиппом Маркизо.

Презент совершенно не соответствовал ожиданиям молодоженов и не фигурировал в их списке свадебных подарков. Фотокартина с повесившимся кучером и оторопевшей леди выглядела зловеще-мрачноватой, и было не очень понятно, как она сочетается с пожеланиями счастья. Но, возможно, мадам Марсия не хотела вовсе что-либо желать Каролине, которая за два года до этого порвала с Давидом.