Идейная направленность и художественное своеобразие

Первое послание Андрея Курбского Ивану Грозному выдержано в торжественно-приподнятом стиле. По своей метрике и стилистике обращения князя к царю одновременно напоминает властное обличение ветхозаветного пророка и публичное выступление античного ритора, вроде знаменитых речей Цицерона против Катилины.

В начале своего послания, максимально отвлекаясь от личных обид, Андрей Курбский дает краткую характеристику своей деятельности, деятельности царя, рисуя её с помощью образов священной истории. Не называя ни одного конкретного имени (очевидно, такое умение говорить прозрачными намеками казалось Курбскому признаком риторического мастерства), князь составляет здесь пространный перечень злодеяний Грозного, в числе которых − убийства князей Репнина и Кашина, отягощенные еще и тем, что совершены они были прямо в храмах (согласно христианской традиции, пролитие крови в храмах приводит к его осквернению), а также многочисленные пытки, гонения, насильственные пострижения и даже выдвинутые подозрительным царем обвинения против своих единомышленников.

Отличительной особенностью обвинений Курбского является то, что с самого начала своего послания автор переводит разговор из области политики в религиозную сферу, в результате основным предметом его размышлений оказывается вопрос о том, кто же именно: московский государь или невинно пострадавший участники «избранной рады» − сохранил первоначальную чистоту православия.

Именно поэтому Первое послание Курбского начинается с резких обвинений против Ивана IV. Все дальнейшие повествование оказывается построено на антитезе между образом прегордого гонителя-царя и его невинных жертв, для описания которых автор также находит множество понятий и эпитетов с отчетливой религиозной окраской – «воеводы от Бога данные, царские доброхоты, православные, крестьянские (т. е. христианские) предстатели». В духе все того же религиозного противостояния рассматривается далее и личный конфликт Грозного с Курбским. Причем, приведенный перечень заслуг князя перед государем оказывается выдержан вполне в русле официальной княжеской биографии, как она содержалась, например, в «Поучении Владимира Мономаха». Совершенно иной характеристики оказываются удостоены в Послании Курбского новые любимцы царя, сменившие в его окружении «Избранную раду». Автор именует их не иначе, как «льстецами», «товарищами бесовских трапез государя», «губителями его души и тела». Напоследок, намекая на кого-то из советников Грозного, Курбский даже вспомнит легенду о рождении Антихриста.

Характерно, что в Первом послании Курбского мы почти не найдем логических доводов и аргументов, призванных убедить царя в его неправоте, зато автор много раз обещает перенести начатую полемику за пределы земного мира на суд Божий, грозится до конца своих дней обличать царя в своих молитвах к святой Троице и даже велит положить «слезами омоченное» послание к нему с собой в гроб.

Свое ответное, Первое послание Курбскому Иван Грозный начинает в духе использованной оппонентом религиозной риторики. На сей раз именно себя Иоанн Васильевич именует благочестивым царем, который был почтен самодержавством от своих великих предков Владимира Крестителя и Владимира Мономаха, Александра Невского и Дмитрия Донского, и теперь, уже покинувший пределы российского государства, а значит, и своего сюзерена Андрей Курбский оказывается в роли грешника, «крестопреступника». Более того, намекая на некогда случившуюся при осаде Витебска ситуацию, когда по приказу самого же Грозного дружинники Курбского вынуждены были разорить православный храм, московский правитель тут же обрушивает на бывшего подданного целый поток обвинений. Андрей Михайлович Курбский оказывается здесь «губителем христиан», «разорителем храмов», «осквернителем святынь» и даже «отступником от иконного поклонения», подобно упомянутым тут же древним императорам иконоборцам. Чуть позже, когда царь посчитает, что сторонники «Избранной рады» требовали от него совершенства превыше человеческого естества, ко всему перечисленному добавится еще и обвинение в «наватской ереси». (Иконоборчеством называется движение против почитания икон, возникшее в Византии в VIII–IX веках нашей эры. Окончательное решение по этому поводу вынес VII Вселенский собор, объявивший иконоборцев еретиками. В другом случае Иван IV имел в виду учение Новациана, главы одного из общин Римской церкви III века нашей эры. Учение Новациана отличалась чрезвычайной строгостью. Оно полагал, что люди должны соблюдать религиозные законы даже в случаях, когда это явно выше их сил, например, человека отпавшего от христианской общины во время языческих гонений, по его мнению, совершенно невозможно было принять назад, даже если тот покаялся.)

Впрочем, в рамках столь общей религиозной риторики Ивану IV удается удержаться совсем не долго. Уже через несколько десятков строк в его послании начнет явственно сквозить и личная обида на непокорного подданного, который, «сшивая» против своего государя «многая поношения и укоризны», тем самым позорит его на весь мир. Вслед за этим на страницах послания замелькают многочисленные имена конкретных противников Грозного. Едва ли не все обвинения, высказанные царем в адрес этих лиц, можно считать справедливыми, однако в своем обличительном порыве Грозный заходит еще дальше, не ограничиваясь современниками, он припоминает даже те поступки, которые успели совершить в свое время оба деда Андрея Курбского.

Условно-риторический, без имен и лиц, стиль оппонента оказывается явно неприемлем для русского царя. Порой Иван IV даже делает вид, что не понимает искусных намеков собеседника. Собственный же, весьма пространный рассказ Грозного о печальных событиях его детства и юности оказывается весьма далек от условного литературного этикета. Царь не только выдвигает множество обвинений против бывших единомышленников, то и дело награждая их весьма нелестными прозвищами: «собаки», «невежи», «лукавые рабы», «злодейственные и изменные человеки», но и наполняет свое повествование множеством ярких конкретных деталей. В памяти Грозного всплывает даже потертая мухояровая шуба князя Андрея Шуйского, впоследствии присвоившего себе весьма значительную царскую казну.

В своем Первом послании князю Курбскому Иван Грозный также подробно излагает собственные воззрения на природу царской власти. Так, по мнению Ивана IV, всякая власть монарха является данной от Бога, назначение же его подданных не «самовольно самовластно житии, но во всем повиноваться государю». Сильная самостоятельность царя, по мнению Грозного, залог благополучия и процветания государства. Там же где правление «составляется в разныхъ началехъ и властехъ», а монарх подчинен различным советникам, страна приходит в упадок. Весьма нелестно высказываясь о действиях своих бывших единомышленников − участников «Избранной рады», Иван Грозный напоминает собеседнику о судьбе Византии под властью турок.

Немало рассуждений в Первом послании Грозного посвящено и тому, как должен вести себя царь. Прежде всего, по мнению российского государя, царям следует поступать по-разному, в зависимости от поведения их подданных. В то же время Иван IV весьма активно отстаивает право монарха наказывать своих подчиненных, ведь различные меры по поддержанию дисциплины существуют даже в монастырях. Любопытными представляются также рассуждения Ивана Грозного о разнице между положением царя и различных представителей духовенства. Так, если отшельническая жизнь сопровождается, по мнению монарха, не только чрезвычайным смирением, но и полной свободой, то пребывание в монастыре уже накладывает на человека определенные обязанности. Должность церковного иерарха требует подчас и ярости, а также допускает славу, честь и украшение, не приемлемые для иноков. Царскому же правлению свойственно страх и запрещение, и обуздание по «безумию злейших человеков лукавых». Кроме того, в отличие от деятелей церкви царь должен заботиться и о том, чтобы не впасть в бесчестье, а посему он не может, получив удар по щеке, подставить другую.

Таким образом, воззрения Ивана IV на природу царской власти оказываются отчасти близки и тем, которые можно было наблюдать в сочинениях Ивана Пересветова. Хотя в своем послании Грозный и отвергает выдвинутые против него обвинения в массовых репрессиях, изображенный им монарх оказывается скорее похож на грозного правителя, нежели на христианского праведника.

Другой важной особенностью переписки Грозного с Курбским является то, что, несмотря на разницу стиля обоих писателей и их взглядов на внутриполитические проблемы, оба они, в конце концов, остаются в рамках религиозной полемики. Настаивая на божественной природе своей власти, в финале своего послания Иван Грозный именует непокорного эмигранта Курбского «изменником христианства». Подобное смешение разных сфер человеческой деятельности и сакрализация отдельных сторон жизненного уклада являются характерной чертой культуры средневековья. В XVII веке нечто подобное мы можем наблюдать в поведении и сочинениях писателей-старообрядцев.

Второе послание Курбского Грозному, как уже было сказано, создавалось спустя несколько лет после состоявшего ранее обмена письмами. Возможно, что первоначальный вариант этого письма князь-эмигрант создал вскоре получения высочайшего ответа, но не смог отправить сразу из-за закрытия границ и потом неоднократно редактировал. По крайней мере, именно такие выводы можно сделать из текста памятника. С одной стороны, здесь Курбский еще очень хорошо помнит содержание письма Грозного, с другой, – в личности самого автора произошли такие изменения, которые предполагают промежуток в несколько лет.

И действительно, Андрей Курбский, после отъезда из России занимавшийся изучением риторики и иностранных языков, предстает здесь неким ученым, который сразу же высокомерно начинает бранить царя за неумение на письме соблюсти стиль, приличествующий образованным людям. Князь называет царское послание «широковещательным» и «многошумящим». Отмечает, что написано оно «паче меры преизлишно и вязгливо», по мнению Курбского, в нем отнюдь не соблюден обычай искусных и ученых людей «складывать в кратких словесехъ многой разум». Просвещенного ритора искренне возмутило, что в своем послании царь смешивает высокие и низкие предметы, и пишет «о постелях и телогреях». Очевидно, здесь имеется в виду злосчастная шуба князя Шуйского и другие «неистовых баб басни». В довершение всего библейски цитаты в Первом послании Грозного подобраны, на взгляд ученого князя, чрезвычайно небрежно: «не строками, а ни стихами». В общем, столь варварское сочинение, по его представлению, не стоило посылать в чуждую землю «иде же некоторые человецы обретаются, не токмо в грамматических и риторскихъ, но и в диалектических и философских ученые».

Что же до самого Второго послания Курбского, то оно оказывается демонстративно кратким, и по своему содержанию напоминает скорее записку. По словам самого опального князя, поначалу он хотел ответить на каждое слово российского царя, но, по размышлении решил «зде в молчанию пребыти», дабы оставить разбор старого конфликта на Божий суд. Таким образом, в своем Втором послании на царское имя автор-эмигрант лишь повторяет некоторые идеи, уже высказывавшиеся им ранее. Себя он именует человеком «много оскорбленным», «без правды изгнанным», а Ивана Грозного вновь обвиняет в нарушении божественных заповедей. Единственным новшеством является упоминание о преследованиях Грозным «единоплеменных княжат», под которым подразумевается, очевидно, смерть Андрея Старицкого, а также начатое еще при Иване III упразднение уделов младших князей Рюриковичей. В этих мерах по объединению и укреплению страны Андрею Курбскому виделась лишь новая попытка правящего государя узурпировать власть.

Второе послание Грозного Курбскому, написанное в момент царского триумфа, когда под властью России находилось наибольшее количество полученных в ходе Ливонской войны земель почти целиком выдержано в официозно-торжественном стиле. В его начале, обращаясь к бывшему подданному, Иван Грозный старательно выписывает свой полный титул (великий государь, царь и великий князь… всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский и так далее). В обширности подвластной ему территории царь предлагает собеседнику увидеть свидетельство Божьего благоволения к её правителю. Так некогда, по версии царя, участники «Избранной рады» хотели видеть покоренной себе всю русскую землю.

Однако в рамках избранного в начале торжественного стиля со множеством цитат из Библии Грозному удается удержаться недолго. И далее он, как в Первом послании, переходит к детальному разбору обвинений, выдвинутых против него Курбским. Правда, к моменту написания Второго послания царь, по-видимому, не помнил уже содержания письма опального князя, поэтому его возражения носят отрывочный, в значительной степени произвольный характер.

Иван Грозный касается здесь лишь тех моментов, которые почему-то особенно его задели. Так особого внимания монарха удостаивается будто бы высказанное беглым боярином обвинение в том, что царь «растлен разумом». Между тем в дошедшем до нас тексте послания Курбского таких слов нет. Кроме того, царь озвучивает здесь некоторые из вопросов, которых он уже касался в своем первом послании: зачем «Избранная рада», вопрошает царь, пыталась лишить его власти? Зачем бывшие соратники с укоризною для царя разбирали дело князя Прозоровского, часть земель которого царь отписал своему сыну Феодору? Зачем приближенные разлучили царя-государя с первой женой Анастасией и пытались посадить на престол его двоюродного брата Владимира Старицкого? Царь вновь называет своих подданных изменниками, тогда как сам он «народился есми Божиимъ изволениемъ на царстве, да и взросъ есми на государстве». Следовательно, мог распоряжаться их жизнями по своей воле. Свидетельством своей правоты Иван Грозный предлагает собеседнику считать многочисленные победы, которые к тому времени одержала русская земля в Ливонской войне и сдающиеся без боя немецкий города, и завоеванную Литву.

Ко времени, когда писалось Третье послание Курбского Грозному в ходе Ливонской войны случился перелом, приведший к нескольким серьезным поражениям русских войск, на что опальный князь не преминул указать своему бывшему сюзерену. Князь Курбский использует при этом тот же образ гонимого Божьим гневом, одержимого, какие встречались еще в летописях киевского периода. В основном же Третье посланье обращается вновь к тому кругу аргументов, которые его автор высказывал ранее в письмах к московскому царю.

Опальный князь здесь вновь упрекает царя в незнании риторики, ибо полный царский титул приличен лишь в посланиях от царей к царям, но не в письме к ничтожному воину. Вновь он вспоминает о прежних благочестивых днях богоугодного правления Грозного, окруженного мудрыми достойными советниками. Участников «Избранной рады» Курбский противопоставляет нынешнему окружению царя, которых он называет «льстецами» и «прелукавыми ласкателями», утверждая, что они губят страну и душу царя. Переосмысляя древнерусское слово «опричь», просвещенный ритор называет царских опричников «кромешниками». А отвечая на обвинение Грозного, князь напоминает, что царице он сам приходился дальним родственником, а некоторые из побед, которыми так гордится царь, одержаны вовсе не им, а польскими казаками. Указывает князь и на личное недостойное поведение Грозного, его многочисленные браки, увлечение скоморохами и гадателями. Именно за эти проступки Грозный, по словам Курбского, и терпит теперь наказание, будучи долго прикованным к постели. В результате смысл княжеских увещеваний вновь оказывается в религиозной и нравоучительной сфере. Он призывает своего оппонента образумиться и покаяться «понеже несть… во аде исповедания и покаяние всяко».

Свидетельствует Третье послание и о тех изменениях, которые произошли за последние годы в личности Андрея Михайловича Курбского. Свои письма он теперь подписывает «князь Ковельский» и называет «своим государем» польского короля Стефана. В своих рассуждениях князь ссылается не только на ветхозаветных пророков Иоанна Златоуста, но и на римского «синглита» Цицерона и даже на естественные законы и мудрость «поганских» античных философов. Очевидно, что на новой родине беглец из России вполне освоился, и его полемика с Московским царем носила уже сугубо умозрительный характер.

Мы уже говорили о том, что литература последней четверти XV–XVI веков изобиловала обобщающими сочинениями. И к таким можно отнести памятник середины XVI столетия «Домострой», наряду со «Стоглавом», «Великими Минеями Четиими» и «Судебником» 1550 года.

«Домострой»