Chapter V. Paradife Loft

quia timor quem timebam evenit
mihi et quod verebar accidit
nonne dissimulavi nonne silui
nonne quievi et venit super me indignatio

На коленях перед алтарём я стоял, а моя грудь пытала неистовым, всепоглощающим пожаром. Пожаром тоски, ненависти, обиды и злобы, и я пытался затушить его чистейшей водой праведной молитвы. Но чем дольше я молился, тем громче кричали дьяволы в моей голове. Я поднимал глаза к распятью, сжимал до боли ладони, но моё сердце оставалось глухо к моим собственным молитвам и глухо к слову Божьему. Оно не заполняло мои мысли, всецело поглощая и вылечивая естество, как это было раньше. Оно не очищало мою душу и не дарило ей свой свет. Вместо этого яд неумолимых сомнений растекался в моей голове. «Credo quia absurdum»* - это уже было не про меня. Я непрерывно думал. Мои губы читали молитвы, а мысли всецело были посвящены ряду животрепещущих вопросов, породившихся во мне в эту роковую ночь. Что не так с этими людьми? Почему, после всего того, что я для них сделал, они посмели так поступить со мной? Я учил их всему, что сам знал, я давал им советы, зажигал огонь веры в их тёмных сердцах… Но, видимо, этот огонь горел не настолько ярко, что позволил этим животным сжечь ни в чём неповинную девушку, совершить убийство и пойти наперекор воле Божьей. Они послушались этим бесчестных убийц и сейчас в моих глазах, все они были ни чем не лучше этих мерзких инквизиторов.
Я стоял на коленях и молился. Двери в мой храм были наглухо закрыты. Я не хотел никого из них видеть. Я не мог никого из них видеть. Смотреть в их глаза, понимая, какое зло и мерзость таиться в их грешных сердцах. Конечно же, Вильгельм и Ганс всё ещё жили в этом монастыре. Это был их дом, и я не вправе был их выгнать, лишив крыши над головой. Здесь был их скот, их хозяйство. Все их материальные пожитки. Они всё так же продолжали днём слоняться в стенах монастыря, но в сам храм я им запретил заходить. Я даже не называл их братьями и не ел с ними за одним столом. Однажды я наблюдал, как они принимают пищу, и мне вспоминались моменты той ужасной ночи. Мне казалось, будто эти ироды сосут кровь прямиком из тела Господня. Я встал из-за стола, бросив на деревянную поверхность полотенце, и больше никогда не садился с ними снова. Нет, это было выше моих сил. Стоило ли было говорить, что я и вовсе не разговаривал с ними. На утро, после той ужаснейшей ночи, когда Вильгельм и Ганс проснулись, я находился всё ещё в храме. К полудню, когда я не явился на завтрак, юный Вильгельм возымел дерзость прервать мои молитвы. «Отец Пауль, мы ждём вас к столу…», сказал он, заглядывая за деревянную дверь, ведущую в церковь. Я лишь указал ему на дверь, не отрывая глаз от распятья Христова и больше в этот день ни один из них меня не побеспокоил. Всякий раз, когда они попытались заговорить со мной, я лишь опускал голову, отрицательно ею мотая, давая понять, что я не хочу слышать их речи и уходил прочь. Что касается горожан – никого из них я больше не видел. Многие, конечно, приходили исповедоваться, стучались в закрытые двери церкви, но я не открывал. Я не мог позволить этим людям находиться в доме Божьем, помня, что они натворили. Многие из них пытались найти меня, просили Ганса и Вильгельма пустить их ко мне, но те явно давали понять, что я не хочу никого видеть. Меня убивало осознание того, что никто из них даже и не пришёл ко мне хотя бы с целью сообщить, что они собираются казнить несчастную девушку. Они были настолько ослеплены жаждой смертоубийства, что позабыли обо всём и вся в те роковые моменты. Дьявол управлял их помыслами и одобрял их деяния. Я больше не хотел слушать их покаяния. Я больше не желал излечивать их души, внимать их мольбам и жалобам и, уж тем более, просить ради них помощи у Господа. Я был уверен, что они просто не достойны её. Лишь единожды я выходил в город, точнее на его окраины после той ночи. Это было поздно вечером, когда луна целиком возымела власть над всем небосводом и рассыпала по нему свои летние звёзды. Я приходил на окраину деревушки, в самый её конец, где были закопаны останки бедной Розы. Конечно же, ни креста, ни распятья там не было, но я всё равно прочитал по ней молитву. Её несчастная душа – это всё, за что я мог молиться в последнее время, за что я действительно хотел молиться. Я больше не просил Бога о своём спасении, не задавал ему никаких вопросов. Я знал, что он всё равно мне не ответит. Я знал, что нет у него объяснения всем тем ужасным событиям, которые происходили на нашей земле в последнее время.
Иногда я слышал из разговоров старого Ганса и его внука новости о том, что творилось сейчас в деревне. Всё большие семьи страдали от ужасного недуга, именуемого чёрная смерть. Отец Роземари умер, и когда за мной присылали, чтобы его отпевать, я всё так же не произнёс ни звука. Люди были растеряны, они не знали, что им делать. Инквизиторы всё так же пребывали в нашем городе, довольствуясь его гостеприимством и живя, как будто короли. В них теперь люди видели своё спасение, и они не раздумывая шли к ним за любым советом. В их лице для них теперь существовала церковь, и они прислушивались к каждому их слову. Среди людей поселились раздор и вражда. Мать подозревала своего сына в чародействе, а муж жену – в колдовстве. Это было похоже на суеверный абсурд, но отчаяние в умах горожан творило ужасные вещи.
Целую неделю я находился, как в заточении, в своём храме. Временами я не ел и не пил – лишь целыми часами молился и рассуждал. Всё больше и больше я сомневался в правильности своих поступков, в сущности своей, некогда непоколебимой, веры. Что пытался тогда сказать тот инквизитор? Быть может, я нисколько не отличаюсь от всех этих людей или даже, что я хуже них? Ведь все мои желания, вся моя ненависть и злость, что нарастали комом в моём сердце с каждым днём, не может быть даром Господним. Я чувствовал, как ядовитая змея правдивых слов этого инквизитора всё глубже проникала в моё сознание, отравляя мне тело и душу. Я знал, что я должен был верить, но как сложно было возыметь веру в тех, кто представлялись мне слугами дьявола, нежели честными и добрыми горожанами.
Жаркий месяц июль подходил к концу. Последний его день медленно катился к завершению и доживал свои последние часы, минуты перед тем, как на Божий свет ступит следующий месяц – август. В этот летний, погожий жаркий вечер мне как всегда не спалось. Я призраком бродил по помещениям монастыря, церкви и храма, слушая, как раздаётся от стен его томный храп старого Ганса. Я искал успокоения в молчаливых стенах монастыря, но ничего, что было здесь, не давало уже мне прежнего покоя. Пройдя в клуатр, я долго смотрел на летние цветы в небольших клумбах, и будто бы эхом до меня доносился счастливый, девичий смех Роземари. Она всегда ухаживала за ними, поливала и пыталась ловить голубокрылых бабочек, что собирали с цветов пыльцу, перенося её дальше по клумбам. Её призрак будто бы до сих пор бродил в этих стенах, не давая мне каждый день и вечер покоя. Не выдерживая этих мук, я впервые за несколько дней решил навестить свой некогда оберегаемый и любимый огород. Клумбы здесь давно завяли от летней жары и тонкая тропинка меж усохших растений уже начала порастать сорняками. Мои растения, посаженные и выхаживаемые долгим и кропотливым трудом увядали, как день за днём увядала моя вера. Нет, я не мог здесь больше находиться. Единственное место, что всегда спасало и успокаивало мои мысли был речной обрыв, недалеко от монастыря. Именно туда я и решил отправиться, надеясь, что прохладный речной ветер, как всегда, унесёт мои мысли и вернёт порядок в измученную, испытанную долгими терзаниями душу.
Предварительно зайдя в покои и переодевшись в чёрную рубаху и кальсоны, я направился на обрыв. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал меня, оттого и сменил парадную рясу на обычную, будничную. Я знал, что у людей ко мне будет много вопросов, но разговаривать с ними я, конечно же, не хотел. Проходя беззвучной тенью от монастыря к реке я был уверен, что никем не был замечен. Все горожане в это время обычно уже отходят ко сну, ведь завтра предстоит очередной тяжёлый будничный день, да и тем более с момента прихода болезни в наши края люди стали куда менее дружелюбны и общительны, старались избегать друг друга и больше не гуляли вечерами под полной луной, как это было раньше. Да. Наш привычный мир спокойствия и гармонии рухнул, и я сейчас стоял здесь, на краю этого обрыва смиренно наблюдая за его руинами. Летний ветер и журчание реки всегда приносили мне спокойствие, но в этот раз я заметил что-то странное в непоколебимой водной глади.
Отражение от лунного света на поверхности реки дрогнуло и расплылось тонкими кругами. Внизу, под небольшим обрывом реки слышались странные всплески. Я обернул голову и начал всматриваться в загадочную фигуру, находившуюся в воде. Её движения были быстры и в то же время размеренны, и она постепенно заплывала всё дальше, ближе к середине этого небольшого водоёма. Лёгкие всплески содрогали тишину воздуха, и я был крайне заинтересован в том, кто являлся причиной этого беспокойства. Определённо, загадочный силуэт время от времени всплывавший в водной глади принадлежал мужчине – сильные руки и достаточно высокий рост этого человека даже в полутьме хорошо просматривались из-под воды. Сделав пару резких движений, мужчина скрылся под водой, видимо, направляясь обратно к берегу. Несколько нырков хватило ему, чтобы вновь достичь пляжа, неспешно поднимаясь из-под водной глади, он выпрямился и направился на сушу, преодолевая сильными ногами водное пространство. Луна своим белым светом заливала влажную спину этого человека, и потоки воды стекали ручьями с его волос вдоль плечь и катились дальше по всему телу. Вступив на успевший остынуть за весь вечер песок, мужчина тряхнул головой, немного осушаясь. Вместе с тем, как холодные капли речной воды разлетелись по сторонам от его тёмных, сливавшихся с ночным мраком волос, в мою голову пришло осознание того, кого я видел перед собою. Высокое мускулистое тело этого человека блестело, отражая от кожи холодный свет луны, и его ладони длинными пальцами теребили пряди волос, освобождая их от воды. Немного обсохнув, мужчина надел на себя штаны, забавно подпрыгивая на одной ноге, по мере того, как он одевал другую. Кожаные ботинки с трудом налезали на мокрые ноги, и я не без скрытого злорадства наблюдал за тем, как он мучается, согнувшись в три погибели, пытаясь натянуть на себя треклятую обувь. Наконец, справившись с этой непосильной задачей, мужчина выпрямился, глубоко вдыхая в лёгкие свежий летний воздух. Я не мог оторваться от созерцания этого силуэта. Его торс оставался обнажённым, и в свете луны я мог наблюдать, как вздымается и опускается его грудь от глубокого дыхания, и с чёрных, смольных волос на гладкое тело стекает вода. Лучи холодного ночного светила обдавали его своим платиновым светом, и в их внимании я мог видеть очертания его широкой, сильной груди и стройного, подтянутого торса. От этого зрелища даже в прохладе летней ночи мне стало немного жарко. То, как выглядел в свете луны этот молодой, стройный мужчина, заставляло моё дыхание учащаться. Влажная ладонь опустилась на самый низ его живота и мерными движениями начала подниматься выше, скользя вдоль упругой кожи длинными пальцами. Ужасные мысли проникали в мою голову вместе с начинающим, казалось бы, закипать от моего собственного напряжения воздухом. Желание дотронуться, касаться и обладать этим телом пульсировало у меня в голове по мере того, как его рука скользила вдоль своего обладателя всё выше и выше, приближаясь к груди. Мерно поглаживая всю поверхность упругого тела, она ласкала своими прикосновениями ещё не успевшую обсохнуть после купания грудь. В низу моего живота разливалось странное тепло, не знакомое мне доселе и я глубоко вдохнул, закрыв глаза и пытаясь собраться с мыслями. Но желание ещё понаблюдать, увидеть немного больше этих манящих сцен взяло верх надо мной, и мои глаза вновь были направлены к силуэту этого мужчины. Подняв взгляд на его лицо, я заметил, что оно полностью было обращено ко мне, и даже сквозь эту ночную темноту я мог разглядеть его ехидную, самодовольную улыбку. Моё лицо пылало от стыда, но я не стал отворачиваться. Я смотрел на него, проглядываясь сквозь кромешную тьму, всё пытаясь понять причину своих странных ощущений. Чувства, позабытые мною ещё в далеком юношестве, снова просыпались и трепетали ниточки моего естества, маня тайным соблазном. В этой полночной тишине я смог различить его лукавую усмешку, и только тогда, когда инквизитор отвернулся, я тоже отвёл взгляд от него. Мне было плевать, что руководило его действиями, почему ещё несколькими секундами ранее он стоял здесь под огромной луной и красовался передо мной, прекрасно понимая, что находится в центре моего внимания. Быть может, его себялюбие и желание меня подразнить или какие-либо другие мотивы – мне было всё равно. Слишком о многих вещах я думал в последнее время, и лишь на этот раз я решил остаться безразличным. Сейчас я снова вернусь в свой храм и, конечно же, хоть и не скоро позабуду об этом инциденте, но уж явно не позволю ничему этому развиться. Я отпускал свои мысли так легко по ветру, и мой измученный долгими раздумьями мозг, казалось бы, наконец остепенился.
Возвращаясь в храм, я задумывался о малом. Впервые за последние несколько дней мне и вправду захотелось думать о приятном. Мне были приятны те чувства, что я испытывал, смотря на этого мужчину на берегу реки, мне было сладко вновь ощутить эти перемены и волнение, будоражащее всё тело. Я прекрасно понимал, что именно так люди и допускают грех в свою душу, но я не мог и не хотел ничего с этим делать. В моей безрадостной, беспросветной, особенно в последние дни жизни и так было мало приятных моментов так что я решил не отрицать того малого, что всё ещё способно было доставлять мне хоть и такую сомнительную, но радость.
Через несколько минут я уже миновал тропинку, ведущую от ворот монастыря к самому храму. Ту самую тропинку, где несколько роковых дней назад я лицом к лицу в первый раз встретился с людьми, разрушившими мой спокойный и некогда гармоничный мир. Сейчас всё это было в прошлом, и моё настоящее скрывается за этими деревянными дверьми старинного, забытого снова всеми храма. Широко распахнув их своими руками, я поспешил войти внутрь, и от увиденного я замер прямо у самого входа.

Ведь чего я ужасался, постигло меня,
И чего я боялся, приходит ко мне.
Нет мне затишья, и нет мне покоя,
И нет мне мира,
Но пришла смута!"
(Ветхий Завет, Книга Иова) *

* Credo quia absurdum – Верую, ибо абсурдно (из сочинений Квинтча Септимия Флоренса Тертуллиана)

Chapter VI. Salvator

My tender age in sorrow did beginne;
And still with sicknesses and shame
Thou didst so punish sinne,
That I became
Most thinne.
With Thee
Let me combine,
And feel this day Thy victorie;
For, if I imp my wing on Thine,
Affliction shall advance the flight in me.

В середине зала, меж скамьями для прихожан, в тонком проходе стоял человек. Его полуобнажённое до пояса тело освещалось луной и передо мной вновь пристали картины увиденного пару минут назад на речном пляже.
Я вошёл в храм, внимательно наблюдая исподлобья за высокой мужской фигурой и мрачно нахмурился. Само присутствие этого человека в святая святых этого монастыря, в моём единственном укрытие и обители, пробуждало во мне неистовую злобу. Ярость. Я никогда не замечал раньше за собой этих чувств, но в последнюю неделю, с того самого происшествия, они стали частыми гостями в моей растерзанной сомнениями душе. И всё из-за него.
Мужчина стоял спиной ко мне, почти в самом конце зала перед алтарём, устремив свой взор к распятью. Когда звуки скрипнувшей двери разнеслись вдоль молчаливого помещения храма, инквизитор чуть обернулся в мою сторону, выглядя всё так же беззаботно и умиротворённо. Он окинул меня кротким взглядом, так, будто бы этой встрече заранее суждено было случиться, будто бы его в этом месте хоть кто-то ждал. Я не стал говорить ни слова. Спокойно закрыв за собою дверь, я крепко ухватился за деревянные ручки, туго сжимая их пальцами. Ураган в моей душе был готов смести начисто этого человека с места, разрушить и уничтожить это безмятежное спокойствие на его лукавом лице. Нас разделял достаточно длинный коридор, созданный церковными скамьями, и на пустынном пространстве его полосками растекались лучи лунного света из окон.
- Я всё хотел спросить, святой отец, почему ты прячешь столь дивное место от глаз горожан? Закрылся здесь, как затворник, и никого не пускаешь внутрь… почему? – его взгляд не отрывался от святого распятья, и голос был так же спокоен, как и весь его внешний вид.
- Я не считаю, что эти люди достойны находиться в этом месте, - отвернувшись от двери, я устремил свой взор на него, испепеляя его фигуру в темноте глазами.
- А ты, значит, достоин, да? – инквизитор обернул голову ко мне, отрывая свой взгляд от распятья.
- Я бы хотел, чтобы ты немедленно покинул это место и оставил меня в покое, - я старался не слушать его каверзные речи. Разговор с этим человеком не предвещал для меня ничего хорошего.
- Меня интересует, с чего это ты вдруг решил, что хоть чем-то отличаешься от этих людей? – его голос повысился и глухо раздавался в пустом зале храма, - почему ты считаешь, что твоя картозианская ряса даёт тебе право судить их и винить их за их поступки?
- С того, что я не отправляю невинных дев на костёр, как это делаете вы, убийцы, - не сводя с него взгляда, я двинулся по направлению к мужчине быстрыми, мерными шагами. Я собирался напомнить этому человеку, с кем он разговаривает, - своим появлением вы принесли раздор и смуту в эти земли, впустив сомнения и страх в мысли горожан, - преодолев пустое пространство храма я остановился напротив него.
- Мы лишь дали этим людям то, чего они давно хотели, - его лукавая улыбка и надменный тон лишь зажгли ещё больший огонь негодования и злобы в моих глазах, - и с чего ты решил, что всё мирское тебе – чуждо? – его зелёный взгляд был устремлён в мой, и я чувствовал, как в венах от негодования закипает моя кровь, - ты так же грешен, как и все эти люди, но отличаешься лишь тем, что прикрываешь все свои деяния волей Господней, - моё дыхание стало тяжелеть по мере нарастающей в моей душе злобы, и, конечно же, инквизитор не мог этого не заметить. Он самодовольно улыбнулся, - ты так же гнил и порочен внутри, как и все мы, отец Пауль, - эти слова он прошептал, спускаясь ниже к моему лицу, обдавая дыханием кожу.
- Убирайся из моего храма, - процедил я сквозь зубы.
- Ты не вправе меня выгонять.
- А ты не в праве говорить обо мне такие вещи, - я подступился ближе, угрожающе смотря в его глаза. Мимолётный страх в его лице уверил меня в том, что мои слова возымели должное действие. Мужчина, хоть был и немного выше меня, но, всё же, я был его старше, и ненависти в моём взгляде хватало для того, чтобы дать ему понять, что я не шучу. Но вдруг его лицо приобрело всё то же спокойствие, и на устах заиграла ехидная улыбка. Глаза загорелись этим странным огнём, что я уже видел когда-то раньше.
- Вот оно, святой отец, - он не спускал с меня взгляд, как-то странно поджимая свои тонкие губы, - Вот всё твоё истинное естество, насквозь пропитанное злобой, - он плавно спустился глазами вдоль моего лица, окидывая взглядом шею и ворот полурасстёгнутой рубахи, - И как после этого ты смеешь отрицать, что ты ни капли не грешен?
- Я не понимаю, о чём ты говоришь… - тихо проговорил я, выдыхая, скользя глазами по его лицу, залитому темнотой пустого храма.
- Не лги, ты всё прекрасно понимаешь, - он смотрел внутрь меня, прямиком в мою душу, и его зелёные глаза мерцали каким-то дьявольским огнём, поглощавшим меня с головою, - Я вижу грех в твоей душе, зарывшийся глубоко, как червь в спелое яблоко, - он склонялся ближе ко мне, и я чувствовал тепло от его полуобнажённого тела, - Я увидел его ещё в тот день, когда ты лгал мне, прикрывая своей ложью этих несчастных людишек, - он почти шептал мне эти слова на ухо, склонившись подбородком к моему плечу, - Зачем ты таишь внутри этот огонь, Пауль, не позволяя ему вырваться наружу? – его стройный силуэт грудью прижимался к моему телу, и моё дыхание сбивалось от вида его упругой кожи в свете полной луны, - почему ты боишься воплотить в жизнь свои сны и перестать противостоять этому соблазну? – он тихо шептал мне, и я почувствовал мягкие влажные губы, обвивающие мочку моего правого уха.
Я был в шоке от его слов и действий. Но ещё в большем шоке от того, какую силу и власть они надо мной имеют. Всё, что говорил этот человек, будто бы кричало мне моё сердце. Я не понимал, я не знал как всё это могло быть правдой. Но именно ею они мне казались. Я дышал глубоко и размеренно, в то время как он положил свои ладони на мои плечи.
- Перестань упираться, ты лишь дьявол, скрывающий свою суть под священной рясой, - его руки плавно спустились вдоль моих плечь, крепко сжимая пальцами мои мышцы. Что-то странное кольнуло в моём сознании, когда его губы издали томный, слабый вздох.
- Убери руки, - я чувствовал, как мои ладони медленно начинают потеть, а дыхание учащаться.
- Не то что? Что ты сделаешь, священник? - он ехидно усмехался, продолжая поглаживать мою кожу, - Ударишь меня? Так я подставлю другую щеку, - он залился громким смехом, и после этого богохульства моё терпение окончательно лопнуло. Я схватил его за запястья, резко отрывая от себя, отводя его руки назад, толкая к ближайшей стене.
- Ты не ведаешь, что ты говоришь, твои слова и помыслы греховны. Как смеешь ты сомневаться в моей вере, еретик? – я знал, что мне нечего было ему ответить. Я крепко вжал его в стену, отталкивая от себя, лишь бы эти руки не коснулись меня снова.
- Ах, вот в чём твоя проблема, святой отец? Чтобы никто не сомневался? – он смотрел в мои горящие бешенством и злобой глаза, всё так же самодовольно улыбаясь, - Ну всё, тише, успокойся… - его голос стал ниже, и взгляд спустился с моего лица вдоль всего тела, - Я тебе верю. Мне просто искренне жаль тебя, святой отец… Каково это жить, не получая того, чего ты действительно хочешь? – он немного заёрзал, откидываясь на холодную стену. В свете луны от окна я видел, как вздымается его грудь, и тяжёлое дыхание щекотало мне кожу.
- Моя вера даёт мне всё, в чём я нуждаюсь, - мой голос непривычно затихал по мере того, как до сознания доходила вся ложность моих суждений.
- Ну мы же оба знаем, что это не так, святой отец… - чуть подавшись вперёд, его рука опустилась на мою грудь.
- Что ты хочешь от меня? – я смирился, поняв, что бороться с ним было бесполезно. Я внимательно смотрел в его лицо, в то время как прохладная ладонь добралась до расстёгнутого ворота моей рубашки.
- Я лишь хочу помочь тебе, святой отец, - проникая длинными пальцами под ткань моей одежды, он проскальзывал ими всё дальше, - Освободить тебя, дать понять, что ты заблудился, - какая добродетель…
- Ты просто дьявол… - мои голос перешёл на шепот, по мере того, как его ладонь полностью проникла под мою одежду, ощупывая упругую кожу. Я понимал, что должен был остановить его, но эти руки, как и в прошлый раз, казалось, задевают меня за самое сердце.
- Я твой спаситель, - он склонился чуть ближе, следя глазами за открывающимися участками моей кожи от плавных движений его руки. Его прикосновения были так нежны и уверены, они успокаивали меня, заставляли моё сердце биться чаще, слаще, - Здесь, внутри тебя скрывается дьявол, которого не способна укротить даже твоя надуманная вера, - он крепко ухватился за распятье на моей цепочке, сжимая его в кулак, - Отпусти его на свободу, Пауль, - потянув меня на себя за серебро цепочки, он накрыл мои губы своими.
От резкого притяжения я подался к нему, упираясь ладонями в холодную стену за его спиной. Мои губы сами нашли его, притянулись к нему, будто неведомая сила руководила моим телом в эти моменты. Сделав глубокий вдох, он прислонился ко мне, прильнув бёдрами к моим, всё так же не отпуская цепочку у моего распятья, не позволяя вырваться. Но я и не собирался вырываться. Я понял, что в этот момент я сделал последний шаг. По мере того, как его влажные губы скользили вдоль моих, кровь всё бурнее начинала закипать в моих жилах. Я ждал, что в моей душе появится осознание того, что я вытворяю ужасные вещи, но оно всё так и не приходило. Осмелев, я чуть приоткрыл губы, вбирая его нижнюю губу внутрь, чувствуя сладость его естества, ощущая томное дыхание Рихарда на моём лице. Мужчина отпустил мою цепочку, крепко обвивая руками поясницу, утягивая за собой в пучину греховности и страсти. И моя «надуманная» вера не смогла сказать ему "нет". Она будто испарилась. Всё то, чем я жил и дышал в последние годы, развеялось, как густой дым, улетучиваясь прочь из моего сознания. Но моя злость не пропала. Она сменилась стремлением, ярым стремлением наконец получить то, чего я хочу, выпить всю сладость из этих тонких губ. Я терзал их зубами, закусывая, поедая. Ладони Рихарда плавно скользили вдоль моей поясницы, усмиряя мой пыл, задевая гладкую кожу, заставляя всё естество трепетать и покрываться мурашками. Сладко обволакивая его губы своими, я чувствовал тепло его рта, его язык проникал в мой рот, влажно лаская его изнутри. Рихард сладко стонал в мои губы, прижимаясь поясницей, а я не мог оторваться от его губ. То новое и заветное, что я открывал для себя с каждой секундой, эта близость вырывала меня из реальности, открывая всё новые её границы. Быть может, он меня спас.
Я ухватился руками за его вьющееся тело, обвивая тонкую мужскую талию, притягивая на себя. Чувствовать его податливое тело в своих руках было для меня верхом блаженства, и никакие мысли о греховности уже не могли меня остановить. Мои руки выгибали его к себе, не позволяя оторваться, контролируя каждое его движение. Кроткими поцелуями я скользил вдоль его подбородка, пробирался пальцами выше вдоль позвоночника, ощупывая его тёплую кожу. Мои губы находили свой путь вдоль его шеи, жарко целуя. Он откинул голову к стене, жадно вбирая воздух, подставляя шею под мои поцелуи, одобрительно поглаживая мою спину и плечи. Я слышал, как он кротко смеялся, наслаждаясь своим триумфом.
- Да, Пауль, да, отпусти себя, ну же… - его руки проскользили вдоль моих плечь, вновь сжимая напряжённые мышцы, поглаживая большими пальцами. От этих прикосновений порция ещё большего возбуждения ударила мне в голову.
- Помолчи, - прошипел я в его ключицу, запуская ладонь под ткань его штанов. Его кожа была упруга и гладка, именно такой, какой я её представлял, стоя там, парой минут назад у речного обрыва. Нет. Мой мир никогда больше не станет прежним. Я сорвался с этого края и сейчас падал, так глубоко и низко, как только может упасть отрешенный ангел с небес. Прямиком в сладкий ад. Рихард всё так же обнимал меня, скользя ладонями вдоль рубашки и, ухватившись за самые её края, резко рванул в стороны, заставляя распахнуться. Рихард издал сладкий вздох, запуская пальцы в мои волосы, и я чувствовал, как сжимаются его мышцы от моих прикосновений на ягодицах.
Мои ладони скользили вдоль его ягодиц, крепко сжимая, ощупывая пальцами напряжённое тело, в то время как губы вновь припали к влажным губам инквизитора. Ладони Рихарда спустились вдоль моей груди, описывая пальцами узоры на плотной коже, задевая острыми ногтями набухшие соски. Он сладко скользил вдоль моих губ своим влажным, шершавым языком, в то время как пальцы уже достигли низа моего живота, заставляя вздрогнуть. В сладкой истоме я чуть приоткрыл губы, жадно вбирая воздух, и он медленно проник внутрь моего рта, обводя самым кончиком языка зубы. Его ладонь скользнула под ткань моей одежды, проникая глубже, мягко обвивая мою возбудившуюся плоть, скользя вдоль кожи сжатыми пальцами. Свободной ладонью он обхватил меня за затылок. Сладко обсасывая мою нижнюю губы, он оторвался, приближаясь к моему уху, томно простонав в него, будто шепча мне свой стон по секрету. Неистовое желание владело моим телом, и своими руками Рихард кидал хворост в этот жаркий огонь, заставляя его разгораться всё ярче. Его пальцы мягко ласкали мою плоть, большим он плавно прошёлся вдоль головки, растирая сочащуюся жидкость. Мои ладони спускались вдоль его ягодиц, стаскивая за собою штаны, обнажая желанное мною тело.
- Пауль… - он проговорил моё имя почти шёпотом, жалостливо, подаваясь ближе, упираясь оголёнными бёдрами в мою плоть.
- Развернись, - сказал я, и он немедленно послушался моих указаний.
Он упёрся обеими руками в стену, выгибаясь мне навстречу, упираясь ягодицами в мой пах. Я стоял позади него, созерцая всю эту картину. Грациозное мужское тело, казалось, сияло в ночной темноте от пота и страсти. Он чуть обернулся на меня, вбирая воздух приоткрытыми губами. Мои ладони плавно опускали ткань его штанов, оголяя до бёдер, и пальцы бродили вдоль упругой кожи. Я плотно прислонился к нему, проведя ладонью от плечь вдоль позвоночника, описывая его стройный силуэт, свободной рукою обхватывая его за талию. Ребром ладони я проник меж его ягодиц, крепко сжимая в то время как другая рука поглаживала низ его живота, спускаясь всё ниже к возбуждённой плоти. Ступнёй я чуть разбил его ноги, заставляя раздвинуться шире. Головка моего члена плотно упиралась меж его ягодиц, и я заметил, как его ноги немного дрожали.
- Смочи его… - он прошептал почти одними губами, отрываясь одной рукой от стены, ухватывая меня за запястье. Языком он влажно прошёлся вдоль моей ладони, проникая самым кончиком меж пальцев, смачно сплюнув после. И вправду – дьявол.
Вернув вторую руку на место, он чуть склонился, опуская голову, всё так же томно дыша. Я обвил влажной рукой свой член, смачивая его слюной, свободной чуть надавив на его поясницу, заставляя выгнуться. Мои пальцы спустились меж его ягодиц, разводя их шире и, обхватив влажной рукой свой член, я начал медленно погружаться в его тело. Головка туго пробивалась сквозь сжатые мышцы, и тонкий крик сорвался с губ Рихарда. Сжав пальцы ладоней в кулаки, он крепко закусил губы, подавляя боль, в то время как я погружался глубже, скользя по влажной слюне. Его тело, такое тугое и горячее внутри, заставляло меня трепетать от желания, и я чувствовал, что не могу больше терпеть. Рихард сжимался, его мышцы пульсировали, и до моего заполненного вожделением сознания доносился его жалобный писк. Убрав руку от своей плоти, я крепко обхватил его за поясницу спереди, силой толкнувшись внутрь. Он жалобно вскрикнул, ударяя кулаком по стене, и его колени дрогнули. Всё его естество содрогалось от невыносимой боли, и кровь проступила из нежного мужского тела. Склонившись к его плечу, я сделал ещё один толчок на этот раз проникая до конца, погружаясь полностью в его тело. Я никогда не чувствовал этого раньше. Ночь уносила меня в свои объятья, и в воздухе витал запах жаркой животной страсти. Наши тела слились воедино, и мои руки крепко удерживали его возле себя. Я плавно подался назад, выходя наполовину, войдя после в него полностью, до упора. Очередной крик боли сорвался с его уст, и я обхватил рукой его рот, закрывая ладонью, полностью облокачивая на себя так, что в ночной темноте я мог увидеть его лицо. Рихард был прекрасен. Его сведённые в агонии брови подрагивали, и глаза, плотно зажатые, не пропускали сквозь веки даже этот слабый лунный свет. Если за это мне суждено было сгореть в аду – я был готов гореть. Адом для меня сейчас представлялось любое место, кроме того, что было позади моего любовника. Сладко выдохнув, я стал учащать движения, пробиваясь в его дрожащее от боли тело. Моя рука крепко обвивала его, и сквозь ладонь я мог слышать доносящиеся из его рта всхлипы. После, Рихард, казалось, и вовсе привык к этой боли, но выступающие капли слёз на его глазах выдавали его истинные мучения. Я отпустил его голову, спустившись ладонью вдоль тела, останавливаясь на самом низу его живота. Его плоть была возбуждена и пульсировала, сочилась жидкостью из возбуждённой головки. Я обхватил его член рукой, сжимая, и благодарный стон издали его губы. Я чувствовал, как он постепенно расслабляется, как плавно скользит моя плоть внутри него. Он откинул голову на моё плечо, слабо подаваясь навстречу, стараясь уловить мой темп. Мои губы благодарно целовали его плечи, носом я зарывался в его густых чёрных волосах и прислушивался к томному, частому дыханию.
- Ах, Пауль!... – невольно вымолвили его губы, после того, как я плавно прошёлся большим пальцем вдоль его головки.
Рихард сладко закусывал губы, упираясь бёдрами в мой пах и отстраняясь после, казалось, и вовсе позабыв о мучавшей его боли. Мои движения были уже легки и раскованны, я резко двигался внутри него, пробиваясь до конца, и от одного моего движения он сладко простонал, чуть задержавшись, сжимая меня внутри. Эмоции блаженства застыли на его лице, и его взгляд, полный огня и страсти встретил мой. Крепко сжимая Рихарда в своих руках, я толкнулся ещё глубже, получая благодарственный стон из желанных мною губ. Моя рука скользила вдоль его возбуждённой плоти, и, вместе с последним стоном, он излился в мою руку. Я чувствовал, как горячее семя растекается вдоль пальцев, изливаясь из головки, и всё его тело дрожало, сжимало мою плоть внутри. Финальным толчком, я ворвался в него тело, задерживаясь, наслаждаясь этими ощущениями и излился внутрь, жарко выдыхая.

Последние стоны затихли в стенах храма. Платиновый свет от полной луны полосками расстилался по пустынному полу. Едкий дым перламутром отливал от этого света, плавно поднимаясь от пола.

Печаль я рано встретил; и с тех пор
Мне наказанье за грехи -
Болезни и позор;
И стал я хил
Совсем.
О Бог!
Дозволь с Тобой
Познать, как Ты высок;
Дай крылья мне, чтоб я душой
Израненной скорей воскреснуть мог.

Conclusio

Farewell happy Fields
Where Joy for ever dwells: Hail horrors, hail
Infernal world, and thou profoundest Hell
Receive thy new Possessor: One who brings
A mind not to be chang'd by Place or Time.
The mind is its own place, and in it self
Can make a Heav'n of Hell, a Hell of Heav'n.
What matter where, if I be still the same,
And what I should be, all but less then he
Whom Thunder hath made greater? Here at least
We shall be free; th' Almighty hath not built
Here for his envy, will not drive us hence:
Here we may reign secure, and in my choyce
To reign is worth ambition though in Hell:
Better to reign in Hell, then serve in Heav'n!

Погожий июльский день стоял в цветущем летнем саду. Едва колышущиеся от дуновений сухого ветра, верхушки зелёных деревьев высоко возносились к небу, царапая макушками клубящиеся белые, как простынь, облака. Своим струящимся оранжевым светом яркое солнце заливало каждый сантиметр в саду. Люди приветливо улыбаются, смеются. Здесь собрались лишь немногие, друзья семьи, хорошие знакомые. Пара мужчин стояла у деревянных ворот, осматривая с гордыми улыбками, щупали за плечи сквозь мантию «Смотри-ка, какой вымахал!», «Ну совсем не мальчишка теперь!». Дамы радостно улыбались, оставляя на миг все свои дела. Елена встретила меня ещё у самых городских ворот, направляясь от родника, и провожала вплоть до самой калитки. По пути на нас оборачивались люди, рассматривали человека в белой монашеской мантии, останавливали на мгновения свой ход. Некоторые из них тоже улыбались, махали руками и говорили другим «Смотри, наш Полик вернулся!». Те, кто знал. Те, кто ещё помнил. Улыбка яркими лучами играла на моём лице, пока я гордо нёс на плечах деревянное коромысло с двумя полными вёдрами, отвечая на расспросы подруги моей матери. А она всё намеревалась забрать отобранную мною тяжёлую ношу и утешала меня тем, что тесто уже на подходе и вот-вот она испечёт вкусный яблочный пирог.
Соседи сбегались на радостный шум со двора, заглядывали с тропинки, тут же заходя внутрь и присоединяясь ко всеобщей беседе. Меня совсем закружили расспросами, я только и успевал, что радостно улыбаться, озаряясь вокруг, видя всё те же знакомые лица. Ничуть не позабытые мною даже 10 лет спустя.
У деревянной калитки разрасталась сирень, окутанная тонкими проростками дикого крыжовника. Гретта стояла подле меня, выбирая среди маленьких фиолетовых цветочков шестилистные, и отказывалась отпускать, пока она хоть один не найдёт. Хотела подарить мне, на счастье.
- Роза, иди скорей сюда, Пауль вернулся! – сладкий, материнский голос Елены раздался во дворе, возносясь над разговорами людей.
В дверном проходе с едва слышным спешным топотом появилась девушка. Достигнув открытой летнему солнцу двери, она застыла на мгновение, держась за проём тонкой ладонью, высматривая человека в собравшейся толпе. Я обернул к ней голову, радостно улыбаясь, простирая свои к ней руки.
- Роза! – я смотрел на молодую девушку, с едва вьющимися каштановыми волосами, чуть выходя вперёд по направлению к ней.
Глубоко вдохнув, она сорвалась с места и через пару мгновений у<