Основные идеи и художественные особенности

Первое, что бросается в глаза при чтении «Домостроя», − его по большей части светский характер. И действительно, обращаясь в первых статьях к делам духовным и утверждая необходимость «християнам веровати во Святую Троицу», составитель этого свода лишь очень немного в вопросах почитания Богородицы и икон выходит за рамки символа веры. Поучая читателей, как им следует вести себя в храме, особое внимание он уделяет таким снижено-бытовым подробностям, вроде «зубами просвиру не кусати» и «аще с кем о Христе целование сотворити… губами не плюскати». Подобные моменты отчасти сближают «Домострой» с другим, гораздо более поздним, сводом правил обхождения − «Юности честным зерцалом», составитель которого также предписывал находящимся на торжественных ассамблеях или церковной службе кавалерам петровского времени «носом не храпеть», «глазами не моргать».

Нередко источником предписаний «Домостроя» становился текст Библии. Таковы, например, содержащиеся здесь советы по избранию духовного отца, а также вызывавшие бурное возмущения среди читателей XIХ и ХХ веков руководство по воспитанию детей, восходящее к посланиям апостола Павла: «Любя же сына своего, учащай ему раны». В числе других источников «Домостроя» можно отметить сочинения Отцов Церкви, в частности, одна из глав этого свода является весьма близким пересказом «Слова о добрых женах» Иоанна Златоуста. Существенное отличие московского варианта «Домостроя» от его новгородского варианта состоит, однако, в том, что его составителем планомерно были убраны все содержащиеся ранее отсылки на библейские тексты, постановления церковных соборов, сочинения Отцов Церкви. Таким образом, в качестве руководства в духовной и повседневной жизни свод, составленный благовещенским священником, претендовал на некоторую самодостаточность, исчерпанность.

Своеобразное отражение получили в «Домострое» государственные идеи конца XV–XVI века. Ведь недостаток духовных поучений с лихвой восполняется здесь наставлениями, так сказать, гражданского характера. Автор вновь и вновь требует от своих читателей безусловного и глубочайшего почтения к любым представителям государственной власти и главному в Древней Руси её обладателю – монарху-самодержцу. Любопытно то, что отношение к государю, похоже, составляло, с точки зрения автора, даже более важный предмет, нежели к духовенству. Помещая, не без влияния святоотеческой литературы, в начале своего свода небольшую статью о том, как «святительский чинъ почитати…», где он весьма лаконично говорил о необходимости воздавать священству и монашеству должную честь, составитель «Домостроя» поспешно переходил к следующему вопросу: «како царя и князя чтити». Здесь он утверждал необходимость покоряться не только царю или князю, но и «всякому велможе», служить монарху «яко самому Богу». Размышления о почитании власти сменяются в тексте весьма резкими выпадами в адрес непокорных подданных, а в финале статьи приводится изречение апостола Павла о том, что «вся владычество от Бога суть учинена». В другом отрывке от «царского гнева разграбление имению, а самому казнь без милости» возводится автором в ранг божественной кары, постигающей христиан за не желания каяться в своих грехах. Вдобавок ко всему этому в обеих редакциях «Домостроя» содержались статьи, где подробно расписывался порядок уплаты всяческих даней и пошлин, в том числе содержался строжайший наказ «всяких государскихъ податей на себе не задерживати, копити не вдругъ, а платити ранее до сроку». Об уплате налогов неожиданно много, на взгляд современного читателя, говорится в разделах о «праведном и неправедном житии». Человек, живущий «по Бозе», «по христианскому житию», предстает здесь скорее не с морально-этической, а с государственной точки зрения. Не как праведник, а как добропорядочный подданный, верный и преданный царю слуга, который «и у своих христиан (крестьян), или на власти, или на приказе праведъные уроки (подати) в подобное время емлет».

Постепенно открывается перед нами подлинное значение «Домостроя» – философского трактата о гражданских обязанностях каждого отдельного человека, взаимоотношениях гражданина и государства.

Каково же в таком случае назначении тех глав памятника, которые посвящены разнообразным подробностям ведении домашнего хозяйства? Возможно ли, чтобы столь высокие рассуждения на государственные темы сочетались на его страницах с обыкновенной книгой полезных советов или справочником по кулинарии XVI века?

Различных предметов обихода и одежды в «Домостроя» действительно упоминается очень много, настораживает лишь одно: при всей своей бытовой настроенности памятник чаще всего бесполезен именно там, где возникает необходимость непосредственного хозяйственного совета. Читая этот устав домашнего хозяйства, то и дело встречаем обороты, подобные следующему − начинке для пирогов: «в скоромные дни со скоромною начинкою, какая лучится, а в постные дни − с кашею, или с горохом, или с соком… что Бог лучит». О гарнире к потрохам: «а каша бы овсяная, или гречневая, или ячневая и иною, какого хочешь». В другом случае, повествуя как «избная парадня устроити хорошо и чисто», автор рекомендует «стол, и блюда, и ставцы, и ложки, и всякие суды, и ковши, и братины, воды согрев, из утра перемыти и вытерти и высушить». Согласитесь, здесь нет намерения просветить читателя о том, в каком именно порядке и как мыть вышеупомянутые ставцы и ложки, не важно даже, есть ли в каждом конкретном доме все упомянутые предметы или только некоторые из них. Главная мысль, которую пытался выразить составитель столь длинного перечня предметов, – это необходимо вымыть все.

О преобладании в труде Сильвестра литературно-назидательных идей над утилитарно-практическими говорит и другой факт. При работе над второй редакцией «Домостроя» автором был планомерно был исключен ряд статей, содержавших именно рецепты приготовления (муки-крупчатки, различных медов, квасов), заготовки и хранения овощей. Многочисленные и обширные перечисления в этом памятнике скорее всего имеют сугубо литературное значение. С одной стороны, оно состоит в том, чтобы, так сказать, задокументировать весь домашний обиход, вплоть до самой мелкой соломинки и последней нитки, а с другой, − с помощью подобного приема автор пытается составить некую общую картину этого самого обихода, претендующего опять-таки на замкнутость, самодостаточность, исчерпанность.

Убедиться в литературности перечисления «Домостроя» можно просто обратившись к одному из отрывков. Количество разнообразных вещей, упомянутых в описании закромов рачительного хозяина, на первый взгляд, способно поразить читателя. Здесь «и платье ветчаное, и дорожное, и служне, и полости, и епанчи, и кепеняки, и шляпы, и рукавицы, и медведна, и ковры, и попоны, и войлоки, и седла, и саадаки, и луки и с стрелами, и сабли, и топорки, и рогатины, и пищали, и узды, и оброти, и марки, лысины, и похви, и остроги, и плети, и вожжи моржовые, и ременные, и шлеи, и хомуты, и дуги, и оглобли, и мехи дымчатые, и сумы, и припоны, и шатры, и пологи, и ленъ, и посконь, и веревки, и мыло, и зола». При ближайшем рассмотрении этот произвольный перечень, казалось бы, случайных предметов оказывается тематическим реестром, составленным по всем правилам риторики. Здесь сначала упомянуты различные носильные вещи, затем, постепенно расширяя охват, разные покрывала для саней, конская сбруя, оружие, упряжь, походное снаряжение, разнообразные веревки, принадлежности для стирки и так далее, вплоть до всякого железного лома, не по тому, как и где сложено, а подчиняясь исключительно фантазии и логике составителя.

Самое обширное развитие на страницах сильвестрова свода получает идея всеобщего учета, и дело тут не только в том, что у хорошего хозяина, согласно предписаниям этого памятника, решительно все должно быть сочтено и перемечено. Понятия «рассудок», «разум» вообще занимают, согласно этому сочинению, одно из главнейших мест в жизни человека. О необходимости просить у Бога помощи и разума упоминается уже в самой первой главе «Домостроя». Образцовые, поучительные персонажи получают здесь наименование «разумных», «благорассудных» или «смысленых», а одним из главных достоинств добрых жен становится добрый разум и благоразумные помыслы. Чада добрые должны воспитываться родителями, согласно авторским представлениям, «в учении всякому разуму», а отрицательные персонажи названы у него «безумными», «невеждами», «не чувствующими» (т. е. не чувствующими меры, не сознательными), «неучеными» и «неискусными». Даже человеческое здоровье и благополучие всецело зависит, по мнению автора, от способности христианина рассудить, т. е. осознать свои грехи, чтобы потом искренне серьезно покаяться.

Вообще всякое действие, совершаемое образцовыми персонажами «Домостроя», неизменно выглядит, как заранее обдуманное, в высшей степени осознанное, точно рассчитанное, что, однако, не свидетельствует об их лицемерии, но позволяет создавать и поддерживать некий разумный порядок, который, собственно, является предметом описания памятника. Здесь можно не только найти наставления о том, «како жити человеку, сметя свой живот» (т.е. рассчитав свою жизнь) и особое предостережение для тех, кто «не рассудя себя живет». Похоже, что идеалом «Домостроя» вообще становится жизнь по смете, как в прямом – по принципу прихода и расхода, так и в переносном смысле. Только такая жизнь представляется автору не только прочной, благоприятной и необременительной, но также и богоугодной. Именно такой распорядок жизни позволял человеку избежать расточительности, в XVI веке понимаемой не иначе как признак тщеславия. Именно заблаговременный расчет об экономии дров заставляет разумных хозяев совмещать стирку с выпечкой хлеба, выкраивая дорогую и редко одеваемую одежду, подгибать швы и тщательно собирать обрезки, дабы избегать в дальнейшем расходов на ткань для заплат. Заботы о приданом для дочери начинаются с момента её рождения. Ветхая, «поплаченая» одежда старательно сохраняется для раздачи сироткам, это не только разумно, но и богоугодно. Безрассудным поступком для приглашенного на пир считается даже брать без разбору первый кусок с каждого предложенного блюда, ибо «у неких боголюбцев изобиловано бывает вкушение и питие и излишнее цело снимают, и вперед иным на потребу пригождается». Последний пример свидетельствует не об особой скаредности наших предков, но о взаимной рассудительности как гостей, так и хозяев, привыкших надеяться только на собственные запасы и при этом жить, что называется в обрез, распределяя траты, не как теперь говорят «от зарплаты до зарплаты», а по еще более непредсказуемому циклу – от урожая до урожая. Рассудительность не оставляла наших предков даже в том случае, когда дело доходило до применения физической силы. Так, например, слуг «Домострой» предписывал карать «смотря по вине», и даже жену необходимо было наказывать «вежливенько», «бережно», «разумно» (т.е. опять-таки в меру), «а по уху ни по видению не бити, ни под серцо кулаком, ни пинком, ни посохом никаким железным или деревяным не бить», а закончив «поучение», «примълвити» (т.е. приласкать), дав тем самым понять провинившемуся, что наказания окончено и другого зла на него никто не держит. Каким же самообладанием и рассудительностью должны были обладать древние москвитяне, чтобы соблюдать все тонкости подобной «педагогики».

Главными действующими лицами «Домостроя», адресатами большинства изложенных в нем наставлений являются хозяева дома, в разных долях разделяющие между собой всю власть и ответственность в семье, – государь и государыня, причем, в описании домашних забот и обязанностей последней здесь очевидна некоторая отрывочность, заметна некомпетентность, неуверенность повествователя-мужчины. Обращаясь к женскому вопросу автор чаще всего ограничивается наставлениями самого общего порядка. «Всегда бы всякая парадня вымыто и чисто было бы... все было бы измыто, и выскребено, и вытерто, и сметено… Ино то у порядливой жены всегда дом чист и устроен, все по чину и упрятано, и почищено, и приметено: в устрой, как в рай войти». Создается невольное впечатление, что в этом отрывке среди очевидных результатов многочасового труда не хватает главного – самой хозяйки. Таким образом, распорядок существования женщины в доме, традиционно на Руси скрываемой от посторонних глаз, даже составителем столь авторитетного сочинения описывается, видимо, как бы со стороны, в тех пределах открытости, которые дозволялись общественным мнением. При этом единственная его черта, которая оказывается до конца понятной для читателя и для повествователя, – жизнь государыни нельзя назвать праздной. Даже в официальных, так сказать, ситуациях, когда её видит случайно зашедший в гости или муж, ей прилично сидеть за рукоделием, а уж незаметная для посторенних глаз домашняя жизнь и вовсе превращается в сплошную беготню. Ведь ей нужно решительно все в доме «досмотрети» и «дозрети»: готовится ли обед, «чтобы всякую еству… жена бы сама знала и умела зделать»; начинают ли шить, − необходимо всякий материал «отвесити, и отмерити, и сметити, и казати, сколько чего надобно, и сколько чего дастъ, и прикроити и примерити», а «рубашки красные самой дати при себе кроити». Кроме того, согласно описаниям «Домостроя», именно жена по большей части распоряжалась всеми запасами в доме. У неё находились в малом ларце ключи, и она же во все дни у мужа спрашивалась и советовалась с ним о всяком обиходе и «воспоминала (т. е. напоминала), что надобет».

Еще большим числом забот обременены в «Домострое» государи. В средневековом доме не было привычного нам теперь распределения обязанностей, поэтому решение абсолютного большинства вопросов здесь зависело исключительно от единоличной воли хозяина. Именно он закупал на торгу необходимые на год запасы, поучал жену и детей, поощрял и наказывал слуг, наблюдал за устройством огорода, самолично варил пиво, проверял отчеты ключника, два раза в день обходил весь дом, а ночью подслушивал, не до конца полагаясь на усердие наемных сторожей. Более того, древнерусский государь должен был быть в своем доме также и кем-то вроде духовного отца, научая домочадцев страху Божьему и всякой добродетели. Был он и кормильцем, на чье разумное, но достаточное жалование существовала вся челядь с семьями, а в случае надобности даже и терпеливой нянькой, берегущей от всякого греха лучшее платье особо неразумных слуг. Дело доходит до очевидных, на взгляд современного человека, преувеличений, когда даже еду и питье выставляют на стол, каждый раз непременно испрашивая особого распоряжения хозяина. Вмешивая почтенного главу семейства в столь незначительные хозяйственные тонкости автор, очевидно, стремится всего лишь лишний раз подкрепить примером из жизни принцип: «Только все по наказу − ино добро». Главное здесь уже не только участие государя, но настроение подчиненных ему домашних, которые только в нем одном должны видеть верховную власть, а его согласие и благословение считать необходимыми для начала каждого дела. Таким образом, порядок, описанный в «Домострое», есть не что иное, как самодержавие в миниатюре, а на примере домашних дел автор стремится объяснить читателям и обязанности образцовых подданных. «Домострой» как памятник приобретает в этом случае глубокий смысл и весомое общественное значение.