Глава 1. И увидел я всадника

Фанфики

«В одном мгновенье видеть вечность…»

Уильям Блейк

Глава 1. И увидел я всадника

 

–Так, она все эти триста лет говорила о тебе. А я думал… это её способ отвадить докучливых кавалеров. Это ж надо, хранить верность некоему бессмертному, имя которого она не называла и путешествовала одна.

– Когда живёшь несколько тысячелетий, иногда нужен отдых друг от друга. Помнишь, ты пару бессмертных, женившихся каждые сто лет? Была у меня тогда мысль рассказать тебе свою историю, но в делах сердечных, сам понимаешь, лучше держать язык за зубами. Особенно в отсутствии дамы…

– Как же Алекса?

– Друг, тебе ли не знать, ответ на этот вопрос. Жизнь всегда продолжается. А после третьего тысячелетия знакомства…

– Подожди, три тысячи… Это не времена ли всадников?

– В точку. Честно говоря, удивлён, что тебе наша общая подруга Кассандра вместе со всем, что рассказывала обо мне не рассказала и о ней.

– Ушам не верю! Вы и её пленили?!

– Не совсем, в плен она попалась к нам сама. Рисковая была затея, глупая, но она уже проворачивала нечто подобное. Тоже, кстати, рискуя головой. Только вот мы об этом не знали.

 

Она попалась нам на пути случайно, мы возвращались с очередной вылазки с добром. Пыталась уйти, мы её настигли. Окружили. Кронос спрыгнул на песок, она тоже. Вооружена была двумя короткими кинжалами, кажется, совсем не понимала, кто она такая. Однако двигалась, как молния в небе. Даже достала Кроноса пару раз, но легко, ничего серьёзного. Но против меча и техники Кроноса она была бессильна. Он пронзил её мечом, но голову не взял. Не знаю, хотел ли он тоже владеть бессмертной рабыней (тогда Кассандра жила у меня не более трёх недель), или она ему действительно понравилась.

Что тут скажешь, думаю, и то и другое. Ты же видел Энегрейс? Даже в своих залатанных джинсах и выцветшей майке она всё равно хороша, миловидна, стройна, а главное, горяча – дотронешься – опалит.

Мы все переглянулись, мол, как удачно всё складывается. Спорю, если бы Эни была в сознании, она бы подумала то же.

Он забрал её к себе в шатёр и на какое-то время забыл о других женщинах. В отличие от Кассандры, она чётко понимала, где находится и кто мы такие. И, пожалуй, не в этом дело: не в том, что она была покорной, кроткой, услужливой. Нет, она была восхитительной. Невероятно страстной, по-кошачьи грациозной, томительно сладостной. Он не мог ей утолиться, насытиться, охладеть к ней. Но при этом был… маниакально жесток.

И опять же – никакой мольбы, слёз, стенаний. Только раскатистый смех и глубокие, прерывающие вздохи.

Стал ли Кронос хоть чуть жалостливей, нет. Хотя уверен, и более чем. Она искала к нему ключ, но потом поняла, что единственный способ его остановить – обезглавить. Но вот сделать это она не могла.

И тогда она стала действовать иначе, как привыкла. Думать головой.

Мы уходили из лагеря утром, возвращались к вечеру, бывало, не появлялись и несколько дней. А наши рабыни должны были содержать хозяйство и ждать господ. Убежать они никуда не могли – лагерь окружала безжизненная пустыня. За оазисом – верная смерть. Мы были спокойны. Напрасно.

Знал бы Кронос, кого оставил в лагере…

Первое, что сделала в лагере Эни – отладила быт. Одежда наша была свежей и чистой, еда горячей и невероятно вкусной. Как она умудрилась в центре пустыни раздобыть каких-то там восточных пряностей, одним небесам известно. Наверное, попадая в плен, она и это продумала. Вино – всегда прохладным. А наши женщины стали следить за собой, извини, за подробность, были чистыми, ухоженными. В то время заботе о гигиене придавали гораздо меньшее значение, но разительная разница ощущалась сразу. Для нас они тоже готовили воду, омывали тела после боя.

Я тебе рассказал о Кассандре, о её платье и о свежих фруктах. Но умолчал, что все наши женщины выглядели так. Все проявляли заботу.

Только представь, друг, это бронзовый век. Кровь, грязь, боль, огонь. А тебя ждёт уютный дом, горячий ужин и любая из твоих жён, готовая ублажать тебя без устали до утра. Кстати, опять извини за подробность, но и в этом наши жёны поднаторели.

Станешь ли ты их терзать и мучить? Правильно, не станешь, если ты не одержим идеей покорения всего мира… Но об этом чуть позже.

Тяжелее всего пришлось Эни с Касандрой. Та так и бросалась на меня, наверное, и убежать пыталась, не знаю. Я не буду развивать тему, не хочу, чтобы мы снова схлестнулись. Я это к тому, что в какой-то мере, Кассандра покорилась не мне, а Эни. Какие слова она для неё нашла – не знаю, честно. Но чертовка стала превращаться в ухоженную, красивую, преданную женщину.

Я отдыхал, когда возвращался… домой. И чем дальше, тем противнее было снова облачаться в доспехи, брать меч в руки.

А Эни, умница девочка, смотрела за нами внимательно. Ничего не упускала из вида. Видела, что Каспиан надирается до красных небес и в припадке ярости изрубает секирой очередную наложницу, видела, как со страстью и алчностью наблюдает за этим Кронос (знала, конечно, что ночью спать ей не доведётся). Замечала, как по-варварски грубо, неумело относится к рабыням Силас. И следила пристально за мной и Кассандрой.

Тогда-то я увидел её. В смысле видел я её, конечно, и раньше, но она была только эхом, только сладостным вздохом – фаворитка моего брата. Ничего большего. А тут… Тут, Маклауд, я впервые заглянул в глаза внимательному, умному стратегу. И уже тогда, наверное, догадался, кто она. Но приказал себе молчать, сам не знаю, почему. Возможно, мне было любопытно, чем это, может закочиться.

Так вот. Кронос позволял ей некоторую вольность. В том числе, некоторую свободу перемещения по лагерю, не только из пункта «а» в пункт «б», но просто гулять, есть яблоки, сидя на каком-то скарбе, в самом центре. Никто не делал её главной среди женщин, но её лидерство признавали те беспрекословно.

Но она их не подавляла, нет. Наоборот. Я не знаю, как ей это удалось, но она наполнила наш лагерь звонким женским смехом и музыкой. Да, она ещё и неплохо, даже в то время, играла на струнных и духовых. На всё хватало времени, на работу, на шалости, на нас, на себя. И на мысли. Она, я понимаю теперь, почти не спала, мало ела. Исхудала, но выглядела всё равно здорово. Улыбалась, всегда улыбалась, смотрела с прищуром и иронизировала над всем. Такое ощущение, что она ходила по облакам, а не по земле. И была в гостях, а не в плену.

И вот однажды Кронос и Каспиан уехали без нас с Силасом. Мы остались в лагере. И сидит она, беззаботно, грызёт яблоко. Силас чего-то был не в духе, докопался до неё что-то. Хотя Кроноса боялся, как огня. Может, поэтому хотел немного выпустить пар. Начало их милой беседы я не слышал, а вот, чем она закончилась, помню хорошо.

– А тебе не нравятся наши песни, господин? – не меняя позы, прямо спросила она. В голосе – никакого подобострастия. Она могла заменить слово «господин» на любое другое. Смысл бы не изменился.

Знаешь, друг, до сих помню, в чём она была. Крепко приталенный сарафан на шнурках, и подол с двумя разрезам по бокам. Обувь удобная, крепкая, руки, шея в браслетах с бубенца, волосы распущены, глаза подведены. Одну ногу она подтянула к себе, опёрлась на колено. Вид открывался отличный…

– Башка от них болит! Заткнитесь!

Она быстро положила яблоко, несколько раз хлопнула в ладоши и, не переставая улыбаться, призвала к тишине. Желание Силаса исполнилось мгновенно.

– Я могу сделать тебе отвар, если хочешь? – произнесла она, но тут же, Маклауд. Тут же сообразила, что дело не в головной боли, а в скуке. Силас был раздосадован, что его на сей раз оставили в лагере. – Слушай, а давай, сыграем.

Он заинтересовался.

– Игра очень простая, на реакцию. Чтобы было интересно, сразу, давай, по-серьёзному. Кто первый кому разобьёт нос. Встанем друг напротив друга и по готовности, ударим. Если выиграешь ты, я до самого прихода моего вождя и господина (опять, произнесла на одном дыхании, без патетики) буду мяукать, когда будешь звать меня по имени. Вот, так.

Она правду мяукнула, протяжно и забавно, Силас ухмыльнулся. Простоватой такой ухмылочкой. Но я видел, как понравилась ему эта идея.

– А ты, если я буду быстрее, ответишь мне честно на один вопрос. Честно, как на духу, договорились? Обещаю, никто о сказанном не узнает. Ну, что, по рукам?

Обтёрла руки об колени и подала правую руку. Силас немного опешил, но руку пожал.

– Отлично!

Она спрыгнула со своего постамента, отошла от него на два шага. Встала в боевую стойку, и подождала, пока Силас воспримет её серьёзно и тоже соберётся. А потом они почти вместе провели удар.

Вот, уж не знаю, специально она или нет… Думаю, всё же специально. Но нос друг другу они разбили оба. Энегрейс попала чётко, как иголку воткнула, а вот удар Силаса прошёл по касательной – чуть задел нос, разбил губу. От удара Эни рухнула на песок, он отшатнулся схватился за нос.

– Ну, ты, дрянь! – заорал Силас, но увидев её, на песке с разбитым лицом, немного охланул. Всё-таки любимая рабыня Кроноса…

А она выпрямилась на руках, взглянула с прищура, улыбалась такой хитрющей ухмылочкой, даже с разбитой губой. И вдохновенно произнесла.

– Подери меня все четыре всадника, отменный удар!

И Силас… Силас, мощный, тяжёлый, закрытый – залился таким раскатистым, неподдельным хохотом, что казалось, он намеревался выплюнуть своё сердце. Она тоже смеялась, сплёвывая кровавую пену. Раны быстро рубцевались.

– Вставай, сестра, – наконец, произнёс Силас.

Я обмер. Что тут сказать, дождю и грому в пустыни я удивился бы меньше. Он подал ей руку, и она вскочила легко и быстро.

– Знаешь, когда ты надоешь Кроносу, он отдаст тебя Каспиану. А тот – мне. Так, вот, ты уж как-то постарайся, чтоб он тебя не изрубил, а?

Она прикрыла один глаз, и хитро взглянула так по-детски озорно, что Силас. Да, Силас, который мог одолеть тысячу мужчин в бою, смутился.

– Да нет, я не о постели. Я хотел сказать, что если ты достанешься мне, я тебя не трону, сестра, если, конечно, сама не захочешь. У меня ты всегда… сестра.

– Спасибо, – сказала она просто, без приставки господин, которая теперь ей была не нужна, и легко потрясла руку, которую всё ещё сжимала. – Но уговор, есть уговор, помнишь?

– А кто победил? – испуганно спросил мой брат.

– Да, оба. Теперь мне мяукать, помнишь, а тебе – всего-то сказать мне несколько слов.

– Идёт, – обрадовался Силас. – А зовут-то тебя, как?

– Энегрейс, – ровно ответила она. – И по секрету тебе скажу, всегда спрашивай у женщины, с которой собираешься возлечь, имя. Имя, произнесённое нежно, для слуха любой из нас, слаще мёда. И её ласки будут нежнее…

– Благодарю, сестра, – радушно сказал наш самый мощный всадник. Он принял её слова в своё сердце, так просто, без напряжения, словно они уже приходили ему в голову, но он их не успевал осмыслить. И тут же, нерешительно и весело, взглянув на неё, словно мальчишка, который ожидает чуда и не верит в его осуществление, произнёс. – Энегрейс!

И она мяукнула – громко, весело, от души, протяжно и высоко.

– Энегрейс!

И снова – никакого обмана.

– Энегрейс!

На сей раз он её поддержал – то ли рыком, то ли рёвом. Но теперь они «пели» дуэтом на все лады, а уж Эни постаралась внести музыкальное разнообразие в их бессмысленное распевание междометий.

…Таким счастливым я его никогда не видел. Они смеялись, мяукали, рычали, снова смеялись. А потом она просто, словно общалась со старым другом, сказала, что ей пора возвращаться к работе и добавила: «Ещё поговорим, брат». И он это принял.

Знаешь, Дункан, я уже многое к тому времени повидал на своём веку. Но такого не видел. Она врага превратила в друга за минут сорок. И непросто превратила – раскрыла, поняла, увидела в нём что-то светлое и до этого достучалась. Кхе, в прямом смысле – ударом в нос. Мне нравился Силас. Но теперь, только теперь я понимал, почему именно к нему, к этому большому ребёнку, попавшему под дурное влияние, слишком неразвитому, чтобы этому влиянию сопротивляться, меня так тянет.

А ещё я понял, что меня почти так же непреодолимо тянет к ней. Нет, не улыбайся так. Тогда ни о какой страсти и речи не шло. Она была рабыней Кроноса, а у меня была Кассандра. Нет, я хотел, чтобы она поговорила и со мной. Словно только она могла увидеть то, что не видел я сам. Кто я такой. Такой же, как Кронос? Или ещё, ещё хуже?

Она, наконец, распрощалась с Силасом, направилась к роднику, и только теперь увидела меня, стоящего возле своей палатки, не сводящего с неё взгляда.

Открытая, красивая улыбка сошла с её лица. Конечно, она поняла, я стал свидетелем их с Силасом «дуэли», стал свидетелем всему… И, если я расскажу Кроносу…

Чтобы пройти к роднику, надо было миновать мою палатку. Меня. И она пошла прямо ко мне, медленно, аккуратно, словно йог, ступающий по раскалённым углям. И всё это время, Маклауд, без устали смотрела в моё, как мне казалось, каменное лицо, вглядывалась в холодные глаза. Двигалась красиво, плавно и неотвратимо.

И вот она подошла совсем близко, инстинкт самосохранения и элементарная логика должны были подсказать ей, что пора свернуть на тропу к роднику. Нельзя же так пристально смотреть на мужчину, когда он не является твоим господином. Тем более, я ведь мог и донести…

Но вместо того, чтобы уйти вниз по дорожке, она встала прямо передо мной, продолжая смотреть, не моргая. В её красивые серо-зелёные глаза, казалось, можно глядеть вечно. Столько в них было… Всего. Всего, что не хватало мне. Силы и мягкости, порочности и чистоты, почти детской наивности и мудрости, которая явно не далась легко.

И я видел, что чем дольше мы вот так стояли, тем ярче становился внутренний свет этих таинственных очей. Свет окутывал меня, заставлял дышать глубже, чаще, грудь щемило, но это было в радость, понимаешь. Я чувствовал, что сейчас, не сказав ни слова, она выносит мне приговор. Эта девчонка, пленница, рабыня….

…Эта женщина, царица, богиня. Выносит моей тяжёлой душе вердикт… И вдруг её глаза просияли – истинной, кристальной радостью. Она смотрела на меня, будто только что узнала. Узнала родного, дорого, близкого ей человека.

И моя душа вся подалась ей навстречу. Я, варвар, всадник, я несущий смерть и сам прозванный Смертью. Я, Маклауд, воплощённое зло… Я ей улыбнулся, сдерживая подкотившие к горлу… слёзы.

И в этот момент на том конце лагеря весело раздалось:

– Энегрейс!

Она набрала воздух в лёгкие и высвободила его торжествующим рыком «мяу». Так открывают теоремы и звёзды, так кричат, первый раз прыгая с парашютом, так орут женщины, рожающие детей. Криком триумфальной, абсолютной победы, но не над врагом, над собою, над своей слабостью и бренностью. Высоко, протяжно, смело.

И, что тут скажешь, Маклауд? Я полюбил её. Теперь я был на это способен.

 

 

Тебе, друг когда-нибудь приходилось оживать после того, как утонул? Помнишь, это чувство, когда вода выходит из сжатых лёгких, и делаешь первый вдох.

– Ага, боль жуткая, как иглы вонзают по всей спине.

– Да, это раскрываются меха твоих, несколько атрофированных, лёгких. Боль аж слёзы высекает, а дышать приятно, и хочется вздохнуть ещё и ещё – полной грудью. Нечто похожее происходит и с твоей душой, когда в ней пробуждаются, уж прости за банальность, добрые чувства. Совесть не даёт спокойно спать, а уж налево и направо рубить мечом и вовсе становится до тошноты противно.

А все проявления заботы и доброты, напротив, начинаешь ценить. Я стал бережнее относиться к Кассандре, а она – откликаться лаской. К тому же, она, наконец, стала прислушиваться к своему старшему товарищу. Я об Эни, конечно. Охлаждала вино в реке, выбирала хорошие фрукты. Тысячелетие, Маклауд, тысячелетие сожалений, что она всё это приняла… всерьёз. Что полюбила, сама того не замечая. Любил ли я её? Она мне нравилась, с ней было хорошо… Возможно, я жалел ею. И уж точно, абсолютно, корил не уставая себя.

Совесть, Дункан, совесть безжалостна к палачам.

Тем более, что все мои мысли были о той, кто была в соседнем шатре, кто принадлежала моему старшему брату.

Я чувствовал себя так, словно смотрел к нему в тарелку. И ненавидел себя за это. Как и за то, что боялся, он об этом догадается, всё узнает. Его гнев мне представлялся страшным. А ещё, боялся, что вдруг его прекрасная рабыня ему надоест, Каспиан её зарубит, а я даже не решусь вмешаться.

Между тем, ничего такого не происходило. Кроме одного.

Перемену в Силасе Кронос не заметил, хотя она была более, чем существенная. Знаешь, о чём моего брата тогда спросила Эни? Всё просто. Кто из женщин ему нравится и почему. Он чего-то помялся, помямлил. Но произнёс те несколько слов, которые ей были нужны. А ты думаешь, в бронзовом веке не было хороших психологов. Ещё как была! Она не спросила напрямик, о чём он мечтал в детстве, какой бы видел свою жизнь, если бы не взял в руки топор. Нет, она задала вопрос, на который он мог свободно, насколько это возможным для Силаса, ответить. Этих сведений оказалось достаточно, чтобы выстроить для Силаса его спокойную, идеальную жизнь. Которую я, дурак, кретин, разрушил. Жизнь в отдалённый от суетного мира глуши. А надо ему – заняться тяжёлым физическим трудом. Есть жирную свежую пищу, мясо и клубни, заливать это всё не водой и вином, а молоком.

Жена его должна быть прежде всего кухаркой, в остальном он мог довольствоваться малым. Красота, стройность для него в женщине были далеко не главными. Да, и без кухарки жить можно. В одиночестве. Только б не было всей этой суеты вокруг, визгов, писков, перебранок и криков. Так он воспринимал женщин и равными себе не принимал. Кроме одной, конечно. Сестры.

И сестра эта, как другу, как брату, аккуратно вложила в голову Силаса мысль, что такая жизнь, с охотой и рыбалкой, с колкой дров по утрам, и долгим сном после обеда, реальна. Что есть другие места, не только эта проклятая пустыня, там идёт дождь, там не жжёт солнце… Вот и всё, что она сделала.

Внешне Силас не изменился, даже в бою был столь же агрессивен и беспощаден, но внутренне он был готов по одному только кивку её головы сорваться с места и искать ту землю обетованную, о которой она говорила.

Со мной всё было иначе. Я стал безразличен к битвам, победам, добыче, грабежам и к женщинам. Я призывал к себе только Кассандру из ночи в ночь, потому что… через её заботливые руки я ощущал тепло, подаренное нам всем… всем без исключения… Энегрейс.

А вот Кронос видел в моей привязанности что-то другое, опасное для него. К счастью, он был слишком одержим злобой, слишком высокомерен и горделив, чтобы искать причины каких-то перемен в Энегрейс. А вот я и Кассандра буквально мозолили ему глаза…

Думаешь, великий стратег не поняла, к чему всё это идёт? Её план мог пойти крахом.

И она стала отвлекать Кроноса. Ещё решительней, ещё слаще…

Однажды вечером устроила нам настоящее представление. Эх, горец, если застать Эни в правильном настроении и включить музыку, ты сам увидишь, что она вытворяет в танце. Соломея и рядом не пляшет, клянусь. А тогда, в пустыни, среди дюн… Звон бубенцов на браслетах, летящие, смелые движения, гибкое тело… До сих пор не понимаю, как ей так удаётся извиваться, что перестаёшь видеть собственно её, а то, что… она вкладывает в танец. Видишь образ. Чётко и во всех красках, словно читаешь увлекательную книгу.

Это здорово помогло. В ту ночь она стонала до рассвета на весь лагерь, а я, не убирая с груди руку Кассандры, не сомкнул глаз. И потом ещё несколько недель всё было более или менее.

И вот тогда, тогда коса налетела на камень. У неё было время. Она понимала, что Кронос непременно, из-за своего глубочайшего садизма, захочет обладать хотя бы раз Кассандрой. И этот «хотя бы раз» должен пройти без эксцессов.

Ты, наверное, Дункан, сейчас презираешь и меня, и её, и Кроноса, и всех нас. Но ты пойми, даже не то, чтобы время было другое было, законы нравственности были другими… Нет. Однажды, в одной из своих книг, Эни написала: «Они все были взращены пустыней, а у пустыни есть только один закон – жажды». Наибольшей «жаждой», а значит, силой, тогда обладал Кронос. Из нас никто не смел бросить ему вызов. И сама Эни, конечно, тягаться с ним не могла. Но и у неё «жажды» хватало, и цель была перед ней вполне конкретная. Я всё это к тому, чтобы ты понимал, что там происходило. Что разрубить этот узел одним резким, выразительным взмахом меча было невозможно. Только развязать. Терпеливо, медленно.

А вот Кассандра этого совсем не понимала. Возможно, тогда она решила, что Энегрейс хочет её окончательно «обесценить», унизить, лишить чести. Сочла, что та это делает из чисто женских соображений, дабы повысить свой статус. А, может, ревновала? Или ещё проще – любила, искренне любила меня. Мне она не жаловалась, но ходила мрачная, словно уже приговорённая.

И да, Дункан, ты знаешь Кассандру, время она не теряла. Она открыла рот и начала вещать. Всякие гадости о некоронованной госпоже, подстилке и путанне. Сначала тихо, вполголоса, когда стирали бельё, потом громче, распаляясь от безнаказанности. Энегрейс могла пресечь это на корню, сломать её волю, даже не поднимая на неё руку. Да, пожалуй, Эни уже тогда всем сто очков вперёд давала по тактике. Ей, в отличие от меня, никого не надо было «убивать, пока не приручу». Но она этого не сделала. Возможно, почуяла, что сейчас сломав Кассандру, она будет способствовать зарождению нового зла, чёрной ведьмы, которая может оказать пострашнее всадников. И, признаюсь тебе, друг, прослеживая сквозь столетия жизненный путь Кассандры, я понимаю, что тогда удержало Эни. Ну, скажи, её опасения были совсем-совсем напрасны?

То-то, и я так думаю.

И что ей оставалось делать? Бороться за расположение и внимание наших женщин своими способами – вниманием, умением, знаниями, добротой. Тратить вдвое больше энергии, чтобы удержать ситуацию. И подготовить новых пленниц к… побоям, прежде всего, и к… Ну, ты понял.

А деревни и города в округе горели, Мак, полыхали. За приводимым нами десятком рабынь, она видели сотни теней. Я видел её глаза, друг. Видел. А потом она собиралась с силами, становилась искрой и летела к своему «вождю и господину». Вбирала в себя всю его разрушительную энергию, заставляла забыться, оставить мысли о походах. На несколько дней…

Я никогда не спрашивал её, чего ей стоили, эти месяцы, проведённые у нас.

Но вот, как ты знаешь, день, который Эни оттягивала, как могла, наступил. Мы вернулись с «охоты». Кронос предложил разделить трофеи, а я чувствовал, что… Что больше не могу, Маклауд. Не могу и всё. Не могу больше убивать, не хочу, не желаю такой жизни… Не могу смотреть в глаза Эни, вообще не могу на неё смотреть без острой душевной боли. Не могу больше… бояться. Понимаешь?

Я вошёл в палатку следом за Кассандрой. Она подала мне студёного вина. Стало легче. Хорошо. Сама заговорила со мной, просто спокойно. Я ей ответил. Омыла мои руки, лицо, провела у губ. А потом мы замерли и смотрели друг другу в глаза, и я положил ей руку на щёку. Она приняла ласку.

Тебе, наверное, странно, как можно любить одну женщину, а спать с другой? При том ласкать её и принимать её ответные ласки искренне, просто и неудручённо. Могу сказать, что сейчас даже мне эта ситуация кажется аморальной и глупой, но тогда не казалась.

Зашёл Кронос, увидел нас. Сжал зубы, а потом откинул складку входа и крикнул: «Энегрейс!». Она впорхнула мгновенно, живая, горячая, но сдержанная, готовая служить, но умеющая себя подать. С готовностью посмотрела на него, нас не замечала.

– Мои поздравления, брат, ты хорошо её обучил. Но моя женщина всё равно лучше. Пора поделиться военным трофеем.

Я понимаю, Дункан, что в таком контексте это всё звучит ещё гаже. Но мы были братьями. И делили всё поровну. Женщины для нас были такой же вещью, как машина, которую ты время от времени мне одалживаешь. Предмет. Вещь. Если бы наши наложницы могли иметь потомство от нас, может, так бы и не было. У каждого был свой гарем. Но у бессмертных не может быть детей.

Так вот. Боялся ли я, что он заберёт Кассандру? Да, безумно не хотел её отдавать. Почему? Жалость, Маклауд, и понимание, смутное, но уже понимание, ситуации, которую задолго предвидела Эни.

Кронос достаточно бесцеремонно схватил Эни за руку и кинул её на моё ложе, а сам вытащил Кассандру из шатра. Та, конечно, сопротивлялась и кричала на весь лагерь, разжигая в Кроносе опасную страсть.

Ночь в пустыне наступает быстро. Мы сидели в моей палатке, как в подводной лодке, когда над тобой эсминец. Ни звука не проронили. Не смотрели друг на друга. Вслушивались в ночную тишь.

И вдруг лагерь огласился позорными мужскими криками. Криками Кроноса. Взглянул на Эни. Она была бледна, почти прозрачна, выдержала мой взгляд и закрыла глаза.

Тут я увидел Кассандру, убегающую из лагеря. И, как ты знаешь, не стал её преследовать.

– Она скрылась? – вдруг произнесла она. Я вздрогнул. Таким её голос никогда не был. Тяжёлым, уставшим, глубоким и до черноты багрянным.

Оглянулся на неё. Маклауд, я бы её не узнал. Никогда прежде и никогда после она так не выглядела. На моём ложе сидела… старуха, понимаешь? Уставшая, обессиленная, выцветшая.

– Да, – коротко ответил я.

– Хорошо.

Она помолчала, о чём-то думая, потом посмотрела на меня долго напряжённо, вдохнула и – решилась.

– Хорошо, – уже другим тоном, повторила она, словно оживая. Её тело снова становилось сильным, а взгляд живым, но всё ещё напряжённым, тугим, как натянутая тетива. – Иди к Кроносу, проверь, как он. Не просто иди, прибеги. Будь с ним, пока рана не затянется. А потом пошути, обязательно, пошути. Что, мол, прятал от этой бестии все острое, боялся, она ротозейка, порежется. Видать, дура, промахнулась. В себя целилась. Ей умирать нравится…. Ну, или как вы шутите? А потом пообещай что-то… Меня. Да… Иначе он выжжет всё до широких гор… Пообещай, что разделишь меня с ним, прямо в его шатре… Это должно ему понравиться. Иди!.. Митос, нет, подожди…

Она подошла ко мне, как пробиралась по морскому дну. Быстро стянула с меня нагрудные латы, наручи, рубаху. С силой оцарапала плечо. Размазала по щеке синюю глину, что лежала ровным мазком на правой стороне лица.

– Скажи ему, что шёл так долго, так как от меня не оторваться. Что я – огонь, и ещё та… Ну, обзови, погрубее. Но обязательно, обязательно скажи, что меня бросил и пришёл к нему. Что не успел мной овладеть. И не откажешься от его царского подарка. Понял? Всё, иди.

Я слышал, как она просто упала там, за полой палатки, прямо у входа. Совсем обессилила.

Что тут сказать, Маклауд? Я пришёл к Кроносу и всё сказал, как она говорила. И, да, не смотри, на меня так, ты правильно догадываешься. Эни, как всегда, была права. И, как всегда, это сработало.

 

 

– Будешь ещё пива? Дункан?

– Нет, спасибо.

– А я, пожалуй, выпью ещё. Боюсь себе представить, каким я теперь предстаю в твоих глазах. Но рассказываю тебе всю историю, начистоту, чтобы ты представлял себя абсолютно всю картину тех событий. И понял, кто я. Кто Эни, которую ты знаешь, как образец чистой добродетели. Впрочем, с моей точки зрения, она ею является. Тем более, Эни дала своё согласие, чтобы я тебе это всё рассказал.

– Когда она успела? Вы только увиделись, а сейчас она с Амандой гоняются за призраками прошлого…

– Маклауд, эй не надо мне ничего говорить, я её и без того прекрасно понимаю. Она не против, это точно. Итак, на чём я остановился? Ах, да…

 

После той ночи Кронос, весьма довольный собой и своей покорной, невероятно страстной, рабыней уступил Энегрейс мне на несколько дней.

И вот мы вместе вернулись в мой шатёр, шагом, который должен была выражать усталость после бурной ночи. Зашли и, не сговариваясь, сели прямо на нижний полог. Друг напротив друга, на небольшом расстоянии. Она взглянула на меня, а потом закрыла лицо руками. Нет, она не плакала, не всхлипывала, не дёргала плечами. Просто так сидела, напряжённая, каменная.

А я смотрел на неё и готов был выколоть себе глаза, так мерзко… смрадно… холодно было на душе. Если до этой ночи у меня были какие-то иллюзии, какую роль я играю, теперь их не осталось. Я чувствовал себя деревянным человечком, в которого по не усмотрению вдохнули живую душу. Я физически ощущал себя в клетке. А ещё я понял… «Я – воин», «Я – Смерть», «Я – мужчина» – на самом деле лишь маски. А на деле – я подлец, трус и негодяй.

Вот сидит передо мной женщина, сотканная из самой лёгкой ткани бытия. И я позволяю ей расплачиваться за мои грехи, за мои ошибки. Да, гори оно всё!..

Да, Маклауд, я поднялся, стиснул в руке рукоять, в один шаг оказался у порога…

– Сядь, Митос, – её голос звучал тепло, нежно, серьёзно. Не было в нём привычных танцующих переливов, звенящих трелей и знакомого, обжигающего огня.

Я кинул на неё взгляд. Она скрестила красивые ноги, положила свободные руки на колени, улыбалась как-то светло и прозрачно.

– Сядь, пожалуйста, вождь и господин, – я услышал в её голосе иронию, игривую, не злую. – Давай, поговорим.

Знаешь, бывают такие женщины, скажут просто. Вроде бы ничего не значащие слова... А тяжести на душе, как нет. Нет, и всё, только свет – прозрачный, лёгкий. И тепло. Хотя, сказать по правде, за все пять тысяч лет я встретил только одну такую женщину.

Она улыбалась мягко, удовлетворённо, чисто. Как будто мы эту ночь провели на белых простынях в каком-то шикарном месте и теперь пора… Нет, Маклауд, не расставить все точки над «и», и выяснить, что значила эта встреча на облаках, а просто насладиться общением друг с другом, которое столь же ценно, как и горящие ещё на теле ласки.

Нестерпимо хотелось присесть рядом с ней, обнять за плечи, прижать к себе. Я не стал противиться этому желанию, хотя каждое движение было каким-то неумелым, неловким. Она сама перекинула мою руку себе на плечо, спокойно положила на неё горячий затылок, посмотрела куда-то вверх. Помолчала, прислушиваясь.

– Кажется, получилось, – наконец, сказала она и, улыбаясь, посмотрела на меня. И повторила уже игриво-заговорчески. – У нас получилось. Теперь выслушай меня, хорошо? А потом суди, права я или нет. Но начну я всё-таки с вопроса. Кассандра взяла лошадь?

– Нет.

– Это плохо. Для неё. Пустыня немилосердна. Но, думаю, она доберётся до дальних селений. Однако, – опять взглянула на меня, смело и нежно. – Спорю на свою голову, она рада, что так легко отделалась от нас.

Да, Дункан, меня тоже удивила её фраза. Но мой драгоценный психолог сказала именно так. Уж, не знаю, когда она успела подготовиться к разговору со мной. Готовилась ли она к нему вообще или ей удавалось всё это продумывать на ходу, не знаю, честно.

И, конечно, на вопрос она меня тоже сподвигла. Я спросил, знает ли она, кем является.

– В смысле, такой же, как ты, Кронос, Силас, Каспиан и Кассандра. Знаю.

– Почему тогда напала на Кроноса с кинжалами, и меча при тебе не было?

– Хороший вопрос, ты смотришь в самую суть.

Тогда ещё человечество не знало слова «комплимент», а Энегрейс уже вовсю пользовалась этим точным оружием.

– Я изучала вас, – продолжала она. – Достаточно долго. Старалась поговорить с теми, кто выживал при набегах. Отсеивала все слухи, сказки о призраках на конях и т.д. Собрать всё в единое целое было, мягко говоря, не просто. Особенно, меня интересовало, кто же из вас главный. Думала, ты. Стратегия походов ведь твоих рук дело, да? А как вы брали приморские крепости… Да, тут с наскока не получится. Но потом поняла, да, ты значим. Скорее всего – второй, правая рука. А первый… Первый – огонь, страсть, жажда. Только жажда – вернейший из законов пустыни. Нельзя так её любить, так по ней проноситься, не зная этого закона, не подчиняясь ему всецело. И я поняла, кто это. Кронос. Имя я не знала, никогда лица не видела, но характер прочувствовала, прокалила… Да, кстати, – вдруг она чуть отвлекала темы. – В тебе тоже есть «жажда», но она другая. Ты можешь направлять её, куда захочешь. Я серьёзно. Ты можешь стать, кем угодно. Лекарем, карабельщиком, купцом, музыкантом, скульптором. Строить дома, взращивать в пустыне висячие сады. Все дороги – твои. Иди по ним и радуйся жизни.

– Ты говоришь это так уверено, потому что сама такая же? Да? Ты тоже можешь быть, кем угодно? – спросил я, глядя в её серо-зелёные очи. Хочешь верь, хочешь нет, Маклауд, но я видел, как медленно расширился её зрачок, и из черноты его, словно полился свет. Я угадал. Но сказал тогда даже больше, чем хотел. «Ты такая же» имело и второе значение: «ты вторая из пары» или «вторая из половинок». И, поверь, как никогда радовался возможностям языка, на котором говорил. Потому что удалось сказать то важное, что был должен просто, почти вскользь.

– Да, вторая из пары, – повторила она. И щёки залил стыдливый румянец.

Мы оба смутились. Как на первом свидании. Я потом осознал, что слова признания в любви мы тогда произносили впервые.

–И зачем тебе это всё?

– Не хотела больше смотреть на пожары. Опять.

Она сжала губы, приказывая себе молчать. Я понимал, она говорит о своём прошлом, и этой темы сейчас лучше не касаться. Тем более, вопросы были понасущнее.

– Так, ты выяснила, что это Кронос. Что дальше?

– Дальше… Ну, иллюзий по поводу поединка у меня не было. Я хороша, и это знаю. Но против него не выстою. И что толку будет? Вы так и будете покатываться по селеньям, а за собой оставлять только пепел и плач. Надо было что-то придумать.

Я весь сжался, как бы на миг вспоминая, что я один из…

– Митос, – улыбалась она. – Не держи это на сердце. И не думай, что я тебя раню. Ты же догадался, кто я, да?

– Да.

– Хорошо, тогда ты всё понимаешь, правда?

Я понимал. Смотрел на неё и надеялся, Дункан, надеялся, что для меня есть путь в нормальную жизнь. Как был и у неё.

– Про Кроноса. Выйди я на бой с мечом, он бы обезглавил меня и глазом не моргнул. А так… был шанс. Тем более, что я узнала, вы колдуны и волшебники. Следует с вами рабыня одна. Её убивают, если н подчиняется, а она воскресает. Да, про Кассандру я знала. И надеялась, что повезёт. Как видишь, повезло. Даже, уж если быть совсем откровенной, больше, чем я полагала. Двое из четверых оказались… Похожими на меня. То есть, не безвозвратно потерянными. Силас – большой ребёнок, хотя удар у него, хоть куда! Не увернись я, ух, было б! А ты, Митос… Ты… Ты – первый из пары.

Теперь пунцовой краской залились и уши.

Я прижал её к себе крепче. Она уткнулась носом в моё плечо и легко потрясла головой. Всё это казалось тогда просто нереальным. Мир в разгаре войны. Почти невозможно.

– Что же мы делаем дальше? – спросил я. Имея в виду, меня и её. Она это услышала.

– Смотри, мой вождь и господин, – приправила иронией горькую пилюлю. – Спорю, Кронос назад меня брать не собирается. Теперь со мной ему всегда будет хотеться чего-то поострее и погорячее, как говорят в таких случаях евнухи в ханских гаремах. – Я полагаю, какое-то время он не будет отнимать меня у тебя. Прошедшей ночью он остался доволен. А потом, заберёт и отдаст Каспиану. У того я не проживу и суток.

Она говорила всё это спокойно и равнодушно, как сейчас нерадивые студенты говорят о предстоящей сессии. Мол, чего там не видели.

Я склонился над ней, посмотрел в глаза. Смотрел и не шевелился. Не знал, как спросить, как сказать… Что это не может быть концом. Она только улыбнулась. Ещё более открыто, как окно нараспашку, а за окном – лето.

Она протянула руку к моему лицу. Провела пальцем по переносице, очертила линии бровей, скул, подбородка. Нежно прикоснулась к губам.

– Митос, ты должен меня услышать, вы с Силасом должны уйти. Даже, если ты вызовешь Кроноса и умрёшь, это ничего не решит. Он только вырастит в глазах двух других. А незаменимых не бывает, найдут они себе четвёртого. Остановить это страшное колесо можно только, если вы просто исчезнете. Уйдёте. Ты мне пообещаешь, что найдёшь для Силаса укромный далёкий уголок, где ему будет спокойно. А сам… Пообещай, что будешь любить, по-настоящему любить женщин, радоваться солнцу, дождю, цветам. Будешь жить. Пообещай, что не будешь уставать искать что-то новое, создавать что-то… В общем, будь бдительным до бессонницы, если потребуется, но ничего не бойся. Обещаешь?

Дункан, когда тебе говорят всё это… Когда тебе всё это говорит женщина, которая, ну, ты понимаешь. И смотрит в глаза, не моргает даже. Уф, помню, спросил, с чего она взяла, что я позволю ей пойти на такую жертву. Она только усмехнула<