Мегаобучалка Главная | О нас | Обратная связь


О вреде слепого почитания авторитета библии



2015-12-06 286 Обсуждений (0)
О вреде слепого почитания авторитета библии 0.00 из 5.00 0 оценок




Вопросы жизни.

Письма к должностным и частным лицам
о христианском отношении к жизни.

 

Предлагаемая брошюра является исполнением заказа на специально для этой цели пожертвованные средства. Изд.

I.

Письмо к прокурору.

 

Савл, Савл, что ты гонишь меня?.... Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. (Деян. IX 4, 5).

 

Милостивый Государь!

 

После официального допроса, который вы мне сделали в жандармском управлении в качестве прокурора, мы имели с Вами частную беседу, за которой я хотел высказать Вам, как человеку-брату, христианские мои убеждения, прямо касающиеся наших с Вами столь внезапно вызванных отношений. Но к сожалению, за недостатком времени, тогдашняя беседа наша оборвалась, и я был лишен возможности высказаться перед Вами до конца. И вот теперь, вспоминая ту Вашу готовность, с которой Вы разговаривали со мной, я обращаюсь к Вам с просьбой выслушать меня до конца, т. е. прочесть это мое письмо, которое я прямо начну с повторения тех основных пунктов, которых мы с Вами коснулись в нашем частном разговоре. Нам пришлось затронуть собственно два существенных пункта.

1) Первый пункт состоял в вопросе о том, что для чего существует: государство ли для людей, или люди для государства, на каковой вопрос Вы дали совершенно согласный с моими убеждениями и существенный для меня ответ, что государство существует для людей, а не наоборот.

2) Второй важный для меня и для дальнейших моих выводов пункт, это Ваше заявление о том, что учение Толстого слишком идеально.

Начну с первого положения: „о назначении государства для людей, а не наоборот", т. е. о служебной роли государства, и сделаю ближайший отсюда общий вывод, состоящий в следующем: так как государство существует для людей,

 

 

— 4 —

 

а не наоборот, то следовательно, раз люди найдут возможным обходиться без этой вспомогательной формы общежития, то могут уничтожить ее. Надеюсь, против такого общего, коренного заключения Вы ничего не можете иметь, так как оно логически вытекает из первого нашего общего положения.

Недоумения и пререкания могут возникнуть тут только на почве обсуждения частностей, а именно при следующих чисто внешних вопросах общественно-юридического характера. Во 1-х, о том, что такое самое государство? Во 2-х, перестают-ли, или не перестают люди в настоящее время нуждаться в государственной форме? В 3-х, если люди перестают нуждаться в государстве, то сколько их, перестающих, или переставших в нем нуждаться, — все, большая часть, половина, или меньшая часть?

В 4-х, если еще не все могут обойтись без государственной формы, а только меньшинство, половина или даже бóльшая часть, то когда именно нужно уничтожить государственную форму, при меньшинстве, половине, или большинстве в ней нуждающихся людей?

В 5-х, кто, какое число людей и при каком уровне развития может решать эти вопросы, и гарантируется ли вообще справедливость известного решения количеством решающих голосов, без отношения к их качеству?

В 6-х, в случае ненужности государственной формы, какой способ ее отмены признать удовлетворительным, насильственный или мирный?

Таковы приблизительно частные, внешние вопросы, могущие возникнуть на искусственной почве общественно-юридического характера. И вот, вся цель моего письма сводится не к тому, чтобы обсудить и решить все эти вопросы (предоставляю этот сизифов труд юристам), — а к тому, чтобы, указав одной лишь постановкой вышеизложенных вопросов всю трудность и даже невозможность их разрешения с одной внешней, политической стороны, предложить единственный, по моему мнению, простой, естественный и верный выход из лабиринта всех этих запутанных, внешних вопросов, выход, состоящий во внутреннем, личном усвоении каждым отдельным человеком христианского учения.

 

 

— 5 —

 

И стоит человеку отказаться от попыток теоретически разрабатывать и решать все эти общественные вопросы, а задаться одним главным — внутренним вопросом о том, как ему самому можно и должно поступать независимо от существующих каких бы то ни было внешних условий и форм, как тотчас же он совершенно неожиданно получит самое верное разрешение и всех перечисленных внешних вопросов.

В самом деле, специалист юридических наук может интересоваться вопросом о том, что такое государство, или вернее: чем должно быть государство, — принудительным или добровольным союзом людей, представляет ли оно естественный или искусственный продукт человеческой воли и, наконец, считать или не считать его одной из форм осуществления человеком его высшего назначения и т. п. (Теории Руссо, Краузе, Аренса и др.), а христианин даже и не ставит себе задачи определить, исчерпать самое понятие государства, а только ставит интересующий его существенный, этический вопрос о том: „чем, какими свойствами людей вызвана эта форма совместного их существования, — добрыми или порочными, и постольку, поскольку государство вызвано к существованию прямо добрыми или даже нравственно-безразличными потребностями или свойствами людей и само зиждется на них, постольку христианин признает его и позволяет себе поддерживать его своим участием и, наоборот, постольку, поскольку государство вызвано к существованию порочными, злыми свойствами людей и само зиждется на них, короче говоря, поскольку в государстве фигурирует элемент насилия, постольку христианин отрицает его и не позволяет себе по мере сил и возможности поддерживать его своим участием, — так сказать своим спросом на его услуги и предложением своих собственных услуг.

Второй вопрос о том, перестали или не перестали люди данной территории или народности нуждаться в данной государственной форме, тоже может интересовать только специалиста юридических наук, так как он и ему подобные люди считают себя призванными изменять и совершенствовать формы человеческих общежитий; для христианина же этот вопрос не представляет затруднения, потому что он твердо

 

 

— 6 —

 

знает, что настолько, насколько он сам освободит себя от тех пороков, которые обусловливают существование принудительного элемента в государстве, т. е. перестанет участвовать в каком бы то ни было насилии, государственном или частном, и насколько все окружающие его сделают, сами ли по себе или по его же слову и примеру, то же самое, настолько же приблизится и то время, когда государственная форма будет уничтожена независимо от революций и всяких государственных реформ.

Далее, в 3-х, вопрос о количестве людей, перестающих нуждаться в государственной форме, тоже не существует для христианина, так как он знает, что смягчение государственного насилия совершается не „сверху", т. е. не путем искусственного улучшения форм правления (будто бы независимо от их содержания, т. е. нравственного уровня людей, живущих в этих формах), а „снизу" т. е. путем увеличения количества людей, исповедующих христианство, а в связи с этим, путем повышения уровня требований общественного мнения, благодаря чему все большее и большее количество людей будут переставать нуждаться в насильственном ограждении себя со стороны государства от насилия, а также все менее и менее сознательно и даже бессознательно будут пригодными для участия в системе насилия.

4-ый вопрос о том, когда именно нужно будет уничтожить государственную форму, — при меньшинстве, половине или большинстве в ней нуждающихся людей, — тоже не может затруднять христианина, так как он знает, что сила государственного насилия обратно пропорциональна силе распространяющегося христианства, и, следовательно, для него не может быть вопроса о времени наступления того момента, когда нужно будет уничтожить государство.

Он знает, что насколько он нравственно совершенен, настолько для него сейчас же не существует государства, и что то же самое и для всех других людей, даже независимо от того, исповедуют они, или не исповедуют христианство сознательно.

5-ый вопрос о том, кто имеет право вмешательства в решение государственных вопросов, тоже для него решен, ибо опять-таки, он знает, что любой человек настолько участвует в смягчении как частного, так и

 

 

— 7 —

 

государственного насилия, (а следовательно в этом смысле вмешивается в государственные дела), насколько совершенствует себя, а следовательно, благодаря этому словом и примером содействует совершенствованию других.

Участие христианина в изменении государственного строя сказывается в том, что он делает себя и окружающих менее и менее пригодными орудиями для проявления насилия какого бы то ни было, частного или государственного.

6-ой вопрос — о способе уничтожения государственного насилия — тоже разрешается для христианина сам собою. Раз вся его деятельность сведется к мирному удержанию себя и других от насилия, то, естественно, государственное насилие, как организованная сумма частных насилий, само собой будет уменьшаться за отсутствием людей, желающих и могущих в нем участвовать, и в конце кондов должно свестись на нет.

Вот каково отношение христианина ко всем поставленным мною внешним вопросам, вытекающим из основного нашего положения о служебной роли государства.

Что же касается вопроса о том, свободен или не свободен христианин отказаться от предъявляемых к нему требований участия в насилии, от требований „санкционированных", т. е. грубо обставленных угрозами наказаний и самым выполнением этих угроз, то на этот вопрос отвечу Вам кратко: что эта свобода за ним вполне обеспечена; христианина, исповедующего идеал полного самоотвержения, стращать, запирать и мучить могут, но заставить совершить поступок, созидающий и поддерживающий строй государственного насилия, не могут. И в этом бессилии государства сделать христианина своим соучастником, пособником и попустителем лежит залог спокойного и величавого торжества христианства и верного и коренного разрушения государства. Повторяю, свобода христианина заключается в свободном выборе им одного из двух предлагаемых ему выходов: безнравственного поступка с одной стороны и уголовной кары за неисполнение этого поступка с другой, — в свободном и добровольном выборе последнего, т. е. уголовной кары.

Следующий вопрос, одинаково важный для нас обоих, — как представителей двух взглядов: христианского и госу-

 

 

— 8 —

 

дарственного, — заключается в том, каково должно быть отношение представителя и блюстителя государственный интересов к христианину? Думаю, что попытка разрешить этот вопрос уж потому не излишня, что, насколько я мог заметить, государство еще не успело выработать более или менее определенное отношение к этому вопросу. Его действия по отношению к людям моих убеждений настолько еще шатки и нерешительны, всякие поступки и действия людей моих убеждений настолько мало предусмотрены государственным законом, что люди, до сих пор подвергавшиеся одной со мною участи преследования, невольно замечали в представителях государственной власти, — а равно и я в Вас, — признаки какой-то внутренней борьбы, как бы вызванной противоречием между внешним занимаемым ими положением и каким-то внутренним голосом, который, хотя и слабо, однако заявляет свои требования. Думаю, что этот внутренней голос, требования которого я не мог в вас не заметить, хотя бы на основании Вашего истинно христианского стремления выгородить меня перед законом, имеет свои глубокие, разумные основания, о которых мне и хочется поговорить с Вами.

Как Вы уже согласились со мной, не люди существуют для государства, а государство для людей. Если так, то спрашивается: для чего люди создали государственную форму?

Для взаимного ограждения себя от частного проявления насилия. Далее спрашивается: каково отношение государства к людям, проявляющим частное насилие? Ответ: государство берет на себя обязанность противодействовать этому насилию, парализовать его при помощи организованная насилия. А стало быть, к людям, не делающим насилия и отрицающим его в принципе, как должно относиться государство, так же ли, как к насильникам? Казалось бы, нечего об этом и спрашивать у государственных людей, — настолько ответ ясен сам собой. Однако на практике вопрос этот разрешается совсем не так: людей, отрицающих насилие в принципе, государство преследует наравне с людьми совершающими его.

Попытаюсь выяснить отношение государства к христианству следующим сравнением: представим себе, что государство — это корабль, пассажиры и экипаж — это люди, море —

 

 

— 9 —

 

это страсти и заблуждения человеческие, берег, к которому плывет корабль, — это христианские идеалы любви и отсутствия насилия. Цель корабля (государства) — это благополучно провести людей через море страстей человеческих к берегу христианского склада жизни. Представим себе, что корабль (государство) так или иначе настолько близко подвез пассажиров (людей) к этому берегу, — что некоторые люди (христиане) стали прямо непосредственно высаживаться с носа корабля (государства) на берег, — воплощать в себе и в ближних своих христианские идеалы. Некоторые же, не видящие этого берега и не верующие в его близость, по-старому продолжают бросаться с кормы корабля в море (отдаваться страстям — насилию по отношению друг к другу).

Спрашивается, каково должно быть отношение экипажа корабля (правительства) к первым, и ко вторым?

Если не забывать смотреть на корабль (государство), как на временный и несовершенный суррогат суши (христианского склада жизни), — суррогат, нужный людям только среди бурного моря (страстей), то не естественно ли, что этот суррогат теряет свое назначение для тех из людей, которые вышли на ту самую сушу, по направлению к которой он их вез? И поэтому, не естественно ли, что его отношение к людям, выступающим на сушу, должно быть диаметрально противоположным отношению к людям, бросающимся в море?

Казалось бы, что об этом и спорить нечего. Однако, на самом деле происходить не то. Люди, выступающие на берег, т. е. опережающее корабль на пути его плавания, подвергаются гонению наравне с людьми, отстающими от корабля. Отчего это? Или от простого недоразумения? Или оттого, что государство забыло свои цели? Или же оно имеет иные цели, а только прикидывается, что имеет те, которые выставляет? Не буду вдаваться в обсуждение этих вопросов, а лучше постараюсь яснее высказать Вам мою мысль о том, что корабль есть действительно несовершенный суррогат суши, отставший на пути своего плавания от многих из своих пассажиров, иными словами, что нравственные требования христианства выше нравственных требований государства и что, следовательно, человек, подчиняющейся требованиям христианства, — как бóльшим, включающим в себя меньшие, го-

 

 

— 10 —

 

сударственные требования, — не может не исполнить и государственных требований, конечно, постольку, поскольку они не противоречат требованиям христианства. Сравним уровни тех и других требований.

1. И государство, и христианство осуждают убийство. Но государство допускает убийство в известных случаях, как напр., на войне, убийство в виде казни за преступление, в виде самозащиты, убийство на дуэли, убийство животных для целей вивисекции, для употребления в пищу и даже для забавы.

Христианство же не только безусловно запрещает всякое убийство для каких бы то ни было целей, но даже ставит идеал любви к врагам.

2. И государство, и христианство осуждают половой разврат. Но государство узаконяет и поощряет брак, т. е. половое сожительство одного мужчины с одной женщиной, причем дозволяет супругам полное удовлетворение взаимной их похоти, кроне того „терпит" и регламентирует такое учреждение, как дома терпимости.

Христианство же не только не узаконяет брака, но даже прямо выставляет противоположный ему идеал полного целомудрия, при котором только терпит лишь те половые сношения между супругами, которые совершаются для целей деторождения.

3. И государство, и христианство предписывают людям говорить правду. Но государство a priori предполагает в основе человеческой душе лживость и поэтому заставляет своих подданных говорить правду путем угрозы и внешнего принуждения — т. е. приводит их к присяге, посредством которой вперед связывает их волю обещанием исполнять требования людей, называющих себя властью, независимо от того, будет или не будет это требование противоречить воле Божьей или совести присягающих людей.

Христианство же, считая всякого человека рожденным свыше, т. е. однородным („единородным") Отцу Богу, и потому считая душу человеческую по природе доброю и правдивою, безусловно запрещает людям клясться самим и других заставлять делать это.

4. И государство, и христианство осуждают насилие и самоуправство. Но государство запрещает насилие своим под-

 

 

— 11 —

 

данным и делает его исключительно своим правом ради целей подавления частных проявлений насилия и самоуправства.

Христианство же не только запрещает всякое насилие для всех людей без исключения, но даже выставляет идеал полного несопротивления насилием насилию, кто бы ни был этот насилующий или сопротивляющийся, — идеал подставления ударившему в одну щеку другой щеки.

5. И государство, и христианство стремятся к справедливости во всевозможных взаимных отношениях между людьми. Но государство мнит водворить эту справедливость самими по себе не справедливыми внешними путями, — законодательства и судопроизводства с их единственными санкциями устрашения и внешнего принуждения. И, так как все эти меры не могут изменить человеческих убеждений и хотений, то вследствие этого достигается не искоренение пороков, а лишь взаимное уравновешивание их друг другом (зверства — трусостью, скупости — тщеславием, лени — жадностью и т. д.)

Христианство же, уважая в подсудимом его разум и свободу воли, а в судье, палаче, тюремщике, конвойном солдате, охраняя чистоту их любви и смирения от соблазнов насилия, властолюбия, гнева и от нравственных страданий, вызываемых внутренним противоречием между должным и совершаемым, запрещает вообще всякое судопроизводство (condemnare, см. латинское евангелие) и обращается к судьям со словами: „кто из вас без греха, тот первый брось камень" (в преступницу).

6. И государство, и христианство стремятся к миру между народами. Но государство водворяет этот мир всякими косвенными средствами, путем уравновешивания военных сил, путем устрашения, даже путем покорения, порабощения одного народа другим, для чего требуется все большее и большее усовершенствование наступательных и оборонительных орудий войны и бесконечное соревнование тех и других.

Христианство же, не отдавая предпочтения никакой народности пред другой, а главное, не зная и не учреждая никаких внешних, общественных агрегатов, а имея в виду только человеческую личность, как таковую, тоже стремится к миру, но дает этой личности мир „не так, как дает его мир", а безусловно запрещает ей всякое насилие, а следовательно и участие в ужаснейшем из насилий — войне.

 

 

— 12 —

 

Насколько ясно мне удалось выразить мою мысль о превосходстве нравственных требований христианства перед требованиями государства, настолько, надеюсь, ясно отсюда вытекает тот вывод, что люди государства напрасно гонят людей христианства. Напрасно в двояком смысле: и в смысле вышеуказанного отсутствия целесообразности гонения, и в смысле безрезультатности его по причине тоже вышеуказанной свободы христианина.

――――――――――

Перехожу к обсуждению вашего возражения о том, что учение Толстого „слишком идеально" и потому практически неприменимо в настоящее время. Во 1-х, надо помнить, что собственно учения Толстого нет, а есть и уже 1900 лет, как открыт и выражен, закон нового жизнепонимания, называемый христианским учением, закон, лишь очищенный Толстым от церковно-государственного его лжеистолкования. И надо строго остерегаться верить на слово той пока численно преобладающей группе людей, которые обвиняют в лжеистолковании не церковь и государство, а Толстого.

Во 2-х, христианское учение есть действительно идеальное учение, но только не в обычном, ругательном смысле этого слова, а в том истинном его значении, что оно воздействует на людей не путем механического принуждения их к добру, а путем указания совершенных, живых, т. е. живущих в глубине души каждого человека идеалов добра. И вот из сознания этих идеалов более совершенная личность сама свободно выводите для себя те практическая нормы жизни, которые в данную минуту будут руководить ее поступками; менее же совершенная, т. е. менее чуткая к восприятию всего внутреннего и потому более склонная к усвоению всего внешнего личность, в силу того стадного инстинкта, размеры которого всегда бывают обратно пропорциональны этой нравственной чуткости, сама собой без устрашения и принуждения всегда подчинялась и подчинится тому строго определенному уровню нравственных требований, которые Грибоедов назвал мнением княгини Марии Алексеевны. Если же кто и спустится ниже того уровня, то разве только тот исключительный, скорее фантастически, насилующий невинное существо разбойник, на

 

 

— 13 —

 

которого всегда так любят ссылаться защитники государственного насилия. Но ведь этого разбойника мы с вами, может быть, никогда и не встретим, а между тем якобы из-за него поддерживается то чудовищное зло государственного насилия, с которым уже не только каждый из нас встречается на каждом шагу, но к поддержанию которого каждый из нас принуждается. И этот-то уровень требований ныне действующего общественного мнения, ниже которого редко спускаются люди толпы, и есть та самая сила, которая сильнее насилия, ибо и насилие-то обязано ей своим существованием. В самом деле, раз существует то мнение, что хорошо и должно идти в солдаты, палачи, жандармы, прокуроры, судьи, полицейские и т. д., то существуют и все эти должности; а перестанет существовать такое мнение, и перестанут существовать и все эти должности. И вот этот-то уровень действующего общественного мнения нет возможности поднять паллиативом опирающегося на него насилия, как нельзя сидящему человеку поднять тот стул, на котором он сам сидит, а — можно повысить, да и всегда он повышался, только одним способом, а именно воплощением и высказыванием христианских идеалов.

И отрицать эти идеалы якобы на том основании, что они по своей отдаленности и малой осуществимости скорее вызывают в людях отчаяние и уныние, нежели бодрость духа и энергию, — по моему, значит лишать и вышеуказанные практические правила их последнего разумного основания и таким образом отнимать у них тот живой стимул, отсутствие которого, подобно отсутствию в математике аксиом, из которых выводятся теоремы, не только не придаст людям энергию и бодрость, но окончательно превратит их в вьючных животных.

Говорят, что паллиатив насилия нужен потому, что в людях еще много животности. Но ведь потому-то и не искореняется в людях животность, что она поддерживается всякими паллиативами. В роде того, как говорили бы: нельзя вносить в теплую комнату с морозу мебель потому что она еще холодна! Но ведь потому мебель и продолжает быть холодной, что ее не вносят в теплое помещение, а подвергают паллиативу выстаивания на морозе. Есть только одно

 

 

— 14 —

 

средство пробить этот заколдованный круг — это признать пагубным свойство не только государственного паллиатива насилия, но и всяких других паллиативов, ибо они противоречат радикальным средствам и тем не менее все еще применяются в разных сферах жизни, напр., в медицине. Отрицание необходимости для людей идеалов еще можно уподобить отрицанию для моряка необходимости путеводной звезды или компаса.

В 3-х, я забыл обратить ваше внимание на слово „слишком", которое Вы поставили перед Вашим выражением „идеальное учение Толстого". Признаюсь, это выражение не совсем для меня понятно. Мне кажется, оно содержит в себе contradictio in adiecto. Так как идеал по самому существу своему бесконечен, то сказать „слишком идеальный" все равно, что сказать слишком бесконечный, что, само собой разумеется, не имеет никакого значения.

Но, может быть, называя учение Христа слишком идеальным, Вы и не хотели в принципе отрицать значение нравственных идеалов, а хотели сказать только то, что те люди, которые высаживаются с корабля на берег в то время, как другие, их ближние, гибнут в морских волнах, поступают несвоевременно, эгоистично, что этим людям — христианам — надо погодить самим выступать на берег, а помочь тонущим людям выбраться из воды.

Рассмотрим, какими средствами помощи располагают христиане? Во-первых, средством указания близости берега и, во 2-х, доказательства возможности для всех высадиться на него.

Указание близости берега — это та пропаганда христианских идеалов, которую Вы преследуете.

Доказательства возможности высадиться на берег — это те единичные и все чаще и чаще повторяющееся случаи отказа со стороны отдельных личностей от всякого насилия и в том числе от воинской повинности, от присяги, от судопроизводства, и т. д., за каковые отказы Вы подвергаете их уголовной каре.

Только этими двумя средствами спасения себя и людей и могут располагать христиане.

Но Вы требуете еще третьего средства — вытаскивания лю-

 

 

— 15 —

 

дей из воды, т. е. из страстей и заблуждений, посредством насилия, т. е. такого же заблуждения. Допустим, что христианин Вас послушается. Что же из этого выйдет? Выйдет, во 1-х, то, что некому и некогда будет искать, высказывать и воплощать идеалы. Во 2-х, если послушавшийся Вас и будет это делать, т. е. допускать насилие и в то же время проповедовать идеалы уничтожения насилия, то с одной стороны его будут за это таскать по жандармским управлениям, а с другой стороны со свету сживут упреками в том, что он говорить одно, „а сам" делает другое. В 3-х, так называемый христианин будет в недоумении, против каких людских заблуждений употреблять насилие, против частных или общественных, и, подумавши немного, начнет со вторых, как более вредных, т. е. неизбежно займется той революционной деятельностью, которой Вы боитесь, как огня. Но все равно, примкнет ли христианин к революционной, или к государственной деятельности противления злу насилием, т. е. поможет ли Вам, или революционерам, — все равно — он будет служить не искоренению его; он будет тушить огонь огнем, сушить воду водой и уж во всяком случае погубит христианство, то христианство, лучше и радикальнее которого никто не искоренить в людях всякую борьбу и насилие, кем бы они ни производились: государством, революционной партией, или частными лицами.

Так подумайте же, за что вы гоните христианство, то христианство, которое незаметно для вас самих все более и более просачивается в Ваши собственные жилы, заставляя Вас ощущать то внутреннее противоречие, о котором я говорил выше, и рано или поздно упразднит-таки государственное насилие, роль которого Вы сами же признали не господствующею, а служебною.

――――――――――

 

 

II.

Письмо к священнику Г. Петрову по поводу его книги:

„Евангелие как основа жизни".

 

Будь счастливей; силу новую

Благородных юных дней

В форму старую, готовую

Необдуманно не лей.

Некрасов.

Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие. Ев. Марка II. 22.

 

Прочитав Вашу книгу „Евангелие как основа жизни", я увидал, что мы с Вами близкая родня по духу; а с близким родственником хочется и познакомиться поближе, и поговорить пообстоятельнее, а если бы и не так, то просто хочется отозваться, откликнуться: „вот, мол, я читал твою книгу, дорогой брат по Христу, и она мне пришлась по душе! Спасибо за честные и верные мысли, спасибо за добрые чувства, которые ты пробудил во мне своим горячим, искренним словом!"

Какое, в самом деле, великое и могущественное учение, это учение Христа! Стоит только понять его, полюбить его всем сердцем и разумением и погрузиться в него всем существом своим — и оно даст тебе уста и премудрость, которой не возмогут противоречить и противостоять все, противящиеся тебе; оно сделает тебя неуязвимым со стороны любой из рассмотренных Вами современных философских, социальных и нравственных софистических доктрин.

Но горе нам, если что-либо помешает нам принять даруемое этим учением царство Божие с детскою простотою

 

 

— 17 —

 

и доверчивостью, — погрузиться в это учете целиком, без малейшего остатка, могущего быть уязвимым. И вот, про этот уязвимый остаток, про эту ахиллесову пяту, оставшуюся у Вас не погруженною в Стикс евангельского слова, я и хочу с Вами поговорить.

Почему у Ахиллеса осталась уязвимою только одна пята? Потому что за эту пяту при погружении в Стикс его держала его мать. Совершенно подобно Ахиллесу и у Вас в Ваших суждениях об евангелии, как основе жизни, осталось уязвимым именно то место (стр. 70, изд. 2-ое), из которого обнаруживается Ваше желание во что бы то ни стало сохранить связь с учреждением, которое, — вопреки запрещению Христа называть кого-либо своим отцом на земле или, все равно, матерью, — Вы все-таки считаете чем-то в роде своей матери.

На стр. 70-й Вашей книги Вы сначала совершенно справедливо говорите, что „служение царству Божию есть вместе с тем служение Боту"; что „никакое другое служение без этого — без служения духом и истиною — не угодно Богу"; что „Бог не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих"; что „не нужны Ему ни жертвы тучныя, ни дым кадильный, ни алтари, мякшие золотом и драгоценными камнями", что „не требует Он ни поклонов, ни паломничества, ни постов".

Далее же произносите слова, как раз и представляющие ахиллесову пяту всей Вашей книги. Вот эти слова:

„Если это все (т. е. храмы со всем в них совершающимся) и есть у вас, то есть и необходимо для нас самих, как средства и обстановка, способствующая выработки и усилению в нас возвышенных благочестивых настроений".

Если бы я писал Вам исключительно, как священнику, то не только не вменил бы Вам последние строки в недостаток, а, наоборот, поставил бы их в особенную заслугу, ибо кто же из наших священников способен на подобное искреннее и смелое признание, как не как, а сводящееся к полному отрицанию храма, как места исключительного присутствия — жилища Бога? Но так как я пишу к Вам прежде всего, как к чело-

 

 

— 18 —

 

веку — брату по Христу, стараясь проникнуть в Вашу душу через всякие могущие вас облекать оболочки, — „футляры", по выражению Чехова, то из того чувства расположения и уважения к Вам, которое сами же Вы вызвали во мне Вашей книгой, ревную Вас ко всяким „отцам" или „матерям", благодаря искусственной связи с которыми Вы принуждены говорить и писать слова, не совсем согласные ни с духом евангельского учения, ни с требованиями Вашего разума.

На вопрос о том, как Вы смотрите на храмы со всем их внешним культом, Вы отвечаете, что они представляют для Вас только хорошие средства и обстановку, способствующие выработке и усилению в нас возвышенных и благочестивых настроений.

Если бы я спросил Вас далее: для чего нужны возвышенные и благочестивые настроения, то Вы бы, конечно, ответили, что они имеют значение не сами по себе, а в свою очередь должны играть служебную роль возбуждения религиозного чувства.

Таким образом, по Вашему, выйдет, что обстановка способна возбуждать возвышенное настроение, а настроение — уже самое главное, т. е. религиозное чувство.

Как удобно и просто: в нашем распоряжении получается нечто в роде электрического звонка, состоящего из кнопки (внешней обстановки), проволочки (настроения) и, наконец, самого звонка, (религиозного чувства). Стоит только нажать кнопку — устроить обстановку, „способствующую выработке возвышенного настроения", и тотчас, благодаря посредствующей роли проволоки (возвышенного настроения), зазвенит звонок (будет возбуждено искомое религиозное чувство).

И что же бы Вы думали? Этот аппарат действовал не только во времена ветхозаветные, но и снова был пущен в ход учениками Христа чуть не с самой Его смерти и продолжает действовать до сих пор; и работа его производит такую искусную подделку под религиозное настроение и чувство, что есть и до сих пор люди, наивно верующие в его пригодность и целесообразность.

В чем же однако фальсификация работы этого аппарата?

Да в том, что он действительно способен возбуждать в людях нечто в роде религиозного чувства, а именно ре-

 

 

— 19 —

 

лигиозную чувствительность, тот религиозный экстаз, или восторг, который, по учению православной церкви, в несравненно большей степени мог, но умышленно не хотел вызывать в людях Христос при помощи тех всевозможных знамений с неба и чудес, которых так настойчиво требовали от него люди и от которых он так упорно отказывался.

Но в чем же однако разница между тем, чего добивался Христос и что производит аппарат? В том, в чем и вообще разница между ветхозаветным и новозаветным отношением людей к Богу.

Чисто ветхозаветные пророки во главе с Моисеем требовали от Израильского народа только одного чувства страха, умиления, восторга, покорности пред сверхъестественным существом — Иеговой, каковые чувства им нужны были, как удобная почва для насаждения тех своих внушений, которые они выдавали за волю Божью. Вызывали же они и подогревали эти чувства именно величественной сверхъестественной обстановкой, действовавшей тем сильнее, чем невежественнее были люди. И всю совокупность этих чувств и настроений называли религиозными чувствами, настроениями.

Христос же, установивши непосредственную, сыновнюю связь людей с Богом тем, что назвал любовью с одной стороны Бога,*) а с другой объединяющее все, существа мира религиозное чувство желания блага всему существующему, указывал на всевозможные внешние приемы, — начиная с обрядов омовения чаш, скамий и рук, пользования знамениями и чудесами и кончая точными, формальными определениями способов и мест поклонения Богу, — не как на средства, пригодные для возбуждения в людях веры в их сыновность Богу, т. е. в конце концов для торжества всеобщей любви, а как раз наоборот, как на условия, препятствующие истинному поклонению Богу в духе и истине.

Поэтому главная забота Христа сводилась не к выработке внешних приемов возбуждения религиозного чувства (ибо, если бы он хоть сколько-нибудь верил в действительность таких,

――――――――――――――――――――――――――――――

*) То, что Бога назвал любовью, собственно говоря, не Христос, а Иоанн, не изменяет дела, т. к. Иоанн не мог сделать такого важного определения Бога в книге, излагающей жизнепонимание Христа, по собственному измышлению.

 

— 20 —

 

то завещал бы нам хоть один из них), а как раз наоборот, в искоренении, отстранении всех тех внешних, посторонних элементов, как в деле религиозного культа, так и внешней организации жизни, которые тормозят духовное совершенствование людей.

Против трех основных бедствий людской жизни — лжи, соблазнов и грехов, за которыми, как за тремя покровами, скрыта от нашего разумного сознания наша божественная сущность, мы находим у Христа три коренных средства:

1) Против обманов двух крайностей — неверия и суеверия, безбожия и идолопоклонства — он рекомендует поклонение в духе и истине тому началу мира, к признанию отцовства которого приводить нас наше глубокое самопознание, открывающее нам внутри нас единосущную, однородную этому Отцу, вневременную, внепространственную и даже внепричинную сущность нашей жизни — любовь.

2) Против соблазнов (ловушек), представляющих суетные и сложные попечения об устройстве земного сущ



2015-12-06 286 Обсуждений (0)
О вреде слепого почитания авторитета библии 0.00 из 5.00 0 оценок









Обсуждение в статье: О вреде слепого почитания авторитета библии

Обсуждений еще не было, будьте первым... ↓↓↓

Отправить сообщение

Популярное:
Как вы ведете себя при стрессе?: Вы можете самостоятельно управлять стрессом! Каждый из нас имеет право и возможность уменьшить его воздействие на нас...
Почему люди поддаются рекламе?: Только не надо искать ответы в качестве или количестве рекламы...



©2015-2020 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (286)

Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку...

Система поиска информации

Мобильная версия сайта

Удобная навигация

Нет шокирующей рекламы



(0.02 сек.)