Естественный консерватизм школы

Казалось бы, нет ничего проще реформ. Все реформаторы знают этот вечный рецепт: надо просто отказаться от отживших оснований и «приблизить школу к жизни». Реформы ведь проводить проще, чем заниматься тонкой настройкой каждого элемента существующей системы. Все проблемы можно списать на сопротивление консерваторов. Другое дело, какие выводы надо делать из этого консерватизма. Выше мы говорили о реформах американской школы, однако никому в США не приходит в голову менять модель американской школы. Как и в Японии, никто не думает отказываться от национальной модели школы. А попытки радикальной школьной реформы в первые годы советской власти, как известно, закончились возвращением советской школы к модели, сочетающей черты дореволюционной гимназии и реального училища. И это не случайно. Изменение модели национальной школы требует замены всего учительского корпуса и всей системы его подготовки, возможность чего сама по себе вызывает сомнения. Даже советская власть при всей ее брутальности с этим не справилась и в конце концов отказалась. Кроме того, такая реформа может занять несколько десятилетий, и последствия ее никто предсказать не сможет. Тем более что, хотя внедрение всех этих новшеств подается как результат экспериментов, как заметил Евгений Бунимович, у тех, кто проводит реформу образования, какое-то свое понимание слова «эксперимент». «Если проводится эксперимент, скажем, по экзаменам, то, казалось бы, имеется в виду, что будут проверяться разные формы экзаменов. А что такое эксперимент, когда проводится только одна форма — ЕГЭ? Эксперимент закончен, теперь ЕГЭ будет везде, а почему — непонятно. Или у нас был до этого эксперимент, который должен был определить, какой должна быть начальная школа — три или четыре года. В результате решили, что четыре года. Мне тоже так кажется, но, когда я на коллегии министерства задал вопрос, где результаты эксперимента, мне не смогли ответить. Получается, что у нас эксперимент — это просто некоторая форма внедрения чего-то нового без серьезной проверки. Абсурден сам принцип принятия решения. Потому что, чтобы делать какие-то выводы, нужна социология. А ее нет. Это касается почти всего, что делается в образовании». И это, пожалуй, одна из главных угроз, сопровождающих реформу или модернизацию системы образования. Все делается на глазок.

Как заметил французский философ Эмиль Дюркгейм, «педагогическая организация кажется нам, может быть, более враждебно настроенной к изменениям, чем даже церковь, поскольку ее функция — передавать новым поколениям культуру, чьи корни уходят в далекое прошлое». А другие французские философы, Бурдье и Пассрон, пишут в своей книге «Воспроизводство: элементы теории образования» о структурной и функциональной аналогии между церковью и школой. Во-первых, на авторитете того, что преподается в школе, основана общественная мораль, и во-вторых, школа как институт лежит в основаниях современной нации. Известно, что авторитет любой «церкви», в том числе таких квазицерковных светских институтов, как школа, основан на рутине и ритуалах, которые формируют привычки и то, что можно назвать культурой бытия, где каждое последующее поколение «адептов» способно увидеть всю предшествующую историю и предсказать будущую. К таким ритуалам относится не только повторяющееся из поколения в поколение содержание образования, но и его организационные формы, набор изучаемых предметов, характер и форма экзаменов, отношения между средней и высшей школой. Такое поколенческое единство, даже в мелочах, собственно, и создает нацию. И это приобретает критическую значимость, когда нация решилась на модернизацию.

Осталось пять лет

Александр Механик, обозреватель журнала «Эксперт».

Заявленные властью и крупными корпорациями масштабные технологические проекты не могут быть реализованы из-за кадрового дефицита. Чтобы восстановить воспроизводство технократов в стране, понадобится выработать общенациональную стратегию

В самое последнее время власти и крупнейшие российские корпорации объявили о начале сразу нескольких масштабных технологических проектов. Они касаются развития энергетики, авиации, судостроения, военно-промышленного комплекса, атомной промышленности и ряда других отраслей. РАО «ЕЭС России» планирует до 2011 года ввести более 40 ГВт энергетических мощностей, Росатом — до 2030 года построить в России и за рубежом 60 энергоблоков-миллионников, Объединенная авиастроительная корпорация (ОАК) — в ближайшие 20 лет выпустить не менее полутора тысяч пассажирских реактивных региональных самолетов. И это только самые громкие примеры. Кто же все это будет делать?

Как рассказал корреспонденту «Эксперта» один из ответственных чиновников МЭРТ, Министерству здравоохранения и социального развития, отвечающему за рынок труда, было поручено сделать прогноз потребностей экономики России в специалистах. Прогноз до настоящего времени так и не сделан. А те цифры, которые МЭРТ все же получило (например, по оборонно-промышленному комплексу), были засекречены.

Чтобы выполнить планы развития, намеченные государством и корпорациями, в ближайшие пять лет в высокотехнологичные отрасли промышленности и отраслевую науку ежегодно должно приходить ориентировочно от 150 тыс. до 200 тыс. ИТР и научных работников. Только атомная программа может потребовать несколько десятков тысяч специалистов для работы в атомной и смежных отраслях промышленности. Проект же государственного плана подготовки специалистов только для оборонно-промышленного комплекса, разработанный правительством еще в 2004 году, но так и не утвержденный, предусматривал обучение ориентировочно 10 тыс. специалистов ежегодно.

Кадры стареют

На заседании Военно-промышленной комиссии (ВПК) 2 ноября прошлого года Сергей Иванов — тогда вице-премьер и министр обороны — рассказал, что численность работников оборонно-промышленного комплекса (ОПК) уменьшается ежегодно на 7%. В исследовании, откуда, по-видимому, министр заимствовал цифру, это уменьшение названо «естественным уходом».

А на VII международном форуме «Высокие технологии XXI века», проходившем в МГТУ имени Баумана в 2006 году, приводилась такая оценка: численность специалистов на предприятиях и в институтах ОПК с 1992 года сократилась более чем в три раза.

Вице-президент по управлению персоналом Объединенной авиастроительной корпорации Алла Вучкович так оценивает ситуацию в отрасли: «Структура наших кадров напоминает шахматную пешку. Маленькая головка — это молодые кадры, широкое основание — старые кадры, а узкая талия — средний возраст, то есть люди тридцати-сорока лет, большинство из которых покинуло отрасль. И больше половины персонала в отрасли — старше пятидесяти лет».

Такая же ситуация в других отраслях высокотехнологичной промышленности. По словам директора Центрального института повышения квалификации руководящих работников и специалистов Росатома Юрия Селезнева, в атомной отрасли структура кадров такова: средний возраст научных работников — 60 лет, средний возраст докторов наук — от 63 до 74 лет. В промежутке — от 40 до 50 — полный провал. А количество сотрудников до 30 лет составляет 25% от общей численности персонала.

Вот пример из другой высокотехнологичной области. На одном из ведущих предприятий бывшей электронной промышленности — ФГУП «Полюс», по словам его генерального директора Александра Казакова, средний возраст работников составляет 50 лет, а возраст многих ведущих сотрудников уже переваливает за 60. А в ЦНИИТмаше (машиностроительное предприятие прежнего «Средмаша»), говорит его директор Алексей Дуб, средний возраст докторов наук — 67лет, а кандидатов — 57.

Молодые не доходят

Такая ситуация с кадрами возникла не случайно. В организации, выполняющие исследования и разработки, поступают на работу от одного до двух процентов выпускников вузов. Это продолжается уже несколько лет. А всего устраивается на работу по специальности от 10 до 20% (в зависимости от специальности и института) выпускников технических вузов.

Молодые специалисты выбирают работу не по специальности из соображений престижа и из-за оплаты труда. Российская система образования готовит не меньше специалистов в области техники и естественных наук, чем в советское время. Проблема — в мотивации к научной и технической деятельности.

Зато выпускников естественнонаучных факультетов МГУ, МФТИ и других ведущих университетов и инженерных вузов готовы брать в любую торговую или страховую компанию или банк, зачастую предпочитая их выпускникам профильных вузов.

Такое сочетание «естественной убыли» специалистов и отсутствия притока молодежи подводит нашу науку и высокотехнологичную промышленность к опасной черте, за которой просто-напросто может произойти катастрофа. По оценкам руководителей целого ряда НИИ и вузов, речь может идти о нескольких годах. Александр Казаков отметил, что при сложившихся условиях в самом лучшем случае теперешний персонал предприятия сможет продержаться сам и продержать тематику предприятия еще максимум лет пять-семь. Специалисты «Военмеха» по результатам исследования, проведенного на предприятиях Санкт-Петербурга, оценили этот период в семь лет. А ведущий специалист департамента персонала Европейской подшипниковой корпорации Екатерина Козырева считает, что в их отрасли критический срок передачи знаний и опыта от старшего поколения ИТР молодым специалистам составляет не менее трех лет, но через три года некому будет делиться знаниями из-за «естественной убыли». Патриарх отечественной энергетики академик Александр Шейндлин утверждает, что дееспособных кадров (имеются в виду и инженеры, и ученые, и рабочие) в его отрасли осталось на три-пять лет.

То есть пять лет — это и есть тот примерный срок, который отпущен нам на решение кадровой проблемы.